сообщить о нарушении
Текущая страница: 67 (всего у книги 68 страниц)
— Ну что вам стоит? Придите однажды домой с розой в руке, переступите порог и скажите, так мол и так, вот вам, мадам Лажар, цветок, я дарю его вам, потому что вы заслужили, за ваше долготерпение, мужество и выдержку; вы ведь выносили меня и моих друзей в течении шести лет, а то и больше, точно я не помню, сколько именно, ибо время — понятие растяжимое, а иногда шесть лет равносильны целой жизни. В общем, почтенная мадам Лажар, вы все это время кормили нас, поили, привечали, терпели наш шум, гам, звон шпаг, шпор и топот каблуков, и ни разу не пожаловались и не изгнали ни меня, ни друзей моих из своей обители, хоть могли, могли, были поводы. Ведь были же? Были. Так вот вам за все это великомученичество роза, ибо вы истинная праведница. А я ее засушу на память.
Странное дело, но глаза господина Атоса улыбались — даю вам слово. Хоть все остальное лицо было запечатано, как ворота старинного замка.
— Любезная вдова, а я и не знал, что мы доставляли вам столько беспокойств. Почему вы раньше ничего не сказали?
Я пожала плечами. Мне не хотелось проявлять характер.
— Странная вы женщина. Я бы с радостью исполнил вашу просьбу шесть лет назад, и мы с не меньшим удовольствием осаждали бы квартиру Арамиса или дʼАртаньяна, но теперь все это принадлежит истории. Вы опоздали с просьбой. Просить следует вовремя. Но теперь, клянусь дьяволом, вас ждет покой и только покой. Ибо дальше — тишина.
И господин Атос отвернулся к стене.
========== Эпилог. Роза для Маргариты ==========
Поздним вечером дʼАртаньян спустился по лестнице на первый этаж. На лице его читалась та странная смесь смятения и счастья, слез и улыбки, которая бывает лишь у тех людей, которые в один и тот же день получили ужасные известия и прекрасные известия. Глядя не перед собой, а в себя, он наткнулся на мадам Лажар, прибиравшуюся в прихожей, и снес ее с дороги. Хозяйка выронила метлу и упала.
— Прошу прощения, господин дʼАртаньян, — поспешила извиниться вдова, но, заметив выражение лица юного гасконца, добавила: — Надеюсь, с вами все в порядке.
— Лучше быть не может и хуже быть не может, — ответил дʼАртаньян, протягивая ей руку и помогая подняться.
— Что вы имеете в виду?
— Я получил патент от кардинала. Отныне я — лейтенант королевских мушкетеров.
— Ах, какая радость! — воскликнула вдова.
— Меня ожидают разлука и одиночество. Портос женится, Арамис готов к рукоположению, Атос, кажется, собрался уезжать из Парижа в неизвестном направлении. У меня не будет больше друзей, и, увы, не останется ничего, кроме печальных воспоминаний!
— Господи, какое горе!
Вдова опешила. Руки и ноги перестали ее слушаться. Будто тряпичная кукла она обмякла, теряя остов. ДʼАртаньян подхватил ее за талию и провел в гостиную. Там он усадил ее на стул и принялся овевать ей лицо лейтенантским патентом.
— Сударыня, я не хотел огорчать вас, — оправдывался он.
— Да… нет… ничего… — вдова поднялась со стула, оправила юбку. — Значит, я больше никогда не увижу вас, господин дʼАртаньян?
— Должно быть, — промолвил он рассеяно. — Я благодарен вам за ваше гостеприимство. Прощайте.
ДʼАртаньян вышел. Затем по лестнице спустился Атос. Он был слегка пьян. А может и не слегка.
— Милейшая, — сказал он, — мне необходимо рассчитаться с вами. Через несколько дней я съезжаю. Сколько я вам должен?
— Тридцать пистолей, — сказала вдова, чувствуя, что умирает.
— Всего лишь тридцать? — удивился Атос.
— Да. Всего лишь.
— Держите.
Атос высыпал монеты из кошелька, посчитал и вручил вдове. Их руки встретились.
Ни о чем более не думая и ни о чем не рассуждая, хозяйка с улицы Феру задержала руку. Потом покрепче ухватилась за пальцы Атоса и не стала их выпускать.
— Что вы делаете, сударыня? — Атос попытался вырвать руку, но это было не просто — мадам Лажар вцепилась мертвой хваткой.
— Останьтесь, — произнесла она порывистым шепотом.
Атос вскинул брови. Но вдова, не давая ему опомниться, заговорила быстро, словно пыталась скоростью речи своей удержать его.
— Я знаю вас. Я знаю вас лучше кого бы то ни было. Шесть лет вы жили под моей крышей. Я видела вас в радости и в печали, в бедствии и в успехе, в победах и поражениях, пьяным и трезвым, больным и здоровым. Вы не замечали меня, но ни одно движение вашей души и вашего тела не укрылось от меня. Я знаю, как вы желали умереть и как нашли волю к жизни. Я была свидетельницей вашего знакомства с господами Портосом и Арамисом, а потом и с шевалье дʼАртаньяном, и я видела, как они пробудили в вас если не любовь к жизни, то, по крайней мере, смысл в ней. Вы много пережили. Вы много страдали. Но вы научились жить со своим горем, а это дорогого стоит. Вы не замечали меня — не более чем замечают стол, стул, кровать и стены собственного дома. Все те предметы, что необходимы для жизни, но вспоминают о них только тогда, когда их не хватает. Вам было удобно и комфортно в моем доме, и за это я вам благодарна. Мы живем в разных мирах и вы далеки от меня, как далека луна от земли, но, господин Атос, никого ближе вас я никогда не знала. Я жила вашей жизнью. Вашими драками, стычками, дежурствами и поручениями. Я жила вашими войнами и вашими интригами. Я жила вашими дуэлями и вашими рисками, вашей шпагой, вашими мушкетами, вашей честью и вашей порукой. Я жила в вашем мире, а вы жили в моем доме. Я не могу отпустить вас просто так.
Атос смотрел на свою квартирную хозяйку и в глазах его читалось скорбное недоумение. Он даже не заметил, что рука его по-прежнему захвачена.
— Зачем я вам? — спросил Атос. — Вы еще не старая женщина. Ваши горестные воспоминания еще успеют смениться отрадными. Вы найдете нового постояльца. У вас все впереди, а ваш интерес к моей персоне ничем не оправдан. Вы напридумывали себе какие-то невероятные истории. Должно быть, вам скучно? Я всего лишь мушкетер на службе у короля.
— Ваше сиятельство, — сказала мадам Лажар, — вы всего лишь мушкетер, а я всего лишь хозяйка дома на улице Феру.
Атос нахмурился. Но потом улыбнулся краями губ.
— Давно ко мне так не обращались.
— Я знаю, — сказала хозяйка.
— Позвольте, — Атосу все же удалось высвободить руку. — Мне искренне жаль, но нам следует распрощаться, сударыня.
— Нет, — произнесла хозяйка. И громче: — Нет!
— Как вы сказали? — переспросил Атос совершенно не веря тому, что слышит.
— Вы разбиваете мне сердце.
— Я вовсе не намеревался так поступать, — сказал Атос настолько мягко, насколько ему позволяла подобная атака на его свободу. — Я никогда не совершал посягательств на ваше сердце. Оно принадлежит лишь только вам и быть ему разбитым или нет — лишь ваше решение.
— Вы не правы, — сказала обладательница сердца, — ох, как же вы не правы! Сердца не существуют отдельно от других.
— Вы изволите обвинять меня?
Слова прозвучали грозно, но мадам Лажар не испугалась. Теряя самое дорогое, что у нее было, хозяйка оказалась по ту сторону страха.
— В некотором смысле, — ответила она. — Я обвиняю вас в том, что, прожив под моей крышей шесть лет, вы даже имени моего не знаете.
Атос изумился.
— Как же не знать, мадам Лажар? Я сотни раз обращался к вам.
— Мадам Лажар… мадам Лажар! До чего же ненавистно мне это имя! Оно принадлежит не мне, а моему покойному супругу, и я вынуждена носить его на себе, будто клеймо.
Атос вздрогнул.
— Не пугайтесь, — сказала вдова Лажара, — я не совершаю посягательств на вашу душу, а всего лишь говорю вам: подобно супруге Потифара, для вас я всего лишь чья-то жена. Пусть даже и бывшая. У меня же есть собственное имя, а вы не затруднили себя выяснением его.
— Не могу себе представить, сударыня, к чему мне знать ваше имя, — холодно возразил Атос.
Но хозяйка не обиделась. Она находилась по ту сторону обид.
— Я прекрасно понимаю вас. Во всем вы предпочитаете анонимность. Даже собственное имя вы знать не желаете. А у той женщины, что разбила ваше сердце, было слишком много имен, чтобы все запомнить.
При этих словах Атос резко переменился в лице. Как смела эта мещанка так говорить с ним? Как смела вмешиваться в его жизнь? И потом, какими силами возможно, что она обладает подобными знаниями? Атосу даже подумалось: неужели она совратила Гримо и каналья настолько потерял голову, что язык его развязался?
— Кто разболтал вам об этом, несчастная?!
В ледяном своем гневе Атос был ужасен и взглядом мог заморозить костер, но хозяйка была по ту сторону льда и пламени.
— Вы сами, — ответила она.
— Я?! — воскликнул Атос.
— Не всем требуются слова, чтобы красноречиво говорить о себе. К тому же, живя под одной крышей с другим человеком, только слепой и глухой не узнает того, рядом с которым существует.
Атос побледнел еще больше. В этих словах он услышал упрек своей собственной юношеской слепоте.
— Вы шпионка, женщина!
И слово «женщина» прозвучало в его устах гораздо уничижительнее слова «шпионка». Но хозяйка находилась по ту сторону уничижений.
— Вовсе нет, господин Атос. Я не шпионила за вами и не выпытывала сведения. Вы все рассказывали мне, сами того не желая и не ведая.
— И что же вам известно обо мне? — спросил Атос, сраженный наповал.
— В юности вы допустили одну единственную ошибку и она преследовала вас до последнего времени. Но сейчас нечто изменилось. Мне кажется, вы нашли способ ее исправить и теперь готовы вернуться к себе.
— В таком случае, — сказал Атос, неожиданно смягчаясь, — почему вы не хотите отпускать меня?
— Потому что… да потому что я люблю вас без памяти. Я люблю вас с того самого момента, как вы переступили порог моего дома. Помните? В июле. Был сильный ветер и лаяли собаки. Кувшин опрокинулся и разлилось молоко. Вы были так молоды и так несчастны. Я любила вас, когда вы хотели меня уничтожить, ошибочно принимая за свою собственную галлюцинацию. Я любила вас, когда вы и ваши друзья лишали меня покоя и сна. Когда звон шпаг раздался на улице и я открыла дверь и увидела вас, раненного, лежащего без памяти в грязи, я испытала сильный гнев, потому что вы снова не сберегли себя, несмотря на все усилия… впрочем я и тогда любила вас. Я любила вас, когда вы отправились в Лондон, а потом пропали на целый месяц и я думала, что потеряла вас навсегда. И когда вы закрывались в ваших комнатах, отказываясь встать с кровати, и черная тьма поглощала вас, я вас любила. Я любила вас и тогда, когда вы смотрели через меня, не замечали меня, обращались со мной как с табуреткой… — тут хозяйка сделала паузу.
Атос смотрел на нее изумленным взглядом, так, будто видел впервые. Он оглядывал ее с головы до ног — невысокую стройную женщину с тонкими чертами лица и наивными, почти детскими глазами, к которым уже подступила сеть морщин. Темные волосы слегка выбивались у висков из-под чепца.
У нее было приятное лицо, почти нетронутое временем, и все его черты, сами по себе ничем не примечательные, пребывали в замечательной гармонии друг с другом. Это было лицо женщины, познавшей страсть, но овладевшей ею. Лицо человека мудрого, но не потерявшего чистоту духа. Лицо женщины всю жизнь казавшейся самой себе слабой и не подозревающей о собственной силе. И вот сейчас, впервые испробовав вкус силы этой, лицо преобразилось, приобрело краски и жизненность. Ее губы шевелились, и, когда она говорила, в необычной манере сужались ее глаза. Левый глаз был чуть меньше правого, и этот небольшой изъян в симметрии завораживал, приковывая взгляд к верхней части ее лица. Ее глаза были темными, а брови — светлыми. Над переносицей пролегла неглубокая морщина, характерная для мыслителей. Атос смотрел на нее, и изумление росло с каждым ее словом и с каждым ее жестом.
— Скажите, господин Атос, — спросила хозяйка с улицы Феру, — неужели я так на нее похожа?
Атос, будто пробужденный ото сна, провел рукой по собственному лицу, пытаясь снять наваждение.
— Нет, — ответил он, — не похожи.
— Вы никогда не смотрели на меня, — вторила хозяйка мыслям Атоса, — но в те редкие разы когда смотрели — видели привидение. Почему же вы столько раз путали меня с этим призраком?
— Должно быть, так устроен человек: когда призраки гонятся за ним, он не способен отличить действительность от воображения, — Атос замолчал, а потом, будто снова забывая о хозяйке, произнес, обращаясь к самому себе: — Я шесть лет прожил в тумане.
— Не все шесть, — возразила хозяйка, — господин дʼАртаньян оказал на вас животворное влияние
— Вы снова правы, — согласился Атос.
— Я права, но какой мне в этом толк? Вы покидаете мой дом и я потеряю вас. На этот раз навсегда.
— Сударыня, — глубокий голос Атоса звучал мягко, почти нежно, и он сам подивился его звучанию, — но я решительно не представляю, что я могу для вас сделать.
Хозяйка сделала шаг по направлению к Атосу. Атос сделал шаг назад. Она снова приблизилась. Он снова отдалился. Еще шаг, и еще, и в итоге этого странного танца Атос уперся спиной в посудный шкаф.
Отступать было некуда.
Неопределенного цвета глаза разной величины не излучали ничего кроме бескорыстной любви, лишенной начала и конца. Любовь вступала в свои права и требовала удовлетворения, подобно дуэлянту, чья честь была задета. Щеки хозяйки пылали и дыхание ее было свежо и горячо, как дыхание хлеба, только что вынутого из печи. Она сорвала чепец с головы и длинные темные волосы, беспорядочно кудрявые и сбитые, рассыпались вокруг ее лица и шеи.
Атос увидел луг в цвету. Стада. Покошенное сено. Где-то далеко запела пастушья свирель. Замок на холме, а вокруг него — парк. Античные статуи скрывались в тени аллей. Дочь управляющего пряталась за ними. Наглая девчонка кидала на него недвусмысленные взоры, но виконт не смел приблизиться.
Сын сеньора не мог запятнать свою честь. Проклятую свою честь. И хоть ни одна душа не попрекнула бы его за это, он не мог переступить через тот закон, который был влит в него подобно раствору, что удерживал прилаженные друг к другу камни замка старинного рода, знатного, как Дандоло или Монморанси. Не будь раствора, и не было бы замка, и не было рода.
А его и так больше нет.
Руки хозяйки легли ему на плечи и ровно через мгновение он держал ее в своих объятиях, сминая и душа с жадностью и исступлением человека, приникшего к ручью после долгого странствия по голой степи.
Он шарил руками по ее лицу, шее, волосам, плечам, рукам, груди и спине, будто хотел найти в них давно утерянное сокровище. Совершенно обезумев, он задышал в унисон с ее дыханием, мечтая лишь раствориться в огнедышащей ее любви и забыть собственное имя.
— Черт возьми, — прошептал Атос, задыхаясь — что вы делаете?
— Час расплаты настал, — прошептала хозяйка в ответ, покрывая поцелуями его глаза.
Руки, не менее алчные, чем его, змеились по телу, и, казалось, готовы было содрать с него не только одежду, но и кожу, пытаясь проникнуть через плоть в самую суть его бытия.
Теряя одновременно голову, ум, разум и рассудок, Атос разодрал на ней руками платье и впился губами в смугловатую кожу, не понимая, где кончается плоть, и где начинается душа. Ему показалось, что она запела. Она забилась и застонала в его руках, как птица, обретающая волю, но еще не решившая покинуть клетку. Она прижималась к нему, как прижимается камень к камню в замковой кладке, и плоть ее была раболепной, но одновременно свободной.
— Ложись со мной, — прошептала хозяйка.
Схватив ее в охапку и пряча лицо в ее груди, Атос поднялся со своей ношей на третий этаж, и каждая ступень, замедляющая восхождение в рай, казалась ему пыткой, ниспосланной самим Асмодеем. Добравшись до цели, Атос захлопнул дверь ногой, бросил хозяйку на кровать и готов был наброситься на ее бренное тело, совсем теряя человеческий облик, но тут вспомнил о том, что он по-прежнему человек.
Он мог раздавить ее, разорвать на куски, искромсать, уничтожить, казнить, и она бы не воспротивилась. Ему хотелось совершить расправу над этой женщиной. Он мог заставить ее кричать, стонать и молить о пощаде, и в мольбе о пощаде она молила бы о продолжении пытки.
Любовь не сопротивляется — как и смерть, она лишь покорно берет свое. Она готова была отдаться ему и он волен был делать с ней все, что ему вздумается, и он не знал бы ни в чем отказа.
Божественное всемогущество опьянило его. Он придавил ее своим телом, железной хваткой сцепив руки на ее бедрах, и развел их в разные стороны, как разводят ворота старинного замка, капитулируя перед натиском осаждающих.
Не существовало на свете силы, которая могла бы остановить его желание. Но Атос ужаснулся собственному желанию, ибо желание это не было проявлением его собственной воли, а напастью, проникшей в него извне.
Невозможным усилием воли Атос отстранился и застыл, склонившись над жертвой своего безумия, упираясь ладонями о кровать. Он дышал тяжело, как загнанный зверь. Взмокшие его волосы мешались с ее волосами, как путаются ветви кустарников над древними могилами, но в борьбе, что происходила в нем, он не мог отказаться от победы.
— Что с вами? — спросила хозяйка в испуге, приподнимаясь на локтях.
Оголенные локти ее были остры и хрупки. Один неверный жест и он сломал бы ей руку.
