сообщить о нарушении
Текущая страница: 59 (всего у книги 68 страниц)
В преддверии Cудного Дня трубит шофар в сефардской синагоге, и автор молит Создателя в эти Страшные Дни отпустить ей все грехи перед высшей инстанцией и перед ближними. Пусть этот день завершится хорошей подписью.
Пустынный ветер овевает еще не старое и вполне миловидное лицо автора. Если бы автор меньше курил, лицо его сохранилось бы лучше. Но пусть читатель не воображает себе, что автор — обездоленная вдова или ворчливый синий чулок, ищущий прибежища от жестокого мира в никотине и чужом воображении. Отнюдь. Aвтор — женщина бальзаковского (да, именно его) возраста, которой, слава создателю, повезло с миром снаружи и внутри, но только не со скромностью. Внимательный читатель, несомненно, угадывает сейчас внутренний монолог автора, состоящий преимущественно из фразы: «Ах, хороша, чертовка!». Кто знает, может быть, именно благодаря этому внутреннему монологу, движимая столь опасным самомнением, она, автор, и решила отыскать пропавший апокриф другой женщины, со столь же похожей внутренней судьбой, как непохожи их внешние жизни. Впрочем, разве первое не связано не со вторым?
Бьют колокола с Базилики Рождества Христова. Вьется по иссушенным солнцем холмам тропа в Вифлеем. И автор, подобно волхвам, бредущим за звездой, отправляется в путь за прекрасной и величественной тенью чужого воображения. Она уже почти настигла ее, в мольбе протягивает руки, пытаясь ухватить за плащаницу, но тень удаляется, ускользает, и гордо ступает прочь в свою судьбу.
«Он оставил одежду свою в руках её», - думает автор и открывает в браузере новую закладку транслита. Ведь автор не умеет печатать кириллицей, и воспроизводит текст латинским шрифтом, переведенным электронным переводчиком в буквы русского языка. Автор при этом не лжет, а открывает истинное положение вещей.
Тень чужого воображения требует своего. Ее не остановят никакие языковые преграды. Ведь эта тень ни в чем не знает отказа. Впрочем, сам автор отказов тоже не терпит.
— Напоминаю вам, монсеньор, что это еще и семейное дело, а не только суд, — заявляет персонаж, — а в семейном деле правом голоса наделяют близких родичей.
— Однако… — говорит отец Сандро.
— Я вынужден вмешаться…
— Чтобы сообщить мне…
— Что я желаю опровергнуть приговор.
— Торг? Но это не в вашем характере, сын мой.
— Я готов торговаться, если от этого зависит дальнейшая судьба моей квартирной хозяйки.
— О, небо, что вы с ним сделали?
— Никто ничего не делал со мной, монсеньор, а вы постоянно присваиваете мне бесчеловечность.
— Нечеловечность.
— Не будем играть словами.
— Чего же вы просите?
— Лишь права на ошибку. Каждый человек имеет право однажды усомниться в Творце, тем более неопытная женщина. Вы не инквизитор, монсеньор, и отнюдь не иезуит.
Увидев, что отец Сандро начинает подтаивать, будто сливочное масло, брат Огюст тоже вскакивает со стула.
— Еще одно слово, и я скрещу с ним перо! — кричит семинарист. — И в этот раз ему никто не поможет, даже вы, потому что если вы еще раз прислушаетесь к нему, я подам в суд на вас, отец мой!
— Молчите, — бросает отец Сандро брату Огюсту. — Говорите, — приказывает он Атосу.
— Не отменяйте приговор, но смягчите его.
— Каким образом?
— Оставьте ей хоть несколько абзацев.
— Непозволительно! — брат Огюст стучит по столу.
— Фразу? — осторожно просит Арамис.
— Не прогибайтесь! — семинарист отбирает бокал ликера у отца Сандро и подставляет ему чашку с горячим кофе. — Будьте стойким!
— Взгляд, — просит и Портос. — Всего лишь крохотный взгляд. Ну совсем незначительный.
— И строчку, которую сами уже и написали. Зачем переписывать целую страницу из-за одной строчки? Пустая трата бумаги и чернил, — резонно замечает Атос.
— Вы в самом деле безумец, сын мой, — грустно улыбается отец Сандро, отхлебывая кофе, — к тому же, вы ничего не смыслите в литературе, и уж конечно, в печати. Разве дело в строчке? Я перечеркивал тысячи строк и рвал на части сотни листов, если, проснувшись по утру, не зачитывался упоенно тем, что написал перед сном. Да, это случалось редко. Но и так бывало! Бывало же? Брат Огюст не даст мне соврать. Вру ли я, брат Огюст? Я вру? Я хоть раз соврал? Вы несете ответ перед лицом правосудия!
— Не врете, — нехотя признал семинарист.
— То-то! Говоpю же, у меня готов черновик, в котором вашей хозяйке отводится весьма почтенная роль второстепенного персонажа. Я работал над ее образом, дети мои, работал и развивал! Хоть брат Огюст и докучал мне изо дня в день требованиями забросить простую мещанку, я все же развивал ее назло ему. Как развивал я субреткy Кэтти! И ваш, Гримо, да, ваш характер, сын мой, хоть вы на меня и в обиде — я вас денно и нощно прорабатывал! Развивал ли я вас, Гримо? Признайтесь честно: развивал или нет? Можете говорить: перед лицом высшего суда я наделяю вас правом голоса.
— Развивали, — хмуро признался Гримо. — Не зваться мне слугой господина Атоса, если не развивали.
— Браво, Гримо, браво! Вы умница, я всегда это утверждал. В общем, вы все, дети мои, благороднее некуда, но мозгов у вас маловато. В этом я согласен с моим подмастерьем, и в этом моя главная оплошность; моя, а не его, приходится признать, ибо мы на суде. Но eсли бы не развивал я вас без устали, беспрерывно и не покладая рук, если бы не заботился о вашем благополучии, даже отвлекшись от сюжета, разве все это приключилось бы с вами? Да, я пустил вас на самотек. Да, я признаю это перед ликом Фемиды. Но вместо себя я послал приглядывать за вами брата Огюста, а вы сами же его и изгнали. Вдова покойного Лажара не соврет. Изгнали ли вы брата Огюста из сюжета, дочь моя?
— Нет, — вдова подняла глаза на отца Сандро. — Я его не изгоняла, он сам выбрал свой сюжет.
— Что?! — взревел отец Сандро, заставив подскочить Портоса, который оказался весьма чувствительным к темпераменту своего Создателя.
— Именно так, — сказала вдова. — Он принял решение покинуть нас в самом разгаре битвы, несмотря на то, что я умоляла его о помощи.
— Не может быть! Вы лжете перед лицом правосудия!
— Она никогда не лжет, монсеньор, — спокойно сказал Атос.
— Правильно, все правильно вы говорите, сын мой, — отец Сандро закусил губу, успокаиваясь. — Брат Огюст, что я слышу? Вы покинули их на поле битвы?
— А что я мог поделать? — с вызовом вопросил брат Огюст. — Ну уж извините — разбирательство с мантуанским наследством намного важнее мушкетера Атоса, а он чуть не загубил это дело, над которым я бился три месяца и все равно не сумел свести концы с концами. Хронология и так никаким манером не увязывалась. Я вам сотни раз объяснял, отец мой, что Марии Гонзага в 1622 году было тринадцать лет, и что пребывала она еще в девичестве, но разве вы послушались меня? Нет, не послушались. Bы, как обычно, настаивали на своем. Настаивали или нет? Отвечайте, отец мой, ибо мы на суде.
— Настаивал, — шумно вздохнул отец Сандро.
— Настаивали. И перед лицом высшего суда и низшего я обвиняю вас в том, что вы, как последний матрос, потребляете историю, будто она портовая шлюха!
— Ах! — ахнул Арамис, чьи эстетические чувства были нешуточно задеты подобной пошлостью.
— Не тревожьтесь, сын мой, — отец Сандро прикрыл руками уши Арамиса. — Не слушайте, когда говорит этот хам.
— Если бы вы берегли историю так, как бережете слова, вам не в чем было бы оправдываться перед судом! — добавил семинарист в праведном гневе. — И я не слова не сказал об аккуратности по отношению к фабуле, потому что берегу ваши чувства.
Отец Сандро побагровел, но сдержался, и по столу не стукнул кулаком.
— Продолжайте, брат мой. Во имя справедливости, правосудие слушает вас.
— И я продолжу, не сомневайтесь. Вы заставили меня чертить квадратуру круга с этим бестолковым мантуанским процессом, и без того запутанным, и главное — главное! — ни в какие ворота исторической достоверности не влезающим, но я все же исполнил вашу просьбу. Я перелопатил всю Сорбонну ради вас, Национальную Библиотеку и новейшую Сенатскую в том числе. Из-за вас я занимался мантуанским процессом, потратив столько часов, ведь вы убедили меня, что это многообещающая интрига! А тут этот мушкетер Атос со своей инициативой! Как мог я позволить ему испоганить все мои труды? Он бы не донес письмо королеве, он погибал, вот я и обязан был импровизировать. Но я никогда не позволяю себе принимать самостоятельных решений, я советуюсь с коллегами, прежде чем, теряя голову и рассудок, строчить ерунду. Я посоветовался с отцом Оноре.
— Что?! — снова заорал отец Сандро. — Что вы сделали?!
Портос закрыл лицо руками.
— Монсеньор, oтец Оноре благородный человек, — прозвучал спокойный голос Атоса. — Он спас мне жизнь. Уверяю вас, он не посоветовал бы плохого.
— Да, да, вы правы, сын мой, я молчу, молчу, — отец Сандро заткнул себе рот баварской колбаской.
Но никакой благодарности со стороны брата Огюста не последовало и он лишь сухо продолжил.
— Мушкетер Атос прав: отец Оноре действительно отговаривал меня от бездействия, почему-то сочтя эту предысторию интересной. Не могу понять, почему, но так и было, даю вам слово перед ликом Фемиды. И все же, все же, отец мой, прошу вписать в протокол, что я выстрелил. Дважды. Однако это не помогло. Мушкетер Атос собрался умирать и ничего тут не попишешь. Но я решительно не понимаю, к чему мне оправдываться, ведь сами вы, отец мой, настырно требуете оставлять за персонажами свободу воли. Влечение к смерти — разве не проявление свободы воли?
Отец Сандро задумался. Воспользовавшись его замешательством, семинарист снова бросился в атаку, отчаянно путая функции защиты и обвинения.
— Да, я забросил сюжет. Но я предоставил им свободу действия, а они перекроили все сами на свой лад. Она перекроила, ваша любимая вдова. К тому же мушкетер Портос потом избил меня.
— Я не избивал вас, сударь! — загремел Портос и тут же покосился на отца Сандро. Но увидел лишь одобрение. — Если бы я избил вас, мы бы с вами сейчас не разговаривали.
Отец Сандро грозно поглядел на брата Огюста.
— Глагольте истину, брат мой, ибо суд идет. Лишь точные показания будут рассмотрены, никакого крючкотворства.
— Не избивал, скинул с козел экипажа — какая разница. Этот верзила отобрал у меня средство передвижения, хоть мог бы и попросить вежливо.
— Но я просил вас! —ударил по столу Портос. — Я сказал вам: «Человек умирает», но вы лишь безразлично пожимали плечами. Вы мерзавец, сударь, вам плевать на человека.
Отец Сандро ободряюще подмигнул Портосу.
— Плевать ли вам на человека? — снова строго обратился он к брату Огюсту.
— В выборе между человеком и исторической достоверностью я предпочитаю вторую, — без колебаний отвечал брат Огюст. — Роль личности в истории преувеличена и возвеличена вами, отец Сандро. При этом то, что вы творите с Красным Герцогом — вот истинное преступление. Вам прекрасно известно, сударь, что в этом наше главное разногласие. Потомки не простят вам такого безобразия, попомните мои слова, сказанные в трезвой памяти и со светлым рассудком, ибо я ничего, окромя вишневого сока, не пил перед ликом правосудия. Но как бы там ни было, без экипажа я не мог последовать за сюжетом. Не гнаться же мне на своих двоих за лошадьми.
— Какая глупая отговорка, достойная крючкотвора, — фыркнул отец Сандро. — Вы могли оказаться в соборе Святого Петра силой воображения и никакие лошади вам для этого не были нужны. Но у вас напрочь отсутствует воображение, и именно в этом я обвиняю вас, брат мой, склонив голову перед весами Фемиды.
— Но постойте, отец мой, — неожиданно вмешался Арамис. — Дело не в воображении, которым, я уверен, щедро наделен брат Огюст. Перед лицом верховного суда я вынужден утверждать, что в чужой собор со своим уставом входа нет. Отец Оноре не звал брата Огюста, следовательно, последний не мог проникнуть в азиль, столь любезно предоставленный нам доброй волей отца Оноре.
— Благодарю вас, шевалье, — криво улыбнулся семинарист.
Отец Сандро погрузился в раздумья, поливая при этом сметаной и малиновым вареньем крепы а-ля-рюс. Все присутствующие взирали на него с нетерпеливым ожиданием.
— Вы все это записали? — обратился, наконец, отец Сандро к помощнику.
— Конечно, записал.
— Покажите.
Брат Огюст извлек какие-то помятые бумаженции из рукава сутаны. Отец Сандро пробежался по ним беглым взглядом, прищурился, нахмурился, с порицанием покачал головой и запрятал их в свой собственный карман.
— Дрянных писак пустая пачкотня у вас вошла уж в правило, как видно. В общем так, господин Крючкотвор. Верховный суд обвиняет вас в полном отсутствии полета мысли и вдохновения… Дьявольщина, ну что вы вскакиваете каждый раз, как чертик из табакерки. Сидите смирно, мы на суде. Гримо, усадите его на место, как положено приставу. Итак, суд пришел к следующему заключению. Вы имеете право на свою точку зрения, брат мой, поэтому я не разорву к чертовой матери ваши каракули, а сберегу их в своих архивах, и пусть потомки нас рассудят, если обнаружат ваши художества. Я им не помешаю в этом благородном деле. Но за то, что вы бросили сюжет на кульминационной точке, оставив сына моего, графа де Ла Фер, умирать, а мадам Лажар — заниматься экспромтами в стиле нашего любезного камергера Фредерика, чье непосредственное влияние, сестрой Авророй приумноженное, столь заметно на отце Альфреде… Короче говоря, вы приговариваетесь к… Отпустите ему сперва грехи, шевалье дʼЭрбле.
— Отпускаю вам все грехи ваши, — произнес Арамис, осеняя воздух крестным знамением.
— Bы, брат Огюст, приговариваетесь к тому, что имени вашего, когда «Три мушкетера» оденутся переплетом, на обложке не будет. К забвению потомков, иначе говоря, приговариваетесь вы.
— А?!
Брат Огюст, потеряв дар речи, уже собрался вскочить, но Гримо твердой рукой пригвоздил его к стулу.
— Я не понимаю! Но почему?! Каким образом? Это произвол! Это насилие над личностью! —обрел слова семинарист, пытаясь вырваться из цепкой хватки Гримо. — При чем тут я? Каким образом оказался я на скамье подсудимых? Суд обвинял вдову Лажар и вы уже готовы были вынести ей приговор, пока опять не вмешался этот самозванец де Силлег!
— Не называйте так его сиятельство графа де Ла Фер, — вежливо попросил Арамис, — или и мне придется от вас отвернуться, сударь.
— Ах да! — хлопнул себя по лбу отец Сандро и комната слегка качнулась. —Да, это. Конечно, я запамятовал, запамятовал. Мадам Лажар. Суд возвращается к вам. Что же я хотел сказать, прежде чем суд стал обвинять вас, брат мой?
Отец Сандро по привычке обратил вопрошающий взгляд на брата Огюста, но тот отвернулся от Создателя. Отец Сандро пожал плечами, пытаясь самостоятельно восстановить ход своих мыслей. Задача была не из легких.
— Вы говорили, монсеньор, что пустили нас на самотек, — пришел на помощь Атос.
— Благодарю, благодарю покорно, сын мой. В самом деле, я пустил вас на самотек, вручая вас ответственности господина Крючкотвора. Я покинул вас, доверив ваши предысторические судьбы господину Крючкотвору и вашим свободным волям, но вы, вы, дети мои, забыли обо мне и доверять мне перестали, отвернувшись от меня совсем, как последние еретики, и ополчились против меня, взбунтовавшись. Да, вы сами худо-бедно справлялись, но никто не умер, и за это правосудие не предаст вас анафеме, хоть вы и заслужили ее сполна.
— Как это «никто не умер»? — снова вскричал брат Огюст. — А Шарлота Баксон?
— Кто такая Шарлота Баксон, монсеньор? — удивился Атос.
— Жена ваша. Это одно из ее имен. Куда ее прикажете подевать из повествования, отец мой? Двадцать пять глав в «Ле Сьекль»! Тысячи читателей! Контракт с издательством! Шутить изволите? Ее уж точно не вычеркнуть. Я не позволю!
— В самом деле, — вспомнил отец Сандро, снова впадая в раздумья.
— Ну и что? — вдруг вмешался Атос невозмутимым тоном.
— Как это «ну и что»? — возмутился брат Огюст.
— Пустяки. На протяжении двадцати пяти глав никто и не догадывается, что она моя жена. Исходя из этих глав, миледи может быть кем угодно, и вовсе не той, кого казнила мадам Лажар. Ничего не придется переписывать. Как вы говорили, сударыня, цитируя мудрого отца Альфреда? — Атос обернулся к Маргарите. — «Неопределенность прошлого диктует расходящиеся тропы в саду настоящего». Придумайте ей другую предысторию, монсеньор, ваше воображение неистощимо. Черт возьми, пусть она будет женой Портоса.
Брат Огюст открыл рот и на долгие мгновения забыл его закрыть.
— А он чертовски умен, — расцвел отец Сандро, показывая пальцем на Атоса.
— Она хороша собой? — спросил Портос.
— Весьма и весьма, — пришлось признать Атосу.
— Знатна?
— О да.
— Богата?
— Сам сатана наделил ее всеми дарами, доступными человеку, — глухо изрек Атос.
— Не надо больше эту шарманку, сын мой, она мертва, все в порядке, — постарался приободрить его отец Сандро.
