сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 68 страниц)
- Я влюбился в ангела, прекрасную девушку острого ума и пылкого сердца. Никто не устоял бы перед ней, даже сам Иосиф. До того как я влюбился, я был единственным наследником знатного сеньора, баловнем судьбы, в равной степени любителем книг и сражений. Пули не брали меня, корабли, на которых я плавал, всегда сопровождал попутный ветер, женщины одаривали меня улыбками, а мужчины - верной дружбой. Кроме ранней кончины матери я не знал горя. И вот она появилась в наших краях в сопровождении брата. Я часто видел ее на воскресных службах и не мог отвести от нее взгляда. Рыжеволосая красавица с изумрудными глазами, с тонким станом и белоснежной шеей, она пленяла и сводила с ума. Поверьте, отец мой, я не склонен к преувеличениям, - отец Оноре кивнул в знак доверия. - Я мог бы взять ее силой и никто не упрекнул бы меня в этом, но я решил жениться на ней, перед Богом и людьми объявив своей избранницей. Отец был против, соседи возмущались. Для того, чтобы наш брак состоялся, мне пришлось расторгнуть помолвку с девушкой, которой я дал обещание. От горя она слегла. Должно быть, она любила меня. Отец мой был уже стар и слаб. Он также не выдержал потрясения и в скорости скончался, разбитый болезнью. Во всем этом виноват я один, - Атос умолк и прикрыл глаза, должно быть, сильно устав.
- И что же дальше? - с нескрываемым любопытством поторопил его отец Оноре, и снова опомнился. - Простите.
- Дальше? - лицо Атоса помрачнело. - Дальше моя жена понесла ребенка. Мы ждали сына с радостью и нетерпением сердца. Точнее было бы сказать, что я ждал. Потому что, когда жена моя разрешилась от бремени, ее будто подменили. Я не узнавал ее. Место ангела заняла фурия, ехидна, гидра, кто угодно, но не человеческое существо. Она носилась по замку с воплями, круша мебель и громя посуду, она избивала слуг, срывала с себя одежду при гостях. Иногда припадки заставляли ее биться в конвульсиях и пена проступала на ее устах. Она была одержима дьяволом, но я любил ее. Я, круглый идиот, желая излечить ее, звал лекарей, священников, проезжих звездочетов, но никто не мог помочь. Ни настойки целителей, ни моя ласка и забота не могли ее усмирить. В редкие моменты просветления она снова казалась мне той, кого я любил. Узнавая ее, я обманывался, веря в то, что наваждение прошло и она снова станет той женщиной, которой принадлежало мое сердце. Я отказывался верить, что это лишь бледная тень былого, хватаясь за надежду. Отец мой, каким же болваном надо быть, чтобы каждый раз заново верить в то, что каждый раз заново оказывается подлогом? Наутро все возвращалось и умалишенная вступала в свои права, прогоняя рассудок и нежность любящей жены. Однажды, когда служанка не успела проследить, она забралась в детскую... - Атос снова оборвал свой рассказ, не в силах продолжать.
Воспоминания терзали его, но ему, должно быть, казалось, что если он заговорит, они, если не покинут его, то хотя бы станут преследовать не его одного, и ему будет легче уйти, зная, что он более не наедине с ними.
Отец Оноре нахмурился. Мне хотелось слиться со стеной. Нет, нет, нет! Ни слова больше! Не надо! Но господин Атос был волен молчать и говорить тогда, когда ему заблагорассудится и он, пересиливая себя, продолжил.
- Надеюсь, вы понимаете, что было дальше, отец мой, - проговорил он. – Гримо, мой слуга, нашел младенца в кустах крапивы, что росли за замковой оградой. Eго хрупкие кости не выдержали удара. Моего сына звали Раулем.
Отец Оноре смотрел на Атоса глазами, полными нескрываемого ужаса, в котором не было места даже состраданию. Казалось, этот рассказ совершил в нем переворот. Он снова нашел мой взгляд, но я отвернулась. Зря я здесь осталась. Зря я это услышала. Зря. Зря! Зря!!!
- Я напугал вас, отец мой? - спросил Атос, заметив реакцию аббата. - Возможно, вы были правы, не желая принимать исповедь, которая будет преследовать вас потом в самых страшных снах. Но с вашего позволения я продолжу. Моя жена не бросилась из окна следом за сыном. Я нашел ее за клавикордом - она выдирала струны у инструмента. Я задушил ее струной от клавикорда.
- Убийство? - еле слышно спросил отец Оноре.
- Око за око. Жизнь за жизнь. Я не знаю, правильно ли я поступил. Она не была виновата в своем недуге, не она призвала его, не она возвратила к жизни. Она виновата лишь в том, что скрыла от меня свою болезнь. А разве этого мало?
Глухая тишина повисла в подземелье. Не знаю, почему никто слышал моего сердца, громыхающего как медный таз, по которому ударили деревянной палкой. А как же клейменная воровка? Как же сплетни, которые разузнал брат Огюст? Истина оказалась хуже всяких наветов.
- Я разыскал ее брата, со времени нашей женитьбы заделавшегося отшельником, - неумолимо продолжал Атос. - С моего позволения он соорудил себе хижину в лесу. Она говорила, что путь праведника всегда был для него важнее всего остального, но он не мог позволить себе предаться ему, будучи ее единственным опекуном. Я не пожалел сил. В конце концов он признался, - Атос снова притих.
- В чем же? - не выдержал отец Оноре.
- Он был служкой в Бисетре и носил еду умалишенным, содержащимся в нижних подвалах. В один из периодов просветления она соблазнила его, и он помог ей бежать, украв ключи от оков у старшего охранника, - Атос мрачно улыбнулся. - Перед смертью он сказал, что при нем она никогда не сохраняла светлость рассудка столь долго, как со мной.
- О, Создатель! - выдохнул отец Оноре, содрогаясь, и снова взглянул на меня. На этот раз я прочла в его взгляде осуждение. Только кому оно предназначалось? По всей видимости, Атос заметил в его взгляде то же самое, что и я, и принял на свой счет.
- Вы не хотите отпустить мне грехи, святой отец? - спросил он спокойно, почти безразлично.
- Зачем вы убили его?
- За ложь и беззаконие, - ответил Атос. - С тех пор я не появлялся в замке. У меня больше нет имени, и никто не узнает в мушкетере Атосе графа де Ла Фер.
- Значит, ваше настоящее имя - граф де Ла Фер, - задумчиво пробормотал отец Оноре.
- Так меня звали когда-то. Все это в прошлом. Простите меня, отец мой, и отпустите мне грехи, a прежде всех - глупость и слепоту. Душа моя просится к ее создателю.
- Ну уж нет, - покачал головой отец Оноре. - Сын мой, на вашу долю выпали ужасные испытания, которых не заслуживает ни один живой человек. Но вы просите меня отпустить вас туда, откуда мы целую ночь пытались вас вытащить. Слишком много усилий было потрачено, и жертва была принесена. Я забуду о том, что вы мне рассказали, но вы обречены жить.
Лицо Атоса помертвело, благодать покинула его, уступая место маске боли.
- Вам больно, - констатировал отец Оноре. - Да, вам больно, но не Ангела Смерти вы видели, а порождение спиртных испарений, которые я влил в вашу глотку, чтобы вы не мучились от боли, пока мы с отцом Альфредом зашивали ваши раны. Пейте же еще.
Отец Оноре откупорил бутылку, приподнял голову Атоса и поднес горлышко к его губам.
- Пейте, пейте, сын мой, - приговаривал он, гневно глядя на меня. - Пейте, несчастный, и горе тому Создателю, кто позволил такому случится. Я не отпущу вас к нему, даю слово чести!
========== Глава двадцать вторая, в которой проявляется проницательность Арамиса, но с опозданием ==========
— Вы обещали и не имеете права останавливаться, — мягко, но настойчиво сказал отец Альфред. — Да, мы наделали непоправимых дел, но жизнь должна продолжаться, пока мы не отыщем главного демиурга среди этой толпы безответственных писак. Мы продлили графу жизнь, теперь ваша очередь. Смелей, смелей. Ну же. Найдите ему причину жить.
— У него нет причин жить, вы же только что услышали пересказ исповеди.
— Я услышал пересказ горячечного бреда, — возразил отец Альфред, — невозможно знать, что в нем истина, а что — порождение воспаленного мозга. А главное - чьего. Хаос наступает, дорогие мои. Похоже, отец Оноре, это ваша кровь в нем заговорила, голосом вашего… как его… который занимался чертовщиной… Рауля.
— Рафаэля, — поправил отец Оноре и шумно вздохнул, словно сожалея о пороках молодости.
— Что же мы наделали? — в десятый раз с момента своего пробуждения спросил отец Альфред, обращаясь неизвестно к кому.
Оба священнослужителя переглянулись, озадаченно глядя на раненого, который снова впал в небытие.
— Значит, так, — сказал отец Оноре, обращаясь к вдове покойного Лажара, — расскажите подробно, зачем мушкетер Атос оказался в Ангулеме.
По истечении рассказа отец Альфред присвистнул.
— Сюжет опирается на политические знания, а у нее их нет. Ах, как же она сможет помочь?
— Мы поможем, — твердо произнес отец Оноре. — Хоть мы и не эксперты времен Людовика XIII, не будет слишком самонадеянным с нашей стороны предположить, что наших общих знаний хватит. Давайте, давайте, вы, главное, начните. С кем у вас проще всего складываются отношения?
***
В «Орлеанской деве» Портос набросился на вновь заказанных каплунов, и чуть ли не силой заставил Арамиса залпом выпить стакан вина, а потом еще один.
Трясущийся Базен бегал вокруг стола, желая угодить господину, которого ни разу еще не видел в подобном состоянии. Разум его отказывался понимать, почему Бонифаций до сих пор дрыхнет на конюшне, несмотря на то, что Базен не раз пытался его растолкать. Возможно, причина его равнодушия заключалась в том, что с некоторых пор слуга Портоса отказывался отзываться на имя, данное ему при крещении; Базен же из принципа не желал возводить нерадивого сотоварища в ранг Мушкетона. Базен попытался разговорить Гримо, возвратившегося вместе с господами, но безмолвие, казалось, полностью поглотило парня, и лишь по его серому лицу и окровавленным рукавам слуга Арамиса понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее, жуткое и невероятное.
— Арамис, Арамис же! Да сколько можно! — с полным ртом увещевал Портос отрешенного друга, погруженного в мрачные думы. — Вернитесь в мир живых!
Арамис молчал, больше не притрагиваясь к вину. Глаза его, и так темные, казались мрачнее ночи.
— Друг мой, полноте! — продолжал Портос. — Я и сам весьма переживаю за здоровье дорогого Атоса, но вы, как мне кажется, несколько преувеличиваете. Эти святые отцы похожи на людей, знающих свое дело. Они вытащат его с того света. Вместо того, чтобы унывать, возблагодарите судьбу за то, что нам посчастливилось оказаться рядом с Атосом во время стычки. Все могло быть и хуже, эти подлые головорезы могли убить его.
Эти ободряющие слова не имели ни малейшего воздействия на Арамиса, который выглядел так, будто разыскивал вход в преисподнюю, местонахождение которого подозревал в столешнице.
— Я принял решение, — сказал Арамис спустя некоторое время. — По возвращению в Париж я немедля попрошу отставку у господина де Тревиля и вернусь в семинарию. Мне никогда не следовало покидать тот путь, который я избрал. Моя временная задержка послужила причиной этого несчастья.
— Я решительно отказываюсь вас понимать, — проговорил Портос. — Как связаны ваша мушкетерская служба и та драка, в которую злополучно ввязался наш Атос?
Арамис покраснел, потом снова побледнел и принялся теребить кружево своего воротника.
— Но сперва мне нужно кое-что уладить в Ангулеме, — не ответил он на заданный ему вопрос. — Портос, ради бога, объясните мне, почему квартирная хозяйка Атоса оказалась в этом городе?
Портос, осознав, что и на этот вопрос так и не получил ответа, задумался.
— О… Неужели вы намекаете…? Атос никогда прежде не был замечен в женском обществе, но возможно ли, что из всех женщин, кои были готовы одарить его своим вниманием, он выбрал именно эту простолюдинку, когда вполне мог бы стать избранником какой-нибудь герцогини? Впрочем, с другой стороны, хозяйка вoвсе не дурна собой, готовит она вкусно, и я сам был бы не прочь…
— Портос, Портос! — Арамис снова готов был впасть в ярость, и друг, желая сберечь его едва наступившее хрупкое спокойствие, придержал язык.
— Что за дело вам следует уладить? — переменил он тему.
— Это дело личного характера, — отрезал Арамис.
Портос был готов оскорбиться, чтобы не сказать «обидеться».
— Вы же сами видели, к чему приводят решения самостоятельно улаживать дела личного характера. Я не отойду от вас ни на шаг, друг мой, и не просите. Не знаю, как угодно вам, но я собираюсь сохранять верность своей клятве.
Арамис, чуткий ко всякого рода намекам, поднял глаза на Портоса. Сперва в них мелькнула молния, но потом его взор смягчился и в нем проскользнул оттенок теплого чувства.
— Я очень тронут, — сказал он.
Портос широко улыбнулся.
— Говорите, какие подвиги нам следует совершить и в честь кого?
Арамис вздохнул.
— Завтра же поутру я должен просить аудиенции у королевы-матери.
Портос открыл рот.
— Не посчитается ли это государственной изменой, друг мой? Мы прибыли сюда, исполняя поручение короля.
— Вряд ли, — отвечал Арамис. — Во-первых, согласившись выполнить тайное требование епископа, мы, можно считать, уже свернули с праведной тропы. Во-вторых, ходят слухи, и они вполне обоснованы, что eго величество намеревается помиловать свою родительницу, которая скоро снова окажется в фаворе. И, в-третьих, разве само приглашение епископа, человека королевы, ко двору не свидетельствует именно об этом?
Пока Портос размышлял над услышанным, Арамис добавил с внезапным вызовом человека, которому более нечего терять:
— А ежели это измена, то что тогда?
— Друг мой, — решительно сказал Портос. — Государственная измена — ничто по сравнению с ущербом, нанесенным дружбе. Если это нужно вам, я к вашим услугам.
— Вы слишком добры, Портос, и слишком доверчивы, — сказал Арамис, но в этих словах упрек лишь скрывал благодарность. — Не стоит, я пойду один.
— Неужели вы не расслышали меня? — на этот раз Портос проявил несвойственную ему раздражительность. — Будем считать, что и я не расслышал вашей последней фразы.
Арамис не препирался больше. Остаток вечера он провел в раздумьях, а Портос, скучая, присоединился к спору двух торговцев, которые обсуждали преимущества и недостатки хереса перед портвейном.
Наутро Арамис, несмотря на острое желание навестить Атоса, решил сперва все же покончить со злополучным поручением. Стараниями Базена гладко выбритый, опрятный и изящный в свежем сером дорожном камзоле со сверкающими белизной кружевами, он начищал до блеска свою шпагу. Лишь синеватые круги под глазами выдавали в нем происшествия прошлого вечера. Портос нашел его в общем зале гостиницы и оба друга пешими направились ко дворцу герцога дʼЭпернона, который предоставлял временную резиденцию беглой королеве. Портос, решив быть тактичным, не спрашивал больше ни о чем и лишь следовал за Арамисом, который сказал несколько слов вначале привратнику, потом лакею, потом и самому камердинеру. Двери открывались перед солдатами из свиты епископа Люсонского, а печать на потертом письме Марии Гонзага Неверской помогала им отворяться пошире.
Королева-мать согласилась принять мушкетеров Арамиса и Портоса в полдень, и двое друзей ожидали среди небольшого количества таких же гостей в коридоре у зала аудиенций. Стоя у окна, они могли наблюдать элегантный сад, уже пожелтевший, разбитый под стенами дворца, за которым все так же неумолимо виднелись башни собора. Арамис не отводил взгляд от ландшафта, а Портос рассматривал присутствующих с видом надменным, словно давая им понять, что он оказался здесь совершенно случайно и служит персоне гораздо более значительной.
Ровно в двенадцать двери отворились, и лакей объявил имена двух мушкетеров. Портос и Арамис вошли в небольшой зал с высокими окнами, обставленном официально, но с той изысканной простотой, которая выдает владельцев, чьи возможности и положение не требуют вещественных доказательств. Портос, несмотря на показное безразличие, весьма заробел.
Вдова Генриха IV, чье величие превращало ее возраст в неопределенный, с высокой прической, в закрытом платье темно-красного бархата, которое украшала лишь золотая цепь, с жестким собранным воротником, уже вышедшим из моды, восседала в кресле. Арамис втайне надеялся на прием без свидетелей, но в зале, кроме двух лакеев, нескольких статс-дам и трех дворян, верных придворных королевы, присутствовал епископ Люсонский, погруженный в бумаги за столом, стоявшим слева в углу.
Взгляд епископа, не пропускавший ни единую мелочь, бегло коснулся знакомых ему мушкетеров и снова вернулся к бумагам. Как Арамис ни старался, он не смог прочесть в этом взгляде ни намека на отношение епископа к присутствию известных ему лиц.
Оба мушкетера приблизились к креслу королевы на расстояние, дозволенное этикетом, сняли шляпы, прижали их к груди и низко поклонились. Точнее, расстояние, дозволенное этикетом, было известно Арамису, Портос же следовал за ним, незаметно повторяя его движения и пытаясь соответствовать его жестам и походке.
— Доброе утро, господа, — проговорила Мария Медичи, протягивая руку в позволяющем жесте. — Я слушаю вас.
