сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 68 страниц)
Приблизительно через пять часов езды, под вечер, экипаж остановился у людного трактира вблизи Орлеана. Брат Огюст посчитал, что всадник, желающий остаться незамеченным, сделает остановку там, где собирается много народу, ибо в толпе затеряться проще. Здесь мы остановимся на ночлег, а господин Атос, если повезет, сделает то же самое. Тем более, что скрипящая под ветром вывеска над входом зычно гласила: «Три мушкетера». Странно, но вместо трех, на вывеске почему-то были намалеваны четыре господина в шляпах с плюмажами и со шпагами наголо, поднятыми к небесам. Сдав экипаж конюху, брат Огюст взял меня под руку, и мы вошли вовнутрь.
В каменном строение с арками, несущими низкие потолки, ютились на скамьях путники — крестьяне, солдаты, ремесленники, монахи. Женщин среди остановившихся здесь было крайне мало. Жарко пылал камин, туда-сюда сновали служанки, гремела посуда, то и дело раздавались взрывы хохота, крики и песни. От шума и дыма закружилась голова, а память перенесла меня на постоялый двор моего детства, который хоть и был менее людным и менее шумным, но обладал теми же запахами прогорклого масла, пота и кислого вина. Впервые оказавшись в подобном заведении после замужества, мне вдруг стало противно от знания, что детство мое прошло в подобном притоне. Невольно в памяти всплыли покои герцогини и от такого резкого контраста в сердце засвербело еще пуще.
Брат Огюст покрепче подхватил меня и провел в самый дальний угол помещения, усадив на пустую скамью у крохотного узкого окошка. Прождав некоторое время служанку, которая так и не явилась, он сам проследовал к трактирной стойке просить еду. Пока он отсутствовал, я чувствовала на себе неприятные сальные взгляды соседей, которые будто пытались проникнуть под мою накидку и капюшон. Я забилась как можно дальше в угол, отвернувшись к окну, а больше всего на свете мне хотелось вернуться на улицу Феру. Но брат Огюст вернулся с бутылкой вина и двумя глиняными стаканами, сел напротив, и стал смотреть вокруг с большим любопытством и нешуточным интересом, словно он сам впервые бывал в таком заведении. Со мной же он не заговаривал, и лишь когда принесли еду — большой ломоть ветчины, хлеб, вареную репу и сыр — я решилась начать разговор.
— Брат мой… — начала я.
— Можете называть меня просто Огюстом, — оборвал меня мой спутник, что прозвучало слишком фамильярным для чужого человека.
— Господин Огюст, неужели мы заночуем здесь?
— Разумеется, — отвечал он. — Я уже попросил две комнаты на чердаке.
Больше он ничего не сказал. Ели мы молча. Молчание было тягостным и кусок не лез в горло, хоть я и была голодна. Расправившись со своей порцией, брат Огюст обстоятельно вытер тарелку хлебом, рот и руки — платком, пригладил волосы и поправил воротник камзола, на который он сменил свою сутану.
— Вы сожалеете о том, что поехали, — не спрашивал, а утверждал брат Огюст, разливая вино по стаканам.
— Честно говоря, это так, — призналась я.
— Понимаю, понимаю, — покивал он. — Что ж, на все, как говорится, воля Творца.
Я хотела возразить, что воля, в данном случае, принадлежала не Творцу, а исключительно мне, но слова застряли в горле, потому что в зал вошел господин Атос в дорожном костюме, в том самом, в котором прибыл в Париж. Брат Огюст, проследив за моим взглядом, тоже обернулся.
— Это он? — спросил семинарист. Я кивнула, невольно собираясь встать, но он схватил меня за руку и возвратил на место. — Предсказуемо, — добавил он, не объясняя, что именно виделось ему предсказуемым, но внимательно разглядывая господина Атоса с ног до головы, так, словно тот был вазой.
— Что же теперь делать? — пролепетала я с сердцем, уходящим в пятки.
— Ничего.
С видом зрителя, собравшегося лицезреть ярмарочное представление, брат Огюст уселся в полуоборот ко мне, облокотился спиной о стену и закинул ноги на скамью, Господин Атос находился далеко от нас, но в поле обозрения. Он нашел место около очага, на краю стола, за которым трое мужчин играли в кости.
— Швейцарцы, — отметил брат Огюст.
К господину Атосу тут же подбежали сразу две служанки, а брат Огюст несколько презрительно фыркнул. Ожидая пищу, господин Атос успел отказаться от предложения присоединиться к игре в кости, а когда игроки принялись выказывать признаки оскорбления, достал пистолет и положил его на стол между собой и ими, будто очертив границу, а потом уставился на огонь.
Глядя на него, мне казалось, что от шума и гама этой Гоморры его действительно отделяет невидимая граница, быть может, прозрачный щит, не позволяющий никому проникнуть к нему, но и не позволяющий ему самому стать частью окружающей его жизни. Расстояние, оказавшееся между нами, вдруг показало мне его в новом свете. Он был настолько чужд всему, что творилось вокруг, что возникали сомнения в его действительности.
— Странный типаж, — словно услышав меня, проговорил брат Огюст. — Флегматичный фасад, но страстное нутро. Судя по всему, тратит много усилий, чтобы сохранять хладнокровие. Понимаю, чем он заинтересовал господина кюре.
— Чем же? — полюбопытствовала я.
— Да он его полная противоположность, — в этом была доля правды.
Господин Атос, тем временем, получил свой заказ и приложился к бутылке, не утруждая себя налить вино в кружку.
— Ему нельзя пить! — сказала я с волнением. — Он не знает меры и начинает буянить.
Брат Огюст лишь пожал плечами.
— Он сам себе полноправный хозяин, как впрочем и вы, дорогая, — от очередной фамильярности мне стало очень неуютно. Семинарист и это подметил. — Я хотел сказать, уважаемая, — исправился он, но слово уже повисло между нами и мне опять захотелось домой.
Сохраняя молчание, мы наблюдали за тем, как господин Атос мало ел и много пил. Должно быть, для брата Огюста в этом было мало интересного, но мне не виделось в этом ничего скучного, и подумалось, что я согласна целую жизнь провести в тени угла, лишь бы иметь право наблюдать за тем, как он ест и пьет.
Далее произошло следующее. Одна из служанок, пухленькая простоволосая девушка с откровенным лифом, принесла господину Атосу еще одну бутылку вина, а потом обвила его шею руками и собралась пристроиться у него на коленях. От подобной наглости у меня перехватило дыхание. Швейцарцы громогласно захохотали, застучав кулаками по столу, девушка захихикала, а господин Атос, резко вскочив, отшвырнул ее от себя, чем доставил мне несказанное облегчение. Девушка с воплем упала на соседнюю столешницу и перевернула тарелки и кружки на каких-то солдат в форме, заседавших за столом. Я прикрыла рот руками.
— Жандармы, — хладнокровно заметил брат Огюст, — но не мушкетеры.
— Вы обидели даму! — вскричал первый жандарм, вставая и помогая служанке подняться.
— Вы запачкали мне плащ! — воскликнул другой.
— Мое анжуйское вино! — возопил третий.
Служанка голосила, спрятавшись за могучей спиной первого жандарма, и обвиняла господина Атоса в попытке над ней надругаться. В голову снова непрошено ворвалась жена Потифара.
Господин Атос, сложив руки на груди, переводил взгляд с одного на другого, словно прикидывая, с кого начать.
— Господа, господа! — суетливо подбежал к разыгрывающейся сцене трактирщик. — Полноте, милостивые господа, не стоит волноваться, вино всем за счет заведения!
Но его никто не слышал. Трое наступали на господина Атоса, который все так же незыблемо стоял у своего стола со скрещенными руками. Мушкетер чего-то ждал и его спокойствие, вероятно, подогревало ярость жандармов предостережением похлеще всяческих угроз.
— Спустите с него шкуру! — подстрекала служанка. — Сатана! Дьявол! Пусть знает, как оскорблять невинных женщин!
Брат Огюст оживился и наблюдал за всем этим с охотничьим интересом.
Жандарм с запачканным плащом оказался самым решительным, и, достав шпагу, набросился на господина Атоса.
В трактире повисла тишина.
Я не успела заметить, как мушкетер выхватил клинок из ножен и как в его левой руке оказался кинжал. Шпага господина Атоса, как молния, замелькала с небывалой скоростью, будто живя своей собственной жизнью. Слышался звон и лязг стали о сталь, но проследить за полетом клинка не представлялось возможным. Лезвие описывало круги и линии, вертикальные и горизонтальные, отбрасывало огненные блики, мерцало лунным светом, а господин Атос почти не сдвинулся с места, оставаясь стоять спиной к столу, придерживая за спиной кинжал, который так и не пустил в ход. Через несколько мгновений трое жандармов лежали на полу: двое из них кряхтели, а третий не шевелился.
Господин Атос лениво, с некоторым разочарованием даже, вытер шпагу о дорожный плащ, засунул ее обратно в ножны, и обратился к трактирщику:
— Не найдется ли у вас, милейший, места более укромного в этом зале?
Я ощутила непонятную боль, и осознала, что все это время мои ногти впивались в ладони.
— В порядке ли вы, мадам Лажар? — спросил брат Огюст, тщетно пытаясь скрыть азарт, блестевший в его глазах.
— Нет! — ответила я возмущенно. — Теперь вы видите, что это за человек? Вы понимаете, что ему нельзя было никуда ехать?
— Я вижу, что этот человек - превосходный фехтовальщик, каких осталось слишком мало, и что вы зря квохчете как наседка, — несмотря на обидные слова, в тоне брата Огюста я не услышала намерения меня оскорбить. Начиная узнавать его, я понимала, что этот человек очень прям в своей манере выражаться и тонкостей не признает по складу характера. — Я даже, можно сказать, восхищен, — продолжил брат Огюст, и этим самым сгладил нанесенную мне обиду, — не думал, что мне повезет оказаться свидетелем подобного мастерства.
Ничего не ведая в искусстве фехтования, даже я понимала, что наблюдала сейчас нечто из ряда вон выходящее. Впервые я прониклась словами господина Портоса, возжелавшего похвастаться своим знакомством с господином Атосом перед племянником, ведь саму меня обуяла гордость; будто и меня каким-то образом коснулся луч славной доблести.
Но господину Атосу, судя по всему, было абсолютно все равно, что думают о нем раскрывшие рты гуляки, прислуга и сами покалеченные жандармы. Трактирщик провел его к столу у противоположной стены, откуда мигом повскакали пирующие кузнецы. Там он и просидел еще некоторое время, продолжая пить. Девушки к нему больше не подходили.
========== Глава семнадцатая, в которой хозяйка задается вопросами о вечном ==========
Я проснулась от стука в дверь. От длительной качки в экипаже ломило все кости, а сон на соломенном тюфяке не принес облегчения, но пришлось встать, умыть лицо, одеться, собрать волосы и спустится вниз. Быстро перекусив, мы снова отправились в путь.
Дорога на Блуа лежала через виноградники, за которыми петляла, то появляясь, то исчезая, лента реки Луары. Погода успокоилась и была благосклонна к нам, а последние солнечные дни озаряли дорогу смутной надеждой. Все мои страхи исчезли и я радовалась тому, что ждет впереди, чем бы оно ни было.
Мне предоставилась необыкновенная возможность попутешествовать, и за нее я была навеки благодарна брату Огюсту. Я даже попросилась пересесть к нему на козлы, предполагая, что в компании ему будет менее одиноко. Он мало говорил, лишь изредка упоминая названия замков, которые мы проезжали и имена семей, ими обладавших. Трудно было представить, как он помнит все эти фамилии, но я прониклась глубоким уважением к учености этого человека.
Изредка он приостанавливал экипаж и интересовался у проезжих крестьян не видели ли они господина Атоса. Семинарист детально описывал андалузского скакуна, мрачного слугу и даже показывал срисованный портрет, на который с интересом взирали эти люди, а особенно их жены. Так нам удалось узнать, что господина Атоса чем-то заинтересовал замок под названием Бражелон.
Один возница телеги сообщил нам, что видел двух всадников, остановившихся у стен этого замка. Господин с портрета, сказал он, некоторое время стоял у ворот, будто не решаясь войти. Крестьянин как раз проезжал мимо, и господин с портрета окликнул его, спросив, жив ли еще хозяин замка, на что тот ответил, что жив и пребывает в добром здравии, и не угодно ли господину с портрета навестить его, крестьянин может указать ему дорогу к подъезду. Господин же с портрета лишь хлестнул коня посильнее и был таков.
Я спросила у брата Огюста, что это за замок, на что тот ответил, что мы узнаем об этом в монастыре.
- Это женский монастырь? - спросила я с надеждой.
- Нет, это обитель францисканских монахов мужского пола, - я в ужасе перекрестилась.
- Куда же вы денете меня?
- Вы пойдете со мной, - как ни в чем не бывало отвечал брат Огюст. - Скажем, дескать, вы, обнищавшая вдова, собираетесь в послушницы в Авиньон, а я, ваш кузен, сопровождаю вас к алтарю, где вы станете невестой Христа.
Неслыханное дело!
- Вы станете лгать братьям вашим во Христе?! Введете их в грех, заставляя под ложным предлогом пустить в священную обитель женщину, оскверняющую их дом?
Брат Огюст пожал плечами.
- А вы ханжа, мадам. Отправиться в путь за каким-то неизвестным никому мушкетером в сопровождении семинариста вы не прочь, но в мужской монастырь ни ногой. Оповестите меня заранее, где именно проходят границы вашей добродетели, дабы мы оба могли избежать недоразумений, - я искала подходящие слова, а брат Огюст сказал. - Впрочем, чтобы никого не вводить в грех, можете оставаться в экипаже за воротами, воля ваша.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как прятать глаза, пока брат Огюст лгал привратнику, а затем и послушнику, который провел меня в пустую отдаленную келью рядом с кухней.
Я никогда прежде не бывала в монастырях. Внешний облик здания был величествен и изящен, а внутри царили скромность и бережливость. В келье были лишь железная кровать, стул, да на стене деревянный крест и вериги. Подойдя к ним ближе, я увидела на веревке пятна засохшей крови, и мне стало не по себе. Должно быть совсем недавно кто-то в этой самой келье истязал свою плоть, замаливая грехи. В чем были его грехи? Пыталась я представить себе, сидя на стуле, покуда брат Огюст ужинал с отцом-настоятелем. Может быть, грешник поддался соблазну покинуть стены монастыря, помышляя о том, как бы украсть священные сосуды и удрать за вырученные деньги в Новый Свет, a потом раскаялся? Быть может искушение в виде женщины, проезжавшей мимо и попросившей ночлега, не минуло монаха, и он грезил о ней всю ночь, пытаясь избавиться плетью от наваждения? Или, может быть и так, что какой-то дворянин, чья честь была запятнана дурным поступком, решил удалиться от мирской суеты за стены монастыря, где предавался наказанию денно и нощно, пытаясь смыть с себя позор кровью и болью.
Подумав так, я опустилась на колени перед пятикрестием, висевшим на стене.
- Господи милосердный! - взмолилась я. - Убереги его, сохрани и помилуй! Одари его неприкосновенностью, помоги ему, и не множь его страданий!
Произнеся эти фразы, и представив себя в глазах Господа, наблюдавшего за мной, я показалась себе смешной и нелепой, полной неискреннего пафоса.
Людей определяют дела, а не пустые слова, брошенные даже с самым лучшим намерением. Я отправилась в этот путь, чтобы что-нибудь сделать, хоть с меня и взяли странное обещание не делать ничего. Мне бы очень хотелось, чтобы господа Портос и Арамис оказались где-то рядом, они бы точно знали, как поступить, но они были далеко. Но что же я могла в самом деле совершить? И тогда я решила, что если вернусь живой на улицу Феру, то все, что я слышала и видела за последний год, я обращу в письменные слова. И пусть мои слова грубы и корявы, все одно таким образом господин Атос, какие опасности бы ему не грозили, останется увековеченным на бумаге в словах человека, которому он был дорог.
Мысль эта показалась мне настолько верной, словно кто-то направил ее ко мне намеренной рукою. Странное и безумное подозрение охватило меня: уж не за этим ли самым отец Сандро отправил в это со всех сторон бессмысленное путешествие? Я тут же отказалась от сего подозрения по причине его бредовости и бестолковости. Но само решение очень ободрило меня и придало сил, потому что позволило мне поверить, что я более не бездействующий персонаж событий, в которые впуталась, что я могу что-то сделать для господина Атоса, и уж конечно, для самой себя.
Решив так, я стала дожидаться брата Огюста со спокойной душой, а моя жизнь словно обрела новое значение.
Брат Огюст вернулся с крынкой молока и буханкой хлеба.
- Я кое-что разузнал о вашем графе, - сказал он. Я встрепенулась, а он продолжал самым обыденным тоном: - Граф по дурости женился на девушке, которая оказалась беглой каторжницей, а потом пропали оба.
Я совсем остолбенела.
- Но как такое возможно? Как может граф жениться на преступнице? - брат Огюст пожал плечами, лениво отламывая кусок хлеба.
- А я не знаю. Влюбленные - самые безответственные люди на свете. Хотя, судя по его поведению, граф до сих пор так и не излечился от любви, потому что все еще не научился ответственности.
- Почему вы так говорите? - с негодованием спросила я, силясь придать смысл услышанному. Мысли, образы и обрывки истории роились в голове шумно и беспорядочно.
- Человек, везущий важное письмо, не станет ввязываться в драку в придорожном трактире, если преследует цель довести письмо.
