сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 68 страниц)
— Но сударь, — возмутилась я, — мне никоим образом не нужна ваза. Посмотрите на мое скромное жилище, что мне с ней делать? Нет, таким вещицам место в будуарах принцесс и герцогинь.
Портос в отчаянии снял шляпу и принялся мять ее в лапищах.
— Милая хозяйка, вы видите меня насквозь и поэтому я знаю, что поймете меня, — взмолился он. — Прошу вас, войдите в мое положение, и представьте себе пламенного кавалера, которому нечего подарить своей возлюбленной. Я получу жалованье лишь в конце месяца, но сегодня, именно сегодня, а не когда-нибудь еще, мне назначено свидание одной… герцогиней.
Последнее слово Портос произнес так тихо, что я едва расслышала.
— Вот и отлично, господин Портос, вам как раз предоставляется шанс подарить герцогине эту чудесную безделушку.
— Но не могу же я прийти в церковь с вазой!
— Что же вы предлагаете?
— Так и быть, — выдохнул он, — я отдам вам ее за ливр.
Казалось, огромный мушкетер сейчас расплачется. Я сжалилась над ним.
— Что ж, — нехотя согласилась я, доставая монету из ящика письменного стола, — будь по вашему.
Господин Портос самозабвенно бросился ко мне, видимо в очередной раз возымев намерение наградить меня поцелуем. Я выставила вперед руки и отошла на шаг назад.
— Как же вы пылки, господин Портос! — возмутилась я. — Герцогиня огорчится, узнав, что вы не брезгуете прикасаться к другим женщинам.
— А мы ей не расскажем! — возликовал Портос, бросаясь на меня.
Hесколько напуганная, я побежала вкруг вазы, мушкетер помчался за мной. Не знаю сколько кругов мы описали, но вскорости остановились отдышаться.
Я поймала себя на том, что смеюсь. Громко и от всей души, как давно уже не смеялась. Господин Портос тоже смеялся, и тоже громко, хватаясь за живот и бряцая шпагой. И вот мне снова было шесть лет и я играла в салки с соседским пастушком.
Я пыталась поправить волосы, выбившиеся из-под чепца, когда в дверь вошел господин Атос.
Господин Атос был моложе меня, он находился в моем собственном доме и пока не удосужился заплатить за проживание, но в тот момент меня постигло ощущение, что строгий отец стал свидетелем детского непотребства, за которым последует справедливое наказание. Его взгляд, казавшийся мне презрительным, болезненно просверлил меня, словно выжигая клеймо на самом сердце. Благодаря этому, впервые за этот безумный день я вернулась в себя. Я была вдовой Лажара, белошвейкой, парижской мещанкой, товаркой кожевниц и галантерейщиц, хозяйкой дома на скромной улице Феру, вечно залитой помоями, у которой квартировал инкогнито незнакомый мне господин немыслимо древних кровей. И какой глупостью, каким постыдным неприличием, какой бессовестной гордыней было возомнить, что хоть каким-то образом я причастна к его друзьям, его драмам и его жизни.
Похоже, господин Портос тоже нашел себя пристыженным. Он поспешно нахлобучил на голову помятую шляпу, оправил камзол и горделиво приосанился, упирая руку в бок.
— Приветствую вас, дорогой друг! — официально заявил он, видимо пытаясь скрыть смущение. Но господин Атос вовсе не собирался никого отчитывать. Он перевел взгляд на вазу.
— Это что? — спросил он.
— Это нипонская ваза, привезенная на материк путешественником Марко Поло, — с достоинством отвечал Портос, — я подарил ее нашей… то есть вашей любезной хозяйке в знак благодарности за ее кулинарные творения.
Каков наглец! Но я не стала противоречить. Господин Атос продолжал внимательно рассматривать сие произведение.
— Вижу, Портос, вижу, — веско заметил он.
— И что же вы видите?
— Я вижу, что вы опять проигрались в карты, что вы голодны, как узник Бастилии, и что вместо того, чтобы добывать нам денег на пропитание, вы решили приударить за мадам Лажар, в надежде, что она будет кормить вас в кредит до самого рождества.
Ах, если бы земля могла разверзнуться и поглотить меня прямо сейчас!
— В кости, — потупил взгляд Портос.
— Что-что? — переспросил Атос.
— Не в карты, a в кости. И не проиграл, а выиграл. Правда не совсем то, чего ожидал.
— Что ж, я не пророк Илия, чтобы прозревать прошлое, — слегка улыбнулся мой постоялец, — но я вполне способен предугадать ваше дальнейшее будущее, друг мой.
— И какого же оно? — господин Атос сощурился. Неужели он был способен играть? Я вспомнила юношу с книгой в парке. Возможно ли, что он гонялся за голубями по крышам замка?
— Вы сейчас сядете за этот самый стол и отправите прямо в желудок… и тут все теряется в туманах, — господин Атос обернулся ко мне, изображая лицом многозначительность. — Подскажите, о ясновидящая Кассандра, что же в недалеком будущем отправит в свой желудок драгоценный Портос?
Кассандра! Я не знала, кем была эта дама, но имя ее столь томительно и сладко прозвучало в устах господина Атоса, что я, должно быть, залилась краской.
— Нежного цыпленка, начиненного овощами, — пролепетала я.
— Вот! Вот слова человека, привыкшего не прятать глаза пред ликами Парок! О, Кассандра, благодаря вам я уже обоняю аромат цыпленка и даже могу осязать его теплый сок на моем языке, — при этих словах я совсем приросла к полу. — Что же вы стоите? Вперед, вперед, Кассандра, мужи Трои готовы к последней битве! Гектор, и ты поспеши в Иллион и совет мой поведай, — последняя фраза несомненно предназначалась господину Портосу, который, кивнув в знак понимания, сел за стол.
Я же удалилась на кухню.
========== Глава пятая, фантасмагорическая, в которой у хозяйки наконец выпадает шанс выручить прибыль, от которого она отказывается ==========
После воскресной проповеди в Сен-Сюльпис я спросила у кюре, кто такая госпожа Кассандра.
— Не хотите ли исповедоваться, дочь моя? — вместо ответа предложил тучный смуглый круглолицый священник.
Ничего другого не оставалось, кроме как согласиться. Я проследовала за отцом Сандро в исповедальню. Если бы не сутана, по внешнему виду трудно было угадать в нем служителя церкви, ибо отец Сандро был человеком горячей крови, жизнелюбивым, страдающим чревоугодием и склонным пошутить. При этом за время нашего знакомства, я научилась распознавать в нем также и пытливый ум, человеколюбие и здравомыслие. Он располагал к беседе. Духовник отгородился от меня решетчатой перегородкой и скрылся в тени.
Я осенила себя крестным знамением и поцеловала серебряный крестик, который носила на теле столько, сколько помнила себя.
— Благословите меня, отец мой, ибо я согрешила, — начала я. — С моей последний исповеди прошло полтора месяца. Каждый день перед сном и по пробуждении я читаю «патерностер», и три раза в неделю перед обедом - «Аве Марию».
— Помогли ли тебе молитвы избавиться от греховодных мыслей, дочь моя?
— Отнюдь не помогли, отец мой. Я грешна еще больше, чем на прошлой исповеди.
— Покайся перед господом нашим в своих грехах и он, любящий и всепрощающий, отпустит их тебе.
Я тяжело вздохнула. Если и прежде исповеди давались мне нелегко, то нынче стало и вовсе невмоготу.
— Господь милосерден, — приободрил меня отец Сандро. — Говори же, дочь моя.
— Святой отец, мысли мои заняты одним господином. Он проживает со мной под одной кровлей, являясь моим постоялым жильцом. Этот господин — потомственный дворянин и служит в королевском полку, а истинное имя свое скрывает. Я знаю, что он очень несчастлив, но не в силах ему помочь. Но всего хуже то, что я… я коварством и обманом нашла и прочла его личные документы.
— Во имя отца, сына и святого духа, за искушение плоти и за посягательство на чужую собственность я накладываю на тебя епитимью: три дня на хлебе и воде, — зевая, произнес кюре. — А теперь расскажи, что было в той переписке?
Облизнув пересохшие губы, я принялась пересказывать историю графа де Ла Фер. На протяжении рассказа, отец Сандро частенько перебивал меня, вникая в подробности, и задавая вопросы, которые казались мне несколько неуместными, как например, сколько лет было мадмуазель де Ла Люсе, каков размер графского земельного надела, в какой провинции находилось поместье Ла Фер и как выглядел фамильный герб графа. Не на все вопросы я могла ответить, и тем более не понимала, какое касательство все это имеет к моей исповеди. Я заключила повествование своими собственными измышлениями о том, что на самом деле приключилось с юным графом. Но тут за перегородкой послышалось щелканье языком.
— Ну уж нет, дочь моя, — произнес священник, упираясь лбом в перегородку. — Боюсь, вы все не так поняли.
— Что вы имеете виду, отец мой?
— Вы упустили из виду то, что кажется очевидным.
— И что же это?
— Другая женщина.
— Какая такая женщина? — поразилась я. — О ней ни слова не было сказано.
— Запомните, дочь моя: не все умалчиваемое на деле отсутствует, — загадочно заявил кюре. Между нами повисло молчание, но потом он соизволил прояснить. — Вспомните библию. Не далее как в позапрошлом месяце я зачитывал на проповеди отрывки из жизни Иосифа. Помните?
— Помню, как же не помнить, — сны Иосифа были одним из любимых моих сюжетов в Ветхом Завете. Я даже ходила рассматривать их на фасаде собора Парижской Богоматери. Снопы колосьев, преклонившиеся перед любимцем Иакова…
— Так вот, имя главного персонажа той прекрасной истории нам неведомо.
— Вы о ком? — подивилась я, так как имена всех братьев Иосифа помнила наизусть. Симеон, Левий, Реувим, Неффалим, Вениамин…
— О жене Потифара, в конце концов! — казалось, отец Сандро раздражен моей несмышленостью.
— Жене Потифара? — повторила я непонятно зачем.
— Да, да! — святой отец, похоже, пребывал в нешуточном воодушевлении. — Меня всегда поражало, что в книге Бытия не указано имя женщины, сыгравшей столь важную роль в жизни праотца. Не кажется ли это вам странным? Создатель не поленился назвать все имена рода человеческого от Адама до Иосифа, но именно об этом имени умолчал.
— Может дело в том, что она — женщина, персона не столь важная, как мужчины? — предположила я.
— Может быть. А может быть и в том, что создатель желал предупредить нас: имена в истории получают лишь достойнейшие. Но представьте себе, что было бы, если бы житие Иосифа описала она, отвергнутая женщина! — Отец Сандро замолчал, а потом до меня донеслось: — Тьфу!
— К чему вы клоните, отец мой? — искренне недоумевала я, к тому же испугавшись; мне показалось, что отец Сандро глаголет ересь, и я представила себе, что стала тому причиной. На всякий случай я еще раз перекрестилась.
— Ищите женщину, — ответствовал отец. — В жизни вашего графа скрывается безымянная дама, уж поверьте старому болвану. А теперь ступайте. Я отпускаю вам все грехи, во имя отца, сына… Да, кстати, дочь моя, Кассандра — героиня великого эпоса господина Гомера, который называется «Илиада». В такие моменты мне остается лишь сожалеть, что дети мещан, в отличие от дворянских отпрысков, не обучаются греческому языку. Мне искренне жаль вас, дитя мое.
— Но неужели нельзя найти изложение этого произведения на французском?
— Оно еще не переведено, — тяжко вздохнул священник. — Ступайте, ступайте, дитя мое. И зарубите себе на носу: если вы хотите заполучить имя в истории, оставайтесь достойной имени.
Мне показалось, что сквозь решетку священник подмигивает мне. Я перекрестилась в третий раз, и вышла из исповедальни слегка пошатываясь. Странные слова отца Сандро казались мне в некоторой степени лихорадочным бредом. Должно быть, господин кюре успел заложить за воротник. Только вот когда? На проповеди он вроде бы был трезв как стеклышко. Я решила в дальнейшем не думать об этом, тем более, что я заметила в алькове напротив господина Арамиса, который, стоя на коленях и сложив руки у груди, истово молился перед изображением святого Себастьяна. В его позе было столько страсти, что он сам напоминал великомученика, вознесшего скорбящий взор к небесам.
Покуда небеса безмолвствовали, к господину Арамису подошла какая-то дама, укрытая черной накидкой с густой вуалью. Она опустилась на колени рядом с молящимся и бегло зашептала, слегка склоняясь к его уху. Рука дамы быстро скользнула под накидку, так же быстро вынырнула из-под нее, и не менее поспешно опустила что-то в разрез рукава мушкетера, при этом коснувшись его плеча своим. Господин Арамис вздрогнул, но, сохраняя выдержку, продолжил молитву. Дама перекрестилась, поднялась и удалилась по проходу к улице. Через несколько секунд мушкетер тоже встал, как бы невзначай огляделся, отряхнул отвороты ботфорт и стремительной походкой направился к выходу.
— Господин Арамис, постойте! — я догнала его на паперти. Мушкетер посмотрел на меня сверху вниз, и на миг в его лице появилось опасливое напряжение, которое тут же сменилось приветливой улыбкой, несколько лицемерной.
— Мадам Лажар, какая приятная неожиданность! Я очень рад вас видеть, но, увы, должен откланяться.
Мушкетер прикоснулся к полям шляпы и собрался продолжить свой путь.
— Стойте же! — я перебежала ему дорогу. — Это ваше письмо, держите - то что вам вручила та дама в черном.
Я протянула ему сложенную записку, которую он обронил в алькове. Я не часто видела, чтобы у людей так резко менялось выражение лица. Годсподин Арамис чуть ли не вырвал клочок бумаги из моих рук, озираясь по сторонам. Потом он схватил меня за локоть и потащил вниз по ступеням.
— Сударыня, — сквозь зубы говорил он, при этом умудряясь раздаривать улыбки знакомым прихожанам, делая вид, что мы мило прохаживаемся воскресным утром у церкви. — Эта дама — хозяйка литературного салона, в котором я имею честь бывать. Она подвергает критике и редактирует мои стихи.
— Да, да, конечно, — я вовсе не была противницей стихов и не понимала, что в них вызвало такое волнение у мушкетера. Возможно, в солдатских казармах подобное проявление творческой натуры могло посчитаться постыдным?
— Сударыня, — повторил господин Арамис, продолжая стискивать мой локоть, словно железными пальцами пытался донести до меня некую мысль, которую я должна была понять без слов, — убедительно прошу вас забыть об этом инциденте.
— Хорошо, — снова покорно согласилась я, — я непременно забуду, только отпустите меня, ради всего святого.
Мушкетер остановился и посмотрел мне прямо в глаза. Мне невдомек, что он там увидел, но показалось, что в его собственных глазах бушуют молнии. Из томных очей поэта они внезапно превратились в смертоносные кинжалы.
— Ах, так! — вдруг проговорил он. — Преотлично! Я то думал, что вы добродетельная женщина. По крайней мере так утверждал Атос. Но теперь я вижу, как глубоко он заблуждался.
— У вас появились сомнения в моей добродетельности? — я была готова обидеться.
— Послушайте, милейшая, за кого вы меня принимаете?
Господин Арамис, наконец, выпустил мой локоть и вежливо раскланялся с двумя сослуживцами. Они посмотрели на нас так, точно и у них появились причины сомневаться в моей добродетельности.
— Да что я вам такого сделала? — в глазах защипало. Мало того, что господин кюре испытывал мое терпение непонятными речами, так теперь и господину Арамису понадобилось лишать меня душевного покоя.
— Пока ничего, но ваши намерения от меня не скроются, — отвечал королевский мушкетер.
— У меня нет никаких намерений, могу вас уверить, — настаивала я, отрицая непонятно что.
— Пусть так. Говорите же, этого хватит, чтобы удовлетворить вашу алчность?
И господин Арамис достал кошелек и всучил мне пистоль, насильно впихивая в ладонь.
Многие люди со мной дурно обращались, но денег на улице пока еще никто не отважился предлагать. Тут я не выдержала и влепила господину Арамису пощечину. Он схватился за щеку. Почтенная пара, проходящая мимо, остановилась и уставилась на отвратительную сцену. Господин Арамис опять поменялся в лице, на котором читался ужас. Я так испугалась своего поступка, что мне стало дурно.
— Что вы себе позволяете?! — прошипел он, снова хватая меня за локоть и увлекая в тень кустов.
— Как смеете вы обращаться со мной как с дворовой девкой! Я всего лишь вернула вам то, что вы потеряли. Сами же и потеряли по невнимательности. Вы присваиваете мне намерения шантажировать вас? Неужели вы подумали, что я стала бы кому-то рассказывать о том, чему стала невольной свидетельницей? Что вы за человек, господин Арамис, если подозреваете в других столь отвратные порывы? Мне нет дела до вашей дамы, и уж тем более не стала бы я читать чужие письма! — тут я осеклась, потому что поняла, что солгала. Я вновь не выдержала и заплакала. Я плакала навзрыд, стесняясь своих слез, но не в силах их остановить.
Должно быть, этот человек все же не мог оставаться полностью равнодушным к женским слезам.
— Святые угодники, — прошептал господин Арамис, прикрывая рот рукой, — в вы ведь правы.
Я услышала, но слезы не унимались.
— Сударыня, милая женщина, не плачьте, прошу вас! — теперь, похоже, напуган был сам мушкетер. Только чего он испугался? Слез моих или собственного в них отражения? — Успокойтесь, ради бога!
Он протянул мне платок.
— Простите меня, я иногда забываюсь. Когда речь идет о чести дамы…
