Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 101 страниц)

Пес глотнул еще коньяка. Не Пташка – иезуит какой-то. И впрямь, в ученицы к Бейлишу ее. Режет по живому, поганка.

– Хорошо. Все это очень весомо. Но! Через год ты поступишь в какой нибудь колледж – если только не выйдешь замуж за Джоффри. Там появятся новые лица, не столь одиозные. Тут тебе не из кого выбирать. Там – их будет с избытком. Ты теперь умная – нутром начнешь чувствовать, как отличить говно от конфетки. Найдешь себе там пару, как делают все умные девочки.

– А я не хочу быть умной. От этого только привкус горечи во рту вечный. Я так устала быть умной. И кто мне гарантирует, что вот это…

Она медленно встала, подошла к Сандору и положила ему на спину прохладную ладонь. Он вздрогнул.

– Ты обещала играть честно.

– Это не насилие, это только в качестве примера. То, что есть между нами – может, это вообще только раз в жизни находится? Эта самая нить. Теперь ты не сможешь сказать, что у нас ее нет. И это не потому, что у тебя нет женщин давно. Они же у тебя были. И были бы еще, если бы ты захотел. Между нами возникла эта связь, и ничего уже не поделаешь. Я это знаю, потому что сама чувствую то же. И я пыталась себя убедить, что ее нет, но не получилось. Я не тебя предаю, когда так думаю, а фактически отрекаюсь от себя самой. Потому что связь эта – уникальна, и она есть, потому что ты – это ты. А я – это я. И нам повезло встретиться… Зачем тогда отказываться от этого искушения попробовать то, что у большинства людей вообще не случается никогда? Когда годами живешь, и нет этой искры, что, единожды вспыхнув, всю жизнь освещает путь. Так хотя бы мы оба – ну хорошо, я – для тебя это может быть по– другому; у мужчин, я знаю, все иначе – будем знать наверняка, как это – когда эта связь есть. По-настоящему Хоть будет что вспомнить. На что ориентироваться…

– Как ты здорово все прописала. Как цветы в корзинку, насыпала щедрых аргументов. Есть только один аргумент против. Но он весит больше, чем вся эта романтика. Это – неправильно.

Пташка подняла на него опущенные было глазищи. Свет фонаря плясал в них, как блик от солнца танцует в бокале с таинственной прозрачной жидкостью.

– А что тогда правильно, седьмое пекло? Правильно – когда тебя насилуют уроды в кустах? Когда против твоей воли запихивают твою ладонь в чужие штаны? Когда единственный способ возбудиться– причинить боль? Правильно то, что тебя вызывают на ковер, как вещь, и там используют для разрядки, как долбаный вибратор? Это – то, что нам предлагает этот мир в качестве альтернативы. И это – омерзительно…

Санса закрыла руками лицо. Боги, как все глупо. Зачем она тут перед ним расстилается? Он уже все решил. Рыцарь без страха и упрека. Лишь бы сделать правильно… Морально-этические конфликты для него важнее нее самой. Она посмотрела на Клигана, что отвернулся от фонаря и смотрел куда-то в сторону моря с отсутствующим лицом.

– Знаешь что, все. Проехали. Иди себе восвояси. Я же вижу, убедить тебя невозможно. Значит, для тебя оно не так. Для меня этот шаг был бы самым правильным и верным на свете. Но не для тебя. Неси, как знамя свою хваленую гордость. Ложись в постель с треклятой честью, будь она неладна. Все остальное для тебя не имеет значения. Тебе бы в монахи, за стойкость духа. А я, пожалуй, предложу себя Бейлишу, он как раз во вторник вернется. Уж он-то меня научит. Кажется, ему тоже до меня есть дело…

– Твоя взяла.

– Что?

Сандор оторвал взгляд от моря. Посмотрел на нее, словно не узнавая. В серых глазах была какая-то странная растерянность, какой Санса еще не видела.

– Говорю, твоя взяла. Ты победила. Я к твоим услугам. И как ты хочешь это… хм… свершить? В качестве бонуса за хорошую речь можешь заказывать музыку. Снаружи? Внутри? Мне раздеться? Или не стоит? Как пожелает моя госпожа…

– Я хочу одного. Чтобы ты любил меня. Как будто это – наша последняя ночь. И чтобы ты не прятался от меня.

– От тебя спрячешься, пожалуй. Ты и из седьмого пекла меня вытащишь…

Он взял ее лицо в ладони.

– Ты совершенно уверена, что хочешь именно этого? Потом пути назад не будет. И нас обоих это изменит.

Санса ответила на взгляд. Не было в этом мире ничего сложнее. И ничего проще. Вот он, этот огонек, в серой туманной глади. Ее личный маяк.

– Уверена. Люби меня. Как будто у нас есть на это право…

– Тогда пошли. Времени всегда мало.

Он слегка приобнял ее за плечи, и Санса почувствовала – это уже не камень. Живой человек, которого словно расколдовали дуновением дальнего осеннего ветра, несущего горечь и сладость из незнакомых еще земель. И так же, как и она сама, он хочет этого, и страшится, и боится упустить момент. Послушная дверь проглотила их. За стойкой опять никого не было. Минуту назад Санса краем глаза видела, как клерк прошел в сторону бассейна – проверить, заперты ли на ночь двери. Они дошли до лифта. Сандор, поморщившись, нажал на круглую кнопку.

– Может, все-таки передумаешь? Я куплю тебе три шоколадки. И расскажу сказку на ночь. И одеяло подоткну..

– Нет, дружок, поздно. Теперь ты от меня не отделаешься такими мелочами. И потом, помнишь – у меня послезавтра день рожденья. Это будет твой подарок мне. Самый желанный…

– Хорошо. Пусть будет подарок. Начнем праздновать твой день рождения прямо сейчас. А то послезавтра будет не до этого…

Они зашли в лифт, и металлические двери закрылись за ними, унося эту немыслимую пару на краткий миг в заслуженную вечность.

На скамейке старуха Оленна вздохнула – ну сколько же можно маяться! Она бы уж давно содрала с товарища одежку. И с себя заодно. А эти суперрефлексирующие личности и рады стараться потратить всю ночь на обсуждение. Она уже была готова запереть их в своей комнате. Снаружи.

Старая женщина со вздохом вытащила долгожданную сигарету, подпалила ее зажженной спичкой. Жадно затянулась. Спичка, прочертив неровную дугу, упала в кусты, и Оленна услышала, как она шипит, упав на влажную поверхность мха. Искра… Девочка права. Когда единожды узришь эту вспышку – жизнь приоткрывает счастливцам, заметившим ее, новые черты и откровения. Но вот отказаться от этой искры бывает очень непросто… Глаза уже не могут видеть иначе. Разглядевши в точке у горизонта чайку, обратно в точку ее уже не превратить. И это знание дается чертовски тяжело. Порой до невыносимости. Но право узнать есть у каждого…

Оленна занялась своей выстраданной сигаретой, что стала апогеем ее недели. А у тех двоих впереди – другие радости, ночь, полная открытий, невообразимой, до полета, легкости. Немыслимой, до падения, тяжести. Потому что без этого даже и себя до конца не познаешь – так и живешь – наполовину.

Луну окончательно поглотили голодные облака, упрятав ее в плотное одеяло, укрывшее тоскливое предосеннее небо. Катись спать, старая чертовка. Нечего тебе подглядывать за любовниками, совать свою бледную морду в их неприкрытое по беспечности окно. Сегодня их время – они его заслужили, хотя бы ненадолго. Каждый получит по вере своей. Их вера друг в друга – абсолютна, хоть они и не признаются. Пусть же выпьют свою вечность до дна. Без лишних глаз. Наедине…

========== X ==========

It was a Monday, when my lover told me,

“never pay the reaper with love only.”

What could I say to you, except, “I love you.”

And “I’d give my life for yours.”

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones, dear.

The first time we made love, I… I wasn’t sober.

(and you told me you loved me over and over!)

How could I ever love another, when I miss you every day…

Remember the time we made love in the roses?

(and you took my picture in all sorts of poses!)

How could I ever get over you, when I’d give my life for yours.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones, dear.

My dear, it’s time to say I thank god for you.

I thank god for you in each and every single way.

And, I know… I know… I know… I know…

It’s time to let you know. time to let you know.

Time to let you know. time to sit here and say…

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones.

I know we are… we are the lucky ones, dear.

We are the lucky ones, dear..

“Lucky”

Bif Naked.

В коридоре было темно. Кабина лифта застыла желтым световым пятном, давая возможность Пташке снять с шеи ключ и отпереть дверь. Казалось, после их диалога внизу девочка потеряла всю свою решимость – где-то по дороге с первого этажа на второй. Возле двери она отводила глаза и хлопала своими пушистыми ресницами, которые в плохо освещенном коридоре казались почти черными. Сандор, глядя на нее сейчас, продолжал думать, что он зря поддался на провокацию – а с другой стороны, она была неоспоримо права, и мир ни одному из них не мог предложить ничего лучшего, чем они были способны дать друг другу. По крайней мере, для него было однозначно так. В глубине души Сандор продолжал думать – или надеяться – что для Пташки все в дальнейшем устаканится – она уедет к матери, и вся эта абсурдная летняя история сотрется из ее памяти, как предутренний кошмар развеивается с первыми солнечными лучами. И ему было мучительно невыносимо от мысли, что наступит тот час, когда она пожалеет о своем сегодняшнем решении. Какая тебе разница – ты все равно об этом не узнаешь. Как бы ни сложилась его судьба – Пташка вылетит из ее страниц так же легко, как и впорхнула туда августовским летним вечером. Тогда у него хотя бы останется сегодняшняя ночь – чтобы помнить. Чтобы забывать.

Дверь наконец была открыта. Пташка прошмыгнула внутрь, но свет зажигать не стала. Лишь отскочила на добрых пару шагов, словно боялась его. Да что ж такое? Не только предстоящее действие, но сам договор, казалось, уже что-то изменил между ними. Эта самая связь, о которой так много было сегодня сказано, теперь словно отпустила свои щупальца – оставляя их друг перед другом без всякой подсказки, как в первый день мироздания – нагими, не знающими ни кто они сами есть, ни кем станут, преодолев по два этих шага на брата – подойдя вплотную друг к другу, чтобы разрушить наконец этот последний барьер. Два чистых листа. Одно слово на двоих. Где бы теперь отыскать то перо, что сможет его написать?

Пташка нервно села на краешек кровати. Боги, это чудовищное сооружение пугало даже самого Сандора. Она была столь необъятна, что, казалось, в ней можно заблудиться. И какого Иного кому-то приспичило делать такое огромное ложе? Видимо, тому, кому надоела собственная жена, – подумал Клиган – чтобы держаться от нее по возможности подальше. На этой постели это не составило бы труда. И это – их поле деятельности на эту ночь. Может, стоило сразу предложить Пташке перелезть на другую, более мелкую койку? Она сидела на краю своего ложа и смотрела на него так, словно скажи ей только слово «кровать», и она подпрыгнет от страха. Нет, что за детский сад! Сандор покачал головой и пошел на лоджию – перекурить и поразмыслить. Пойдет ли она за ним? Вроде, нет. Так и сидит, вцепившись в свой рюкзак. “Как на приеме у врача”, – машинально подумалось ему. В предвкушении какого-нибудь мерзкого визита, вроде зубного. Или гинеколога. Вот еще тоже: «Доктор, мне совершенно необходимо избавиться от моей девственности, не возьмёте ли на себя труд…» И он взял, как дурак. Воистину, нет большего осла, чем осел со слабостями. Пташка умело сыграла на его – а теперь вот сидит, как теленок, которого привели на заклание – и он уже заприметил за спиной у любимого хозяина беспощадный холодный блеск ножа. А он был как раз этим ножом. А хозяином была судьба – в этот момент одна на них двоих… Он докурил. Ну не начинать же еще одну. А то выходит, что боится не только жертва, но и само орудие убийства. Где это видано, впрочем, чтобы нож любил то, что через минуту ему предстояло разрезать? Какой-то абсурдный бред. Была бы там, в комнате любая из Джоффриных поклонниц, Пес бы не сомневался – все было бы понятно – в наличии имеются мужчина, женщина, кровать – что может быть проще? Но чем ближе была эта женщина в комнате, чем больше их связывало – тем труднее было войти обратно в это полутемное пространство и начать как-то действовать. Оттого Пес вчера прогнал девчонку горничную – хотя мысли о ней у него возникали и раньше. Но после ее откровения, страха и неуверенности, что она не постеснялась продемонстрировать именно ему, Клигану, он просто не мог как-то нарушить это оказанное доверие. Получается, любую шлюху отыметь проще и спокойнее, чем приблизиться к такой желанной, так сильно любимой женщине? Кто бы там ни был – внизу, наверху – ему явно нравятся злые шутки. А может, это просто их проклятые головы мешают им делать нужные шаги – вечным препятствием к моменту достижения какой-то цели? Чтобы уж на всякий случай все осложнить – чтобы жизнь медом не казалась. Он-то это точно заслужил – нельзя выбирать в возлюбленные пятнадцатилетнюю девочку. Впрочем, и ему тоже выбор не слишком-то предоставлялся…

Сандор заставил себя не брать следующую сигарету и вернуться-таки в комнату. Тоже мне, герой-любовник, от которого разит перегаром и табаком. Вот, кстати, хорошая мысль…

– Пташка, послушай…

Она словно дернулась от звука его голоса, почти подпрыгнула. Нет, это невозможно… Она – ребенок. Надо валить отсюда поскорее. Или лучше нажраться? Чтобы уж наверняка обеспечить полное отсутствие присутствия. С горничной это сработало. Беда в том, что Пташка – дитя она или нет – знает его, как облупленного, и сразу поймет, что это уловка, обман. А они сегодня играют по-честному…

– Я подумал, после твоих винных обливаний и вообще. Надо бы, что ли, в душ… Не могу сказать, что я большой поборник чистоты, но когда-то слышал, что все постельные развлечения лучше все же начинать помытыми…

– Помыться… Да, конечно. Как я не подумала. Спасибо. Я сейчас…

Она, как ужаленная, сорвалась с места, да так и убежала в ванную, вцепившись в свой плюгавенький рюкзачок.

Сандор покачал головой. Детский сад. Все же слегка выпить можно. Он нащупал на столе свою бутылку с коньяком, щедро глотнул из горла – была охота ковыряться со стаканом – и пошел во вторую ванную…

Клиган быстро закончил с помывкой – смотреться в зеркало даже не стал, чтобы не расстраиваться – и это чудовище девчонка захотела в качестве первого партнера – что-то у нее вкус так себе…Выходить из ванной без ничего ему совершенно не грело душу – было как-то нарочито и неприятно, поэтому Сандор пошел на компромисс – влез в брюки, а рубашку надевать не стал. В конце концов, без рубашки она его уже видела… Неплохо было бы побриться, раз пошла такая пьянка, но бритва, увы осталась в особняке, охраняемая злой львицей Серсеей Ланнистер. Придется так, с суточной щетиной…

Когда он вышел из ванной – в тот же момент Пташка вышла из своей. Туго укутанная в длинное голубое полотенце, она показалась ему еще младше. Махровая ткань спеленала ее уже совсем женскую фигурку, делая более угловатой и подростковой. У Сандора опять заныло под ложечкой – но не от желания, а от жалости, и снова захотелось побыстрее одеться и свалить отсюда к Иным, пока не поздно…

Пташка кинула на него виноватый взгляд – ни дать, ни взять, испуганная лань – и опять села на кровать в прежнюю позу. Потом опять вскочила, как солдатик по команде. Такой маленький, храбрый глупый солдатик, вбивший себе в голову, что он что-то кому-то должен. Или еще хуже – себе самому…

– Вы, наверное, хотите, чтобы я…

– Седьмое пекло, Пташка, ты лишилась ума? Совсем решила меня добить, еще и на «вы» называешь? Что это, шутка все?

– Ой, я забыла. У меня в голове все так перепуталось… Я не буду. Я хотела сказать, ты, наверное, хочешь на меня… увидеть меня без этого, – она еще крепче вцепилась в свое полотенце.

– Помнишь – ты заказываешь музыку сегодня? Как захочешь, так и делай.

– Но вы разве… Разве ты не хочешь?

– Я хочу того, чего хочешь ты. Если тебе это не будет неприятно – пожалуй…

Пташка, словно сама себя принуждая – ну не мог же он сказать «нет» – так вышло бы еще хуже – опустила скрещенные руки, они безвольно упали по бокам и там и остались, как будто сдерживаемые каким-то отчаянным внутренним порывом. Полотенце через некоторое время упало. Сандор смотрел на ее ступни, явно замерзающие – ноги у нее дрожали, как от холодного ветра. Как заяц трясется, заслышав шаги охотника. Чем дальше, тем больше он ощущал себя чудовищем, людоедом. Он увидел, как полотенце совсем будничным, не картинным жестом медленно сползло по Пташкиным ногам. Он принудил себя поднять взгляд – если она проделала такое ради него, по крайней мере, он мог заставить себя посмотреть.

Он не видел ее тела – хоть и мечтал о нем весь этот месяц, он видел только ее лицо – только глаза – огромные, как две обезумевшие луны, заполонившие его до макушки до паха, где никакой жизни даже и не намечалось. Наверное, он мог заставить себя сделать то, о чем она так слезно просила час назад. Но они обещали быть честными – и он просто не был в состоянии ей лгать – и так уже за их спинами было слишком много обмана и недоговорок.

– Послушай, тебе не стоит… Ты – прекрасна, и мне не нужны тому доказательства. Я уже видел тебя на берегу, помнишь? И вчера тоже… Не надо, прошу тебя… (лучше десять раз мордой об костер – но не это, почему, седьмое пекло) Я подумал, вот что мы сделаем: нам обоим надо успокоиться. Так – я не хочу. И ты тоже. Я понимаю, ты хочешь быть готова. Но не готов я. Вообще. Слишком много выпивки – на мужчин это действует определенным образом… Короче я просто не в состоянии – сейчас. Думаю, нам стоит лечь спать. Если хочешь – можем лечь вместе… Если нет – по старому варианту. И подумаем об этом утром, ладно? (ну вот и сказалось, вовсе не страшно.)

Пташку, казалось, заворожили его слова. Еще с минуту она стояла неподвижно, а Сандор смотрел на то, как падает луч из ванной на нежную линию ее скулы, очерчивая маленькую мочку уха и торчащие там и сям влажные вихры. Потом молниеносно подхватила полотенце – невыразимо лёгким и изящным жестом испуганной нимфы – и тут у него застучала в мозгу мысль – Боги, что за дурак, он только что отказался от нее – чего ради? Где теперь выпадет им шанс? В ответ на эту мысль ожило все тело – собственные несказанные слова отдавались, казалось, в каждой клеточке, и Сандор понял, что и тут он опять ей солгал. Да и выпил он совсем немного по его меркам. Однако, слово не воробей… А Пташка меж тем закуталась в свое полотенце и как-то расслабилась. Все же, оно того стоило. По крайней мере, из ее глаз исчезло это выражение загнанного зверя. Ну вот, почти все.

– Ну, ложись. А я тоже пойду…

– Нет, ты же сказал. Ляжем вместе.

– Хорошо. Как скажешь. (седьмое пекло, что же теперь, спать в штанах? На другом конце постели? Благо, она большая – кровать)

– Ой, я забыла почистить зубы. Сейчас вернусь.

Сандор воспользовался ситуацией – похоже, зубы были выдумкой – когда она вышла первый раз из ванной, от нее пахло зубной пастой – так что это была ее уступка – ему, – разделся, стащил с другой койки одеяло и устроился как можно ближе к краю кровати. Ну вот – теперь между ними была такая приличная пропасть – разве что меча посредине хватало. Можно было положить пистолет, – пришла в голову нелепая мысль.

Он отвернулся к окну. Не стоит больше смущать девчонку – и так сегодня адов день. Может, и вправду удастся заснуть?

Сандор слышал, как Пташка прошлепала босыми ногами по кафелю, выходя из ванной, вот щелкнул последний выключатель, шаги прошуршали по ковру. Она залезла в кровать и что-то там копошилась с одеялом и своими многочисленными подушками и подушечками. Потом затихла. Все. Неужели этот дикий вечер закончится вот так – мирно и холодно? Сандор вздохнул. А потом почувствовал, как сзади его обняли две прохладные тонкие руки, как нежная щека – как в тот первый раз – прижалась к позвоночнику. Все страхи ушли – и под ногами хрустели последние камни рухнувших уже навсегда барьеров… Они пролежали так несколько минут, потом Сандор осторожно перевернулся на спину, притянув Пташку к себе на грудь, обнял за плечи.

– Иди сюда.

Она уткнулась ему носом в шею и, похоже, мгновенно заснула. Через некоторое время задремал и он сам.

В предутреннем свете все вокруг казалось серым. Занавеска на приоткрытом окне легко колебалась от влажного, пропитанного дождем воздуха. Сандор проснулся, не понимая, где он, и тут же все вспомнил – сердце тут же пустилось бешеным галопом. Они так и проспали всю ночь вместе – и проснулись тоже вдвоём – он оказался сзади, одна его рука была у Пташки под лохматой головой, второй он обнимал ее грудь. Спиной она накрепко прижалась к его животу. Это было волшебно, невыносимо и вместе с тем абсолютно естественно. Правильно. Пташка заворочалась, легко вздохнула, словно ветерок пролетел по подушке, и оглянулась назад, вцепившись ладонью в его руку на ее груди.

– Так хорошо… Привет…

– Привет…

Целовать ее в сомкнутые, пересохшие со сна губы было так же натурально, как держать ее в объятьях всю ночь. Пташка развернулась к нему вся, обнимая его одной рукой за шею, другой – гладя спину.

– Послушай. Ты все еще хочешь этого?

– Да…

– Тогда давай попробуем.

Когда он вошел в нее – он ожидал чего угодно – она была непривычно влажной даже для его опыта – Пташка дернулась и изогнулась, словно хотела переломиться пополам – или расправить крылья. Он страшно боялся причинить ей боль – но остановиться тоже уже не мог. Время потеряло всякое значение, он его больше не ощущал – впервые за много лет – но, судя по их дыханию и стуку сердца, все длилось недолго – немыслимую прекрасную краткую вечность. На последней секунде взлета он открыл глаза, встретился с ее широко распахнутыми, невидящими глазами – море и зеленый крыжовник – и кончил, ощутив, что вместе с ним кончила и она – абсолютной симфонией жизни, что теперь у них была одна на двоих. Он уткнулся лицом в ее волосы, касаясь губами мочки ее уха, а она легко водила кончиками пальцев по его позвоночнику.

– Не уходи, ладно? Вот так, просто. Останься.

– Да.

И они так и лежали, уже не двумя даже половинами, но единым целым – каждый ощущал то же самое – совершенство и законченную гармонию момента, в котором, по определению, не могло быть ничего неправильного. Даже их первое свершение не принесло с собой ни опустошения, ни отчуждения, но напротив, притянуло их еще ближе друг к другу – хотя, казалось, ближе уже некуда.

– Мы – как два куска мозаики, ты чувствуешь?

– Да. Как же мне теперь от тебя оторваться?

– Никак. Просто будь со мной…

И он был. Недоумевая, как могло вообще прийти в голову упираться и пытаться сбежать еще полсуток назад. Утопая в ней, как в каком-то персональном море, которое теперь затопило ощущением нелепого, несбыточного счастья все его существо. Пташка шепнула ему на ухо, от чего по спине опять побежали жаркие волны:

– Я тебя все-таки нашла.

– А что, ты меня теряла?

– Да. Но смогла отыскать…

Конец четвертой части

========== Часть пятая – I ==========

Свиданий наших каждое мгновенье

Мы праздновали, как богоявленье,

Одни на целом свете. Ты была

Смелей и легче птичьего крыла,

По лестнице, как головокруженье,

Через ступень сбегала и вела

Сквозь влажную сирень в свои владенья

С той стороны зеркального стекла.

Когда настала ночь, была мне милость

Дарована, алтарные врата

Отворены, и в темноте светилась

И медленно клонилась нагота,

И, просыпаясь: “Будь благословенна!” —

Я говорил и знал, что дерзновенно

Мое благословенье: ты спала,

И тронуть веки синевой вселенной

К тебе сирень тянулась со стола,

И синевою тронутые веки

Спокойны были, и рука тепла.

А в хрустале пульсировали реки,

Дымились горы, брезжили моря,

И ты держала сферу на ладони

Хрустальную, и ты спала на троне,

И – Боже правый! – ты была моя.

Ты пробудилась и преобразила

Вседневный человеческий словарь,

И речь по горло полнозвучной силой

Наполнилась, и слово ты раскрыло

Свой новый смысл и означало: царь.

На свете все преобразилось, даже

Простые вещи – таз кувшин, – когда

Стояла между нами, как на страже,

Слоистая и твердая вода.

Нас повело неведомо куда.

Пред нами расступались, как миражи,

Построенные чудом города,

Сама ложилась мята нам под ноги,

И птицам с нами было по дороге,

И рыбы подымались по реке,

И небо развернулось пред глазами…

Когда судьба по следу шла за нами,

Как сумасшедший с бритвою в руке.

Арсений Тарковский. 1962 Первые свидания.

Они снова задремали. Сон вместе был как странный беспокойный спорт – не выпускать друг друга ни на секунду из рук, даже сквозь дрёму чувствуя мельчайшее движение другого, менять положение синхронно, вновь складываясь вместе кусками паззла – страшно было даже помыслить себе разорвать связь – от одного намека становилось невыносимо, почти физически больно. Санса гнала от себя страшное, временами наползающее откровение – это их первая ночь, первое утро – самое чудесное и, скорее всего, последнее… Не сейчас. Потом. Когда время разорвет объятья. Когда жизнь возьмет их, как котят за загривки и безжалостно растащит по разным углам. По крайней мере, это сделает не она. Больше никогда. Все эти мысли растревожили Сансу, и она, окончательно проснувшись, приподнялась на локте, глянула в окно. Похоже, шел дождь. Вся комната была заполнена серебристо-серым мерцающим светом, даже чайные розы на столе, уже начавшие ронять лепестки, словно обесцветились, как на рисунке пастелью, что небрежный хозяин сунул в папку, не переложив хрупкой пористой поверхности бумаги тонкими папиросными листочками. Санса вздохнула и перевела взгляд на мужчину, что лежал рядом с ней и крепко спал. Боги, и это теперь – ей одной. Длинные ресницы бросают тень на бледные от недосыпа щеки – гладкую смуглую кожу с одной стороны и чудовищную вязь шрамов – с другой. Красиво очерченные губы крепко сомкнуты – хранят свои секреты. Он уже основательно оброс – что придавало его лицу небрежный диковатый вид, что, впрочем, его ничем не портило. Санса провела тыльной стороной руки по собственной, до сих пор слегка саднящей щеке. Подумаешь. Мелочи – о которых не стоило и задумываться. Кстати, о мелочах – вероятно, стоило застирать простыню, когда он проснется… Пусть лучше будет мокрая, но не с пятном… Санса покраснела и впервые пожалела, что не взяла с собой пару юбок – в джинсах будет, вероятно, не очень приятно. Лежать еще было ничего – а вот сидеть… Надо было встать и помыться. Но у нее совершенно не было сил от него оторваться. Пусть его, это пятно. И помывку. Вообще, она не хотела мыться. Хотела сохранить на себе его прикосновения, его запах. Санса улеглась обратно, спрятав лицо в длинных, пахнущих шампунем и табаком волосах Сандора, носом – ему за ухо, рукой – на грудь, слегка заросшую темной порослью, туда, где сходились мышцы предплечья и мощной грудной клетки. Нет, надо было смотреть. Она выглянула из своего убежища и бросила взгляд на его профиль, словно вырезанный из мрамора, обрисованный утренним светом. Она могла бы продать душу за эти его ресницы, за стремительный рисунок темной брови, за ровную линию носа, переходящую в загадочность молчащего рта. Санса легонько поцеловала его и вздрогнула от боли – распухшая нижняя губа здорово саднила – вчера она треснула посередине, а потом… Ее снова бросило в жар. Надо было отвлечься, иначе неизвестно, к чему это приведет. Или известно?

Санса тихонько, с краешка выскользнула из-под одеяла, на цыпочках прошла в ванную, по пути глянув на часы, горящие красным на дисплее гостиничного телефона. Было семь утра с копейками. Очень вовремя она встала – в туалет хотелось дико. В ванной она наскоро подмылась – на внутренней поверхности бедер обнаружились небольшие уже подсохшие пятна крови – ничего страшного. И да – внутри тоже саднило – подмывание холодной водой принесло облегчение – но временное. Ну, это, видимо, было неизбежно… Все прошло так прекрасно, на что Санса совершенно не рассчитывала. Она ждала боли, неловкости, ужаса от чужого вторжения – но все было совсем иначе – естественно и желанно, так что даже резкая боль первой секунды через мгновение забылась, стираемая ощущением заполненности, собственной найденной целостности, которая захлестнула, как волна и неожиданно бросила их обоих ввысь – в подобие полета – и она летела, и тонула, и падала вверх, забывая, кто она, находя себя в нем снова и снова, пока волна не вынесла их вместе на неведомый, новый берег – где не было никого, и единственным условием пребывания было: не отрываться друг от друга…

Санса глянула на себя в зеркало – и не узнала лица, что глядело на нее из прихотливого стекла. Щеки пылали. Губы, слегка распухшие, алели, словно она накрасила их. А глаза – основное изменение несли в себе они – какие-то шальные, святящиеся непривычным светом – под ними залегли тени, но даже это ничего не значило. На Сансу взирало собственное отражение – лицо счастливой женщины. На шее обнаружился красный след от слишком страстного поцелуя. Санса вспыхнула еще сильнее. Если ей сегодня идти к тетке, это надо было как-то замазать, что ли. Беда в том, что Сансе совершенно не хотелось ничего скрывать. Это словно была награда – за прохождение первой линии любви…

Она вернулась в комнату. Сандор так и спал, даже не меняя положения. Только губы слегка раскрылись, придавая ему странное, трогательное сходство с мальчишкой. Сансу затопила волна непостижимой нежности. Все, хватит. Пусть спит. Нехорошо таращиться на спящего человека. Она же сама все время возражала насчет этого…

Чтобы как-то себя занять, Санса подошла к окну – посмотреть, вправду ли снаружи идет дождь. Похоже, он шел и кончился – и, возможно, пойдет еще. Небо было все в свинцовом одеяле слившихся в одну неровную поверхность туч, которая странным образом отражалась в беспокойном море, сегодня имеющем нездоровый серо-желтый отлив. Какое ей дело до погоды? Все, что ее интересовало, было в этой комнате, словно мир жил своей жизнью – а они были внутри волшебного шара, где по своим собственным законам в любой момент мог пойти снег – или запылать солнце, одновременно с луной.

– Продолжай там стоять, Пташка и я съем тебя на завтрак.

Она обернулась. Сандор проснулся и с интересом ее рассматривал, опершись одним локтем на подушку. Она усмехнулась – улыбка сама лезла на лицо, без всякой возможности контроля, и Санса подумала, что сейчас она, наверное, похожа на рыжую тощую кошку, что от души нализалась сметаны. Потом вдруг словно вспышка в мозгу – боги, на ней же ничего нет… Санса судорожно прижала руки к груди.