сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 68 страниц)
Впрочем, Арамис ошибался: Атос, даже если бы захотел, не cмог бы убить мадам Лажар. Напротив, тепло его тела совершило то, что не смогли сделать ни плащи, не одеяла, ни огонь в камине. Кровь прилила к автономной мышце вдовы, заставив ее запульсировать, а оттуда, отогреваясь, восстановившейся круговертью залила все ее вены, артерии и капилляры, придавая посиневшей коже подобающий ей розоватый цвет.
— Чертовщина какая-то, — выругался Портос, ощущая трепетный ужас.
— Diliges proximum tuum sicut te ipsum, — мрачно провозгласил отец Виктор, приближаясь к двум слитым фигурам, -. Мальчик мой, любовь — самое страшное, что есть на свете. Нет ничего красивее любви и нет ничего уродливее ее. Каждому из нас дано выбирать, как она выглядит. Не держите зла. Отогрейте сердце свое. Распахните душу. Грехи искупятся. Злодеи будут наказаны, невинные души — спасены. Гору покинут изуверы. Добрая старая сказка. Возлюбите ближнего как самого себя и все пройдет.
— Ему нельзя любить, — все еще во власти снизошедший на него благодати, подобно пророку прошептал Арамис. — Это противоречит его характеру… его сердце не выдержит.
Иронизировал ли отец Виктор, или говорил то, во что искренне верил — как бы там ни было, до Атоса донеслись слова, которые в детстве и юности не раз слышал он от своего наставника и духовника, того самого, чье последнее письмо сберег в своей шкатулке.
Атос разомкнул объятия и окинул комнату и присутствующих в ней бессмысленным взглядом ледяных глаз.
— Чего вы желаете? — спросил отец Виктор, чья грозность могла сравниться лишь с его необъятной любовью ко всему человеческому.
— Забвения, — ответил Атос пересохшими губами, будто обращаясь к своему собственному Создателю, и повторил: — Забвения.
Он встал, расправил плечи и неверным шагом направился к двери. Все расступились перед ним. Не встретив на своем пути никакого препятствия, Атос схватился за сердце, и, будто подкошенный невидимым серпом, повалился ничком на холодный пол.
В то же самое мгновение еще один возглас сотряс опочивальню. Женский возглас.
— Нет! Неправильно! Неправильно! Наперекосяк! Апрель еще не наступил! Чужой гекзаметр! Не мой, не мой! Заберите! Отдайте! Верните! Oтец Сандро! Позовите отца Сандро! Сейчас! Сейчас же! Xоть брата Огюста!
— Поздно, — камнем упал приговор отца Виктора
Вдова Лажар металась на постели в горячечном бреду, издавая нечленораздельные звуки. Портос бросился к ней, Арамис — к Атосу.
И лишь Гримо схватил за грудки отца Виктора.
Слуга Атоса, о котором столь часто все забывали, оказался страшен во внезапно нахлынувшим на него оправданном гневе.
— Где?!
— Что «где»?
Вероятно, в этот переломный для него момент, Гримо решил, что раз уж всем позволительно вести себя наперекор собственным характерам, следовательно, и его никто не накажет, тем более если речь идет о спасении души его господина.
— Где отец Сандро, нечестивец вы этакий? Eсли вы тот час же не пойдете за ним или не сообщите, где его искать, я собственноручно разделаюсь с вами.
Отец Виктор никак не ожидал подобного волеизъявления от слуги, но именно поэтому возрадовался, сердце его переполнилось восхищением и он смягчился.
— Ваш отец Сандро прохлаждался в Марселе, — сообщил он, — но, говорят, возвращается в Париж. Скачите на юг, к морю. Если вы сегодня же отправитесь в путь, вы, вероятно, пересечетесь с ним в Ла Рошели.
Отец Виктор вполне мог вызвать соперника и собрата самостоятельно. Ему достаточно было произнести вслух хотя бы один абзац из многочисленных его романов (а отец Виктор, хоть и не желал в этом признаваться, немало из абзацев друга и конкурента помнил наизусть), и отец Сандро незамедлительно явился бы туда, где в нем нуждались. И все же отец Виктор нe стал так поступать.
Однако пусть читатель не посмеет подумать, что мстительность и соперничество повелевали отцом Виктором. О, нет, напротив! Подобно Прометею, этот титан мечтал лишь об одном: одарить страждущих и обездоленных огнем бескорыстной любви. Великий гуманист прекрасно знал, чем обернется возвращение отца Сандро к его детищам для них самих, и решил, что промедление в сюжете наделит несколькими единственными и последними днями благодати и милосердия ту несчастную, что волею случая оказалась в его могучих всепрощающих руках, слишком часто ошибочно казавшимися его современникам жестокими.
— Господин Арамис! — вскричал Гримо. — Господин Портос! В Марсель! Необходимо разыскать отца Сандро!
— Кого? — перепросил Портос, оборачиваясь на незнакомый голос.
— Местного кюре из Сен-Сюльпис. Мадам Лажар водит с ним тесное знакомство.
— К чему нам еще один кюре? — воскликнул Арамис. — Они приносят одни несчастья!
— Так надо, — непоколебимым тоном заявил отец Виктор. — Хозяйка обязана исповедоваться перед своим духовником. К тому же, это ее единственный близкий родственник. Вы сами слышали — она призывала его. Не отказывайте умирающей в последней просьбе.
Арамис не мог решить, как поступить. Неожиданный припадок Атоса вовсе не вызывал у него желания скакать ни к морю, ни на юг.
Разрешая сомнения Арамиса, титан склонился над Атосом и опустил тяжелую ладонь на его голову.
— Remember, — проговорил призрак кафедрального cобора.
Атос открыл глаза и вздохнул, хватаясь за грудь. Арамис с облегчением выдохнул, помогая ему сесть.
— Я отвечаю за господина Атоса перед Создателем, — сказал отец Виктор таким твердым и убедительным тоном, что Арамис поверил, — я готов нести ответ. Он просто не бережет себя. Посмотрите на него — он же не ел и не спал трое суток. Найдите хорошего скакуна и через три-четыре дня вы будете в Ла Рошели.
Арамис выпрямился.
— Да будет так. Я разыщу ее родственника. Я в долгу перед мадам Лажар. Как мне опознать его?
— Довольно тучный и громогласный господин, — поспешил с описанием отец Виктор, — который слишком часто смеется и предается чревоугодию, что не подобает служителям веры. Кудрявая шевелюра. Смешенная кровь. Его весьма трудно не заметить, но даже если вы пройдете мимо, он непременно схватит вас за загривок и потащит за собой. Он любопытен до неприличия. Его везде сопровождает молодой семинарист, брат Огюст, верный помощник и ученик. Целеустремленный и амбициозный молодой человек, но у него иное призвание, в Кла… в Церкви он оказался по чистой случайности.
Арамис не сдержал улыбки, заочно почувствовав душевную близость с последним.
— Я с вами, — шагнул к нему Портос.
— Нет, дорогой мой, останьтесь, — Арамис решительно его отстранил. — Этот долг я должен вернуть сам, никого более не подвергая опасностям, — тут он сделал паузу. Решительность его покинула, уступая место некой застенчивости. — Я оседлаю наилучшего коня из конюшен де Тревиля, но даже самая превосходная лошадь нуждается в сне и еде, а я истратил весь аванс на Фому Аквинского и на… Блаженного Августина.
Портос достал кошелек, вывернул все карманы, и вручил Арамису три пистоля, семь экю, четыре су и одну серебряную цепочку.
Гримо последовал примеру мушкетера и обогатил Арамиса десятью ливрами и тремя денье.
Отец Виктор тоже пошарил в закромах сутаны, но нашел лишь анахронистичные бумажные ассигнации.
— Этого не хватит, я не доеду и до Анжера.
— Кольцо, — еле слышно сказал Атос. — Снимите кольцо.
— Какое кольцо? — удивился Арамис.
— Сапфир на ее пальце. Заложите его.
— Я заложу кольцо, — обещал Арамис.
Не задавая лишних вопросов, он подошел к метущейся мадам Лажар и не без усилий снял с безымянного ее пальца фамильную драгоценность графа де Ла Фер. Потом он опустил ей на лоб влажную тряпицу, чем несколько успокоил ее метания.
— Портос, оставайтесь с ними, вы здесь последний здравомыслящий. Уповаю на вашу непоколебимость. А ты, Гримо, присмотри за хозяином.
Oтдав распоряжения, Арамис снова скрылся в ночи.
========== Глава сорок вторая. Remember ==========
«И взглянул Илия, и вот, у изголовья его печеная лепешка и кувшин воды. Он поел и напился и опять заснул. И возвратился Ангел Господень во второй раз, коснулся его и сказал: встань, ешь и пей, ибо дальняя дорога пред тобою».
***
Автор, кем бы он ни был, предоставит Арамису скакать галопом в Ла-Рошель на сером в яблоках чистокровном лузитанском скакуне, выпрошенном у конюшего господина де Тревиля под предлогом дела государственной важности, в который конюший охотно поверил, благодаря знакомству Арамиса с госпожой его кузины, служащей камеристкой у маркизы де Сенесе. Сам же автор останется на горестной улице Феру.
Но тут автору необходимо совершить краткую паузу и поделиться откровением, которое прольет свет на некоторые обстоятельства, доселе находившиеся в тени.
Итак, на одно короткое мгновение из тени выходит маркиза де Сенесе, дальняя родственница будущего отца Франсуа. Автор выводит ее на сцену, чтобы признаться: эта придворная дама, хоть и не разу не удостоила страницы данного повествования честью своего благородного присутствия, на самом деле является главным серым кардиналом, а иными словами — катализатором описываемого сюжета. Ибо маркиза де Сенесе, и никто иной, послужила той самой причиной, по которой Арамис откладывал встречу с герцогиней Неверской, испытывая терпение последней записками, мадригалами и присутствием его посыльной, вдовы Лажар, вместо него самого. Именно по милости этой фрейлины Анны Австрийской вероломный Иосиф Прекрасный скрыл от супруги Потифара свое отсутствие из Парижа, вследствие чего скакать в Ангулем курьером последней выпало его другу Атосу. То, во что это вылилось, восприимчивый читатель, несомненно, еще не забыл.
Сиречь, если внимательный читатель, следуя мудрому совету отца Сандро, на протяжении всего повествования искал женщину, в данный момент он ее нашел.
Возрадуемся же вместе с читателем и, как говорилось, покинем ветреного Арамиса на промерзшей дороге в Ла-Рошель (ибо шевалье дʼЭрбле, несмотря на положительные перемены, происходившие с ним, все же заслужил путешествие на юг без всякой помощи и поддержки со стороны автора), и останемся вместе с умирающей мадам Лажар и c ее чудом образумившимися рыцарями на улице Феру, поскольку у него, у автора, то бишь, осталось слишком мало бумаги и чернил, чтобы потратить их на очередное описание тягот путешествия по никудышным французским трактам семнадцатого века от рождества Христова, и особенно никудышным в описываемое время года.
На улице Феру же в данный момент Портос вовсе не являл собою эталон непоколебимости, тем более, что ему было известно гораздо меньше, чем Арамису, который и сам терялся в догадках насчет происходящего с Атосом. Но, быть может, именно это ему и помогло — чем меньше знаешь, тем быстрее соображаешь. К тому же следует отметить, что Портос, в силу своих приземленности, прочности и цельности характера, был наименее подвержен влиянию посторонних Tворцов. Ведь не будет неуместным предположить, что Портос был более остальных похож на самого отца Сандро. А с такими не шутят.
Оставшись за главного, Портос сообразил, что помощь нужна Атосу. Он собрался было поднять его на руки, чтобы нести на второй этаж, но Атос отшатнулся от него как от врага.
— Я не покину помещение, — едва слышно заявил тот, похожий в этот момент на те самые привидения, в которых Портос обычно не верил, а сейчас уже подозревал их наличие, и встал, опираясь на руку Гримо. — Я и шагу отсюда не сделаю.
Он подал Гримо несколько знаков. Слуга придвинул деревянный стул к изголовью больной, Атос опустился на него. Затем Гримо вышел, чтобы вернуться с железной кружкой вина, которую принялся разогревать на очаге, тремя бутылками, ломтем хлеба, двумя подгнившими яблоками и стаканом воды.
Атос опорожнил кружку, пригубил воды из стакана, надкусил хлеб, отгрыз кусок яблока, поперхнулся им, сказал «тысяча чертей», и швырнул яблоко в огонь, при этом умудряясь не потерять ни капли величия, будто не пил, ел и кидал в огонь фрукт, а совершал жертвоприношение какому-то языческому божеству.
— Что же вы намереваетесь делать? — спросил Портос, чувствуя себя бесполезным.
— Спать, — сказал Атос.
— На стуле?
Атос кивнул.
Не ожидая следующего знака, Гримо стянул с господина ботфорты, принес со второго этажа одеяло и накрыл его. Атос вытянул и скрестил ноги, принимая настолько расслабленную позу, насколько это позволял стул.
— Что же делать мне? — спросил ответственный Портос.
— Вы тоже идите спать, друг мой, — посоветовал Атос.
— У вас наверху? — плохо скрываемся надежда просквозила в голосе Портоса.
— Располагайтесь, где вам удобно.
Oкинув взглядом опочивальню, Портос убедился в том, что Атос по-прежнему сидит на стуле, Гримо стоит в углу, а мадам Лажар удивительным образом притихла и стала ровно дышать. Сия картина его удовлетворила, поэтому он тоже кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
Через мгновение многострадальная дверь снова с грохотом распахнулась и предъявила обескураженного Портоса.
— Где он?!
— Кто? — вынужден был спросить Атос.
— Священник, отец Виктор, он только что стоял тут! — Портос указал на пустое место посреди комнаты.
Атос пожал плечами. Священник словно растворился в воздухе и след его простыл. Глаза Портоса в этот момент походили на два фонаря, которых так не хватало зимними ночами на улице Феру.
— Должно быть, он ушел вместе с Арамисом, — успокаивая самого себя, Портос пытался подыскать рациональное толкование необъяснимому явлению. — Да, несомненно, он вышел с Арамисом, а я не заметил.
Несколько придя в себя, Портос снова кивнул и снова вышел. Гримо, закутавшись в плащ, как верный пес растянулся на полу по ту сторону двери спальни мадам Лажар.
Атос в самом деле попытался заснуть — не столько от того, что испытывал надобность в сне, сколько потому что понимал, что если не поспит хоть пару часов, он окончательно потеряет рассудок. Сердце нещадно кололо. Он отчетливо слышал пульсацию собственной крови в ушах, и этот размеренный однообразный шум несколько успокоил его. Но сон не шел. Видения, одно кошмарнее другого, рисовались воображению. Кара господня, ниспосланная слепцу.
Что хуже? — подумалось Атосу. — Узнать, что любимая женщина — клейменная преступница и неудачно казнить ее, или выяснить, что другая женщина, безразличная тебе, не понятно зачем пожертвовала ради тебя своей жизнью; впервые посмотреть на нее открытыми глазами, и, увидев ее лицо, изуродованное по твоей же беспечности, утратить ее, не искупив свою пред ней вину?
Для него не существовало прощения. Ни в первом случае, ни во втором.
Что ужаснее? Боль разочарования или боль воспламенившейся надежды, которая неизбежно угасает? Его трясло. Лучше было оставить эти мысли, но хуже всего Атосу удавалось не думать. В самом деле, потерять рассудок было куда проще. Атос дошел до грани, он и это отчетливо понимал: еще один шаг по веревке над пропастью и его поглотит бездна.
Он обратил взор на женщину на постели. Белое покрывало равномерно вздымалось не ее груди. Покрытый испариной лоб был высок. Тонкие руки, слегка огрубевшие от шитья и домашних работ, не потеряли еще изящности. Ярко выраженные лунки на ногтях. Кисти ее были очень узки, и если смотреть только на форму кистей, в самом деле можно было бы предположить, что она принадлежит к сословию более высокому, чем-то, в котором родилась и коротала свой безрадостный век. Кожа ее была чуть смугловатой, но чистой — время лишь тронуло ее намечающимися морщинами, пока еще не определив окончательно их дорожную карту. Эта женщина была наделена той редкой и неуловимой красотой, что не осознает саму себя. Атос невольно улыбнулся и неожиданное тепло, давно забытое, коснулось его груди. Ее непременно называли бы красавицей, родись она в замке или в особняке, а не в … Где она родилась?.. Впрочем, осознав свою красоту, она немедленно бы ее утратила. Несмотря на ужасную отметину, перекосившую лицо, черты его были преисполнены каким-то неземным покоем, доступным лишь святым и умирающим. Атосу пришлось признать, что он ничего не знал об этой женщине, хотя прожил под ее крышей полгода.
Он перевел взгляд от женщины на ее жилище. Простое и скромное убранство — ничего лишнего — зато опрятное. Два деревянных стула. Маленький столик у стены. На каменном очаге — глиняная ваза. Должно быть, весной в ней стояли цветы — pомашки, незабудки или ветвь шиповника. Скромные радости от самой природы, если неоткуда больше их ждать. Небольшой сундук. Плетеная корзина с шитьем, а над ней — шерстяная накидка на гвозде. Метла в углу. Безупречно чистая циновка на выдраенном полу. Деревянное распятие над изголовьем грубо сколоченной кровати с безупречно чистым бельем. На прикроватной полке — майоликовая богородица, раскрашенная дешевой краской, кое-где потрескавшейся; единственный предмет, который хозяйка могла посчитать роскошью.
