сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 68 страниц)
Вдова Лажар хотела отдернуть руку. Она понимала, что Арамис преследует корыстные цели. Она понимала, что Арамиса вовсе не интересует ее персона. Она понимала, что в одну реку невозможно войти дважды, и отчетливо видела грабли, на которые мудрецы советуют не наступать во второй раз. Она все еще чувствовала хватку железных пальцев Арамиса на своей шее, тех самых пальцев, которые сейчас ласково касались ее ладони. Она хотела отдернуть руку, но собственное безволие не позволило ей так поступить. Ей ведь так не хватало тепла и ласки. Несмотря на их безответственное поведение и двоякое отношение к разным людям в одинаковом положении , мадам Лажар прикипела душой к этим мушкетерам и уже не представляла свою жизнь без них.
- Но господин Арамис, вы же знаете - за мной следили люди герцога. Как же я смогу снова попасть к герцогине? Меня непременно узнают.
- Вас не узнают, - с поразительной уверенностью заверил ее Арамис. - Десятки торговок, портних, белошвеек и прачек ежедневно посещают Люксембургский дворец. Вы ничем не отличаетесь от этой армии, ничего примечательного в вас нет, и, я уверен, даже самый зоркий соглядатай не отличит вас от цветочницы с Нового Моста. К тому же, наемники герцога, те, кто при наихудшей вероятности могли вы вас узнать, как вы сами знаете, в большинстве своем пребывают сейчас на небесах. Закутайтесь поплотнее в накидку. Горничная известной вам особы проведет вас в ее покои, как делала не раз. Портос будет ждать вас неподалеку.
- Но, сударь, это опасно, - все еще пыталась сопротивляться вдова.
- Милая, вы спасете столько жизней! - Арамис прижал ее руку к своей груди. - Вы спасете Францию!
Вдова опять не устояла.
- Хорошо, господин Арамис, я исполню ваше поручение, - ответила она. - Я отнесу письма супруге Потифара и передам ей ваши слова.
Арамис просиял и от просветлевшего его лица высохли слезы на глазах хозяйки с улицы Феру. Если господин Арамис будет доволен ее услугами, возможно, он сумеет убедить господина Атоса в том, что она ни в чем не виновата. И хоть этот шанс казался ей практически невероятным, вдова Лажар пошла на поводу у постыдной надежды на то, что с клятвами и с жертвами можно идти на компромисс.
- Ах, как вы восхитительны, - в упоении произнес Арамис. Но вдова Лажар прекрасно понимала, что эти слова не предназначались ей. Нет ничего печальнее, чем греться у костра чужой любви. Тем не менее, любовь, хоть чужая, все же лучше, чем ее отсутствие.
- Вы зря мне льстите, господин Арамис, - сказала вдова, смущаясь, и осторожно высвободила руку. - Вместо этого я хочу попросить у вас разрешения взглянуть на господина Атоса и убедиться в том, что он...
В чем, собственно ей хотелось убедиться? В том что он жив? Она и так это знала. В том, что он здоров? Она знала, что это не так, но знала так же, что это временное состояние. Должно быть, ей просто хотелось убедиться в том, что он не является плодом ее воображения. Oб этом она не могла сказать Арамису. Но Арамиса не особо интересовало, зачем мадам Лажар вздумалось смотреть на своего постояльца.
- Быть может, не стоит? Атос пребывает не в лучшей форме, и не следует его тревожить.
- Это необходимо, - на этот раз мадам Лажар настаивала на своем. - Я ничем его не потревожу, честное слово.
Арамису ничего не оставалось делать, кроме как согласиться, и они снова спустились в крипту. Арамис отправился просить письменные принадлежности у святых отцов, а вдова Лажар остановилась у дверей спальни, чтобы взглянуть на человека, которого она выдумала.
Ведь, по сути дела хозяйка, с улицы Феру ничего не знала о своем постояльце, подобно самому Арамису. И хоть епископ Люсонский утверждал, что лишь поступки определяют цену наших намерений, вдова Лажар держалась иного мнения. Вдова Лажар считала, что порою люди совершают ужасные поступки из наилучших побуждений, и что простить ближнего может лишь тот, кто поймет причины, вызвавшие эти поступки. И Господь прощает чистых сердцем, даже если их руки в крови. А если бы вдова так не думала, как могла бы она надеяться на милость самого господина Атоса? Ей необходимо было его понять.
Вдова Лажар встала у двери спальни и взглянула на человека, лежавшего на постели с закрытыми глазами. Пламя свечи отбрасывало тень на его безмятежное лицо - он, наконец, отдыхал.
Во сне лицо его ничем не выделялось - это было лицо обычного человека, хоть и красивого. Но разве в красоте дело? Красота преходяща. Вдове Лажар хотелось заглянуть в его душу, ибо только душа красит лицо. Но во сне все равны, и богатые душой, и нищие. Kогда душа спит, все лица являют миру лишь нос, опущенные веки, брови, лоб, подбородок и губы. Человек спал, спала его душа, и ничего необычного в нем не было. Вдова Лажар вздохнула. Некоторое разочарование, легкое и почти незаметное, но неприятно ощутимое, коснулось ее. Когда покойный Лажар спал, у него тоже были нос, опущенные веки, брови, лоб и губы. Привязанность играет странные шутки со зрением - те, к кому мы привязаны, кажутся нам прекраснее картин, что висят на стенах собора святого Петра. Когда же мы оставляем их, то едва ли способны различить их в толпе, и видим лишь нос, губы, брови и подбородок.
"Глаза", - внезапно подумалось вдове. - "Все дело в глазах".
Она закрыла свои собственные, пытаясь представить глаза господина Атоса, но оказалась не в силах это сделать. Она даже не помнила, какого цвета были его глаза. Ужаснувшись самой себе, вдова уже готова была бежать к господину Арамису и отказываться от его поручения, пропади оно пропадом, но тут господин Атос проснулся.
Он не мог ее видеть, он посмотрел на свечу и зажмурился, повернув голову в другую сторону. Этого было достаточно.
"Движение", - подумала мадам Лажар. - "Все дело в движении". Одно и то же движение в разных людях отражается по-разному. Умные люди называют эту особенность грацией. Она попыталась представить себе, как двигается господин Атос, как он ходит, как садится, как поднимается и как спускается по лестнице, но попытка оказалась тщетной. Она не могла вспомнить и снова ужаснулась.
- Черт, - сказал Атос, пытаясь устроиться поудобнее на постели.
"Голос", - подумала вдова. - "Все дело в голосе". Она попыталась вспомнить, как говорил господин Атос, как отделял слова одно от другого, каким было его произношение, какие буквы звучали в его устах отчетливее других, какие фразы он использовал чаще иных, но она не смогла себе этого представить.
Смертельный страх подступил к горлу вдовы Лажар. Тот самый ужас, который все мы испытываем, когда пытаемся разобрать любовь на части, чтобы познать, из чего она состоит; чтобы истребить ее по частям, уничтожить, изгнать из себя, осознавая всю ее жестокую бестолковость - и тут же понимаем, что занятие это бесполезное, потому что чувство наше сильнее ума, способностей, зрения, слуха, стыда и совести.
Неужели это и есть любовь? Вдова не только не нашла ответа на вопрос, но даже не осмелилась его себе задать.
Затворив дверь спальни, она обернулась и увидела отцов Оноре и Альфреда, стоящих за ее спиной.
- Сдается мне, вы выполнили свою миссию, - промолвил отец Оноре. - С грехом пополам, но могло быть и хуже.
- Я тоже так думаю, - согласился отец Альфред. - Вас уже видно и слышно. А это означает лишь одно: вac снова водворили в действие. Возвращайтесь скорее в Париж. Отыщите отца Сандро. Передайте ему вашу... версию событий, - рыжий священник протянул вдове свернутую рукопись.
- А дальше? - спросила вдова.
- Дальше - не ваша забота. У каждой истории есть свой Творец. Литературные мавры делают свое дело, а потом уходят в небытие, такова их участь.
- А моя? Какова моя участь? - вдова Лажар даже позволила себе толику возмущения.
Отец Оноре с грустью вздохнул.
- Нам это неизвестно. Я бы озаглавил вами историю, честное слово, меня всегда интересовало третье сословие, но отец Сандро... видите ли, отец Сандро добрый человек, но метит выше. Королевы, графини, графы, шевалье... словом, "Вдова Лажар" не в его стиле.
- Мне вовсе не нужно заглавие, - сказала вдова. - Я всего лишь хочу...
Священники внимали ей с интересом, но она умолкла.
- Чего вы хотите?
- Да хоть какого-то места на этом свете! - вырвалось у вдовы.
Отец Альфред скорбно пожал плечами.
- Послушайте, нам не известно, какую жертву затребует у вас отец Сандро за то, что вы вмешались в его дела, но вы всегда вольны торговаться.
- Все всегда торгуются с Создателем, - согласился отец Оноре.
- И даже сам создатель торгуется с издателем, - горько усмехнулся отец Альфред.
- Никто не в силах отнять у вас право голоса, даже Творец. Говорите и будете услышаны. Правда, не всеми.
- А господин Атос? - попыталась поупражняться в торге вдова.
- Дался им всем этот господин Атос, - с некоторой даже завистью произнес отец Оноре. - Ничего с ним не будет. Ни один Творец не отпустит в небытие такую выигрышную фигуру, будьте уверены.
Но вдова не это имела в виду.
- Он покинет улицу Феру? - спросила она.
- Судя по всему, не так скоро, - ответил отец Альфред, - ведь в начале весны тысяча шестьсот...
- Но мы не должны говорить с вами о будущем, - остановил его отец Оноре, это совсем ни в какие ворота не лезет. Мы и так нарушили все мыслимые законы классической структуры. Довольно экспериментов. Возвращайтесь в свою колею. Вместо того, чтобы спасать чужие истории, спасайте свою, и все уладится. Как бы вы тому не сопротивлялись, но вы всегда были и останетесь главной героиней собственной жизни. Главное - жить.
- Жить? - вдова с мольбой посмотрела на отца Оноре. Она посмотрела на него так, словно от всей души пожелала, чтобы именно он, и никто иной, был ее Творцом. - Но как же теперь жить?
- Как всегда, - мечтательно произнес отец Альфред. - После ночи наступит утро, а после утра - день. Весна всегда сменяет зиму. И однажды настанет апрель.
- Вы уверены? - переспросила вдова.
- Совершенно уверен.
- Ступайте, - отец Альфред взял вдову под руку и повел ее к лестнице. - Господин Портос вас уже заждался.
- Стойте! - вдруг остановил их отец Оноре. - Одну минуту!
Он исчез в кабинете и скоро вернулся с мягким свертком в руке.
- Холодно, зима наступила, - сказал он хозяйке с улицы Феру, - а вы не одеты для дороги.
Развернув сверток, он накинул ей на плечи тулуп из мягкой козлиной кожи. Убаюкивающие волны тепла, исходившие от кожи, накрыли вдову покоем и уютом.
- Она залатана - когда-то я отрезал кусок для собственных нужд - но по-прежнему хороша. Возьмите с собой, мне она больше ни к чему, а вас согреет в пути.
- Вы неисправимый романтик, хоть и отрицаете это, - улыбнулся отец Альфред.
- Прощайте, - сказал отец Оноре.
Поцеловав вдову Лажар в лоб, он поспешно отвернулся: героини не должны видеть слез, которые проливают конкуренты их творцов.
========== Глава двадцать девятая, в которой хозяйка снова отправляется в путь ==========
Процессия, состоявшая из Портоса, Мушкетона, вдовы Лажар и трех их лошадей (серая кобыла Базена была одолжена по этому поводу) отбыла из Ангулема на север. Арамис и Атос со слугами намеревались отправиться в Париж через два дня.
Было зябко, снег падал, но, не задерживаясь на земле, превращал дороги в мокрое месиво. Копыта лошадей вязли в грязи. Вдова плохо держалась в седле: хотя в детстве своем она не раз садилась на лошадь, случалось это слишком давно. Мадам Лажар погрузилась в мрачные мысли, а Портос говорил без умолку, пытаясь взбодрить не то ее, не то самого себя. Портос рассказывал о своем детстве, о юности, о том, как попал в мушкетерский полк, но вдова не слушала его, пребывая в рассеянности, и потом, к своему сожалению, не смогла вспомнить ни слова из того, о чем он говорил. Вдова оживлялась лишь тогда, когда Портос в своих рассказах упоминал Атоса. Тогда ее воображению рисовались фехтовальные залы, гарцующие лошади, приемная господина де Тревиля, Лувр. Но почему-то все образы вставали перед ней черно-белыми. Она видела силуэты дуэлянтов под лунным небом, отблески фонарей на клинках, вечерние трактиры, где уже не оставалось поситителей, каких-то женщин в черных накидках, за которыми гнались непрошенные кавалеры, ночные дозоры, зловещих грабителей, мутные воды Сены, в которые летел снег.
— Хозяюшка, да вы упадете с лошади! — чьи-то руки подхватили ее, когда она уже готова была отдаться милости Морфея. — Так дело не пойдет. Мушкетон, лови поводья этой дурацкой клячи!
Не долго думая, Портос перебросил вдову на седло перед собой, исполнив тем самым свое недавнее намерение.
Надо же, а она никогда не думала, что животные могут так отличаться одна от другой. Лошадь Портоса шла мягким шагом, широкая и большая, на ней почти не ощущались дорожные ухабы, камни и сучья, о которые кобыла Базена постоянно спотыкалась, превращая езду в беспрерывную тряску, заставлявшую ныть все тело. Казалось, лошадь Портоса плыла по неровной дороге как по гладкой воде, и всадник уверенной рукой направлял ее, такой же большой, широкий и теплый. Одной рукой Портос приобнял вдову, а другой держал поводья.
Сперва вдове было неловко от столь непосредственной близости чужого тела, и она держалась напряженно. Hо не прошло и нескольких минут, как она успокоилась, тем более, что ее защищал козлиный тулуп, подаренный отцом Оноре, словно установив барьер между ней и всадником. Мягкая качка, напомнившая вдове паром у Нового Моста, которым она изредка пользовалась, убаюкала ее, и, не заметив как это произошло, она откинула голову на грудь Портоса и умиротворенно заснула.
Давно ей не спалось так сладко. Все пережитое исчезло из ее сознания и никакие сновидения не тревожили ее покоя.
Когда хозяйка с улицы Феру открыла глаза, бледный рассвет вставал над крышами далекой деревушки, видневшейся за мостиком, по которому они проезжали. Щека вдовы упиралась в подмышку Портоса, а хозяин подмышки все так же крепко держал за талию. Вдова сперва не поняла, кто она, где находится, почему и откуда держит путь. Но, как это всегда бывает при пробуждении, воспоминания одно за другим вступили в свои законные правa, выстраивая в сознании тот самый ряд, из которого и состоит человеческая личность. Вдова зевнула, потянулась, поежилась и расправила плечи.
— Вот вы и проснулись, хозяюшка, — добродушно отметил Портос. — Ну и ударили же вы по сну!
Вдова удивилась.
— Сколько я проспала?
— Не меньше двенадцати часов. Мы приближаемся к Пуатье.
— Не может быть!
— Клянусь честью.
— И вы до сих пор в седле?!
— Сударыня, я военный, — ответил Портос не без гордости. — Но лошадям и Мушкетону необходимо отдохнуть. Остановимся в этой деревушке.
В деревушке нашелся кабачок, в котором Портос съел чуть ли не все припасы. Глядя на кушающего Портоса, вдовa ощутила нешуточный голод, и, в свою очередь, ничего не оставила от жареного цыпленка, поданного ей.
Портос ел, ела вдова. Портос пил вино, вдова попивала разбавленное. Занимался день. Зимнее солнце светило в грязные окошки заведения. Местный люд суетился на косой улочке, собираясь в поля, в загоны, в мастерские, в лавки и в церковь. Тихо похрапывали лошади на конюшне. Трещали дрова в очаге. Щебетали птицы за открытой дверью кабака. Вдова посмотрела на Портоса, развалившегося на деревянном стуле. Мушкетер блаженно улыбался, будто никакие тяготы и невзгоды никогда не тревожили его, и будто не вышел он вчера из тюрьмы. Веки Портоса были приспущены и солнце покрывало его усы темной позолотой.
«Господи», — подумала вдова, — «насколько простой может быть жизнь! Насколько незатейливой! Почему мне не посчастлилось влюбиться в этого человека? С ним мне было бы так хорошо! Я бы готовила ему завтраки, обеды и ужины, штопала его чулки, начищала сапоги до блеска. Он бы возвращался усталым с дежурства, и мы сидели бы вместе у очага, уплетая пирог с бараниной, и у пирога была бы хрустящая корочка. Разделяя с ним супружеское ложе, я никогда бы не видела кошмаров. Я родила бы ему шестерых… нет, семерых детей. Таких же могучих красавцев, кровь с молоком. Я не знала бы горя и забот. За его спиной я жила бы как в крепости. Он много говорил бы, а я смеялась. И каждый приступ смеха молодил бы меня. Я набрала бы в весе, мое тело стало бы oкруглым и плотным, как у зажиточных женщин, и плечи мои стали бы покатыми. У меня были бы красивые пухлые щеки, на зависть всем соседкам. Мы ходили бы в церковь рука об руку, а по праздникам я наряжалась бы в цветное платье и накрахмаленный капор, жестче не бывает. Его бы повысили по службе, я продала бы дом на улице Феру. Мы бы купили небольшой особняк с виноградниками, в провинции, пусть будет в Провансе, и стали бы возделывать виноград. Нашего общего дохода хватило бы и на небольшое наследство для сыновей. Мы бы состарились вместе, радуясь каждому дню и каждой ночи, выделеной нам милостью Божьей. Нас похоронили бы на местном кладбище, и каменые кресты, размеров приличных, украсили бы наши могилы, а вкруг них посадили бы кусты шиповника и поставили железную ограду, может быть, даже с позолотой».
