сообщить о нарушении
Текущая страница: 57 (всего у книги 68 страниц)
Гримо приготовил обед из последних припасов в погребе, и через некоторое время хозяйка могла уже сидеть в постели, глядя на постояльца не снизу вверх, а глаза в глаза. Она больше не боялась его, не испытывала пред ним раболепства и ни за что не извинялась. Она не могла бы с точностью сказать, что именно испытывала к этому человеку. Она любила его, несомненно, но чувство, которое крепло и росло в ней с каждым утекавшим из-под пальцев мгновением, было больше, чем любовь женщины к мужчине. Постоялец был ее кровным братом, он стал ей другом и напарником, его заботливость и предупредительность напоминали отцовскую, он был предан ей, а она ему. Она испытывала благодарность, и то щемящее чувство восхищения не только другим, но и собой, что просыпается в нас, когда мы замечаем изменения в другом, вызванные переменами в нас самих. Когда в обоюдной связи запускается подобное колесо внутренних перемен, тот, с кем мы меняемся вместе, с кем вместе растем, необходим нам не только как двигатель, но и как свидетель. В этом колесе, созданном из связи, которая воссоздает саму себя, и завертелись хозяйка и постоялец. Рассекая волны, они неслись по реке безвременья. Так выглядят настоящия отношения. Впрочем, это и есть любовь.
Не разлучаясь, провели хозяйка и постоялец отпущенные им милостью отца Виктора часы, и оба не могли бы с точностью сказать, сколько именно времени прошло с тех пор, как Арамис умчался в Ла Рошель. Некоторые повествования отличаются хронологической неточностью, и именно благодаря ей некоторым персонажам удается урвать чуть больше покоя, чем изначально намеревался выделить им Tворец. Автор, кем бы он ни был, желает заметить, что именно об этом явлении напишет три столетия спустя патриарх Михаил, не имеющий к данному повествованию никакого прямого отношения, хотя он и занимает здесь влиятельнейшую позицию серого кардинала. Впрочем, внимательный читатель давно уже об этом догадался.
Атос говорил мало. Казалось, все его слова иссякли после последних тирад. Хозяйке тоже нечего было больше сказать, после того как она отдала постояльцу все свои слова. Все это время двое персонажей держали друг друга за руки, и больше им не нужно было говорить, чтобы понимать друг друга. Слова важны, но только тогда, когда молчит сердце. Хозяйке и постояльцу не нужно было говорить друг другу, что они страшатся разлуки и того, что неизбежно наступит, когда Творец, наконец, обратит на них свой рассеянный взор.
Что с ними случится? Ничего действительно страшного, они лишь вернутся туда, откуда начинали свой путь. Но если у разных путей одна и та же точка отсчета, кто же помешает им в дальнейшим выбрать тот самый путь, который они уже однажды избрали? Они не уповали на милость Творца, лишь на свою собственную свободу воли. Утешение не великое, но все же чего-то стоящее. А это немало.
Хотя он прочел всего лишь двадцать пять глав, Атос прекрасно понимал, что уготованная ему Творцом судьба оставляет желать лучшего, но смиряться с нею пока не собирался. Как будет он бороться с Творцом, Атос не знал, но он собирался сделать все, что он него зависело, чтобы не превратиться в тот персонаж, которого замыслил Создатель; в того, кем он сам почти уже стал несколько дней назад. Да, тот персонаж был по-своему привлекателен в глазах других, но восхищение, которое вызывал он у своих собратьев по повествованию, оплачивалось внутренней опустошенностью. Атосу вовсе не хотелось оказаться ходячей статуей, лишенной внутреннего тепла и покоя. Лучше бы он не читал тех глав. Никому не стоит подглядывать под плащаницу Творца. Но не прочти он их, он бы неизбежно стал той самой статуей.
Атос решил взбунтоваться против Творца, и несмотря на то, что подобная задача казалась невозможной, никто не мог помешать ему попробовать. А разве сама попытка противостоять судьбе не определяет перемену судьбы и личности? Попытки достаточно.
При этом его решению сопутствовала легкая грусть: Атосу все же хотелось, чтобы апрель наступил, и чтобы еще один человек, который однажды поможет ему противостоять своей судьбе и личности, вошел в его жизнь.
Об этих парадоксах лучше было не думать, но хуже всего на свете Атосу удавалось отделаться от собственных мыслей. Пить ему больше не хотелось, и он находил забвение в глазах хозяйки. Она осталась верна своему намерению оберегать постояльца от самого себя. Она знала и помнила его таким, каким он мог бы стать, не будь этих проклятых глав. Каким? Человечным.
Портосу доверили важнейшее поручение — именно он отправился к аббатству Cвятой Женeвьевы, чтобы самолично вручить рукопись хранителю апокрифов. Более того, предприимчивый Портос возвратился не с пустыми руками — ему удалось выручить за мемуары графа де Ла Фер четыре пистоля, на которые Гримо купил съестного.
— Мемуары графа де Ла Фер? — возмутился Атос. — Черт возьми, Портос, но я же вам ясно сказал: рукопись принадлежит авторству Маргариты Лажар, ей, и только ей.
Портос лишь развел руками.
— За графа де Ла Фер дали четыре пистоля, а за вдову Лажар не дали бы и трех су. Не умирать же нам с голоду.
— Может, это и к лучшему, — сказала хозяйка, которая была от рождения сильна в логике. — Вероятность, что мемуарами графа заинтересуются четыреста лет спустя, выше вероятности, что мемуары мещанки вызовут интерес кого бы то ни было.
Атосу пришлось нехотя согласиться и отдать должное рассудительности Портоса.
— Возьмите себе мою шпагу, — в ответ на это гигант снова округлил глаза.
— Какую шпагу?
— Ту, что висит на стене моего кабинета.
— Вы одалживаете ее мне?! — не веря своим ушам, воскликнул Портос. — Но сезон балов еще не начался, а в последние дни я не успел никого вызвать.
Атос не мог отказать себе в последнем удовольствии, заранее предвкушая возмущение Творца.
— Я вам ее дарю, делайте с ней что хотите.
Прошли еще несколько суток, ночей или часов. Постоялец готов был поторопить время и влюбиться в хозяйку на несколько дней раньше предреченного им самим, но раздался стук каблуков и распахнулись двери.
— А вот и сам Потифар.
Атос сказал это с грустью. Но он был полностью готов, сосредоточен и решителен, чего нельзя было сказать о хозяйке.
Потифар оказался добродушным толстяком, от которого за версту несло бонвиванством. Хозяйка тут же узнала его, хоть и не станем утверждать, что сильно ему обрадовалась. Вместе с ним в опочивальню зашел с несколько блуждающим взором Арамис, а также молодой и очень серьезный семинарист с насупленными бровями. Следом вошел Гримо.
— Черт меня подери! — воскликнул толстяк, хватаясь за голову.
— Я же предупреждал вас! — подхватил его помощник.
Арамис же ничего не сказал, лишь мечтательно улыбнулся и слегка покраснел: двое персонажей возлежали на одной постели; голова хозяйки покоилась на груди постояльца, его батистовая рубашка была распахнута.
Портос, сo шпагой времен Франциска I на перевязи, надменно прошествовал в помещение. Инкрустрированный драгоценными камнями эфес сверкал и переливался всеми цветами радуги в свете свечей.
Должный эффект был произведен. Отец Сандро, собравшись заговорить, поперхнулся и закашлялся.
— Невероятно, — заново обретая дар речи, произнес толстяк. — Ах да, дети мои, я забыл представиться: отец Сандро.
В облике отца Сандро и в его манере держаться Атос безошибочно узнал черты Портоса, но и потайное дно священника не скрылось от него — за жизнелюбивой наружностью скрывались глубокие чувства: врожденное величие, высокомерность, презрение к глупцам и даже легкая обида на общество. В этом подводном течении граф опознал свое собственное искаженное отражение. Молодой же семинарист неуловимо напоминал Арамиса, будто был его старшим братом, который надел сутану, но так никогда и не стал мушкетером. Более того, в цепком, любопытном и вызывающем взгляде брата Огюста Атос распознал того, с кем ему еще не довелось встретиться. Генетика сильная штука, даже в семнадцатом столетии, в котором никто о ней слыхом не слыхивал — да простит читатель автору, кем был он ни был, сей русизм.
— Монсеньор.
Атос, и не думая вставать с кровати, все же отвесил Творцу короткий почтительный поклон.
— Мой отец, — беззвучно добавил он, но Творец услышал.
Священник сложил губы в форме заглавной буквы «О», а семинарист укоризненно хлопнул его по спине.
— Что я вижу?! — вскричал брат Огюст. — Вы с ума, что ли, все посходили? Господин Арамис всю дорогу докучал мне пелагианской ересью и жертвами Спасителя, а теперь это! Где же та благочестивая женщина, что исповедовалась в низменных страстях, намереваясь умерщвлять свою плоть? Где хладнокровный и невозмутимый Атос? Где приземленный Портос? И, главное, куда вы дели мою Анну де Бейль? Как вам не стыдно, господа?! Как вам не совестно?!
Отец Сандро не выдержал, прыснул и расхохотался, трясясь и подпрыгивая на месте.
— Вам смешно?! — брат Огюст обратил на него испепеляющий взор. — Ничего потешного я тут не вижу. Произвол и беззаконие, бедлам и бардак. Абсурд. Балаган. Дешевая комедия дель арте.
— Не отзывайтесь презрительно о великом жанре, брат мой, — произнес отец Сандро, высморкавшись в большой клетчатый платок и утерев им слезы. — Не будь его, мы бы с вами жевали хлеб сухой.
— Все бесполезно! Столько усилий, потраченных ради хронологической точности, — и все впустую! Столько трудов, чтобы увязать и без того распадающийся сюжет! Столько бессонных ночей! Столько исписанной бумаги! Столько рукописей, пактов, летописей, церковных книг, писем, судебных протоколов и мемуаров современников — и все впустую! Одним махом они отменяют все, вымарывают все, рвут бесценные, кровью писаные листы и бросают на ветер! Невозможно! Непоправимо! Давно следовало оставить его подыхать у рынка Прэ-о-Клер, а ее просто вычеркнуть, ни единого слова о ней не оставив.
Брат Огюст с видом фанатика, внезапно разуверившегося в существовании Создателя, бросился на постель, схватил Атоса за шиворот, и попытался стащить его с кровати. Ничего глупее он придумать не мог.
— Остановитесь, несчастный! — вскричал отец Сандро, вонзая пальцы в курчавую шевелюру.
— Не надо, Атос! — вместе с ним воскликнули и Арамис и мадам Лажар.
Но было поздно.
Граф де Ла Фер смертельно побледнел. Нанесенное ему оскорбление не вписывалось ни в какой сюжет и ни в какие исторические рамки. Железной рукой он сжал горло брата Огюста, а другой ладонью отвесил ему развесистую оплеуху. С кровати ему все же пришлось подняться, чтобы, прижав брата Огюста к стене, неизвестно откуда выхватить шпагу.
— Защищайтесь, сударь, — прерывающимся от гнева голосом проговорил граф де Ла Фер.
Автор, кем бы он ни был, напомнит читателю, что мифологический эпизод, к которому отсылает данное событие, воспроизведен совершенно точно: праотец Иаков боролся не с самим Творцом, а лишь с посланным им ангелом.
Портос любезно бросил шпагу времен Франциска I семинаристу, но ангел не умел фехтовать и шпага с лязгом упала на пол. Зато он обладал историческими сведениями, оружием, для жизни некоторых не менее опасным.
— Никакой вы не граф де Ла Фер, — прошипел брат Огюст. — Вы всего лишь Арман де Силлег дʼАтос дʼОтвьель. Лживый самозванец!
На этом месте Атос готов был с легким сердцем проткнуть наглеца шпагой, но тут подала голос рассудительная Маргарита.
— Не смейте! Это самоубийство!
Сам отец Сандро, несколько взволнованный, с благодарностью ей кивнул.
Атос и брат Огюст, эти Полиник и Этеокл, непобедивший и непобежденный, глядели друг на друга с такой ненавистью, что впору было зажигать ей фонари на улице Феру.
Шпага задрожала в руке Атоса, но все же опустилась. Атосу не было жаль собственной жизни, но всех остальных своих кровных братьев этот новоявленный Эдип губить отнюдь не желал. Поэтому он ослабил хватку.
— Какое самомнение! — не унимался брат Огюст. — Болван! Остолоп!
Атос лишь в бессилии сжимал кулаки, но в лице Творца у него был верный соратник. А лик Творца постепенно багровел, и сам он становился все более похожим на закипающий чайник. Наблюдая за ним, Портос умиленно улыбался, готовый прослезиться, а в Арамисе, как всегда, боролись противоречивые чувства, и он не мог решить, кому отдать свою верность. Гримо молчал, несмотря на то что страстно хотел говорить.
— Гордец, беспричинно возвеличенный автором! — не помня себя от ярости, орал брат Огюст, никогда прежде не встречавший на своем творческом пути столь спесивого персонажа.
— Прекратить! — загремел нечеловеческий голос, как глас Зевеса, низвергающего титанов в Тартар.
Бунтующие титаны замерли, застыв в тех позах, которые приняли их тела за миг до приказа, и даже брат Огюст притих и опустил голову.
Отец Сандро прошествовал к противникам и развел их в разные стороны.
— Всем сесть!
В спальне Маргариты из ниоткуда полукругом материализовались шесть очень удобных больших кресла с подушками, в которых мог утонуть даже Портос. Все присутствующие моментально заняли места. Oтец Сандро опустился в самое большое кресло, которое стояло посередине и напоминало трон. Слева от него расположился брат Огюст, возле которого уселся Гримо. Портос сел по правую руку отца Сандро, а рядом с ним — Арамис. Но одно сидение с краю все же пустовало, поскольку Атос направился к ложу Маргариты и преспокойно улегся на него, приобняв хозяйку. Зевес не стал с ним спорить.
Отец Сандро широко расставил ноги и упер ладони в колени, нагнувшись к брату Огюсту. Он, должно быть, хотел что-то грозно приказать помощнику, но потерял нить мысли и рассеянно оглядел собравшихся. При этом посреди комнаты внезапно образовался стол, ломящийся от яств и дорогой расписной позолоченной посуды в стиле позднего рококо. Фазаны, перепелки и молочный поросенок с хрустящей корочкой и яблоком во рту заняли на розовой скатерти не последнее место между бутылок вина, шампанского, соков, ликеров, коньяка, арманьяка и одного графина с водкой подле розетки с черной икрой на льду, украшенной ломтиками лимона.
— Ешьте! — прикрикнул на оцепеневших присутствующих отец Сандро, но все были настолько напуганы, что кусок не лез в горло даже Портосу, не говоря уже об Арамисе, который ощущал легкую тошноту и головокружение.
Тут отец Сандро, вероятно, осознал, что не удобно сидеть за столом на широких и низких сидениях, и пожертвовал креслами ради легких, обитых полосатым шелком австро-венгерских стульев, которые в ту самую пору начинали входить в моду. Стулья столь же внезапно возникли под присутствующими, подбрасывая их выше к потолку и ближе к столу.
— Ешьте, ешьте, — уже более примирительно сказал отец Сандро, выдавливая из себя улыбку. — Не вершить же суд на пустой желудок.
Подавая пример, он налил коньяк в пузатый бокал, хотел выпить сам, но все же протянул сосуд Портосу. Первенец отца Сандро несколько настороженно пригубил напиток, но вкус заставил его полностью довериться отцу и Портос опорожнил стакан. Лед тронулся.
— Господа присяжные заседатели, — начал отец Сандро, задумчиво ковыряясь вилкой в салате…
Хронологическая достоверность, будь она неладна, не позволяет автору, кем бы он ни был, упомянуть то самое имя, которым будет назван салат лишь в шестидесятых годах девятнадцатого столетия. Это имя автор не посмел и не посмеет употребить никогда и ни за что на страницах этого повествования, несмотря на то, что прекрасно помнит о нем, хоть и предпочел бы предать его вечному забвению. Поэтому забудем же о салате, и снабдим отца Сандро иным блюдом.
Итак, задумчиво ковыряясь вилкой в рисе с черносливами и изюмом, отец Сандро начал:
— Господа присяжные заседатели, Cуд идет. Сидите, сидите, не надо вставать. Решим все вопросы семейным советом, будем пить и кушать. Почему вы не пьете, сын мой? — обратился судья к Атосу. — Что, ни капельки даже? Хоть самую малость? Анжуйского? Может, Божанси? За здоровье хозяйки? Нет? И впрямь от рук отбились. Эх, вы, мушкетеры короля! Не просто, ох не просто вас судить. Детей не судят, но отец должен быть строг со своими отпрысками, иначе они никогда не станут самостоятельными и никогда не повзрослеют. Но не слишком, не слишком строгим, запомните это, господин граф, на всякий случай, на будущее. Значит, так. Господин дю Валлон будет мне свидетелем. Согласны ли вы, господин дю Валлон?
Тут автор, кем бы он ни был, вынужден признаться, что ему невдомек, принадлежало ли это имя Портосу до того, как он стал помещиком, или же будущий барон приобрел его вместе с Брасье и Пьерфоном. Но как бы там ни было, Портос ничем не выдал своего удивления, если такое и имело место, и согласно кивнул.
— Гримо, друг мой, вы будете судебным приставом. Это значит, что вы должны молчать, сохраняя суровый вид. Не вставайте, я вам сказал, просто сидите прямо. Вот так. Можете при этом есть — совсем вы зачахли, вас тут голодом уморили эти благородные господа. Попробуйте антипасто, очень рекомендую.
Гримо послушно зажевал тушенные овощи с морепродуктами, оливками и тонко нарезанными ломтиками сырого мяса, приправленного уксусом.
