сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 68 страниц)
Утром встаю до рассвета и иду на конюшни. Слуга мушкетера спит там. Проснулся. Я рассматриваю чудесного андалузского скакуна графа с видом знатока, интересуясь у слуги, куда направляется его хозяин. Тип крайне неразговорчив — выведать сведения у него я не способен. Стучусь к вдове, которая выбегает из своей комнаты разбитая и потерянная. Делать нечего, надо продолжать путь. К утру погода улучшается. Вокруг бесконечные виноградники. Вдали заметна Луара, на что обращаю внимание вдовы, которая пересела ко мне на козлы, чтобы насладиться пейзажем. Она мешает мне предаваться размышлениям, задавая бесконечные вопросы. Виднеются восхитительные башни замка Шамбор. Я вынюхиваю след графа в придорожных трактирах. Узнаю, что он успел проиграться в карты в обед, а слуга — сменить лошадь. Под вечер возле Блуа крестьянин с телегой, запряженной волами, докладывает, что видел всадника у стен замка под названием Бражелон. Узнаю также, что виконт де Бражелон, хозяин этих мест, приходится дальней родней графам де Ла Фер. (Не забыть детально выяснить родословную). В экипаже меняю камзол на сутану семинариста, потому что решил остановиться на ночлег во францисканском монастыре неподалеку. Это по-своему интересное урочище с древними мощами святого Евстафия, с преданием которых интересно было бы ознакомиться. Монастырь мужской, но вдову пускают в служебные помещения — приходится наплести монахам, что она собирается принять постриг в Авиньоне. Вдова молчит с немым укором. Она до смешного чувствительна к сочиничетельству, которое ханжески называет ложью. На ужине выпытываю у аббата историю замка Бражелон, особенно интересуясь Беррийской родней виконта. Подвыпив, аббат делится, что у нынешнего бездетного владельца замка нет прямых наследников, и что молодой граф де Ла Фер должен был унаследовать поместье после смерти Бражелона. Граф же пропал без вести около полугода назад. Немногим раньше исчезла его жена, графиня де Ла Фер. События покрыты мраком, но известно, что юный граф женился на молодой девушке, которая, как говорят, оказалась не той, за кого себя выдавала; вероятно, беглая преступница. (Непременно отыскать жену. Женщина, несомненно, выдающаяся, раз ей удалось обвести сеньора вокруг пальца). Граф бесследно исчез после того, как его попытки найти брата жены, тоже беглого каторжника, не увенчались успехом. Тело графа не нашли, но говорят, что родственник наложил на себя руки, после чего виконт де Бражелон очень переживал об утрате последнего наследника старинного рода. Род прервался. Весьма любопытные генеалогические факты. Они проливают свет на личность графа. Должно быть, человек он недальновидный, безответственный, безнравственный, решения принимает скоропалительные, является рабом своих страстей, которые ставит превыше всего. На этом и погорел. Прекрасный образчик феодального суверена, в чьи руки отдана безграничная власть, но который ни о чем кроме собственных амурных дел не заботится. Что в этом интересного с точки зрения добродетели и морали я не знаю. Разве что пикантерия, которую некоторые так любят. Впрочем, с точки зрения истории, факты любопытные.
День третий
Держим путь на Пуатье. Светит солнце. Делюсь сo вдовой вчерашним справками, потому что больше не с кем. Она слушает, хлопает глазами и всплескивает руками. Должно быть, рассказ ее потряс. Вот он, пример обывателя, с наслаждением глотающего подобные анекдоты из жизни тех, в ком видит сильных мира сего. Дворянские слабости и прихоти позволяют им думать, что и сами они, простолюдины, имеют право на подобную безнравственность. Навожу справки в дороге. Похоже, пропавший граф нигде сегодня не останавливался (неудивительно, если проигрался). В гостинице «Прекрасная Диана» на выезде из Пуатье, где останавливаемся к ужину, графа тоже не видать. Зато им интересуюсь не я один. Двое вооруженных до зубов типов выспрашивают у трактирщика о нем же. Кладут на стойку золотой. Память трактирщика освежается. Да, путник останавливался здесь, но недавно продолжил путь. Вооруженные срываются с места. Приходится объяснять вдове, почему мы не можем тут остаться. Следуем дальше. Не очень разумное решение, поскольку опускается ночь. Полнолуние. Зажигаю фитили фонарей на экипаже. Проезжаем дерево, на котором висят четверо повешенных. Над ними кружится и голосит воронье. Вдова громко кричит и стучит в перегородку. Приходится приводить ее в чувства. Но на этом трупы не заканчиваются. Через несколько лье экипаж застревает. Спрыгиваю с козел, и наступаю на тело, лежащее в грязи. Следует его оттащить, чтобы расчистить дорогу. В свете фонаря вижу еще один труп. Это мои знакомые из трактира, простреленные навылет. К человеческой жизни здесь относятся совершенно по-скотски. По дороге тянутся следы от множества копыт. Вдова совсем расклеилась. Приходится искать приюта в ближайшей деревне. Мельник впускает нас под свою крышу. Его жена отпаивает вдову кислым вином. Они болтают без умолку, но ничего путного о местном фольклоре, кроме слащавой легенды о двух Дианах, у супружеской четы выпытать не удается. Для простого люда жизнь королей является тем же, что для древних греков — жизнь богов. Хотелось бы верить, что за столько веков нравы изменятся, и у народа появится умение мыслить самостоятельно, ведя точку отсчета от собственного рацио, но, увы, во все времена любовные похождения и подвиги великих служат оружием сильных против свободомыслия слабых.
День четвертый
Наутро выясняется, что вчера в деревню прибыли какие-то раненные. Ночлег им предоставил местный кюре. Вдова еще спит, а я наношу визит священнику. Докладывает, что его гость, несмотря на пулю, оцарапавшую бок, не пожелал отдохнуть и буквально час назад оседлал коня и направился в Ангулем. Его слуга же, раненный гораздо серьезнее, был оставлен в доме. Неутомимый граф ведет себя крайне неразумно, чего и следовало ожидать. Приходится посвящать вдову. Она удерживается всеми силами от истерики, и настаивает на том, что хочет говорить с раненным слугой, но я считаю это бессмысленным. И так абсолютно ясно, что на след графа напали люди герцога Неверского. Интересно, как будет выкручиваться мушкетер. Махать шпагой его любимое занятие, и, должно быть, он предвкушает очередную заваруху.
Его след снова появляется очень скоро. В Сен-Бенуа молочница рассказывает, что какой-то странник проезжал мимо — конь шел медленным шагом, а всадник плохо держался в седле. Она налила ему молока, тот отдохнул «маленько» и поехал дальше, уже увереннее. Рассказывая, молочница ахает и охает, а вдова вместе с ней. Женщина потчует нас очень вкусным жирным молоком. Я бы остался понаблюдать за процессом сбивания сыра, которым, по словам молочницы, славится эта деревня, тем более что путник сбавил ход и мы успеем его догнать, но вдова неумолимо настаивает на том, чтобы мы продолжили путь. Она, наверное, обеспокоена, хоть и не понятно, что она собралась предпринимать. Отец Сандро велел мне присматривать за ней, и я ни за что не стал бы перечить его воле, но его мотивы и поныне остаются мне не ясными. Она лишь мешается под ногами и толку от нее никакого.
Всадник становится виден нам после полудня, за несколько лье до Ангулема. Он действительно идет медленным аллюром. Лента Шаранты блестит под заходящим солнцем (очень красивое зрелище). Я тоже придерживаю лошадей, желая, чтобы наш экипаж остался им незамеченным. Ангулем возвышается на обрывистом плато, выступая на фоне неба кружевным рельефом колоколен и башен. Архитектурная сокровищница. Всадник въезжает в городские ворота и взбирается по холму. Экипаж катится следом. Извилистые улочки города чарующе прекрасны и река видна за каждым поворотом. Прекрасен собор Святого Петра, построенный в двенадцатом столетии, и его причудливые, будто одушевленные скульптуры. В них столько чувственности и жизни, что замираю под их преисполненными мудрости и тепла взглядами. Массивная ратуша с квадратной башней поражает воображение контрастом с губернаторским замком и его закругленными башнями. Хочется остаться здесь подольше, посвятить время изобразительному искусству, ознакомиться с резиденцией герцогов Орлеанских и поглубже изучить их родословную. С крепостного вала открывается захватывающий дух пейзаж последних дней осени. Солнце садится за рекой, отбрасывая последние лучи на спокойную воду. Густые сумерки ложатся на древние камни. Я отдаюсь очарованию далеких веков, столь будоражащих воображение своей мрачной историей англо-французских и религиозных войн.
Всадник, кажется, направляется в губернаторский дворец. Улица, по которой он взбирается, столь узка, что экипажу трудно проехать по ней. Должно быть, граф слишком занят своими мыслями, поскольку не оборачивается взглянуть на уже довольно долго следующий за ним экипаж. Склонив голову, он не замечает ничего вокруг, даже фигур, укрывшихся в тени домов, замыкающих площадь Луваль. На изящной площади, пустой в этот вечерний час, на него нападают эти несколько человек. Ну вот, началось, и граф, как всегда, оказывается в пекле драки. Я пытаюсь их сосчитать, но фигуры мельтешат — не то пять, не то шесть человек. Граф спрыгивает с лошади, наматывает плащ на руку и достает шпагу. Ему удается продержаться некоторое время, уложив двух или трех человек, но кровь проступает на его одеждах. Его недурно продырявили. Вдова Лажар снова поднимает крик. Я пытаюсь вразумить ее, но тщетно — она бежит прямо в гущу боя. Не знаю, как мне быть. Как поступил бы отец Сандро? Наверное, он не стал бы ничего предпринимать, и я тоже остаюсь наблюдать за происходящим. Совсем потерявшая голову вдова кричит, пытаясь закрыть графа собой. Несдержанная женщина, зря она со мной поехала. Ее отталкивают и бросают на коновязь. Из нападающих остались трое. Граф, прижавшись спиной к стене дома, выдержанном в стиле фахверк, с каменными оконными переплетами (удивительный образец этого архитектурного течения) все еще орудует шпагой, хоть и намного медленнее, чем прежде. Вдова кричит: «Помогите! Сделайте что-нибудь!». Потом бежит ко мне и начинает тормошить, пытаясь дотянуться до пистолета на моем боку. «Я не должен ничего делать», приходится ей ответить, «вас же предупреждали». Она упрекает меня в бездушии. Граф, совсем изнемогая, укладывает еще одного бретера. Его умение владеть шпагой действительно великолепно. Вдова трясет меня за грудки, мешая в деталях запомнить сцену боя и те выпады (кажется, в основе его маневров лежит испанская фехтовальная школа), к которым прибегает граф. Раненный стекает по стене дома и падает на одно колено. Шпага все еще держится в руке, но ее движения теряют элегантность.
Замечаю, что по улице, по направлению к нам, стремительно, насколько позволяют габариты, восходит отец Оноре, которого я не встречал очень давно. Он сильно отяжелел за это время. Должно быть, его привлекла действительно уникальная сцена, демонстрирующая фехтовальное мастерство. «Брат Огюст!», восклицает он с неожиданным и неподобающим возмущением, «Что здесь происходит? Не медлите, сделайте что-нибудь! Такой сюжет пропадает! Вам этого не простят!». Я решительно недоумеваю. Отец Оноре никогда не питал страсти к подобным сюжетам, к тому же не в моих полномочиях вмешиваться. «Никто не давал мне права», говорю ему, даже не успев его толком поприветствовать. Он, весь красный от напряжения, отвешивает мне тяжелую оплеуху. «Так берите его силой! Действуйте!», приказывает он тоном, не подлежащим оспариванию. «Неужели вы так хотите забвения? Это же ваш золотой шанс!». Из уважения к его персоне, несмотря на то, что все во мне противится тому, что от меня требуют, я достаю пистолеты и целюсь сперва в одного, а потом и в последнего нападающего. Оба мгновенно падают. Граф тоже распластывается на побагровевших камнях площади. Вдова стоит как вкопанная и, должно быть, тоже сейчас упадет. «Неужели поздно?», с укоризной качает головой отец Оноре. «Ладно, разбирайтесь сами, бесчувственный вы человек», и уходит той же дорогой, что и пришел. Последняя его фраза звенит похлеще пощечины. Как смеет он называть бесчувственным того, кто лишь исполняет свой долг? Как смеет он, тот, кто ставит натуру выше всяких чувств, попрекать меня их отсутствием? Как надоели мне все эти гордецы, все эти критики, возомнившие себя единственными знатоками творческого процесса. Важно лишь то, что направляет историю в нужное русло, все остальное не имеет никакого значения. Любых неточностей и вольностей по отношению к истории следует избегать, за этим я и прибыл сюда. Я прибыл блюсти ее со всем рвением, на которое способен. Она — единственная богиня, которую следует почитать, и она превыше всех личностей с их низменными страстями. Мантуанский процесс должен развернуться, и я не буду тем, кто станет на его пути. Я направляюсь к бездыханному графу, роюсь в его камзоле и достаю письмо герцогини к королеве-матери. Его непременно следует доставить по назначению.
========== Часть вторая. То, чего не было. Глава шестнадцатая, в которой хозяйка отправляется в путешествие ==========
Вначале было слово..
Все чрез него начало быть...
В нем была жизнь...
Был человек...
Он пришел для свидетельства.
***
По размытым дорогам, ухабам и рытвинам катился крытый экипаж, запряженный двумя крепкими добротными лошадьми. Мимо мелькали промокшие поля, луга с оголенным черноземом, облетевшие деревья, заставы, крохотные деревеньки с дымящимися трубами низких домишек, церквушки с островерхими колоколенками и изредка — крепостные стены и внушительные серые громады замков с высокими четырехугольными башнями. Дождь лил не переставая, превращая пейзаж в унылое мрачное месиво. Брат Огюст сидел на козлах под козырьком, закутавшись в плащ, а внутри, крепко прижимая к себе узелок с пожитками, тряслась вдова покойного Лажара, ошеломленная, перепуганная и не верящая самой себе. Город остался вдалеке, и по мере его удаления, вдова покойного Лажара все больше и больше сожалела о содеянном. И куда только черти ее понесли? И зачем? Вся ее решительность улетучилась с первым порывом ветра, дохнувшего на экипаж, покинувший городские стены, а на ее месте воцарилось раскаяние...
... Путь в Ангулем лежал через Бордо, и, по словам брата Огюста, всадник на хорошем скакуне способен преодолеть его за четыре дня, даже если будет останавливаться на ночлег каждую ночь. Экипаж был медлительнее, но, по моим расчетам, мы опережали господина Атоса на несколько часов.
Когда я вернулась домой вместе с сопровождающим, Гримо как раз уходил на конюшню. На нового моего знакомого он поглядел без особого интереса. Жестами и обрывками фраз слуга дал знать, что они с господином отправляются в путь к закату.
Пока я собирала узелок, не очень хорошо представляя, что мне может понадобиться в пути кроме денег, толстой шали, накидки, запасной юбки, чепца и белья, брат Огюст обстоятельно оглядывал помещение. Он обошел столовую и гостиную, уделив особое внимание вазе, потоптался на пороге моей спальни, зашел в кухню, проверил содержимое полок и даже в погреб заглянул. Потом, не спросив разрешения, направился в комнаты наверху. В ответ на мои протесты он лишь поднял руку в успокаивающем жесте. Ознакомившись с картиной, что висела на стене постояльца, грифельной палочкой на бумаге семинарист вывел набросок портрета, общими чертами весьма напоминавшего подлинник. То бишь самого господина Атоса.
Полчаса спустя, когда все вроде было готово, я вышла за порог дома на улице Феру с ощущением, что совершаю непоправимое, и в этой бесповоротности одновременно заключалось непреодолимое стремление ее совершить. Наверное так чувствуют себя люди стоя над пропастью. Я ощущала прозрачную легкость в голове, словно была пьяна или влюблена, словно мне снова было двенадцать лет и я неслась по лугу, догоняя соседского пастушка. Если кто-то спросил бы меня сейчас, зачем я направляюсь в путь, я не знала бы как объяснить, при этом отдавая себе отчет, что ничего правильнее я никогда еще не совершала.
Мы вернулись к церкви, где нас ждал экипаж. Брат Огюст открыл для меня дверцу, поднял подножку, принял поводья у церковного служки и сел на козла. Колеса покатили по мостовой, отдаваясь в моих ушах песней восторга и страха. Чего я собиралась добиться этой поездкой я больше не представляла, но стук колес и покачивание кузова были столь сладки, что исступленные слезы выступили у меня на глазах. Впервые за долгое время я уезжала из Парижа, уезжала из предместья Сен-Жермен, из собственного дома, следуя всего лишь наитию и доверившись незнакомому человеку. Я и не представляла себе, что это может быть настолько просто.
И вот, чем дальше мы были от Парижа, тем сильнее было ощущение, что кто-то выкорчевывал мои корни, забыв при этом дать крылья. Экипаж словно катился по безвременью, а я не знала более, где земля, а где небо.
