Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 101 страниц)

– Значит, вечерний. А если не будет мест?

– Тогда утренний – но на следующий день.

– Пташка…

– Мы все обсудили. Все. Не мучай меня больше. Тебе что, не терпится от меня избавиться?

– Хорошо, значит вечерний.

Он бросил справочник на столик и начал набирать с гостиничного телефона номер с бумажки.

– Да. Да, мне надо забронировать билет. В N. На одного человека. На вечерний рейс, на завтра, если возможно. Хорошо. На имя Сансы Старк. Да, правильно, так и пишется. Давайте в первый.

Он оторвался от трубки и прошипел:

– Пташка, дай свой номер паспорта. И принеси мою кредитку. Из кармана куртки. Ну из кошелька.

– Ага. Может, лучше я в аэропорту оплачу?

– Не спорь, просто сделай, что я прошу, будь добра.

– Сандор, ты что покупаешь мне билет в первый класс? Ты с ума сошел?

– В эконом нет места. Какая разница?

– Да он же стоит в три раза дороже!

– В два. Не суть. Ты принесешь эту кредитку и паспорт или мне самому идти?

– Ладно. Извини.

Санса взяла с кровати кожаную куртку Сандора, выудила из кармана бумажник и протянула хозяину. Потом пошла искать, куда она бросила свой рюкзак. А вот и он, возле двери. Аккурат рядом с пакетом с останками Бейлиша. Так, паспорт… Он все еще лежал внутри сумки с лекарствами. Лучше бы она его потерла в аэропорту, когда летела на море, честное слово. Иной раз выгоднее быть растеряхой. Но Санса всегда была аккуратисткой. Она достала паспорт, глянула в него. Все как было. И даже ненавистная отметка о браке.

– Ты долго там будешь копаться?

– Уж несу.

Она вернулась в комнату, протянула злополучный документ Сандору. Он, не глядя на нее, открыл дурацкую книжонку и продиктовал в телефон номер паспорта.

– Да, хорошо. Кредитка прошла? Отлично, спасибо. Номер брони записал. Вылет в пять? Да, минимум за час, понял. Нет, багажа у нее нет, только ручная кладь. И еще урна. Да, именно. Документы все в порядке. Угу. Спасибо. До свиданья.

Сандор повесил трубку и отдал Сансе обратно паспорт.

– Ну все. Готово. Ты вылетаешь завтра в пять. Велено привезти тебя за час минимум.

– Зачем ты купил билет в первый класс? Что это еще за фатовство? Ты что, миллионер?

– Все равно уже дело сделано, чего ты споришь-то? Я не хочу, чтобы тебя дергали. А то попадется какая-нибудь соседка вроде мамаши из парка. Нет, уж как есть.

– Можно подумать, такие мамаши не летают первым классом. И вообще – самолет все равно тот же самый.

– Знаешь, вероятность того что в первом классе тебя будут доставать очень мала. Ну по крайней мере меньше. И сидеть будет просторнее.

– Откуда ты набрался этих привычек? У Роберта?

– Отчасти и так. Ну и потом – я хочу, чтобы ты была спокойна.

– Если ты хотел, чтобы я была спокойна, то делать надо было совсем не то.

– Все, Пташка, проехали. Билет куплен, давай сменим тему. Тебе надо позвонить родственникам. Сказать во сколько ты прилетаешь.

– А во сколько, кстати?

– В шесть ноль семь

– Хорошо. Сейчас позвоню Арье.

Но позвонить она не успела, потому как Арья позвонила сама. По интернет-связи, естественно.

Санса подошла и поставила телефон на громкую связь.

– Ну что, сестрёнка, забрала свой пепел?

– Да. Час назад.

– На мой взгляд, с топкой ты поторопилась. Ну что уж там! Когда летишь?

– Завтра. Вылет в пять, прилечу в шесть ноль семь.

– Блин, не уверена, что Джон сможет найти подходящий рейс, чтобы забрать тебя оттуда.

-Не нужно. Вообще даже не думайте. Я отлично долечу сама. Я не понимаю, вы что боитесь, что я не найду, где самолет?

– Если очень постараешься – с тебя станется. Ты же намереваешься сесть на этот рейс?

– Да, Иные тебя побери! Намереваюсь. А Сандор намеревается впихнуть меня туда силой, если я начну сопротивляться. Тут все против меня. Он даже купил мне билет в первый класс – чтобы мне труднее было выдумывать оправдания, если я вдруг захочу опоздать.

– О как! Расстарался, называется. Какой заботник! Ну что же, молодец. Будешь там сидеть развалясь и пить винишко из стеклянного бокала…

– Ага. Завидуй.

– Вот как раз завидовать нечему. Лучше не связываться с мужиками, чем как ты – втюриться, чтобы он тебя отправлял бандеролью к родственникам. Немного обидно.

– Арья, иди в пень.

– Сама иди. Привет тебе от братьев. Рикон забурился на кухню к поварихе – печь тебе пирог. Боюсь, долго мы не проживем…

– Жуть какая. Лимонный?

– Ага. Мы все помним про твои пристрастья. Хоть ты и давненько тут не была. Тетя намеревается вывезти тебя в выходные за тряпками. Можно я не поеду?

– Можно. А тряпки и вправду нужны… Я почти без ничего.

– Голая, что ли? Круто. Ты можешь себе это позволить…

– Откуда ты знаешь? Ты же меня уже семь месяцев не видела.

– Видела, на самом деле. О твоем чудесном нахождении написали в местной желтой газетенке. И снимки приложили. Какой-то фотограф их продал этому издательству. Ты там на коне галопируешь, у Серсеи. Очень хороша! При том, что с лошадьми ты не дружишь – ты меня впечатлила!

– Вот идиот! Зачем это было надо?

– Ну теперь все знают, что ты не в розыске, по крайней мере.

– И то правда. Да, я забыла – у меня теперь черные волосы. Не как на фотографии.

– Покрасилась в траурный цвет? По Мизинцу или по Джоффри?

– По маме. И вообще, мне надо было сделаться чуть менее заметной…

– Прости.

– Не парься, все хорошо. Тем более, Сандор говорит, я уже начала обратно рыжеть.

– Ну, если Сандор говорит – придется поверить. Он тебя внимательно изучает, сомнений нет. А он, кстати, что будет делать?

– Поедет в столицу. Его же там следователь ждет.

– Да, детектив-милашка Тарли. На чем он едет – на коне?

– На железном. У него мотоцикл.

– Откуда взяли байк?

– Одолжил один хороший человек. Теперь надо будет вернуть, видимо.

– На коне по такой погоде было бы проще, – заметила ехидная Арья. – У вас там снег идет? Как город называется, кстати?

– Мертвая заводь. Снег сегодня выпал.

– Ну и названьице. Вы нарочно, что ли, подбирали?

– Нет, случайно вышло. Но местечко вполне оправдывает название. Сегодня мне чуть не дали серые оладьи.

– Серые? Из чего, из грязи? Из местных «мертвых заводей»? Хорошая у них кухня там, я чувствую…

– Не знаю. Я не стала есть. А Сандору попалась в салате живая улитка.

– Отлично! Привезла бы ее мне. У меня целый аквариум ядовитых рогаток. Они такие милые…

– Боги, Арья! Ну почему тебя все время тянет на всякую гадость?

– Кто бы говорил! На своего хахаля посмотри. Они вовсе не гадость. А очень милые звери. А ты прилетишь – и заведешь себе какую-нибудь радужную рыбку. Или канарейку…

– Не хочу. Вообще ничего не хочу.

– Ну тогда и не надо. Тут и так зверья хватает.

– Ты о чем? Кто-то еще завелся, помимо Солнца и Луны?

– Ага. Ну сама увидишь. Плюс небесные светила ждут прибавления… Ой, слушай, у меня параллельный звонок! Пошли мне номер рейса по чату. До скорого! Привет!

Опять оборвала. Санса отложила телефон.

– Пташка, номер рейса на бумажке тут. Где номер брони. Твоя сестра – это что-то немыслимое.

– Да, она такая. И еще хуже. Ты бы послушал, как она с Браном разговаривает…

– С тем, что на коляске? И это ее не останавливает?

– Напротив. Она считает, что, ерничая, она только его подбадривает. Но если кто-то чужой посмеет сказать то же – загрызет насмерть.

– Ага, на то и похоже.

– Только Джон на нее имеет какое-то странное влияние. Такого не было даже между ней и Роббом. К словам Джона она прислушивается. К моим – почти никогда. Только спорит и говорит гадости.

– Она тебе завидует, Пташка. Это же так просто…

– Чего?

– Завидует. Ты посмотри на себя. Ты красива, ты талантлива. А она всегда была в твоей тени… Непослушный волчонок, доставляющий всем одни проблемы, верно? Заноза у всех в заднице.

– Ну в чем-то оно так, но…

– Чего тут. Все ясно и понятно. Обычное дело. Братская любовь, блин. Сестринская тоже.

– Но она меня все равно любит. Кажется. Иногда.

– Наверное, на свой лад. Но я бы на твоём месте не провоцировал.

– То есть?

– Ну, не знаю. Не выпячивайся, что ли. Ты всегда будешь старше. Она всегда – в защитной позиции.

– Какая там защитная? Ты видел, как она обошлась с компом Джоффа? А от меня какой толк? Слезы и истерики. Плюс из-за меня загробили половину семьи…

– Вот да. Из-за тебя. И это она тоже не забудет… Будь ты с ней, что ли, помягче.

– Если я буду с ней помягче – она сразу заподозрит неладное… Мы с ней с детства как кошка с собакой.

– Пташка с волчицей. Ну все равно. Мне так показалось – она страшно одинока.

– Она не одинока. Она – одиночка.

– Боюсь, ты ведешься на ее показуху. Она хочет казаться одиночкой. Но реально у нее нет выбора.

– Хм. Выбор есть всегда.

– Не всегда. У меня его никогда не было. У нее – может, тоже. По крайней мере, пока она так считает…

– Хорошо. Я поимею в виду твое мнение. Спасибо.

Санса подошла к Сандору и встав на цыпочки поцеловала его в уголок рта – в изуродованный.

Он обнял ее. И все сразу встало на свои места. «Только не думай про самолет. Не думай. Не смей…»

– Сандор?

– Да?

– Так мало времени… ну почему его всегда так мало?

– Было бы много – было бы не так интересно…

– Не шути. Это так больно…

– Знаю. Только и остается, что шутить.

– Что мы будем делать?

– Пташка, мы уже сто раз говорили…

– Да я не про это. Про эту ночь. Что мы будем делать все это время до треклятого самолета?

– Как насчет выспаться?

– Вообще не вариант. Я не могу спать. Я не могу расходовать эти драгоценные минуты на какой-то идиотский отдых!

– Ну, не спать вообще нельзя. И потом, мне то потом еще байк вести. Так и задремать за рулём недолго.

– Хорошо, ты спи. А я не стану.

-А что ты будешь делать?

– Сяду тут в кресло и буду смотреть, как ты спишь.

– Так я хрен засну.

– Ну, а тогда что?

– Последняя ночь?

– Да, ты прав. Такая, чтобы было что вспомнить. И чтобы про все забыть – сейчас…

Они пили ночное вино,

Даже днём – ночное вино,

Слюдяные бутыли окна

Всегда были полны вина.

Оно было сладким, как соль

И густым, как венозная кровь,

Оно было острым, как боль

И протяжным, как сонная одурь.

И крутилась пурги карусель,

И в жестянке дралась карамель,

В нём был грог и медовый пирог,

И порок, и троллевский эль.

Оно было тягучим, как мёд,

Оно было верным, как пёс,

Оно было жгучим, как лёд,

Окончательным, словно погост.

Как по тропке бегут муравьи,

Капли бились в поверхность луны,

Где просили скитальцы воды

У неверной двоящейся тьмы.

Так кричат по ночам огни,

Так идут на дно корабли,

Так на белом стекле простыни

Остаются следы от любви.

Его трудно было не пить

И не лить по руке в тоске,

В нём нельзя было не уплыть,

Растворившись, как яд в молоке,

Разорвавшись как пряхина нить.

Им хотелось остаться, но

Не пускало ночное вино,

Им хотелось убраться, но

Не давало ночное вино,

И ломало им крылья оно,

И лишало их силы оно,

И тянуло к себе на дно

Даже днём – ночное вино…

Ольга Арефьева. Ночное вино

2.

На этот раз все было медленно – словно все происходило на неспешной перемотке. Сначала он раздевал ее – вещь за вещью падали наземь, как до этого кружились листья в парке. Пташка теряла свои покровы – и тело ее белело березовым стволом в полумраке незанавешенного окна. Луч фонаря снаружи освещал ее – ввалившая линия скул, упрямый локон коротких волос, рука – как тонкая ветка, дрожащая на жестоком ветру. Порой она тянулась к нему – приникая, жадно и отрывисто к губам, как будто это было в последний раз. Оно и было так – их финальная ночь любви – прощальное откровенье, немыслимое рвенье все успеть, все прожить, выпить до последней капли.

– Не спеши, время есть.

– Его нет. Его уже нет… Радость моя, уже ничего нам не осталось…

– Еще осталось. Последняя ночь. Я люблю тебя.

– Если любишь – люби. Не останавливайся.

И так он и сделал. Приникая губами к ее нежной шее – а она только дышала, и в тишине ее неровное дыханье было как шелест дождя. Потом она раздевала его – так же неспешно, словно впереди была вся жизнь. Сил не было – но он терпел – чувствуя ее отчаяние, холодными пальцами по позвоночнику, теплыми ресницами по глади плеча – она владела им безраздельно и зная это – медлила. И когда наконец оба они были в том виде, какими вышли из материнского лона много лет назад – он подхватил свою добычу и отнес в постель.

Люби меня. Люби до конца. До начала. До рассвета, что разведет нас по разные стороны земли… Соединившись, они оба летели – и оба падали – синхронно, переплетаясь крыльями, черное к чёрному, белое к белому – одно целое – в двух сущностях. Моя. Моя – навсегда. Неважно, сколько лет этому «навсегда». Сколько веков. Сколько минут. Или это только одно мгновенье, начавшееся где-то далеко на море – и длящееся до сих пор? Он не знал. Только помнил – что избавиться от этого наваждения ему вряд ли удастся – даже когда металл и небо отнимут ее – возможно, навечно.

Осознание обреченности момента придавало любви немыслимую остроту. Оба они долго балансировали на грани – так долго, что Сандору показалось, что они тут оба умрут, так и не добравшись до последней вершины. И когда это все же случилось – губы в губы оба они шептали имена друг друга, словно в этом мире взлетов и падений названия вещей имели какое-то значение. И все прошло, волна схлынула – и впервые Сандор пожалел, что голубенькие таблетки, что пила Пташка, мешают им зачать новую жизнь. Тогда все стало бы проще – уже не стоял бы выбор, отпустить ее и уйти прочь – или остаться. Забрать ее – или забрать самого себя из этого сладкого плена? Увезти ее, спрятать от всего мира – и жить, жить как никогда он до этого не жил. Но мысли его и желания как всегда запоздали – почему в этом мире он всегда промахивается, даром что с пятнадцати лет стрелял по цели метко?

Потом они лежали рядом – плечо к плечу, вычерченные на белизне простыни – не было в этом мире других мужчин, не было – других женщин. Их двоих только что создали – до жестокости правдиво и откровенно. Мир сократился до размеров гостиничного номера городка под идиотским названием «Мертвая Заводь». Тут время кончилось, и возродилось вновь, шурша снегом по стеклу, отрезая старые пути и сковывая льдом первозданности новые – которые предстояло еще освоить и осознать. Стало холодно – и Пташка – это ее имя? – придвинулась ближе, положив прохладную щеку ему на грудь – а Сандор все смотрел и смотрел в окно, на пролетающие мимо хлопья снега. Белым по черному, материей – по пространству – пока все вдруг не смешалось – и он не провалился в беззвездное пространство тяжёлого сна, где даже этих цветов не было – лишь одна серая мгла.

Санса дождалась пока он заснет. Лежала, прижавшись лицом к его груди и слушала, как равномерно, сначала быстро, потом постепенно замедляясь, бьётся сердце. Сейчас бы задремать, забыться– и не просыпаться вовсе. Но она упрямо не желала поддаваться сну. И вот, когда стало понятно, что Сандор спит – в полумраке она видела, как в странном детском недоумении разошлись недавно целовавшие ее губы, как затрепетали ресницы – грезами или кошмарами? – он вздрогнул и дернул плечом, и она тихонько приподнялась и отодвинулась.

Встала, беззвучно дошла до ванной. Потом обратно – умывшись ледяной водой. По привычке – одной из тех, от которых ей предстояло избавиться в самое ближайшее время и оттого еще более притягательной – накинула его рубашку, что нашла на полу и села на холодный подоконник. За стеклом медленно порхал снег. Санса смотрела не мелькающие мимо крупные, неправильной формы хлопья и вспоминала – разматывала клубок событий последних месяцев, равномерно, подтягивая пряжу дней, как учила ее мать когда-то. Нить должна быть натянута – но не слишком: чтобы не оборвать ее и не порезать себе пальцы.

Минуты мелькали то быстрее, то медленнее – иные события вызывали у Сансы сердцебиение, другие напротив погружали ее в ступор – и ей начинало казаться, что она медленно погружается в сон. Тогда она прижималась лбом к холодному стеклу – не давая себе утонуть, не давая времени себя обокрасть. Сегодня ему ее не победить: глядящему из окна на плаху уже все равно, придет ли завтра, и успеет ли он выспаться – слишком близко небытие, чтобы волноваться о подобных пустяках.

Нить разматывалась, садня ладони неожиданными деталями, уже позабытыми, но при прикосновении зацепляющимися за ворс событий и выплывающими из мглы на поверхность. Санса вспомнила, как боялась Сандора – он вызывал у нее опаску еще большую, чем вызывал даже Джоффри. Какая глупость! Первые взгляды – как злило ее то, что он украдкой таращился на нее за ужином у Серсеи: и так-то хотелось спрятаться – а тут ещё и этот неприятный мужик бросает на нее исподлобья непонятного назначения взоры. Санса тогда старательно прятала глаза – делала вид что ничего не замечает – но все равно краснела и смущалась – а он тушевался от того что его обнаружили и пытался не глядеть в ее сторону – и все равно украдкой скользил по ней взглядом.

Как много времени было потеряно, как много шансов – упущено. И все же их первый вечер не мог быть более прекрасным – и ужасным одновременно. Ее агония, его откровения – ее признания – и все – омут на двоих. Первый поцелуй…

Санса вздохнула, и стекло, уже слегка нагревшееся от тепла ее щеки, запотело и тут же заплакало. То, что было дальше она почти выбросила из памяти. Все события, связанные с закрутившимся колесом планов Серсеи, ее слабость, отчуждение, падение – все это она предпочла бы не вспоминать – но оно неразрывно принадлежало к канве их истории. Не будь этого – не было бы и того, что последовало: их первой ночи – вымоленной, украденной – нелепой и неповторимой…

Санса углубилась в воспоминания о том вечере, о своих страхах, о жёлтом круге фонаря на парковке – о собственной, неизвестно откуда взявшейся настойчивости – и его отчуждении, за которым пряталось то же отчаянное желание сближения, что вело Сансу по направлению к нему – а Сандора напротив – в безуспешную попытку отдалиться и спрятаться. Ответственность – как ей надоела эта треклятая ответственность! Теперь она привела ее на этот подоконник – а завтра безглазым, ничего не понимающим пугалом загонит в самолет! «Нет, не буду думать об этом. Буду думать о первой ночи – и первом волшебном рассвете» Как им обоим было страшно – и как напрасны были все эти страхи потому что не было на свете двух людей более подходящих друг другу чем они – во всем.

Она сама не заметила, как задремала. Проснулась Санса от того, что за окном – ей в лицо – белел рассвет, а ноги и спина онемели от холода. Она поежилась и подтянула колени к груди, натянула на них слишком широкую для нее рубашку и уткнувшись в пахнущую Сандором мятую ткань беззвучно заплакала. Вот и прошла их последняя ночь. И что ей осталось? Ничего. Она даже не спала рядом с ним. Провела все короткое время на этом дурацком камне – словно тут были как-то ответы. Санса глянула на часы, мерно отстреливающие секунды на стене – было полшестого утра.

Он пробудился от непривычного ощущения немыслимой пустоты, незаполненности. Понятно почему – Пташки рядом не было. Она обнаружилась на подоконнике– рыдающая в его собственную рубашку. Интересно, как долго она там сидит? Сандор вздохнул, встал, подошел к нелепой девчонке, что, похоже, просидела назло себе и всему миру всю ночь на холодном камне. Взял ее на руки – дрожащую и замерзающую, отнес в постель.

– Ну и какого хрена ты вытворяешь?

– Я… я не знаю. Я просто хотела подумать… Все вспоминала нашу с тобой историю – ну как все начиналось…

– Всю? Это слишком долгая история, чтобы придаваться подобным воспоминаниям на подоконнике зимой в одной рубашке. Ты бы хоть одеяло взяла…

Пташка нервно хихикнула.

-Да, пожалуй. Все, что я бы сделала – было бы слишком похоже на нарочитое прощание. Ну вот…

– Ты нашла небанальный способ попрощаться – примерзнуть задом к окну?

– Ты все же олух!

Пташка явно повеселела – и, похоже, согрелась – под двумя-то одеялами и одним отсыревшим покрывалом. Хорошо, что сегодня хоть идиотская система отопления отрабатывала. С другой стороны, было бы чуть похолоднее – девчонка бы сама додумалась залезть в кровать…

Сандор оставил ее на пять минут – в сортир хотелось нестерпимо. А тут похоже, предстояли долгие разговоры. По опыту Сандор знал – перед подобными перспективами главное – вовремя отлить. А то начинаешь поневоле раздражаться и говорить совсем не то, что хотел. Когда он вернулся, Пташка опять скисла и напряженно смотрела в окно. Снег прекратился, но, похоже, и похолодало. Пушистый сугробик за окном искрился и сверкал в свете почти уже незаметного уличного фонаря – а такое бывает только в мороз.

– Ну что? Скажешь мне, о чем ты хмуришься?

– Обо всем. Сам расскажи что-нибудь!

– Да я-то что могу рассказать?

– Что-нибудь хорошее…

– Хорошее? Не, такого я не знаю. Пташка, ты же знаешь какая у меня была жизнь. Ну про что тебе поведать? Про истерики Серсеи или про дебоши Роберта? Или ты предпочитаешь услышать про походы Джоффа в школу?

– Нет, что-нибудь из твоей прошлой жизни. Ну про детство что-нибудь мне расскажи Ты про это никогда не говоришь. Вот, я придумала – твое первое воспоминание!

– Ну что еще за глупости! Как меня поили ненавистным молоком или как меня сестра вытаскивала из крапивы?

– Ну, например. Если это первые.

– Нет. Первое…

– Осознанное…

– Да. Оно еще и одно из неприятных. Ну или грустных, как хочешь…

Сандор прошел к постели, лег с Пташкой рядом.

– Ну и?

– Да. Погоди.

Он притянул ее к себе ближе, обняв за плечи.

– Ну, теперь можно и неприятные. Мне было три или около того. Дело было летом. Григор был в лагере – отец его туда отправил. А мы – все были в больнице. Мать умирала.

– От чего она умерла? Прости…

– От рака. Что ты все время извиняешься? Люди умирают, и ты в этом не виновата. По крайней мере, не всегда. У нее было что-то по женской части, кажется. Ленор не объясняла, а я не спрашивал.

Она умерла в июле. Было дико жарко – это я отчетливо помню, потому что сидел под столиком, что стоял у нее возле кровати – это не была уже не кровать, а какая-то такая железная койка – и потел. Пахло хлоркой и еще чем-то гадким – вроде как тушеной капустой из больничной столовой. От этого запаха меня тошнило. И еще – от страха. Что мать не похожа на себя – больше чем обычно – она уже и всегда к тому времени была мало на себя похожа – да и не помнил я, какой она должно была быть – но, видимо, не такой. И от нее плохо пахло. Ощутимо разило смертью. Поэтому, когда Ленор сказала, что я должен прийти и поцеловать ее – я спрятался под столик и затаился. А потом пришел отец. Мать проснулась. Я видел через щелочку, как ее одеяло – ей было холодно, хоть жара перевалила, по-моему, за сто градусов – заколыхалось, и отец подтянул его, прикрывая ей плечи. Они о чем-то говорили. А потом она запела…

– Запела?

– Да. Песню я, естественно, не помню. Что-то о любви. Да и не знаю я этой песни. Про это все я Ленор не рассказывал. Она пела – а отец, по-моему, заплакал. Я слышал странные звуки – и все боялся, что меня найдут. Пела он недолго – потом закашлялась и престала. Потом пришла медсестра – сделать ей укол, видимо, – долго без обезболивающе она не выдерживала – начинала стонать. И она опять отключилась. А потом пришла Ленор и выволокла меня оттуда. Она всегда знала, где меня искать. Мы ушли – а утром следующего дня мать умерла. Это последний день, когда я ее видел – или слышал живой. Своеобразное прощание получилось. И у отца, и у меня.

– Ой, Сандор. Извини, что вытрясла это на поверхность…

– Ничего. Теперь ты знаешь обо мне чуточку больше. О том, какой я трус.

– При чем тут…?

– Да потому что. Так по жизни получается. Всех близких женщин куда-то утаскивает – а я сижу и смотрю. Или сам отправляю их прочь – для разнообразия…

– Прекрати. Что за вздор! Ты же не в чем не виноват! Что ты на себя навешиваешь вечно! Что до меня – мы же вместе все решили…

– Решили, да. Не дави я на тебя, так бы ты решила, а?

– Ну кто-то же должен мне вправлять мозги на место!

Пташка вылезла из кровати и подошла к стремительно светлеющему окну. Положила ладони на стекло – морскими звездами. И негромко запела – незнакомую ему песню с тоскливым мотивом. Голос у нее был чище, чем на давнишней записи – рвущийся ввысь свей хрустальностью и почти надломленный – как цветок, что после дождя клонится к земле:

«Небо поет об одном

Себе его забери, —

Небо стало виной:

–Сотри с него память, сотри!

Я клетку открыла, лети!

Любовь моя – как стрела.

И горечь побег простит

Тобою: черна, бела.

Незачем рваться на страх, —

Был бы лишь верен себе.

Листом на семи ветрах

Пари и не верь судьбе.

Я клетку открыла, лети!

Любовь моя – как вода

И песня моя в пути

Пребудет с тобой всегда

Осень плачет вослед

Солнцем. За ней – зима.

Птицей обратный билет

С пальцев спорхнет в туман.

Я клетку открыла, лети!

Любовь моя – словно снег,

Не сможет тебя вести

В полях потеряв разбег

Последний этап пропет.

Пустынно в холодной мгле.

И ты выключаешь свет,

И снов заметает след.

Я клетку открыла, лети!

Любовь моя – как свеча

Позволь только мне прийти

Коснуться крылом плеча…»

Она уже допела – а высокий голос все еще звенел у него в ушах. Впервые за много лет, – наверное, с какого-то давнего дня его угрюмого детства, Сандор почувствовал как что-то защемило внутри – сдавливая гортань и подкатывая комком к горлу. Он почувствовал, как непривычно жгло глаза. Ну только еще не хватало рыдать! Совсем обалдел, старый хрен! Он сглотнул и подошёл к Пташке, обнял ее и уткнулся носом ей в макушку – стирая последние следы идиотских слез. Так они стояли – глядя как из-за серых, далеких домов и обрезанных верхушек деревьев медленно вылезает кроваво-оранжевое, как зимний апельсин, кровожадное солнце – отмечая начало их последнего дня вместе.

========== VII ==========

Санса – Сандор

Твои уснули ресницы,

Укрыв беспокойность взгляда.

Мне хочется повиниться

За все, что тебе не надо.

Где, рук разорвав сплетенье,

Я выйду к аэродрому,

Где, спрятав свое смятенье,

Родного не слышу дома.

О, Боги, в чужом, безвестном

Непроигранном безверье,

Гляжу без тебя как лестно

Стоять за закрытой дверью.

И знать, что когда-то, где-то,

В несчетной из сказок серых,

Я буду тобой раздета

И прогнана через веру.

1.

Санса

Они приехали в аэропорт в половине третьего. Санса прошла в приземистое небольшое здание аэровокзала, пока Сандор парковался. Он все же взял внаем машину – после часа скандала в гостиничном номере. Когда Санса утеплилась и вышла на балкон – рубашку она все-таки зажилила – тем более вчера Сандор прикупил и себе сменной одежды – глянув на дорогу внизу, поняла: мотоцикл – это нереально. Что она тут же и поведала крайне недовольному этим вердиктом Клигану. Он тоже пошел посмотреть – заявив, что дороги ничего, что трасса будет еще чище и засыпана химией, что к тому времени, что они выедут – уже все высохнет и вообще, что за старушечье паникерство? Санса, предвидя все эти аргументы, уже приготовила ответ, сознательно идя на шантаж: или он арендует машину – благо что-то похожее было через два квартала – или она не летит.

Сандор бросал на нее уничижительные взгляды, выкурил две сигареты на балконе – нарочно пойдя туда без куртки, и в конце концов заявив, что не станет он плясать под ее дудку – хлопнул дверью и ушел в свой номер. Когда он вышел, демонстративно не глядя в ее сторону, Санса выглянула в коридор и крикнула ему вслед:

– Такое ощущение, что ты имеешь намерение умереть быстро и на лету, а не осваивать свободную жизнь, как собирался! Брату позавидовал? Ты, конечно, как хочешь, но я собираюсь все же встретить следующую весну. И еще меня обвинял в тяготениях к суициду!

Он даже не оглянулся. Ну что за упрямый осел!

Санса прошлась по номеру, изучая, не забыла ли чего. Если вдруг случится чудо, и Сандор все же сподобится сделать по уму, лучше быть готовой. Ну и пусть. Ей же лучше. Может, и вправду эта ее поездка сорвется из его смехотворного, какого-то подросткового упрямства?

Вещей у нее было немного: грязная одежда, которую Санса собиралась было выбросить, но потом подумала – и убрала все в полученный в супермаркете пакет, серебристая известная сумка с урной и рюкзачок. На себя он напялила новые джинсы, рубашку Сандора и белую пушистую кофту. Если машина будет – и так не замерзнет, а если нет – то и вообще все это неважно.

От тупого торчания в номере Санса начала тихо звереть и решила от нечего делать позвонить Бриенне. У той оказалось занято. Санса написала ей мейл, в котором кратко излагала то, что случилось за последние дни. Что бы еще предпринять? Надо было бы поесть – но еще с утра на раздумья о еде, желудок отзывался решительным «Нет». Ну нет так нет. Еще не хватало есть через силу – а потом – если она все же улетит – проторчать половину времени в тесном туалете самолета.

Санса прошла еще несколько кругов по комнате, шлепнулась на кровать и через пять минут забылась беспокойным сном без сновидений. Разбудил ее стук в дверь. Ничего не понимая, она на автопилоте прошлепала к двери и отворила ее. За дверью оказался насупленный Сандор, пахнущий морозом и сигаретами.

– Ты что, еще не готова? Ехать надо.

– Я же сказала, на мотоцикл я не сяду.

– Ну и не садись! Кто тебя заставляет? Я арендовал машину – карета подана, Ваше Высочество, извольте спуститься. Кроме шуток – опоздаем! Ты собрала вещи?

– Да.

– Тогда бери их – и покатили. Уже полтретьего…

– А как же номер?

– Я уже все оплатил. Не хочу тут задерживаться…

– Ладно. Дай мне пять минут

– Идет. Только не больше. До аэропорта сорок минут езды, мне сказали, но в такой славный денек на трассе могут быть пробки.

Через десять минут они вышли из отеля. Санса на прощанье глянула назад – еще одна дверь закрылась ей в спину.

Сандор забросил ее вещи в Шевви – такой же, что остался у охотничьего домика, только поновее и темно-зеленый. Он уже затащил байк на заднюю площадку и теперь ждал, когда Санса сядет.

– Ничего не забыла? Рюкзак, документы, Телефон?

– Все тут. Можем ехать…

Через пять минут они уже катили по улице Горы Надежд. Проехали мимо кладбища, мимо морга – сегодня на стоянке было еще меньше машин, чем вчера. Интересно, работает ли сегодня Михаэль? Санса глянула на телефон – входящих звонков не было. Бриенна не прозвонила – а кто мог ее еще искать?

Начался снегопад – легкие как перышки, снежинки лениво кружились в воздухе, словно мошкара, что порхает в летних лучах солнца. Казалось, они не стремятся сесть на землю, а лишь зависают в полете, ожидая попутного ветра. Сандор включил дворники.

– Надеюсь, дурацкий снегопад не усилится. Иначе рейс могут задержать…

– Ну и что?

– Тебе охота торчать в аэропорту полдня?

– Если с тобой – то вечно.

– Брось. И мне тоже не стоит болтаться по такой дороге в темноте.

– Не хочешь – можешь высадить меня на улице и ехать себе, куда глаза глядят. Я не навязываюсь.