Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 96 (всего у книги 101 страниц)

Надо будет срочно позвонить Джону. Но Санса уже отдавала себе отчет, что едва ли кузен сможет ей чем-то помочь. Разве что тачку перегонит в столицу.

А ей придется теперь ножками ходить. От Ти-Марта до дома и обратно. Джон хотел, чтобы она гуляла – вот и будет гулять. Все равно без вариантов.

2.

Они доехали до усадьбы, где недовольная Санса загнала тачку в гараж под бдительным оком офицера. Та проследила, как Санса закрыла гараж и ворота, потом выдала ей несколько бумаг по поводу изъятых прав, ее дальнейших перспектив и вдобавок – штраф на весьма солидную сумму, которую требовалось заплатить в течение этих самых треклятых тридцати дней, Иные их побери! Потом взяла у Сансы номер телефона – та подозревала, что это чистая формальность: ее номер наверняка был давно занесен в досье – и отбыла.

Санса в бешенстве плюхнулась на собственное крыльцо и закурила. Что было делать – совершенно неясно. Позвонить Джону было объективно надо, но не хотелось. Так же как и набирать подругам. Джон начнет выпытывать, что именно произошло, и может докопаться до правды. А Змеек вообще хрен проведешь. Сарелла знает ее, как облупленную, да и не хотелось сейчас Сансе слушать ехидные комментарии на тему «девочки, что любит обгонять ветер», как обозвала ее Ним. Теперь разве что черепах обгонять, или там крабов.

Мысль о крабах напомнила ей о том, что злополучный завтрак так и не состоялся. Санса встала, отпихнула ногой половик, у которого завернулся уголок, да так, что тот отлетел до самой стены веранды – он мешал ей отворить внешнюю, затянутую сеткой от комаров дверь.

С трудом попадая ключом в скважину – руки не то чтобы тряслись, но словно ей не принадлежали – Санса отперла замок и вошла в дом. Двинулась на кухню. Аппетит, несмотря ни на что, и не думал пропадать. Голод так вгрызся в желудок, что, казалось, Санса слышит, как тот сам себя переваривает. Для начала она налила себе стакан молока и выдула его залпом – пить тоже хотелось до безобразия. «Вот, ты же, возможно, будущая мамочка – вот и пей теперь молоко, бездарь!» Когда она полезла в холодильник за сыром и маслом, снаружи раздался гудок. Ну, что еще там? Дама-коп забыла впендюрить ей порцию нравоучений?

Санса наскоро запихала в рот кусок сыра и вышла на крыльцо. У дома стоял кабриолет образца шестидесятых, белый, как свежевыпавший снег, а в нем восседал довольный Гэйвен, в шелковой цветастой рубашке и нелепой шляпе-федоре, вроде тех, что носили старички, посещавшие частные курсы живописи при ее колледже.

– Доброго вам утра, Санса! Не хотел являться без предупреждения, но вы к телефону не подходили.

Санса вспомнила, что пока лежала в кровати Клигана и отходила от произошедшего, вроде слышала, как в куче ее белья в углу в кармане кофты пиликал телефон. Подходить она, конечно, не стала. День тянулся уже целую вечность, подумалось ей, – и все, что случается, не в ее пользу. Словно она сошла с колеи на каком-то шаге, и поэтому все теперь катится в тартарары. Это все Сандор. До того, как она пришла в его магазин, все шло замечательно. Не надо было ей туда заруливать – это она знала заранее. Подарочное вино оказалось смертельным ядом для всей ее жизни. Есть бездны, куда лучше не заглядывать. А то бездна начинает вглядываться в тебя. Вот она и начала…

Санса вздохнула и, засунув руки в карманы брюк (тех самых, вчерашних – она так и не переоделась, а шустрый меценат, уж как пить дать, это заметил), спустилась еще на одну ступеньку.

– Здравствуйте, Гэйвен! Извините, к телефону не успела подойти. Проспала. Здесь такой воздух! (Зачем она все это говорит? Она не нуждается в том, чтобы оправдываться. Не подошла – значит, была причина.)

– Воздух тут и вправду чудесный. Располагает, кхм, к романтике, – Гэйвен лукаво на нее покосился и продолжил, – Поэтому я и выбрал это место для своего санатория. Старичкам нужно встряхнуться, помечтать… С этим вопросом я к вам и приехал. Мне бы хотелось привезти специалистов по реконструкции дома, чтобы они осмотрели помещение – что время терять, раз все на мази? Пусть начинают работать над проектом, верно ведь? Вы согласны нас потерпеть полчаса?

– Хорошо. Только давайте завтра. Сегодня я не слишком хорошо себя чувствую – голова болит. Видимо, кислородное отравление – я же городское животное, – Санса виновато улыбнулась и потерла висок. – А мое присутствие вам нужно, кстати?

– Я подозреваю, что даже мое им будет мешать, – засмеялся Гэйвен. – Они там все сами. Впрочем, как хотите. Можете присутствовать, можете даже бросить все на меня. Кстати, в городе открылась чудная выставка работ местной молодежи. Живопись, фотография. Вам, как профессионалу, будет интересно. Обязательно съездите и гляньте. Она бесплатная – в центре, в библиотеке.

– Спасибо за совет! Непременно! (Разве что на твоем хваленом катере – или вплавь) А насчет осмотра – ну, давайте завтра в два, идет?

– В два – отлично! Тогда до завтра! И не перебарщивайте с… мгм… кислородными ваннами. А то досадно проводить время в таком чудном месте и страдать от мигрени. Надеюсь, у вас все скоро пройдет! Привет!

Он еще раз махнул Сансе пухлой ладонью с печаткой на мизинце. Перстень ему явно был мал, и плоть выпирала из-под металлического обода, как улитка из раковины. «Видимо, он ими слишком злоупотреблял», – хихикнула про себя Санса. Кабриолет фыркнул, подняв клубы пыли, и быстро (нет на него зловредной офицерши!) поехал в сторону Ти-Марта.

Санса устало поплелась в дом. Дадут ей, наконец, позавтракать – пока не наступит время обеда? Она решила забрести в ванную, пока еще кто-нибудь не приперся. Желудок-то может и подождать, а вот мочевой пузырь вряд ли будет таким сговорчивым. Мимолетом взглянула в зеркало и забыла, зачем сюда пришла – настолько ее потрясло то, что она узрела. После спальни Клигана она себя еще не видела. Волосы с одной стороны стоят дыбом, с другой слиплись и висят сосульками (боги знают, от чего – даже думать не хотелось). На шее слева – чудовищный засос. Кофта сидит криво, из-под выреза, заляпанного вином, торчит лямка кружевного лифчика. Вдобавок ширинка была застегнута не до конца – она торопилась, когда уходила из дома в полях. Губы все потрескались и были неестественного, какого-то багрового цвета, с запекшимися по краям корочками. Это было странно. Насколько Санса помнила, они вчера не целовались. Видимо, это от вина. И в таком виде она предстала перед покупателем? Вот откуда взялись эти двусмысленные шутки по поводу романтики! Все остальное еще можно списать на что-то другое – спала, например, но блямба на шее была слишком красноречивым знаком. Она выглядела даже не как проститутка – а как самая последняя шалава, что обжималась с первым попавшимся забулдыгой под забором, в крапиве.

Неудивительно, что она лишилась прав! Спасибо еще, что тест на алкоголь делать не стали… Санса закончила с унитазом и скорбно полезла мыться. С души и с тела не убрать – ну, хоть внешне пригладиться. Проторчав под душем с полчаса, со злостью разодрав спутанные мокрые волосы и заплетя их в косу, Санса оделась в чистое, наделала себе вреднющих бутербродов и тут же их и съела. Выпила кофе – тот самый, гнусный, растворимый, от которого ей почему-то тут же захотелось спать. Она кое-как дотащилась до спальни, не раздеваясь, залезла под одеяло и через минуту уснула.

3.

Сандор.

Рабочий день подходил к концу – в принципе, уже можно было закрываться. Постоянные клиенты уже его посетили – а из новых приперлась лишь какая-то дурацкая парочка длинноволосых парней: то ли друзья, то ли – думать об этом не хотелось. Они купили бутылку белого и бутылку игристого и еще долго изучали все в лавке – от декоративной бочки до него самого. К этому Сандор давно привык – с такой-то рожей, да за прилавком – еще бы. Обычно в магазине дежурил мальчик из городских – молодой, но из прытких. Но сейчас у него были каникулы: школьник уехал в какой-то летний лагерь, не то жуков копать, не то мяч гонять. Вот и приходилось соответствовать. Сандор предпочёл бы сидеть на посадках и следить за обработкой ягод – тут была вечная проблема сырости, плесени и всевозможных малоуничтожаемых грибков, что вполне способны были сожрать весь годовой урожай. Но нормальных кандидатур на роль продавца, особенно учитывая курортный сезон, просто не было – разве что Джейлу взять. Она была обходительна и любезна, и порой отлично (превосходя хозяина) его заменяла, но ее положение не давало девчонке работать в полную силу – то голова кружится, то тошнит – в общем, тоже не дело. Сандор искренне считал, что женщине в положении надо сидеть дома и отдыхать, подальше от всего, в особенности от мужей. Весь процесс будущего материнства для него был невообразимым, и потому оценивать реальную работоспособность беременной он не брался, а тяжесть того, что взваливала на себя Джейла, отдавал ей на откуп, полагая, что, наверное, у нее хватит мозгов не вредить себе и будущему младенцу. Впрочем, в ее способности здраво судить он тоже временами сомневался, глядя, как девчонка лезет на подоконник с тряпкой и аммиаком для протирания окна или носится, как тайфун, с каким-то тряпками, которые, по ее мнению, нужно было срочно постирать, заменить или выбросить – вроде пыльной клетчатой скатерки на той самой декоративной бочке, что так приглянулась фрикам из города.

Джейла напоминала Сандору распушившуюся курицу, в которой проснулась неожиданная мания вить гнездо – везде, где угодно, из всего, что попадется под клюв. Это очень утомляло. Вообще, рыжая дочка его старой подзаборной знакомой – местная-разместная, бывшая фанатка Джоффри – порой раздражала Сандора именно тем фактом, что она стала отчасти очевидицей их с Пташкой истории, была в курсе всех слухов и сплетен, что, хоть и вяло, но продолжали ползти по Закатной Гавани. Девчонка с интересом наблюдала за развитием их отношений и сейчас тоже. «Словно сериал смотрит», – сердито думал он, когда встречал ее лукавый взгляд или слышал вопрос: – «Сэр, вы опять гулять? К морю?» Да, блин, к морю. Ходил по берегу и пил соленую воду – и уже помешался. Неужели не видно?

Вот Пташка – та уж точно не в себе – и никакой морской воды не надо. Сегодня после обеда его посетила одна из его старых клиенток, Делия – полицейский и по совместительству жена полицейского Делла, что звучало, как анекдот, если бы не одна особенность – парень уже давно разъезжал в инвалидной коляске. Делия заходила к нему пару раз в неделю и покупала своему бородачу красное вино – якобы для укрепления чего-то там – Сандор подозревал, что, по большей части, ее собственного боевого духа. И несладкая у тетки была жизнь – это тебе не Джейла и даже не Пташка. Тут и вино обоснуешь.

Делия поведала ему интереснейшую историю про девушку-торпеду, которую она сегодня отловила на трассе. По словам Делии, это была «столичная фиглярка», и ехала она за девяносто. Фамилий она не называла. Насколько Сандору было известно, это и не приветствовалось – существовала какая-то форма прайваси и у полицейских тоже. Понятно было, что рассказывает ему Делия это все не случайно – ну кто же в Гавани еще не знал про великую историю любви Пса и Пташки? Иногда это сильно напрягало, особенно ввиду того, что произошло вчера. Хорошо, что Санса держала язык за зубами – при ее темпераменте могла и бы и выложить тетке-полицейскому, что ее принудили к сексу. С другой стороны, учитывая обстоятельства, выкладывать эту историю ей было невыгодно – себе уж точно дороже. История с изнасилованиями вообще всегда была себе дороже для женщин – легче смолчать, лишь бы не позориться. Это была одна из прекрасных отличительных черт этого ублюдочного мира. Сандор вспомнил про Ленор, про всех барышень Джоффри – и ужаснулся мысли о том, что теперь примкнул к тому же лагерю. Рыцарь, блин, сорванного покрова. Была Пташка да сплыла. И кто его дергал за язык с этими обличительными фразами? И за другие места тоже… Кто ее знает, что она там пережила, в этой своей столице – что сделало ее такой? Колючей. Нетерпимой. Пугливой и при этом прячущейся за напускной наглостью, как за занавеской – а ткань прозрачная и просвечивает – а за ней все та же Пташка, как какой-то куплет или молитву (где-то встречал нужное слово, но не помнил точно, про что шла речь) твердящая «это всего лишь… ». Все лишь жизнь. Всего лишь любовь. Всего лишь смерть. Смерть последних надежд – на него?

Сандор вздохнул и уставился в окно. Так и мотается, змея. Уже третий раз – туда-обратно. Дойдет до площади, постоит с минуту – и назад, шлепая по дороге. И что ей приспичило? Неужели опять жаждет пообщаться? Старый боров Гэйвен, заезжавший за своим любимым белым – вероятно, чтобы запивать обожаемых им слизняков, бросил, что «мисс Старк явно нездорова – вот уж непонятно, почему на молодую красивую особу так дурно действует морской климат» – и уставился, как допросчик, на Клигана, словно ждал от него, как минимум, добровольной исповеди и признания во всех грехах. Сандора он явно не любил и частенько вздыхал по «старым добрым временам» – что он имел в виду, одни Иные знают – но зато любил пожрать и выпить, что было по нему заметно. И за вином заезжал регулярно, периодически осведомляясь, не продается ли Венделловская лавка – на что Сандор неизменно отвечал отрицательно и спроваживал торгаша с его баклажками – тот ему тоже был мало симпатичен. Особенно это стало ощущаться, когда он узнал, что пузан покупает Бейлишеву усадьбу. Ну, в каком-то смысле Сандор должен был быть ему благодарен – не случись этой сделки, Пташка бы вряд ли сюда наведалась. Вот именно – не наведалась бы, не напилась, не навязалась бы, и не случилось бы этой паскудной ночи. Так что благодарен вдвойне: и за Пташку, и за новости.

Как будто они сегодня все специально сговорились – ходить сюда, как на паломничество: приложиться к священной бутылке и поведать истину, как на духу! Именно сегодня им должно было приспичить! Ну да – суббота. Все отдыхают… все пьют – а у него уже похмелье.

Он давно отучил себя от мысли, что если тошно, то надо бухнуть. Это даже была не привычка, а почти условный рефлекс. Лишняя мысль, неприятный чужой взгляд – дополнительный глоток из бутылки. Простая компенсация мерзости этого мира. Теперь компенсировать было нечем. Сигареты справлялись с этим плохо, скорее нагнетая мысли, а не уводя их в темноту. И все же это было лучше, чем ничего. Одна сигарета – и стакан эля. Где-то там, в задних комнатах имелась кружка старика Корвена. Ага. Пузатая хрень с отколотой ручкой и надписью – «Тронь меня – дам в глаз». Можно было сходить за ней. Закрыть жалюзи, запереть их замком. И просто сесть в темноте и выпить эту долбаную пинту темного пива, и забыть ее утренний взгляд. И ночной тоже. Сделать вид, что он не видел, как она шляется мимо площади. Зачем? На кой хрен ей теперь сюда ходить – словно во всей Гавани не нашлось более подходящего места для ее моциона! Море там, волны, всякая романтическая дурь…

Сандор затянулся – огонь почти дошел до фильтра. Подумал, что не будет срываться из-за какой-то там взбалмошной дурехи, которой неохота лежать на пляже жопой кверху, а приспичило сегодня помотаться по дороге. Потом ему пришло на ум, что, не отними у нее Делия права, девчонка поехала бы куда-нибудь в город – в кафе, или там в театр. Ну, куда-нибудь, где обычно развлекаются пташки вроде нее. Холодные маленькие мерзавки в красивых одеждах. Он выглянул в окно. Сейчас-то вон какая вся из себя спортивная: в обтягивающих джинсах и белой майке, пылит кроссовками по дороге, словно ей тут самое место. А это вовсе не так. Сандор подумал, что все это было странно – что-то, как всегда, от него ускользало. Она ни разу не вышла на берег. Не пришла со стороны моря – хотя тут был прямой проход с мыса у гостиницы. Она просто моталась по дороге – или до инцидента с правами носилась на своей серой пулеобразной тачке. Цеплялась – за видимую надежность цивилизации, за грязные границы, проведённые обочинами и вымеренные чужими стопами. Что-то в этом всем было непташечье. Ну, она сама все время твердит, что больше не Пташка. Недопташка. Полуцыпленок-полусерсея.

Он отошёл от окна, присел на прилавок. Мысли все так же крутились в голове – «Я сюда не для прогулок приехала…» Тогда зачем? Какой во всем этом был смысл?

Сандор вспомнил, как далекие пять лет назад она носилась колбасой по округе и собирала какие-то дары природы – то ли на память, то ли авансом за непрожитое. А теперь только дорога. Назад и вперёд. Чего она так старательно избегала?

У всех в мире были свои страхи – чем больше Клиган жил на свете, тем больше убеждался, что именно они во многих случаях диктуют поведение и подспудно ограничивают движение вперед, перекрывая направления, вгрызаясь в плечи непомерной тяжестью или лимитируя общее восприятие картины вокруг. Так было и с ним самим – пока он не дополз до своего персонального шкафа с призраками, не открыл дверцу, чтобы обнаружить, что там ничего нет, кроме пыли времен.

Серсея опасалась одиночества – до одури, до плохо скрываемого безумия, цепляясь за детей, за дела и ненужные встречи с глупыми, несимпатичными людьми. Он сам бегал много лет от теней прошлого, затаившихся в овраге, в далёком городке, который стал для него концентрацией всей тьмы мира, живым пеклом на земле. Прятался от запахов, звуков и жестов, напоминающих ему врезавшиеся в память моменты, которые он не смог предотвратить. Джоффри боялся всего – не нужный никому, кроме медленно теряющей рассудок матери – поэтому изобрел себе собственный мир, где игра шла по его собственным правилам. Роберт запирался в доме и страшился свободы – она была ему без надобности, и он не хотел лишний раз вспоминать, что есть мир, где люди еще ценят этот пустяк. Страхи, побеги, ошибки. Если допустить, что Пташка зациклилась на своем последнем дне, проведенном тут четыре с лишним года назад – или на своих финальных шагах в сторону новой жизни – то можно было предположить, что все в Гавани стало ей ненавистно – как напоминание. Ее собственный персональный овраг. Правда, это никак не вязалось с ее нынешним образом – этакой циничной оторвы, которой на все плевать. Постороннему это показалось бы так – но не Сандору. И не после Серсеи. Даже тогда – пять лет назад, он думал, что из Пташки может получиться клон его бывшей хозяйки, выйди она замуж за Джоффри и проживи какое-то количество лет в соответствующей компании и с вытекающими из этого образа жизни проблемами. От судьбы, как видно, не уйдешь. Джоффри, не Джоффри – а клетка все равно захлопнулась.

Это стоило выяснить. Если это так – не нужно ему стоять у окна и смотреть. Надо было гнать ее вперед – пинками, тычками, уговорами, шантажом. Так она перепрыгнет наконец нарисованные перед ней барьеры – и расстанется с этим окаянным городком, на этот раз навсегда. Уйдет в перспективу в подобии полета. Отставит его в покое. Станет невозвращенцем. Насколько это необходимо самой Пташке, Сандор боялся представить. Но это было невыносимо нужно ему самому. Едва ли он сможет от нее отделаться, если она так и будет мотаться тут под окнами, как стрелка, вечно указывающая на него и постоянно стремящаяся проскочить мимо неминуемым движением времени. Надо было гнать ее в шею, пока она не повисла на его собственной – мертвым неоплаченным грузом. Неужели ему опять предстояла миссия спасения? «Убережем Пташку от призраков прошлого, ага», – сказал самый главный призрак, потирая руки.

Сандор встал с прилавка и направился к выходу, по дороге вырубив верхний свет. Чтобы вернуться, ему достаточно фонаря на крыльце.

Если вообще понадобится возвращаться.

После всего, после самого непотребного свинства, самых гнусных возможных жестов, он все еще надеялся – сам не зная, на что.

========== X ==========

Ты смотрела снизу вверх,

Ты боялась себя —

На зеленой траве,

В перекрестке дождя,

Свет на бисерный браслет,

Бусы из муравьев,

Поцелуй по имени Нет,

В платье рой воробьев

И слезы на глазах…

Куколка, куколка станет бабочкой,

Девочка, девочка станет женщиной,

Что же ты, что же ты, моя лапочка,

Все будет так, как оно обещано —

Белое платье, белое,

Белые туфли, белые,

Марш Мендельсона и фата —

Если того хотела ты.

Марш Мендельсона и фата —

Если того хотела ты.

Как кораблик над волной

Под флажком на шесте,

Ты играла глубиной,

Видя смерть в темноте,

Свет на бисерный браслет,

Бусы из муравьев,

Поцелуй по имени Нет,

В платье рой воробьев

И слезы на глазах…

Куколка, куколка станет бабочкой,

Девочка, девочка станет женщиной,

Что же ты, что же ты, моя лапочка,

Все будет так, как оно обещано —

Белое платье, белое,

Белые туфли, белые,

Марш Мендельсона и фата —

Если того хотела ты,

И слезы на глазах…

1.

Санса

К вечеру Санса проснулась: хотелось есть, и болела голова. Спать уже не было никаких сил. Что же она ночью-то делать будет? После вчерашней эскапады вариантов как-то не осталось. Она встала, сделала себе салат и с жадностью его слопала, сидя на открытой веранде. Было прохладно: северный ветер сдул всю влажную духоту, и над Закатной Гаванью теперь висели тихие сумерки, мягкие и нежаркие, как летняя кружевная шаль, которой приятно укутать плечи после суматошного дня на пляже.

Пляж, впрочем, Сансе был не нужен. Как и море, тихо вздыхающее неподалеку. Санса даже взяла с собой беруши, только бы не слышать ненавистный ритмичный шелест волн. Однако обе эти ночи были настолько странными, что Санса просто забыла о затычках. Куда там затычки! Санса мрачно подумала, что отлично знает, что именно надо было заглушать и затыкать, но такого средства, увы, в ее аптечке не имелось.

Ложиться она не хотела, поэтому переплела косу, растрепавшуюся во время сна, напялила кроссовки и вышла из дома. Погуляет, сколько выдержит, по дороге, авось через часок устанет и сможет заснуть. Санса пожалела, что не взяла никаких принадлежностей для рисования. Но она и не предполагала задерживаться так надолго. Это опять заставило ее задуматься о надобности поездки в город. С аптекой она уже, вероятно, опоздала. Штучку надо было принимать сразу. Так объяснила ей всезнающая Сарелла, любящая напустить на себя таинственность не по делу – Санса подозревала, что делает это подруга, когда сама не знает ответа.

Было неясно, сработает ли средство несколькими сутками позже. А если нет? Или наполовину? Повредит там что-нибудь и все? Это пугало еще больше, чем просто голый факт возможной беременности. И так дел наворотила.

Всезнающим интернет-пространствам Санса не слишком-то доверяла, а если тут сунуться к врачу (Опять же – к какому? Куда?), это может быстро стать достоянием общественности. Нет, в таком случае лучше аборт на ранних сроках – в столице, у своего родного гинеколога. Ей надо было ехать домой… Для этого надо было звонить Джону – что она опять забыла сделать, кстати – и объяснять ему всю историю – что было совершенно немыслимо. Она себе-то толком не могла описать, что именно произошло, чего уж там говорить о кузене! Глупо, нелепо и смехотворно. Нет, сама справится – не его это дело! Она отвыкла просить помощи – и не сейчас ей возвращаться к прежним слабостям. Доживет тут до подписания контракта, потом улетит в столицу и сама все там разрулит – и последствия, и мысли.

Санса дошла до поворота на трассу, повернула назад, побродила возле заколоченной гостиницы с потрескавшимися кадками возле закрытых металлической ржавой решеткой неработающих стеклянных дверей. Все это навеяло на нее приступ тоскливой щемящей ностальгии. Санса присела на один из вазонов – интересно, откуда они тут взялись? Когда она была тут в последний раз, рыжие глиняные горшки заменили на деревянные бочкообразные кадки с можжевельником. Кадок видно не было, а вот эти уроды все еще стояли – отголосками былой роскоши. Впрочем, никакой роскошью тут и раньше не пахло, а теперь уж вообще было безобразно. Санса присела на корточки и изучила треснутые горшки – когда-то на одном из них она нацарапала две «С». Свою и Клигановскую. В конце все-таки нашла царапки – на самом раздолбанном вазоне, с отколом как раз на краю надписи. Символично так. Жаль, машины нет – не поленилась бы и отвезла этому дурню подарочек. Пусть бы поставил себе в лавку и смотрел – такая, блин, любовь! Такая судьба…

Санса зло пнула горшок и пошла в обход здания. Заглянула сквозь грязное облепленное желтой лентой стекло в помещение бассейна, в котором так и не побывала. Пустой, засыпанный каким-то строительным мелким мусором с отколотым местами голубым мелким кафелем котлован завораживал и пугал. На панорамном окне в торце было выведено красной краской из баллончика: «ВСЕ ЦВЕТЫ ЗДОХЛИ»

И правда, сдохли. Санса понурилась и побрела к дороге.

Находиться в этом месте – как сидеть в брюхе разлагающегося призрака, наблюдая всю мерзость процесса и пропитываясь тлетворными миазмами. Санса в который раз уже подумала, что если бы она могла смести с лица земли одно место по выбору – то она уничтожила бы Закатную Гавань. Вместе с магнолиями, грабовыми лесами и пыльной дорогой. И морем.

Она дошла до Ти-Марта и повернула обратно. Сумерки еще не превратились в ночь, и она могла сделать еще несколько заходов, тем более, что спать по-прежнему не хотелось.

Для разнообразия Санса пробежалась до усадьбы, потом перевела дух и побрела обратно. Вариантов, по совести сказать, было немного. Либо туда – либо сюда. Мимо мерзкой лавки она проходить не хотела. Пусть вообще про нее забудет. Однако, если бы проскочить мимо площади, там было больше вариантов прогулок. Развилка до города – но опять же, по набережной, чего не хотелось. Пакостное место. Заколдованный круг – и все дороги ведут к морю.

Сделав так несколько петель туда-сюда, Санса таки решилась пройти окаянный перекресток. Лавка все еще была освещена – но из-под лампы ему едва ли видно, что происходит снаружи, на темной дороге. Она набрала воздуха, как перед заплывом и пулей пролетела мимо. Только когда площадь скрылась за деревьями, Санса остановилась и отдышалась. Вроде никого. Она вздохнула – даже как-то обидно – и пошла дальше. Вдоль дороги один за другим зажигались новенькие фонари, защищенные от вандализма мелкой металлической сеткой: не разобьешь, даже если очень захочешь. Сетки уже были усыпаны налипшими на них мертвыми насекомыми: в основном волосатыми ночными мотыльками. Санса поежилась – она всегда их боялась, даже больше, чем гусениц и червей. Шелковистые темные крылья и зловещие антенны усиков вызывали у нее панический ужас, до слез, и приходилось звать родителей или Робба, чтобы убрать несчастное насекомое из спальни по вечерам, пока Арья не выросла настолько, чтобы дотянуться с кровати до лампы под потолком. Иногда она засовывала Сансе мертвых опаленных бабочек под подушку. Санса выметала их маминой метелкой для пыли сестре под кровать.

Однажды Робб взял ее в охапку и силой подтащил к оконной сетке на веранде, где налипла пара десятков ночных бабочек всех мастей и размеров. Санса сопротивлялась до последнего, но потом поняла, что чем больше она лягает брата, тем ближе он ее пододвинет к чудовищам, и обмякла. Робб тут же перестал ее тащить, а Санса, повиснув на кольце его захвата, молча смотрела на то, как мотыльки скребут лапками по квадратной сетке и вращают головками с усиками-локаторами, пытаясь найти отверстие, чтобы пробраться в дом, влекомые светом. У них были удивительно неприятные черные, словно слепые глаза: видят или не видят – было неясно. Когда Робб ее все же отпустил, Санса так ему заехала по губе, что брат обиделся и ушел жаловаться матери. Они не могли помириться два дня: ни один не хотел извиняться. Но потом, насколько Санса помнила, приехал Джон, придумались новые игры, и все забылось само собой. Все, кроме мотыльков. Тех Санса так и боялась до второго курса, когда, вдохновленная только что прослушанным курсом по арт-терапии, решила избавляться от фобий и сделала несколько подробных перерисовок из иллюстрированных изданий про насекомых и даже умудрилась вырастить своего собственного ночного мотылька, вооружившись онлайн-определителем пород гусениц. Она кормила свою пушистую питомицу листьями, пока та не закуклилась, а Сарелла с ехидством комментировала процесс тем, что Санса, похоже, лечится не от фобий, а от одиночества и что давно пора завести не мотылька, а мужика.

Это был период между ее бурными приключениями первого курса и Уилласом. И препод, и басист остались позади, а желания иметь дело с мужским полом Санса на тот момент не имела совершенно. Ей и мотылька было вполне достаточно. Растить его в каком-то смысле было как ваять себя саму – в темноте, продумывая каждую деталь. Что должно было получиться, никто не знал.

Мотылек вылупился вполне милый и такой, каким его себе представляла Санса. Бежевый, с похожим на древесную кору рисунком на смятых шелковистых крыльях. Изначально Санса планировала приколоть его булавкой к стене, как символ того, что она этот страх преодолела. Но, глядя на то, как он доверчиво сидит у нее на пальце, чистит лапками усики и расправляет крылья, готовясь к первому полету, она поняла, что сделать этого не сможет. Бабочка стала частью ее – а она сама частью бабочки. Они были соединены крепче, чем металлом – не страхом, а жизнью. Тогда Санса его сфотографировала и выпустила в окно, в рассвет. Это был интересный опыт. По крайней мере, бабочки ее больше не пугали.

Она подошла и встала под фонарь, глядя на упавших с сетки обожженных насекомых. Одни были мертвы, другие еще шевелились. У Сансы возникло непреодолимое желание наступить на мучающихся тварей. Все равно спасти их было уже нельзя. Вместо этого она подняла на ладонь одну из бабочек: белую, невзрачную, похожую на лепесток яблоневого цвета. Насекомое извивалось у нее на руке – видимо сетка здорово раскалялась от спрятанной в глубине лампочки. От одного крыла не осталось почти ничего. Как же она полетит – только с одним? Санса вытряхнула бабочку в траву. На ладони осталась белая пыльца, словно пудра. Она вытерла ладонь о штаны, обернулась и почти влетела в Сандора, видимо, довольно давно стоявшего у нее за спиной. Подкрадываться он, проклятый, всегда умел хорошо…

В моем окне твоя мелькает тень

Закат синеет, обметая день

Углем и пеплом сотни сигарет

Твоих явлений, песен и примет,

Примеров, брошенных навскидку наобум

Когда-то. Ты взялась за ум

Придумала вселенную волков

И пленников, свободных от оков

Ты рисовала мелом на снегу

Так смело пела ветром на бегу,

Забыла, что зима пройдет, что мел

Крошится от воды, что рыцарь смел

Лишь в сказках. Ну, а мне лишь седина