сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 68 страниц)
Почему бы этому дому не принадлежать мне? Если беглая монахиня с клеймом на плече может совратить графа, почему почтенная вдова, владетельница дома на улице Феру, должна содрагаться от одного вида благородных господ? Лишь от того, что происхождение у нее не дворянское? Причина веская, Богу угодная. И все же не вина этой мещанки в том, что аристократы сами записали ее в свои ряды. Раз уж записали, значит, пускай смиряются. Не все рождаются дворянами, внезапно подумалась мне. Все эти древние роды с чего-то начинали. Если король может посвятить простого человека в рыцари, сделав его дворянином, почему бы герцогу и графине, признавших во мне одну из своих, не посвятить в дворяне мещанку? Мне не были известны законы и эдикты посвящения в дворянство, но идея моя показалась мне не лишенной смысла. Госпожа де Лажар — ласкает слух.
«Госпожа де Лажар», произнесла я вслух. Мои доблестные заслуги перед обществом пока еще не были настолко велики, чтобы заслужить дворянский титул, но госпожа Анна тоже не внесла особую лепту в благо королевства. Ее же не лишили дворянского титула, а всего лишь заклеймили. Впрочем, интересно, возможно ли и женщину лишить дворянского титула? Не сломаешь же ей шпагу, как, видела я однажды, проделали с опозоренным дворянином на виду у всего честного народа. Какой позор. А вот тоже интересно: что позорнее для дворянина — когда ломают его шпагу на виду у всего света, или когда он сам, без посторонних свидетелей, обнаруживает на теле супруги своей клеймо? Непрошенная горечь подступила к горлу, в глазах защипало, дыхание, и так неровное от жесткого дворянского корсета, стало совсем прерывистым. Прочь! Прочь, нечистая сила! Не стану я поддаваться ей. Не мое это дело, что находит дворянин на плече у своей жены. Не мое. Не мое. Я на всякий случай перекрестилась и поцеловала крестик, с которым никогда не расставалась.
— Извольте побеспокоить, мадам — вам принесли ваш заказ, — камеристка оторвала меня от отстраненных размышлений. Дыхание снова нарушилось.
— Метр Божур?!
— Нет, мадам, он послал своего подмастерье.
Я с облегчением выдохнула. Значит, портной так и не нашел господина Атоса. Значит, господь услышал мои молитвы. Не надо было вовсе посылать метра Божура за господином Атосом. Какой дьявол дернул меня за язык? Если Господь оберегал его все эти месяцы и не столкнул лицом к лицу с убиенной женой, проживающей с ним в одном квартале, какому черту необходимо было, чтобы вдова почившего Лажара свела их вместе в этом проклятом доме, повесив на свою совесть еще один грех? Ярость на саму себя вскипала во мне адским пламенем. Что ж, с таким огнем в груди можно было начинать великие свершения. Пусть пламя служит мне, а не я ему. Будь оно все проклято.
— Заберите у подмастерье платье. Потом сами и принесете, я на него взгляну.
— А как же примерка, мадам?
— Обойдусь.
— Вы уверены?
— Мне все равно.
Камеристка не уходила. Я достала ливр из кошелька, привязанного к красивому господскому поясу — богатые женщины всегда вешают всяческие изыски на пояс: то веер, то кошелек, то зеркальце. Горничная забрала монету, поклонилась и вышла. Но через пару минут бессовестная девчонка снова постучала.
— Что еще?
— Простите, мадам, но подмастерье настаивает на примерке.
— Отошлите его.
— Что передать?
— Господи, вы что, первый день в услужении у вашей госпожи? Придумайте что-нибудь.
— Но госпожа всегда говорит мне, что именно доложить тем, кто приносит ей заказы.
— Скажите, что я больна и мне сейчас не до платья.
Камеристка ушла, но, как назло, вернулась в третий раз.
— Простите мадам, но он упрям, как осел.
— Ему не хватило подачки?
Раздражение росло стремительно, как шишка после сильного удара головой об стену. Я выпотрошила кошелек и отдала девушке последние монеты. Но и это не помогло. Камеристка снова стояла в дверях с видом побитой собачонки.
— Дитя мое, это всего лишь подмастерье портного, отделайтесь от него, что может быть проще?
— Он говорит, метр Божур не велел ему уходить пока вы не примерите платье в его присутствии.
— Вы не слышали, что я сказала, милейшая? Неужели госпожа Анна спускает вам с рук пререкания? Я не хочу примерять платье!
— Но он не уходит.
— Пошлите его к черту.
— Я попыталась, но он пугает меня.
— Что значит «пугает»?
— Он страшно посмотрел на меня, как будто сглазить хотел.
— От взгляда еще никто не умер, да будет вам известно.
— Но мадам…
— Кто еще дома?
— Конюх, кухарка и поваренок.
— Прибегните к их помощи. А меня оставьте, наконец, в покое!
Я ударила кулаком по оправе зеркала и сделала себе больно. Лесные существа, украшавшие резную раму, лишь злорадно усмехнулись в ответ.
— Чтобы я тебя больше не видела, пока не позову сама, тебе ясно?
— Ясно, мадам.
Горничная пулей вылетела из гостиной. Я опустилась в кресло. Но в скором времени опять услышала шаги. Несколько пар. Топот. Тяжелая поступь по лестнице, потом по коридору. Cтук каблуков, крики, брань и угрозы.
Дверь снова отворилась. На пороге стоял какой-то человек в обносках с нахлобученной до бровей старой шляпой, давно потерявшей форму. На плече у него висел огромный шуршащий пакет. Левой рукой он держал за шиворот поваренка, правой — молотил конюха, что обхватил его поперек пояса и тщетно пытался выволочь за порог. Горничная охала и причитала.
Комичная сцена эта могла рассмешить бы меня, не будь я со вчерашнего дня выволочена за порог смеха раз и навсегда. В данный же момент картина напомнила мне свистопляску чертей на шабаше.
— Я не пускала, я не велела, он сам… — лепетала до смерти перепуганная камеристка. — Умоляю вас… если госпожа узнает…
— Что вы себе позволяете! Выйдите вон! — вскричала я.
Конюх отпустил подмастерье, подмастерье выпустил поваренка, но ни один из представителей прислуги не вышел, возможно не понимая, кому именно из них предназначался приказ. Неужели я и впрямь настолько неубедительно играла роль госпожи? Не может быть. Не в этот раз.
— Мерзавцы! Мэтр Божур еще услышит о вашем бесстыжем поведении, а госпожа — о вашем непослушании. Давайте сюда ваше растреклятое платье и уходите прочь!
Я попыталась выхватить пакет, но бессовестный подмастерье не выпускал его из рук, вцепившись мертвой хваткой. Тысяча чертей! Это не дом, а в самом деле пристанище дьявола!
— Примерьте платье, мадам, — тихо и спокойно сказал бесстыжий помощник портного.
— Не стану! Не хочу! Не буду! — в исступлении орала я. Никто никогда не посмеет больше требовать от меня невозможного, никому не позволю. — Убирайтесь немедленно или я пошлю за стражей!
— Дом окружен стражей, — процедил сквозь зубы нахальный подмастерье, — но она не придет вам на помощь.
— Каналья! Ничтожество! Грубиян! — сжав кулаки, я заколотила его по груди, как какая-нибудь торговка рыбой, которой заплатили фальшивой монетой.
Я услышала сдавленный стон. Человек покачнулся. Это придало мне силы и я заколотила еще пуще. Мерзавец перехватил мои запястья. Конюх и поваренок тут же оказались рядом и попытались наброситься на врага со спины, но столкнулись лбами. Горничная бегала вокруг, истошно вереща. Тут незнакомец дернул меня за руки, чуть не выдрав суставы из плеч, и прижал к груди.
— Вы ведете себя как супруга Потифара, — зашептал он мне прямо в ухо, — успокойтесь, пока не поздно.
Грянул гром небесный. Раскололись небеса. Протрубил архангел. Еще секунда, и я бы выкрикнула его имя, как молитву, но он бросил мне платье. Оно упало мне на голову, оглушив и ослепив.
«Ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем».
— Почтенный мэтр Божур требует, чтобы вы оценили его работу по достоинству, а вы, сударыня, гоните взашей честного работягу. Я не уйду отсюда, пока не исполню свой долг.
Даже в обносках подмастерья этот человек умудрялся говорить о долге. Смешно. До чего смешно! Умереть со смеху! Батюшки! Почему не поразил меня гром? Почему не ударила в меня молния? За что кара божья преследует меня по пятам? Неужели я никогда не заплачу по счетам?
Голос мадам Лажар треснул и задрожал, сходя на нет, превращаясь сперва в шопот, а потом и вовсе в лепет, теряя весь тот запал и уверенность, что такими трудами были обретены.
— Хорошо, — сказала она, освобождаясь от тяжелой материи. — Я примерю платье. Мэтр Божур прав. Выйдите и оставьте меня наедине с этим подмастерьем.
— Вы уверены, мадам? Вы совершенно уверены? — спросила огорошенная камеристка, подозрительно косясь на незнакомца.
— Да, я уверена. Я передумала. Я хочу примерить платье, — из последних сил пытаясь изобразить каприз, выдала незадачливая будущая дворянка.
Горничная вышла, наконец, уводя за собой горе-помощников.
Атос повалился на стул и схватился за грудь. Дыхание его было прерывистым. Вдова Лажар испугалась. Голова ее снова шла кругом. Что она опять натворила? Проклятая. Проклятая! Она бросилась к нему. Он даже взглядом не остановил ее, но вдову со страшной центробежной силой отбросило назад. Потом снова швырнуло вперед. Hо невидимая стена выросла между ними, и она не смогла подступиться к нему ближе, чем на два локтя. И в этой мере длины заключалась вся ее суть, личность и судьба. Она попыталась перешагнуть через барьер, клянется честью автор, кем бы он ни был, попыталась, но ничего не смогла с собой поделать. Каждый раз ее откидывало на то самое расстояние, с которого нет никакой возможности придвинуться ближе к объекту. Но и дальше отойти невозможно. Вот оно, проклятие. Главным врагом вдовы Лажар была она сама.
Вдова провисла как маятник, колеблясь на расстоянии вытянутой руки от своего постояльца.
В моменты подобного конфуза нaилучший выход — действие. Мадам Лажар обвела взглядом комнату и увидела графин с водой. Вцепившись в спасительный предмет, она налила воды в стакан и поднесла постояльцу. Расстояние протянутой руки, тем самым, было сохранено. Поcтоялец не отказался от единственного дара, который она могла преподнести ему в качестве благодарности, покаяния и искупления.
— Черт возьми, — переведя дух, сказал Атос, — если б я знал, какие преграды стоят на пути у простого подмастерья, я бы лучше подрался с десятком стражников герцога.
Он скинул шляпу и приложился губами к холодной воде. Он пил, а ее трясло. Он пил, а она в смятении подбирала правильные слова, чтобы выразить свою благодарность, чтобы справиться с собственным недоверием, чтобы принести извинения, чтобы выяснить, почему он здесь, и влез сюда не через окно, по веревке со шпагой в руке, а вошел в этой чуждой ему одежде… в этой старой шляпе… она хотела его выгнать… какой позор! чтобы вспомнить, как ее зовут и где она находится. Она не узнала его. Боже мой, как можно было не узнать? какой кошмар! Да даже в лохмотьях нищего с паперти Сен-Сюльпис, казалось, она узнала бы его за три лье. И это называется любовью? Стоя рядом с ним лицом к лицу, слыша его голос и чувствуя его дыхание… о, господи, господи. Слыша его голос, чувствуя его дыхание… какое наслажение… выгнать его взашей…он прижал ее к своей груди… этот голос… граф де Ла Фер. Какое унижение! в этой одежде… драться с прислугой… он же ранен, пресвятая богородица, а она на него с кулаками… и этот грязный конюх…так рисковать собой… Граф де Ла Фер, который повесил свою клейменую жену на дереве, разорвав на ней платье, в доме своей жены в этой одежде с платьем от портного…! Это платье… платье… серая парча с черными узорами…
Соломинка сломала спину верблюда. Слова покинули мадам Лажар вместе с голосом и она впервые в жизни лишилась чувств и рухнула на пол к ногам Атоса как последняя герцогиня. Надо сказать, она не смогла бы подобрать более выгодного момента.
— Дьявол и преисподняя, только этого не хватало, — пробормотал Атос и плеснул ей в лицо остатками воды из стакана. Но это не помогло. Прошло несколько мгновений. Мадам Лажар категорически отказывалась приходить в себя. Лицо ее напрочь лишилось красок. Невидимый барьер, так терзавший вдову, снова пал без усилий с ее стороны, когда Атос понял, что она не притворяется.
Ему пришлось опуститься на колени и приподнять ее за плечи. Тихо испуская страшные ругательства, он дотащил ее до изящной хозяйской кушетки, но поднять не смог — потревоженная рана на груди причиняла неудобства. Облокотив об основание кушетки, он принялся похлопывать мадам Лажар по щекам. Но и эти попытки оказались тщетными. Мокрая голова вдовы покачивалась на шее, как голова сонной лошади в стойле. Смерть мадам Лажар до обретения переписки Арамиса, не входила в планы Атоса. Поэтому он достал кинжал, спрятанный в башмаке, разрезал корсаж ее платья и разодрал его.
Испарина выступила на лбу и руки задрожали, но на плечах своей квартирной хозяйки Атос не увидел никаких признаков клейма. Это предсказуемое обстоятельство в самом деле поразило его, потому что все это уже когда-то происходило с ним, и не так давно. Но поскольку руки Атоса задрожали, кинжал порезал кожу, и на груди мадам Лажар выступила кровь. Атос замер.
Вид крови на женском теле вызвал у него отвращение. В первую очередь к самому себе. Комната перед его глазами поплыла. Что-то неладное творилось в этом доме. Какое-то дьявольское колдовство. След духов, источаемый бархатом кушетки, был неприятен ему, смутно уводя в недосказанное воспоминание. Нет, при чем тут незнакомый дом? В этой женщине, в его квартирной хозяйке, хоть ее трудно было в чем-либо упрекнуть, было нечто отталкивающее. Не в первый раз сопровождала она его на пути в тот кошмар, от которого он с такими усилиями пытался избавиться.
Атос попытался укорениться в действительности. Он вернулся с ночного дежурства. После вчерашнего утреннего. Между ними он не спал. Сутки не спал. Или больше? Много пил. Ничего не ел. Он еще не окреп от ран. Пустяки, сущие пустяки.
Бессознательным жестом Атос прикрыл разодранным батистом исподней рубашки нескромно оголившуюся грудь женщины. И тут же отдернулся, распознав в своем собственном движении заботу и нежность. Это движение помнило его тело — хоть разум не приказывал руке так поступить, рука поступила по своему. Сердце сжалось в неизбывной тоске, горькой тоске, безжалостной. Тошнота подступила к горлу. В голове помутилось. Атос стиснул кинжал покрепче, пытаясь избавиться от наваждения. Рукоять была прочна и тверда, знакомо ложилась в ладонь, как рукопожатие верного друга. С женщинами не стоит связываться, вот и все. Держаться подальше. Вынужденного расстояния вытянутой руки достаточно. Он пришел сюда, чтобы избавить Арамиса от очередных неприятностей. Он пришел сюда после ночного дежурства. Он много пил, ничего не ел, мало спал.
То ли от пореза, то ли от того, что ее освободили от тисков корсета, вдова очнулась, вздохнула полной грудью и открыла глаза. Перед ней на коленях стоял господин Атос с кинжалом в руке.
Осознав, что происходит, а точнее, вовсе не осознав, она посмотрела в глаза своему постояльцу и увидела в них отражение собственныx стыда и позора. А может быть, все было наоборот.
— Где я? Что со мной? Что случилось? Что вы делаете? Вы опять хотите убить меня?
— Вас? — пробормотал постоялец.
Она опустила глаза и прозрела. Кровь прилила к щекам. Вдова поспешно прикрыла руками свой срам и спрятала лицо в обивку кушетки.
— Убейте меня, господин Атос, я заслужила. Если вы не убьете меня, я все равно скончаюсь от позора.
Атос встал и отошел к зеркалу, чтобы не смотреть на эту женщину. Из зеркала на него глядело осунувшееся лицо с двухдневной щетиной и черными кругами вокруг потухших глаз. Он усмехнулся отражению — оно устраивало его. Последние следы блистательного вельможи скоро покинут эту физиономию навсегда. И впрямь, он и сам себя почти не узнает, что же говорить о других. Истребление графа де Ла Фер из мушкетера Атоса проходило на славу. Мушкетер Атос был почти доволен собой, и даже отвратительная ругань со слугами и со своей кватиртной хозяйкой не вывела его из себя, ибо служила доказательством его успешного перевоплощения. Человеческий облик покидал его. Пасть ниже было попросту невозможно. Атос зловеще расхохотался.
Вдова Лажар в очередном приступе паники сжалась в комок.
— Одевайтесь, милейшая, — сказал Атос зеркалу, — вы очень кстати приобрели новое платье.
Мадам Лажар доползла до валявшегося на полу платья, нырнула за высокую спинку кресла, и во второй раз за эту неделю принялась переодеваться в присутствии мужчины. С гардеробом ей катастрофически не везло. Как и с мушкетерами, с постояльцами и с правом голоса.
Поскольку корсет был истерзан, платье повисло на ней, лишенное формы. Она не решалась появиться из-за кресла, и только голова ее торчала над спинкой, мокрые волосы прилипли ко лбу. Конфуз преследовал ее за конфузом.
— Все? — спросил Атос, когда шорохи стихли.
Вдова издала нечленораздельный звук. Приняв его за утвердительный ответ, Атос обернулся. И снова расхохотался. Но этот смех не был страшен, напротив. Это был смех обычного молодого человека, которому рассказали смешную шутку, и он от души отзывается на нее, веселясь. Неужели вместе со следами графа де Ла Фер выдержка тоже покидала его? Но это было недопустимым. Атос совершил над собой усилие и убил в себе смех, готовый взорваться безудержным хохотом.
В гостиной графини де Ла Фер повисла внезапная тишина. Невыносимая тишина, которую необходимо было заполнить. Даже ценой очередного конфуза.
