Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 90 (всего у книги 101 страниц)

Молодой женщине, обитающей в одиночестве в большом доме, не нужна защита – ей нужны навыки.

Вот и сейчас – полуспортивный арбалет лежал на сиденье Импалы под синим одеялом. Дурни припарковались совсем рядом с ней – попасть труда не составит. Пока они не сообразили, в чем дело, Санса прицелилась и послала болт прямехонько в заднее колесо. У уродов вытянулись лица. Санса аккуратно убрала оружие под попону и направилась к ним.

– Надеюсь, у вас есть запаска, ребята. Да поторопитесь – а то дождь собирается.

– Да ты что, охренела, бешеная зараза?

– Следите за базаром. А то следующий выстрел будет по яйцам, а не по колесам. А я пока копам позвоню. Сообщу им, что подверглась непристойным поползновениям с вашей стороны. А камера на бензоколонке подтвердит мои слова.

У парней был вид двух обалдевших рыб, вытащенных на поверхность и шмякнутых об асфальт. Что сказать ей на это, они не нашлись. Санса улыбнулась и вернулась к Импале. Закурила, взялась за телефон.

Один из рыбешек сдавленно проскрежетал:

– Не надо звонить. Нам очень жаль. Простите, мэм. Мы думали…

– Вы умеете думать, ребята? Это здорово! Так вот, в следующий раз – туда, в думалку – отдавайте себе отчет, с кем связываетесь.

– Да, мэм. Конечно. Мы… извиняемся… – просипел другой малек.

– Извинения приняты. Сожалею по поводу колеса. Болт можете оставить себе – на память. А я поеду – а то дождь начинается. А мне надо спешить.

Она махнула им рукой, села в машину – пистолет в бардачок, телефон в подставку – и тронулась как раз в тот момент, когда по крыше Импалы забарабанили первые крупные капли ливня. Санса не очень любила ездить в дождь, по большей части, из-за других водителей. В дурную погоду у людей начиналась паника – каждый трясся за свою жизнь и из-за этого только подвергался еще большему риску, воротя всякие глупости. Но выбора у нее не было. Встреча с покупателем была назначена на завтра – в ресторане Закатной Гавани в десять утра. А до побережья было еще гнать и гнать. Ей стоило поспешить.

Санса выехала на левую полосу, разогналась до восьмидесяти и, убедившись, что никто не загораживает ей путь и не висит на хвосте, поставила управление на круиз-контроль. Еще семьдесят миль. Семьдесят кувырков в прошлое.

Она закурила и открыла окно. Ветер стих, но ее колени тотчас же промочило дождем. Это просто вода. Прошлое куда страшнее. Впрочем, и его Санса почти приучила себя не бояться. Там у нее не было долгов. Не было скелетов в шкафу. Если часто себе это повторять, начинаешь верить. В конце концов, она может вообще не выходить из дома. Не гулять вдоль берега. Не смотреть на ненавистное ей море, которое она за четыре года так ни разу и не нарисовала, уклоняясь от вопросов на тему. Не рисует – потому что не любит воду. Потому что банально, надоело. Потому что это слишком топит ее. В несостоявшихся закатах, в непрожитых рассветах. В будущем, которое улетело по ветру прахом, песком, чужим временем, собственными непролитыми слезами, лукавой округлостью оставленных на память колец, кровью лунного цикла, стекающей по бедрам. Мутной водой из стакана для ополаскивания кистей…

Комментарий к Часть двенадцатая – I

Ну вот, товариши. Труд мой завершен. А вам, дорогие читатели подарочек к Валентинову дню. Выкладывать буду по одной – хотя получилась полноценная часть. Ну, все уже тут знают, что у меня коротко не бывает – уж не обессудьте.

Всем низкий поклон за долготерпимость и – встретимся в в других мирах. Которых множество, что не может не радовать. Тем и живем – пока есть куда смотреть.

========== II ==========

Я странствую тысячи лет во тьме,

Ни в окна, ни в зеркало не гляжу.

«Хотеть» переплавлено на «уметь»,

А ложе распилено на межу.

Надежды – ветрами, а путь – один, -

Подальше от мудрых и от невежд.

Сама себе рыцарь и паладин.

У каждого в мире в щите есть брешь.

Я сбросила кожей вчерашний день,

Весенней водой зачерпнула мглу.

Отрезала волей сомнений тень, -

Но память – как трещина на полу

Занозится, рвется опять судить,

Клеймить, что в свободе – как в нищете.

Сама себе рыцарь и паладин

У каждого в мире есть брешь в щите.

Но жизнь – как кольцо: возвернет назад

И что позабыто, устанет ждать.

Я тысячи лет рвусь как в пламень, в ад,

А рай мне не надобен – синью льда,

Прощаний, измен и чужих седин

Водой отреши, и долги обрежь!

Сама себе рыцарь и паладин

А к сердцу – щитом – непрощенья брешь.

Санса I

Она достигла цели на закате. Собственно, самого заката толком и видно-то не было – дождь так и шел, только из яростной грозы он превратился в мутную моросящую хмарь, уже готовящуюся скользнуть в ночь и заразить ее безнадежно своей вкрадчивостью и навязчивой вязкостью, пахнущей потухшими кострами и разбухшим влажным деревом. Что это было время ухода дневного светила, она поняла по тому, как осветилось вдали серо-лиловое море – узкой, как обнаженный клинок, желтой полосой в просвете между тучами на горизонте. Солнце так и не показалось. Моря она тоже не видела – много лет.

Санса свернула в рукав выезда – гнала она слишком сильно, и на повороте ее почти занесло. Проехав мимо знакомой гостиницы – здание было закрыто не то на ремонт, не то совсем – она обнаружила, что руки неприятно дрожат – все же стоило сбавлять скорость на влажном асфальте. Санса выехала на дорогу, что вела к усадьбе и, не оглядываясь ни на море, ни на бывшее свое обиталище, медленно покатила к усадьбе.

Дом сдавался в аренду уже четвертый год – после небольшого ремонта, организованного Джоном из-за того, что весной, в конце того самого беспощадного мая, на застекленную веранду упала одна из старых шелковиц, росших в глубине участка, разбив половину окон и здорово повредив низкое крыльцо и навес над ним. Санса, спрятавшаяся сама от себя в родительской спальне отчего дома, наотрез отказалась тогда туда ехать – и недоумевающий Джон вынужден был взять принятие решений на себя. Пока он занимался подборкой окон на замену – в сотый раз объясняя бригадиру рабочих, что это не его дом, и жить он там не собирается (по вечерам он жаловался на это по телефону кузине) – нашлись и клиенты: бездетная пара, она – хирург, а он —поэт-песенник, давний знакомый Серсеи Баратеон. Они без препирательств согласились на назначенную Сансой цену, и Джон, раздосадованный тем, что кузина явно продешевила – учитывая, что контракт был жесткий и с фиксированным сроком на три года, а цены могли и сильно подняться за этот срок – попытался втолковать все это Сансе, но в ответ получил лишь мрачную фразу, что, будь это ее воля, она бы вообще сожгла этот дом – но надо думать и о семье тоже. Джон не стал с ней спорить – Санса подозревала, что это связано с дичайшей истерикой, которая случилась у нее в самолете после отбытия в предгорье на похороны Зяблика. Она из того эпизода помнила мало что – только фразу, которую не уставала повторять в течение всех полутора часов полета «Что я сотворила? Это же конец всего…» Этот бесконечный конец так надоел соседям по салону и бортпроводникам, что их, вдвоем с кузеном, пересадили в пустующий первый класс. Санса не знала точно, что она наговорила Джону, но с тех пор она больше не плакала. И не летала первым классом.

Прошлой осенью в семье ее клиентов случилась драма личного характера: муж-поэт неожиданно покончил жизнь самоубийством (были слухи, что он сильно пил), и вдова оповестила хозяйку, что не намеревается продлевать аренду. Дом простоял закрытым всю зиму – Сансе было не до того, да и желания туда ехать никогда не возникало. А летом она неожиданно получила более чем щедрое предложение от одного местного бизнесмена, что решил заделаться меценатом. Он решил организовать пансионат для пожилых нуждающихся актеров в милом городке у моря и посчитал Сансин особняк отличным заделом на будущее. Санса согласилась с ним встретиться, осмотреть собственность и проглядеть условия договора о продаже. Джон был безвылазно занят северными делами, и дёргать его в который раз кузина не решилась. Она отложила свои дела и выехала в сторону моря. Лететь не хотелось – Санса предпочитала оставаться за рулем и не расставаться с собственным транспортным средством. Так ей казалось надежнее. И спокойнее.

Дом сдавался частично меблированным, поэтому ночевать было где, хотя Санса предпочла бы там не останавливаться. Но таскаться туда-сюда было глупо, тем более, ей предстояло решить, что из вещей она хочет оставить себе. Это был чисто практический вопрос – остальное была лирика и вздор. Да и на гостинице сэкономит, не говоря уже о наличии нормальной кухни и стиральной машины.

Джон сказал ей давеча по телефону: «Вот заодно и отдохнешь – ты же пашешь, как ненормальная. Подышишь воздухом, а не испарениями от терпентина – для разнообразия. И потом – когда ты в последний раз ездила в отпуск на природу? Поплаваешь, погуляешь. К тому же, это может быть последняя возможность – по крайней мере, там». Санса не могла припомнить, когда она и вправду ездила куда-то не по делам – но такое положение вещей ее устраивало. В свободное время она всегда рисовала – иначе в голову лезли невесёлые мысли и еще более невеселые воспоминания. Этого Санса избегала всеми способами, которые она сама для себя выработала: не останавливаться, не тратить время на лишние размышления и, главное – не оглядываться назад, не возвращаться к былому. Пока это получалось, и Санса была собой довольна. А отдых – ну что же – случилось, значит, можно и воспользоваться. Хотя лично она предпочитала прогулки по городу. Это все не имело ровно никакого значения – да и, насколько она помнила, в Закатной Гавани тоже имелись бульвары.

Она доехала до усадьбы, загнала машину на участок – Джон передал ей ключ и пульт в прошлые выходные – и, отряхиваясь от засыпающей голову мороси, пошла отпирать дом. Он был перекрашен – это в свое время согласовывалось с ней лично. Арендаторам был больше по сердцу голубой цвет, а поскольку они сделали все это за свой счет, Сансе не пришло в голову возражать.

Ее встретил привычный запах затхлости, воцаряющийся в нежилом помещении, особенно после зимовки. Где-то вдалеке, на кухне, потревоженные ее шагами, разбегались обнаглевшие мыши – нынешние полноправные хозяева дома. Санса вздохнула. Только живности ей и не хватало. Мышей она не любила по-прежнему, но и бояться их тоже перестала – после того, как на первом курсе на спор продержала в кармане во время часовой лекции по хромотерапии белую мышь Змейки. Мышь изодрала ей всю ладонь, зато Санса добилась того, что Змейка чистила ванную в течение месяца и убрала с двери свой рок-постер с лохматым солистом в косухе– он действовал Сансе на нервы. Вспомнив о том, как бедное животное ползало по ее руке, как по лестнице, и как она была вынуждена его придерживать за длинный шелковистый хвост, чтобы не залезло в рукав – по условиям спора, мышь должна была оставаться в кармане – Санса вздрогнула и поежилась. Пиджак, что послужил тюрьмой для бедной животины, Сансе пришлось выбросить – мышь надула в карман с полсотни раз. Домашние животные – чепуха. Только время тратить.

Она прошла наверх, захватив с собой сумку с вещами, положила в карман пистолет – кто знает, кто захочет заглянуть на огонек в долго пустовавший дом?

Теперь предстояло выбрать спальню. Бывшая комната Серсеи не рассматривалась – ее несчастный поэт-самоубийца переделал под свой кабинет. Это было хорошо – Санса не была уверена, что ей бы там сладко спалось. Удобная кровать была в бывшей спальне Джоффри – там, видимо, жила жена-хирург. Это ей подходило. Санса оттащила туда свой баул, убрала пистолет в ящик в тумбочке и пошарила по шкафам в поисках постельного белья. Вокруг ничего такого не имелось. Она вздохнула.

Придется заглядывать в местный супермаркет, воздвигнутый на месте бывшего магазинчика и снесенного ангара дискотеки – Джон рассказывал ей про это пару лет назад. Заодно и продуктов прикупит. За годы проживания в одиночестве в доме Тириона Санса даже научилась готовить – без прикрас, впрочем – самую простую еду. Опять садиться в машину Сансе не хотелось, поэтому она вытащила из багажника здоровенный походный рюкзак, привезенный ей Арьей из одного из ее путешествий за границу – когда сестра ездила то ли на сборы, то ли на какое-то соревнование – как всегда, объяснила сбивчиво. В этого монстра влезут и тряпки, и еда.

Санса набрала номер Джона – сообщить, что она добралась. С тех пор, как она перестала всего бояться и научилась справляться со своими неприятностями сама, Санса прилежно отзванивалась первой всем тем, кто мог за нее сколько-нибудь волноваться. Это было нетрудно, к тому же, избавляло друзей от повода за нее переживать. Санса все время пеняла на это Арье, но та, как обычно, сестру не слушала и не то чтобы не звонила сама, так еще и к телефону не подходила. Санса предложила младшей сестре поехать с ней на море, но та только фыркнула «Я не провожу свое свободное время на кладбищах. Это слишком тоскливо и скучно. Воюй со своими призраками сама – ты же теперь крутая!» Санса пожала плечами – Арья чаще всего старалась ее избегать, особенно в последнее время.

В итоге сестра уехала на лето к своему старому знакомому на далекую окраину почти на самой границе – к какому-то музыканту, захватив с собой Рикона и собак. После смерти Рейегара, случившейся год назад, тетя и рада была избавиться от лишних голов дома. Судя по коротким отпискам Арьи, они с братом прекрасно проводили там время.

Санса накинула на голову капюшон ветровки, поправила торчащий из кроссовки шнурок – она переобулась, жалея любимые туфли – и двинулась в сторону магазина. Она же обещала Джону гулять. Вокруг все тонуло в мороси – даже моря было почти не видно из-за висящего в воздухе плотного тумана, такого же серовато-сизого, как сама водная гладь. По лицу буквально через две минуты покатились «слезы» – влага оседала везде, даже на бровях и ресницах, не говоря уже о волосах. Санса утерлась собственным фуляром, аккуратно сложенным в кармане. Это всего лишь вода.

Ей вдруг захотелось курить, но зажигалка осталась в машине, а возвращаться назад Сансе не хотелось. Да и разумно ли было тратить сигарету, чтобы через полминуты ее выбросить? Тонкая бумажка, держащая табак вместе, точно не выдержит этой влажности и впитает в себя все эти лесные испарения – что нарушит ее вкус. Все, что ни делается, все к лучшему. Санса утерла мокрые щеки и зашагала дальше, теряясь в дымке, словно еще одна тень от дерева, случайно оторвавшаяся от своего хозяина.

========== III ==========

Почем тут покупают счастье?

За пенни, за пятак, за крест?

Я прячусь за привычной мастью

Смотрю окрест

Выискивая взглядом полку

Заветную, где пыль и тлен

По плоти тростника. Без толку

Тянусь с колен

– Мое это – отдайте, черти,

Оторванное от молитв!

От памяти, от круговерти

Любви и битв…

– Тебе оно не по карману, детка

По правилам – душа на кон!

Таким она дается редко:

Блюди закон

Усерднее проси, прилежней

У выхода не узнавай

Казаться не пытайся прежней

И не вставай.

Рассохнется авось – так даром!

Негодная – зато своя.

И клетка к ней в подарок – парой

Для воронья.

Санса II

1.

К тому времени, когда Санса добралась до площади, уже почти совсем стемнело. Хорошо, что лавка превратилась в Ти-Март – он работал круглосуточно. Даже сквозь туман было видно, что пустырь был сильно облагорожен. Никаких луж – всея территория была выровнена и чисто выметена. Площадь окольцовывал теперь бордюр, засыпанный пахучими деревянными щепками, откуда выглядывали тусклыми пятнами краски разные цветы. Санса разглядела возле себя кустик бархатцев и усмехнулась. Вот и призраки начали выглядывать. Старые деревянные скамейки были заменены на пластиковые аккуратненькие бежевые с зеленой окантовкой лавочки. Возле каждой стояла большая урна. Вместо белого обшарпанного крытого сайдингом домика магазина теперь вдоль всей площади шло длинное, приземистое, с застекленным торцом, ярко освещенное здание Ти-марта, обвешанное большим аляповатыми картонками с промо-акциями. Супермаркет занимал всю территорию, на которой раньше располагалась дискотека. От ангара не осталось и следа. Самолет тоже исчез, как и сомнительные личности, что раньше все время отирались на площади. Сейчас у Ти-Марта (позади него, где раньше было заросшее полынью поле, теперь разлеглось гладенькое пространство заасфальтированной парковки) топтался какой-то пожилой мужик в залитом дождем пиджаке и старательно тыкал пальцами в телефон. Санса, в общем, была морально готова к такого рода переменам – Джон рассказал ей, что все началось после выборов мэра и прихода к власти в Гавани относительно молодой (пятьдесят – для политика не возраст) и очень энергичной дамы. Развитие города радикально поменяло направление и с бешеной скоростью рвануло в сторону благоустроенной банальности среднестатистического курортного оазиса. Даже часть дикого пляжа была отгорожена, вычищена и застроена кабинками для прохладительных напитков и общественными туалетами. Про это она прочла на каком-то сайте поборников экологии – как про пример вопиющего безобразия в обращении с дикой природой. К счастью, экологисты с не меньшим усердием взялись за борьбу против нового мэра, и им удалось отстоять большую часть песчаной дюны, тянущейся вдоль окраин города. Песчаные пляжи на побережье были переданы в руки одного из крупных природных охранных фондов – что означало их полную неприкосновенность. Для Сансы все эти процессы выглядели неизбежными сопровождающими прогресса, но все же теперь, когда она была на месте, не могла не заметить, что где-то глубоко внутри ей стало грустно и жалко того, прежнего, что было и чего уже никогда не вернуть. Да, Закатная Гавань из ее прошлого была уродлива, не ухожена, практически заброшена и доведена до состояния помойки – и все же она являлась частью ее молодости, как бы там ни было, и поэтому, как все, связанное с юными годами, вызывала щемящую ностальгию. Больше всего Сансе было жалко самолета. Она вспомнила, как ободрала себе живот, когда не то залезала, не то вылезала из кабины заброшенного кукурузника и подумала, что где-то еще сохранилась коробка, в которой лежали какие-то коллекции предметов, выцарапанные из тех безумных дней пятилетней давности. Был там и кусочек кожаной обивки кресла самолёта. Какая, в сущности, глупость была собирать всю эту белиберду! В эти коробки Санса не заглядывала сто лет – они так и остались валяться в доме на севере, запихнутые в бывшую комнату Робба, где у нее был склад вещей с пометкой «просмотреть и выбросить» Даже просматривать ей их не хотелось – но, надо полагать, там все осталось, как было – полным составом музейных экспонатов – за исключением нескольких рисунков и двух колец. Об этом Сансе вообще думать не хотелось. Она еще раз окинула взглядом площадь, отметив про себя, что из прежнего остались только старая шелковица в углу, теперь с аккуратно обрезанными ветками, и слегка подремонтированная, с новым желтым навесом, винная лавка. Точка, где сконцентрировались все ее призраки и скелеты – этакая шкатулка с сюрпризом. Идти туда не хотелось совсем – но это было нужно – для подведения итогов и избавления от очередной порции фобий. В конце концов, она должна старику виноделу некоторые извинения за свое некорректное поведение четыре года назад. Он видел ее из окна вместе с Джоном – а она даже не зашла поздороваться. А меж тем, хозяин лавки ничего плохого ей не сделал – он просто был частью истории, о которой ей не хотелось вспоминать. А если зайдет речь о его возможном бывшем работнике – ну что же – она давно научилась улыбаться и делать хорошую мину при плохой игре. Это всего лишь очередная маска – ей было не привыкать.

2.

Санса еще раз утерла платком влажное лицо и направилась ко входу в Ти-Март. Прошла мимо мужика с телефоном – он нудным голосом что-то переспрашивал в трубку – похоже, проблема была в списке покупок. Его жена так громко орала на другом конце связи, что Санса могла слышать каждое слово. «Красное вино, а не белое! И не бери пикули с чесноком – с укропом! Почему ты всегда теряешь список, бестолочь? В следующий раз я буду писать прямо на тебе – на ладони или еще где-нибудь…» Санса улыбнулась. Вот она, семейная жизнь. Мужик поднял глаза и посмотрел на нее затравленным взглядом. Хорошо, в сущности, что она отказала Уилласу. При его увечье навряд ли он бы стал таскаться по ночам по магазинам под дождем – для этого существовало папино состояние, водители и слуги, в изобилии водившиеся в их светлом особняке на вершине холма в десяти милях от столицы. Сансе нравилось, что Уиллас, в отличие от Маргери и Лораса, жил со своей семьей в отчем доме – но ей не нравился ни дом, ни его семья. Кроме бабули Оленны, конечно. Но та как раз сидела дома редко, разъезжая по делам сына и проявляя недюжинную энергию для столь почтенного возраста – в прошлом году ей стукнуло восемьдесят семь.

Санса была на дне рожденья – как раз только вернувшись с похорон Рейегара. Глядя на слегка постаревшую, но все такую же живую старушонку, она тогда размышляла об иронии судьбы и жестокости жизни – дядя не дожил и до пятидесяти, когда рак вцепился в его внутренности не на жизнь, а на смерть, а кто-то умудряется переживать мужей на десятилетия, идти вперед и не сдаваться, и даже умудряться находить в этой самой сволочной жизни какое-то удовольствие. Иногда Сансе казалось, что весь ее путь – это неровные скачки от похорон к похоронам: близкие, друзья, даже женихи. Возможно, вехами жизни и можно считать только похороны. Дни рожденья – вещь пустая и формальная – это все для детей. Свои она уже давно не праздновала, особенно учитывая, что даты смерти брата и матери тесно примкнули к дате ее появления на свет. После этого Санса еще не раз практически сходила на нет и потом с трудом восстанавливала хоть какое-то человеческое обличие. Так что себя она тоже похоронила – первый раз вместе с родственниками, и впоследствии еще пару раз – остаточными явлениями, пока от Сансы Старк – такой, какой она выехала из дома пять лет назад, провожаемая матерью – ничего не осталось, кроме внешней оболочки и цвета волос.

Дверь в супермаркет с готовностью раскрылась, встречая ее светом и теплым воздухом, дующим откуда-то сверху. Входя внутрь, Санса подумала, что все ушедшее, возможно, и должно было умереть – из-за полной нежизнеспособности. Природа редко делает ошибки, а если делает – то имеет тенденцию их подправлять на ходу. Кто-то может сказать, что это жестоко, но Сансе все больше начинало казаться, что то, что людям кажется жестоким, в большинстве своем справедливо.

Она взяла тележку и двинулась по рядам магазина, в поисках белья. Можно было спросить продавца на кассе, дремлющего над сотовым телефоном, но она предпочитала найти все сама. Если есть возможность обойтись без помощи – Санса всегда предпочитала сделать так. Этой привычке она следовала методично уже пятый год – и если поначалу получалось из рук вон плохо, потом это постепенно стало частью ее натуры. Ее собранного по кусочкам, логически продуманного образа. Если начинаешь с чистого листа – стоит начинать правильно и с того, как ты реально хочешь себя видеть. Санса была довольна проделанным результатом. Оставалось изжить некоторое количество неприятных задолженностей, которые были частью ее прежней жизни. Одна из таких, самая болезненная, сподвигла ее на приезд сюда.

Через десять минут она уже стояла на кассе: в корзине было только то, в чем она нуждалась. Белье – ровного серого цвета – никаких цветочков и сердечек, зато высокого качества. Некоторое количество продуктов, среди которых превалировали салаты, фрукты, сыр и орехи – все это отлично сочеталось и насыщало не хуже мяса. Небольшая бутылка молока и бутылка воды с газом с цитрусовым вкусом. Упаковка зажигалок и набор свечей. В конце ее взгляд пал на лимонный пирог на стойке рядом с кассой – тут даже была своя выпечка. Санса постояла над ним с минуту, потом прошла дальше. Она редко ела сладкое и никогда его не покупала. Если она поменяла местонахождение, это не значит, что надо было отказываться от режима и привычек. В конце концов это не отпуск, что бы там ни говорил Джон. Это просто деловая поездка.

Упихав все в пакеты и заплатив неожиданно проснувшемуся юнцу на кассе – нет, она не хочет ни лотерейных билетов, ни дисконтную карту – Санса пристроилась в уголке на столике возле входа аккуратно, без спешки укладывая мешки с продуктами в рюкзак. Из-за ее близости автоматическая дверь тут же начала хлопать, что, видимо сильно нервировало мальчика-продавца. Он смущенно, пряча взгляд, попросил ее отодвинуться от двери, потому что в магазин якобы заливался дождь. И это при том, что никакого дождя на улице давно уже не было – только туман и сырость! Санса без улыбки посмотрела в сторону кассы и спокойно ответила, что двигаться тут некуда, а пока вещи не будут убраны, на улицу она не выйдет. «Тем более, если там дождь, хотя его там нет…» – бросила она напоследок, надела свой потяжелевший рюкзак и вышла в ночь.

3.

Теперь стоило решить, что предпринять дальше. В усадьбу? В лавку? Для начала Санса подошла к влажной, покрытой крупными, как виноградины, каплями воды скамейке. Кое-как вытерла ее рукавом, села на краешек, подтянув пониже куртку, закурила. Решения не было. Оно лежало на поверхности и зависело от нее – и все же, его не было. Не было оптимального выхода из ситуации. Уйти домой означало, по сути дела, бегство – очередной уход от проблемы. Тогда вся эта поездка имела мало смысла – Санса хотела закрыть открытые счета, даже самые мелкие. Понятно, что лишняя информация может довольно здорово ударить по нервам – но это было едва ли хуже того, что она могла себе сама напридумывать, если бы сейчас ушла домой. Завтра будет встреча с покупателем, дальше, возможно, у нее и не будет надобности здесь задерживаться. Что означало, что она уедет домой, так и не расшаркавшись перед стариком, который ей когда-то помог – а это было вопиющим свинством – а также не узнает… что ей там надо узнать? Ничего. Это все осталось позади.

К старым людям Санса в последнее время испытывала большую симпатию, чем ко многим своим сверстникам – возможно, потому, что чаще всего они говорили то, что думали, и не хотели при этом тебя ни обмануть, ни перетащить на свою сторону; в общем, не преследовали вообще никаких – подспудных или открытых – корыстных целей. Просто говорили, просто общались, просто делились. Это ей импонировало. Именно поэтому поход или не поход в лавку теперь вызывал такие двойственные чувства. С одной стороны, сделать это было надо, – просто потому, что это было честно и правильно, с другой – она никак не могла дозировать информацию, что получит внутри. А это могло здорово сбить ее с толку. Однако, Санса больше не была впечатлительной девочкой-подростком, от любой чепухи впадающей в истерику. Она умела держать себя в руках. Умела стирать лишнее из головы – отбрасывать ненужную ей информацию, абстрагироваться. Это хорошее испытание. Как учебный бой. Значит, решено.

Она докурила, аккуратно затушила сигарету в сетчатом поддоне, прикрывающем край урны – окурков тут почти не было, что было показательно: либо жители города больше стали следить за здоровьем, либо стыдятся плохих привычек и дымят дома.

Санса поднялась, подтянула на спине лямки рюкзака и, не спеша, направилась к лавке, бросающей на влажный асфальт неяркое золотистое пятно. Если все пойдет хорошо, и хозяин лавки захочет с ней разговаривать, всегда можно будет приобрести пару бутылок вина: одну для Джона, одну для Змеек.

Сарелла туманно намекала на то, что этот день рождения можно и отпраздновать – все же не каждый день исполняется двадцать один. Санса тогда от нее отмахнулась, а сейчас начинала думать, что, пожалуй, подруга и была права. Действительно, не каждый день. Иногда можно. По старой памяти, возможно, старик закроет один глаз на то, что до легального возраста осталась одна неделя – и продаст ей спиртное. Не ждать же ей тут только для того, чтобы купить две баклажки с вином? Ну, как пойдет. Санса дернула неподатливую деревянную разбухшую от дождя дверь и вошла внутрь.

========== IV ==========

Мне этой ночью так длинно снился Ваш дом

Был страшный ливень я дверь толкнула зонтом.

Как много кукол, аптечный запах и груды книг.

Я в белом платье вхожу и вижу, что Вы – старик…

Так сколько ж лет я жила на свете без Вас?

Захлопнув книгу, легла устало рука

И абажур над столом качнулся слегка

И стало в доме немножко больше огня

И Вы узнали в дверном проеме меня.

Я сяду у Вашей правой руки

И выпью тепло ладони до дна

О, Боже, как белы Ваши виски.

Как много я Вам доверить должна.

Мне снился сегодня ночью Ваш дом,

В котором я никогда не была.

Я часто бываю в доме другом,

А Вас я наверное выдумала.

Белая Гвардия. Вы там

Санса IV

1.

В лавке все было, как прежде – недоставало только запаха трубочного табака. За прилавком никого не было, и Санса, подумав, что, вероятно, припозднилась, и хозяин просто задремал где-то в задних комнатах, уже повернулась, чтобы уйти, как вдруг услышала шаги и задержалась. Глаза, еще не привыкшие к свету после темной улицы, с трудом различали силуэт человека, показавшегося из мглы предбанника. Что-то было страшно знакомое в этой фигуре. Где-то внутри неприятно защемило осознанием того, что не надо ей было сюда заходить – совсем не надо. Переступив этот порог, она шагнула в прошлое: на четыре года назад. Санса развернулась, чтобы уйти – может, ее все-таки не заметили? Тщетная надежда.

– Какие люди к нам пожаловали! Раз уж пришла, имей смелость хотя бы показать лицо. Не обольщайся, я тебя узнал.

Поворот от двери – пронизанная бледными пятнами фонарей тьма снаружи манила таким близким спасением – занял, казалось, целую вечность. От хваленой выдержки остались одни лохмотья – идиотские обрывки самообмана. Сердце колотилось так, словно она пробежала с этим рюкзаком от лавки до усадьбы. Оставалась последняя надежда, что хоть внешне ее смятение никак не проявится. Санса обернулась к прилавку и, нацепив на себя самую бесстрастную свою личину – ту, что приберегала обычно для тетки или Арьи, уставилась, не моргая и не опуская глаз, на мужчину, стоящего перед ней. Тот смотрел на нее так же бесстрастно, только рука бессознательно потянулась к опаленной брови.

Сансу захлестнуло острейшее ощущение дежа-вю. Доигралась со своими экспериментами. И почему она сразу не пошла домой? Вот тебе и учебный бой! Тут предстояло генеральное сражение – надо было поднимать всю тяжелую артиллерию, вытаскивать из закоулков души все те аргументы, что она ночами бесконечно прокручивала в воспаленном от бессонницы мозгу. Восстанавливать в памяти события, старательно ей затертые. Просить прощения. Тут Санса понимала, что есть такие вещи, за которые извиняться излишне и неуместно. Как не говорят спасибо за любовь, так и не просят прощения за нелюбовь. Или за месть. В какую категорию попадал ее поступок тем весенним пряным утром, Санса пока еще для себя не определилась. Этому не было названия на известном ей языке – или их было очень много. Слишком много, и ни одно не было исчерпывающим. Слова варьировались от использования до предательства – но все они, в большинстве своем, несли в себе смысл, который подразумевал ответную ненависть, злобу, отвращение.