сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 68 страниц)
Женщина выглядела очень напуганной, но была прехорошенькой. Я могла бы добавить: «была прехорошенькой, следует сказать к чести господина дʼАртаньяна», но я так не скажу, потому что господин дʼАртаньян оставил ее на третьем этаже, запер там, и куда-то умчался. Следовательно, он оставил ее в подарок новому другу, которого в этот час дома не было. Все это было довольно необычным, несмотря на то, что от господина дʼАртаньяна можно было ожидать всего, что угодно. Он из окон любил выпрыгивать, носиться по улицам со шпагой наголо, набрасываться на прохожих, а потом извиняться, премило улыбаясь, и все такое прочее. Но все же женщина в подарок господину Атосу была событием из ряда вон выходящим даже для господина дʼАртаньяна.
Подарок прождал несколько часов на третьем этаже, но тот, кому предназначался, так и не появился. Я слышала, как прежде господин дʼАртаньян стучал в двери наверху и поняла, что стук, должен был быть неким условным сигналом между друзьями. Зная господина Атоса, я предположила, что он вполне может и не вернуться сегодня вовсе, если сразу после пьянки пошел на дежурство; а мне вовсе не хотелось, чтобы честь моего крова была запятнана присутствием низкой женщины. Я постучала три раза — так, как это сделал господин дʼАртаньян, и дверь открылась.
— Вы от него! — вскричала красотка. — Где он?
— Пьет, должно быть, по своему обыкновению. Думаю, так и не явится сегодня. Уходите, не надо его ждать, бесполезно это, к тому же женщин он не любит. А вам ведь все равно уже… заплачено.
— Ах! — вскричала женщина и щеки ее зарделись.
Сама невинность! Когда избираешь недостойное ремесло, следует, по крайней мере, с достоинством отказываться от дальнейших прав на стыд.
— Как вы могли такое подумать?!
В самом деле, что я себе думала? Господин дʼАртаньян, конечно же, не заплатил ей. Мне стало совестно перед этой женщиной, ведь несмотря на ее пагубное занятие, она все же была сделана по тому же образу и подобию, что и я. Я протянула ей два ливра. Женщина чуть в обморок не упала. Вероятно, она не привыкла получать монеты из женских рук.
— Уходите, будьте любезны, — попросила я. — Господину Атосу не понравится ваше присутствие в его комнатах; он, хоть и пропойца, но все же благородный человек.
Закрыв лицо руками, красотка расплакалась. Сквозь слезы, она вынуждена была сообщить мне, что скрывается от преследователей, и у господина Атоса ее прячет господин дʼАртаньян. Этого еще не хватало! Она схватила меня за руки и стала умолять никому ничего не рассказывать и забыть о том, как она выглядит. Ей следовало дождаться дядюшку, который должен был помочь ей в дальнейшем.
Сменив гнев на милость, я предложила красавице горячего молока и мы мило провели вечер вместе, беседуя о том и о сем. Так я выяснила, что господин дʼАртаньян, хоть и юн, но достоин всяческих любви и уважения, и с ним даже не стыдно прогуляться под руку по поляне Сен-Дени и даже по Сен-Жерменской ярмарке. Во всяком случае, так о нем отзывалась моя новая знакомая, а глаза ее мечтательно блестели. Я сказала, что с господином Атосом тоже было бы незазорно появиться на воскресной службе, но разве он ходит в церковь? Не дождетесь. Потом постучал дядюшка и увел племянницу с собой. Мы расстались добрыми подругами.
С тех пор я госпожу Констанцию никогда не видела. Через пару лет она отдала богу душу, в самом расцвете лет, кто бы мог подумать. Господин дʼАртаньян ее не уберег, а трое остальных тоже не помогли, хоть и были доблестными и отважными. Вот тогда все и закончилось.
Но пока все продолжалось.
Женщины у нас более не появлялись. Если не считать самого господина дʼАртаньяна в платье. Но об этом я уже рассказывала.
Я оказалась права, и в тот день, когда познакомилась с госпожой Констанцией, господин Атос домой так и не вернулся, как не вернулся и наутро. Я даже разволновалась, не прирезали ли его где-нибудь. Соседи по кварталу судачили о ночной стычке у рынка Пре-о-Клэр, где на дуэли были убиты королевские мушкетеры. Почему бы одному из трупов не оказаться господином Атосом? Самое подходящее для него описание. Но нет: как я вскорости выяснила, господин Атос в этот день был не трупом, а узником тюрьмы Фор-Левек.
Некоторые мои соседи и знакомые, люди почтенные и уважаемые, видели, как полицейские вели арестованного господина Атоса по улицам города, сквозь толпу, осыпавшую его оскорблениями. «Стыд! Позор!», кричала толпа и кидалась гнилыми овощами. Так, во всяком случае, утверждали злые языки, проживающие на улице Могильщиков и вблизи нее, при этом косясь на меня недобро и даже с презрением.
И впрямь, с таким же успехом можно было самолично вашу покорную слугу под надзором провести по улицам Парижа, крича мне вслед «Стыд и срам!», ибо честь дома зависит не только от его хозяйки, но и от постояльца, ничего уж тут не попишешь. Поэтому несмотря на то, что господин Атос в самом скором времени был освобожден из-под ареста, и вернулся домой с таким равнодушным и невозмутимым видом, будто все это время прогуливался по цветущим садам, я ему еще долго не могла простить подобного осквернения достоинства почтенного дома на улице Феру. Но что я могла с ним поделать, чтобы он смыл пятно с моей чести? Не вызывать же мне его на дуэль. Моя честь господина Атос никогда не интересовала, как и мое прощение, чего уж там.
Чем только занимались эти господа кроме как драться, попадать под арест, выпрыгивать из окон и наносить визиты друг другу, мне было невдомек. Средств у них не было никогда, это уж точно, так что я полагаю, большинство своего времени они тратили на способы раздобыть деньги. В ход шло все, что угодно. Они играли, перепродавали какие-то неизвестно откуда взявшиеся кольца и седла, шляпы и камзолы, цепочки и ремешки, платки и перевязи. Они одалживали деньги друг у друга, у иных знакомых, у собственных слуг, у меня и даже у моей служанки Нанетты.
К их чести следует отметить, что они возвращали долги. Как правило. Иногда с задержкой. Если быть предельно точной, то господин Атос всегда возвращал вовремя, господин Арамис — с опозданием на день или два, господин Портос… Господин Портос обычно вместо платы приносил какую-нибудь ненужную безделицу: пустой флакон для духов, молоток с гвоздями или глиняный горшок. Господин же дʼАртаньян редко возвращал долги, но когда видел в моем лице кредитора, думаю, в нем все же просыпалась совесть, присущая истинным католикам, и он рассыпался в комплиментах, целовал мне руки, а иногда даже кружил по комнате, как вихрь, и клялся всеми святыми, богами и дьяволами вернуть все в дальнейшем.
Дальнейшее никогда не наступало, но он в самом деле был вихрем, точнее его и не опишешь. Господин дʼАртаньян сносил все на своем пути — вещи, мебель, врагов и друзей. В него невозможно было не влюбиться, а кто не влюбился бы в него, тот все равно был бы снесен его кипучей энергией и азартом. Господин дʼАртаньян был очень молод.
Наверное, именно по этой причине господин Атос все ему прощал, ни разу не упрекнув ни в чем. Он видел в нем сына, которого у него никогда не было, и даже иногда так и говорил: «Сын мой, попомните мои слова!» или «Сын мой, я беру за тебя ответственность в этом страшном и очень опасном предприятии, ввязавшись в которое вы можете поплатиться собственной головой!». Да еще c таким величественным выражением он это произносил, будто сам был глубоким стариком, убеленным сединами. Выражался господин Атос всегда не по-человечески, а так, будто декламировал торжественные речи с подмостков сцены. Ему бы еще руку одну вперед протянуть, а другую к сердцу прижать, и сходство с артистом было бы полным. Смешно все это было.
В любом случае, эта бушующая молодость ворвалась в дом на улице Феру совершенно неожиданно и, надо сказать, в очень неприятный момент. Но, может быть, именно благодаря этим стечениям обстоятельств, господин дʼАртаньян и проник в жизнь моего постояльца, превратив его из человека очень мрачного и холодного, в человека чуть менее мрачного и чуть менее холодного. А это не мало. За это я и привязалась к господину дʼАртаньяну.
За два дня до того, как я познакомилась с господином дʼАртаньяном, мой постоялец в очередной раз ввязался в драку; но не где-нибудь, а на самой улице Феру, прямо под окнами. Наблюдать за этим не было никаких сил, и, услышав лязг и звон металла, я сперва трусливо спряталась за ставни. Мне показалось, что на компанию из шести мушкетеров напали из-за угла. Ничем иным не объяснишь их поражение, ибо господа мушкетеры никогда прежде на моей памяти не оказывались поверженными. По крайней мере, такой вывод следовал из их громогласных рассказов, и особенно из рассказов господина Портоса. Особенно громогласных. Я слушала эти звон и лязг, несмотря на то что закрыла уши руками, но потом все же не выдержала и выглянула в окно. Рядом с еще несколькими трупами, в луже крови, под единственным зажженным на улице фонарем лежал бездыханный господин Атос. Рядом с ним валялись обломки чьей-то шпаги. Ничего страшнее я никогда прежде не видела. Впрочем, нет, я видела тело покойного Лажара, моего муженька, которого принес домой ночной патурль. К тому моменту он уже был покойным. Мой Лажар, я имею в виду, но не мой постоялец, храни его господь. Он-то еще был жив, как оказалось, когда я выбежала на улицу. Господин Атос не шевелился, однако дышал. Лезвие шпаги проткнуло его плечо, кажется, попав и в грудь.
В тот день Гримо дома не было, не знаю даже почему. Ладно, пусть господа шляются по улицам после комендантского часа, но зачем это слугам? И все же, несмотря на запретный час, по улицам шастал еще кое-кто. Счастливый случай принес на Феру местного кюре из Сен-Сюльпис, знакомого мне отца Сандро (я у него исповедовалась), и ученика его, многообещающего посетителя богословской семинарии (отец Сандро представил меня ему однажды, не знаю даже зачем), слава им обоим небесная. Втроем мы дотащили постяльца на третий этаж. Семинарист помчался звать лекаря, покуда отец Сандро присматривал за господином Атосом, а я ему помогала, чем могла. Не скрою, что очень переживала — простыни стали красными от неостанавливающейся крови. Я уж было подумала, что пришло время господину Атосу исповедоваться, но тут вернулся молодой богослов с врачом, господином Нервалем. Ничего хорошего от этого господина Нерваля, по-моему, ждать не приходилось, ибо он сам казался полумертвым и выглядел так, будто семинарист, брат Огюст, только что собственноручно снял его с виселицы.
Прислуживая им, я все задавалась вопросом, куда подевались в самый важный момент господа Портос и Арамис, и почему оставили своего друга погибать в одиночестве. Господин Нерваль, несмотря на похоронный вид, заверил меня, что жизнь господина Атоса вне опасности, а священники на всякий случай обещали, что если постоялец, храни его господь, все же решит отдать богу душу, они найдут мне нового, и я ни в чем не буду испытывать нужды. Будто это меня заботило! Как можно было такое подумать? Да еще и священнослужителям! Они ушли, а тут и Гримо подоспел. Где он пропадал — добиться от него ответа не было никакой возможности. Я оставила господина Атоса на попечение слуги, а сама пошла спать.
Гиблое это дело, скажу я вам, пытаться заснуть, когда в вашем собственном доме лежит умирающий жилец. Никакого покоя от этих постояльцев не дождешься, поэтому, милые подруги мои, вот мой вам совет: никогда не пускайте под крышу своего дома королевских мушкетеров, даже если они наобещают вам золотые горы и поклянутся честью в придачу. Люди они, несомненно, честные, тут уж ничего не попишешь, но голову забыли в местоположении, отличном от шеи.
Под утро двое других вояк все же явились, а вид их явно желал лучшего. Я не стану их описывать — вы сами можете себе вообразить, как выглядят двое молодцев после ночной пьянки, драки, ареста и побега. При этом я все же скажу, что выглядели они очень удивленными, особенно господин Портос, который, когда удивлялся, делал очень круглые глаза, похожие на две полные луны. Они спросили, куда подевалось тело господина Атоса. На что я ответила, что тело господина Атоса, вместе с его душой, в это самое время пребывает на третьем этаже. Господин Портос перекрестился, на что господин Арамис заметил ему, что тело, пребывающее вместе с душой — хороший знак. Оба немедленно захотели убедиться в соседстве души и тела, но я стала им перечить, а этого они вовсе не любили, поэтому поцеловали мне руку по очереди и помчались на третий этаж.
Тут мне необходимо признаться: я пристрастилась к греху, в котором не раз исповедовалась отцу Сандро: я подслушивала господ мушкетеров. Надо сказать, что отец Сандро, странное дело, не укорял меня, и даже говорил, что, несмотря на расхожее убеждение, Церковью предписано подслушивать, ибо сказано в Евангелии от Матфея: «Кто имеет уши слышать, да слышит!». Хоть совесть и укоряла меня, я поверила своему духовнику, ведь он о совести знал гораздо больше моего.
Именно таким образом я услышала, как бессовестные господа рассказывали господину Атосу о своем аресте и о побеге, а еще о том, что завтра им, несомненно, придется заявиться к господину де Тревилю, их капитану и начальнику, то бишь, чтобы дать отчет об их ночной выходке, поскольку король будет в бешенстве. Сам король, представляете? Не могли они, что ли, пожалеть господина Атоса хоть в смертный час? Можно подумать, что королю нечего было больше делать, кроме как гневаться на всяких задир и забияк, которым не спалось по ночам. Лучше бы король, в самом деле, позаботился о фонарях на улице Феру, надавав по шее ленивым фонарщикам, которые вечно обделяли огнем наш квартал. Быть может, позаботься король об этих самых фонарях и фонарщиках, господа мушкетеры могли бы заметить, что на них нападают из-за угла, и никто бы не пострадал. С другой стороны, бдительность королевских мушкетеров вряд ли была усыплена недостатком светильников — скорее, переизбытком вина. Так что понятно, почему король был в бешенстве.
Господин Портос так орал, что и подслушивать не было никакой необходимости, господин Арамис шептал, а господин Атос, слушая все эти россказни о капитане, короле и кардинале (его высокопреосвященство тоже упомянули добрым словом, а вы как думали?) сохранял молчание, но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Он и здоровым мало говорил, так что уж возьмешь с него больного.
Выслушав всю эту дребедень, господин Атос ничего не сказал. С тем же успехом можно было предположить, что он пребывал в беспамятстве, а его товарищи и не заметили. В этом тоже не было ничего удивительного, поскольку на моей памяти господин Атос пребывал в беспамятстве бессчетное количество раз (не от боевых ранений, а от количества выпитого), а друзья его продолжали без умолку общаться с той бессловесной статуей, которая из него в такие моменты получалась. Как я уже говорила, господ мушкетеров никогда ничего не могло остановить.
Но в этот раз господа Портос и Арамис все же добились своего, и я расслышала, как господин Атос сказал нечто вроде: «Вот и прекрасно».
Что прекрасного он нашел во встревоженных излияниях своих друзей, я не знала. Я уже давно, года два назад, забросила всяческие попытки понять господина Атоса.
Не скрою, что сперва я пыталась. Ох, как же я старалась его понять! И так, и этак пыталась, и заговорить пробовала, и молчать пробовала, и взоры пристальные кидала, и даже записки ему писала и подсовывала под дверь на третьем этаже, мол, господин Атос, я не понимаю, вы оставили на столе в столовой сорок экю. Что это значит? Это вы долг возвращаете, который еще мне не задолжали, но собираетесь? Или же это плата за будущий месяц проживания? Может быть, подарок на Рождество? Мне или моей служанке Нанетте? Возможно ли, что вы забыли ваши собственные деньги на моем столе? Вернуть ли их вам? Но все впустую. Никаких объяснений не дождетесь.
Вот однажды как было. Возвращаюсь я домой с полной корзиной от зеленщика. Захожу — вижу, сидит господин Атос в моей столовой и пьет, как обычно. То есть обычно он не пил в моей столовой, больше у себя наверху, но иногда все же пил и внизу, бывало и так — разницы, где пить вино, для него никакой не было. Вижу я, что он совсем не в себе. Говорю ему, господин Атос, вы не в себе, идите наверх, спать, у вас ночью дежурство. Молчит. Опять взываю к его благоразумию. Но тщетно. Села я рядом, корзину на пол поставила и, говорю, так мол и так, господин Атос, вы в вашем пьянстве совсем захиреете и вас выгонят со службы, а тогда вы лишитесь жалования и не сможете исправно мне платить в первый понедельник каждого месяца, а я не смогу вас выгнать, потому что я добрая женщина и сердце у меня как масляное, а вы человек благородный и не станете жить задарма, так что будете вынуждены покинуть мой дом, а это не обрадует ни меня, ни вас, потому что, как я посмотрю, вы любите постоянство. И вот поэтому самому я, вдова Лажар, то бишь, отсюда не уйду, пока вы не пойдете спать. И отобрала у него бутылку.
Страшно было, не стану скрывать. Думала, сейчас разгневается и начнет громить все вокруг, как бывало иногда, в самом начале, в том июле, когда он только появился у меня. Но нет. Ничего не громил. Помолчал. Встал и пошел наверх. А с лестницы вдруг как бросит: «Вот где, черт возьми, нашло приют постоянство!». И иди его пойми после этакого.
