Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 67 (всего у книги 101 страниц)

– Что, пошла за своей рапирой что ли?

Сансе хотелось смеяться – ну что за абсурд!

– Для того, чтобы тебя остановить – рапиры будет маловато. Держи!

Сестра молнией метнулась в свою спальню, и теперь протягивала Сансе надорванный конверт, явно пришедший по почте – на нем стоял адрес дяди и тети, а адресатом значилась она.

Санса не понимая, смотрела на конверт. Почерк ей был знаком.

– Откуда это у тебя? Когда это пришло? И почему оно открыто?

– Пришло вчера, по почте. Почтальон мне дал. Я ждала письма и открыла, не глядя. Прости. Я не хотела читать…

Арья медленно развернулась и ушла к себе. Санса осталась одна на ступенях – только Ним села рядом и легонько заскулила. Она поднялась еще на проем вверх. Арьина псина потащилась за ней.

Надо было прочесть. Она осторожно вытащила из узкого конверта одинокий, слегка помятый лист бумаги.

“Привет!

Подумал, что в письме будет сказать проще. Звонить я больше не буду – эта хренова трубка сбивает меня с толку. Собирался доехать до тебя и сказать лично, но решил, что это только осложнит ситуацию – а это совершенно ни к чему: и так-то непросто.

В столице я познакомился с другой женщиной. Моего возраста. Как-то сразу завязалось – ну ты знаешь, как это бывает: ощущение, связь. Хотел сказать тебе сразу – но духу не хватило. Да и не знал – будет ли что-то дальше – ну, после, сама понимаешь. А она сама перезвонила потом – ну и пошло-поехало. Мне очень жаль. Но ты, верно, уже чувствуешь, что и для меня, и для тебя так будет правильно (зачеркнуто) – честно. У тебя уже налаживается жизнь – теперь появился шанс и у меня. Не пробуй меня искать – это уже не имеет смысла.

Хотел сказать тебе спасибо за все – за то, что ты мне дала. За то, что, в каком-то смысле, вытащила меня за уши из вечной спячки и чернухи. Я вечный твой должник. Как бы там ни было – наша история останется одним из самых ярких и странных эпизодов в моей жизни. Надеюсь, что у тебя все сложится так, как ты того заслуживаешь. И что ты встретишь-таки кого-то ближе к тебе по возрасту, и он сделает тебя счастливой. Иначе ему придется иметь дело со мной (зачёркнуто).

Еще раз прости. И не бери в голову. У нас все равно не было будущего – слишком уж мы разные. Теперь, когда клетка сломана – нет надобности цепляться за нее. Лети!

С.”

Санса медленно села на ступеньки. Вот и все. Теперь было понятно, почему ехал, почему не добрался. Почему не звонил. А когда звонил – говорил так странно. Искать было некого. Ждать – тоже. И вправду – клетка сломана. Ребра впиваются в плоть – дышать нечем. Куда же теперь лететь? И главное, чем лететь – если крылья вырвали с мясом? Санса посмотрела вниз, в проем. В холле маячил Бран.

– Санса, я тебе нашел автобус, что идет на станцию. Если ты хочешь успеть до приезда Джона – тепе надо поторопиться…

Она усмехнулась. Тем, кто собрался летать – автобусы без надобности…

– Уже не надо. Торопиться уже некуда. И не к кому…

– Я не понял. Чего?

– А ты еще не в курсе? Я думала – все знают уже. Погоди – я тебе сброшу.

Она легко отпустила тонкий листочек. Тот перевернулся два раза и проплыл в проем, задел чугунное плетенье перил и приземлился прямо Брану на колени. Как точно она попала – прямо в цель…

– Что это?

– Видишь – письмо. Разъяснительное. Арья его получила вместо меня. А теперь оно-таки добралось до адресата…

Бран поправил очки и приблизил листок к лицу. Лицо его, по мере прочтения приобретало все более растерянное выражение.

– Ну что, заценил? Вот и все – проблема исчезла сама собой. Или как там: клетка сломалась. Теперь я могу пускаться в свободный полет – меня отпустили…

– Санса, по-моему, ты делаешь поспешные выводы! Тебе не кажется, что все это – блеф?

– Как это?

– Ну, для меня это выглядит как довольно неуклюжая лажа. Да ты и сама же говорила – и Арья тоже…

– Что?

– Ну ваши разговоры по телефону… – потупив взгляд, сказал Бран.

– Что ты хочешь сказать? Арья подслушивала наши разговоры, дело в этом?

– Ну да. Некоторые. Она же мнит себя всевидящим оком…

– Проклятая девчонка, и что ей неймётся… И ты слышал?

– Нет, она только рассказывала. Говорила, что все очень трогательно и чисто. До слез просто.

– Ей сейчас будут слезы – я ее потрогаю, мерзавку…

И тут Санса вспомнила последние их с Сандором разговоры, которые, по всей видимости, и подслушала Арья. Внезапно на нее накатило волной полнейшее необратимое тяжелейшее, слепящее, скручивающее в узел все тело отчаяние. Она уронила голову на руки – лишь бы не рыдать. Лишь бы добраться до своей комнаты. Хотя бы до двери…

– Бран, извини, мне надо побыть одной. Не показывай это письмо никому.

– Я принесу его тебе.

Снизу на нее смотрела смущенная Арья. Санса отвела взгляд и поднялась.

– Санса, прости! Ну это случайно получилось…

– Ага, случайно подслушала, случайно прочла… Оставь меня в покое, Арья. Не сейчас. Если принесешь письмо, сунь его просто под дверь. Когда наши вернутся, скажи – я легла спать. Что голова очень болит…

– А ты… Ты ничего не собираешься глупого делать?

– Что, вскрывать себе вены? Травиться? Или выбрасываться из окна? Нет, с этим я уже завязала. Уверена, что про мои прежние попытки ты тоже знаешь. Джон прав. Он не стоит того. Просто мне надо полежать. Подумать, хорошо? Не лезь ко мне.

– Я и не собиралась. Хорошо, что ты все же понимаешь. Обычный дерьмовый обманщик – только и всего. И уж точно не стоит он того – да вообще, ничего не стоит.

– Ага. Хорошо. Спасибо за мнение. Прости, я пойду.

Она зашла внутрь (вместе с ней в комнату скользнула Ним, но, казалось, что Санса этого не заметила), закрыла и заперла дверь.

Арья медленно побрела вниз, к Брану. Забрала у укоризненного брата письмо, поднялась наверх подсунула бумажку под дверь, как и обещала. Прислушалась – приложив ухо к двери: ничего. Вообще никаких звуков. А она-то думала, что Санса там утонет в рыданиях, по своему обыкновению. Хорошо, что Ним с ней – не так тоскливо. Арья тихо отошла от спальни сестры и спустилась вниз, размышляя о том, что, похоже, в этом мире есть такие ситуации, когда плакать не могут даже такие принцесски как Санса. Она то это уже давно выучила – когда тошно – особенно хреново – слезы все опошляют. Как было на похоронах – и отца и матери с братом. Видимо, Санса тоже до этого доросла. Ну да – клетка сломана. Туда ей и дорога…

========== IV ==========

Я кончился где-то во тьме, с тобой

Путь прям и безжалостен, как струна

Но бесы еще не трубят «отбой»,

И песня твоя в голове слышна.

Ты первая – мой предзакатный бред.

Последняя – пухом из стылых крыл.

Но то, что я помню – тебе во вред,

А кто ты, я, кажется, позабыл.

Бескрылая – больше не должен брать,

И так до банкротства я твой должник.

Стою, и не смею разжечь костра

Хоть холод змеею к груди приник.

И ночь по плечам, словно гроб, тесна.

Я звезд не заметил, в лицо мне – снег.

Твоя несвобода – моя вина

Кровит под лопатками. Долог век.

И в волосы просятся сединой

Прощания, перья, рассветный вздох.

Я путь потерял – лес стоит стеной.

И лик твой – луной, если б вспомнил – сдох.

Но не разумею ни нот, ни слов

Я кончился где-то тобой, во тьме

Ползу по стезе, немоты улов

И вновь приучаю себя не сметь.

Человек без имени

1.

Бар был чистенький, а посетителей – мало. Это было безусловным плюсом, так как ему страшно не хотелось, чтобы на него глазели. В качестве компании уже вполне хватало шустрого бармена и полугаллонной бутыли с виски. Для начала он пропустил пару стаканов, но поняв, что так ему придется каждый раз встречаться взглядом с парнем за стойкой и вступать в какое-то взаимодействие, заказал себе отдельную бутылку. Бармен, привыкший не любопытничать лишний раз, учитывая публику в этом придорожном заведении, без лишних комментариев принес приезжему байкеру тот сорт виски, что тот просил и присовокупил вазочку со льдом и блюдо с поджаренными орешками. Странный посетитель едва удостоил взглядом орехи и сразу же налил себе полный стакан – третий по счету за этот вечер – шлепнул в янтарную жидкость одинокий кубик льда и выпил виски практически залпом, так что лед остался на толстом стеклянном дне – потихоньку таять под тяжелым взглядом серых, словно не видящих ничего вокруг глаз.

Виски бил в голову, но как-то малоэффективно. Воспоминания, жесты, звуки, образы никуда не девались и все так же кружили, будоражили жалили и воспалённый мозг, как рой осенних, уже готовящихся к спячке, но еще бодрых и злых ос. Путник налил себе еще стакан. На это раз не стал пить залпом, а цедил едкий, здорово отдающий сивухой алкоголь, все пытаясь забыть – и понимая – что есть вещи, которые хрен забудешь.

Больше всего не давало покоя письмо. Он писал его, заехав в очередной небольшой городок. План появился, как только он отъехал от N. Сделать что-то было безусловно надо, но что именно, изгнанник – или же отступник? – пока не знал. Ну не звонить же ей, в самом деле! А если звонит было нельзя, надо было сделать так, чтобы и надобность в этом отпала – с ее стороны. Все равно, похоже, этой безумной истории пришел конец – добрались до итога и они: далекая уже, с каждой секундой пути отступающая все дальше в осень позади тонкая девочка с крашеными волосами, такая наивная в любых своих проявлениях чувств, и он – потерявший вместе с обрывками прежнего сознания и совести все свои имена, никому уже не нужный странник. Она звала его данным когда-то другой, почти неведомой ему женщиной именем – назло всем, игнорируя очевидность и его привычки, создавая для них иную, альтернативную реальность, пытаясь взрастить из заранее негодных семян новый собственный мир.

Пыталась – и не смогла. Пришла зима, и завяли все полудохлые ростки, и имя упало ненужной личиной, за компанию с прежней, тоже утерянной кличкой. Он был когда-то цепным Псом – сразу для трех покойников. Цепи проржавели и развалились при первом же рывке на свободу. Трупы ушли в землю, кликуха потерялась где-то по дороге к постылой свободе, – да на нее он тоже потерял право. Пес – он должен быть верным. А этого про себя он сказать уже не мог. Не смог он быть верным – ни ей, – его первой и последней настоящей хозяйке, ни себе самому. Так что никакой он не Пес. Никакой не Сандор. Просто человек без имени – тень без личины, затерянная на нескончаемом хайвее – по пути из ниоткуда, по дороге в никуда. Была только даль – и никому не нужная свобода. Свобода молчать, свобода не сметь.

Не посмел он оставить у себя телефон – чтобы не возник соблазн звонить ей. Выбросил его в первую же урну, что попалась ему на пути. Что хорошего он мог ей еще сказать? «Здравствуй, дорогая, прости, я опять струсил? Спасовал – вечный должник, связанный по рукам никому не нужной долбаной честью? Сделал под козырек, как воин проигравшей, – или вовсе не существующей армии – и пополз на брюхе под корягу – зализывать раны?”

Мерзость какая! Лучше уж совсем ничего. Иначе пришлось бы лгать, изворачиваться, плести дурацкие оправдания. А еще он знал: правда всегда вылезает наружу. Ищущий да обрящет: кто-нибудь рано или поздно проговорился бы, насколько близко он стоял к ней в этот черный, ненавистный понедельник. И что тогда? Что он тогда сможет предъявить? Жалкий лепет про долг и честь? Все эти нелепости про светлое ее будущее и жизненную необходимость взросления? Он и сам уже не знал, во что верить. Или же его самые низменные мысли на тему ее зарождающейся новой жизни: ревность к окружению, зубовный скрежет по поводу увиденной сцены объятий с длинноволосым пацаном? Это не подлежало никакой критике – бездарно, непотребно даже для него и жалко.

Он был жалок – как всегда, а она, как всегда, стоила десятка таких как он. Пусть себе обнимается с пацанами, пусть идет вперед. Если сможет. А ему предстояло изобрести что-нибудь – и побыстрее, чтобы девочка не тратила время на его поиски – обзванивая знакомых, морги, разрываясь между желанием искать его и более подходящей ей ролью примерной школьницы.

Но вот что могло остановить ее – раз и навсегда? Все его причитания на тему «подрастем и подождём» не принесли пока никакого результата – она, как птичка, рвалась ему навстречу, сдерживаемая только воспитанностью и деликатностью по отношению к заботящимся о ней родственникам. Значит, нужно было придумать что-то еще. Сказать ей, что он ее разлюбил? Не поверит – и будет права. А он бы сам в такое поверил – скажи она ему то же самое? Возможно, он бы и поверил. По крайней мере попытался бы. Но он – не она. Он всеми силами пытался себя убедить, что эта их связь – неправильная. Она же свято верила в абсолютную ее сакральность, в единение душ, во все эти романтические бредни, которые так нравится шестнадцатилеткам. Куда там! Еще активнее начала бы рваться – еще из дома бы сбежала, чтобы прояснить ситуацию.

Он все больше склонялся к тому, чтобы просто исчезнуть – раствориться в небытии, в петлях дорог, заметая следы и меняя направления. Но это предполагало то, что на том конце оборванной связи она бы осталась в полных непонятках – и опять же ринулась бы в бой его искать. Призвала бы на помощь свою бригаду компьютерных гениев, засекла бы его где-нибудь – и началось бы все снова-здорово. Или опять же – пустилась бы за ним вдогонку, теряя на ходу перья и последние надежды прожить хоть какую-то стоящую жизнь. Увидь он ее на пороге любого из этих отелей, баров, кабаков, что оставались позади – не выдержал бы. Было просто держаться от нее подальше – пока он знал, что она далеко. Но достаточно одного взгляда, даже не слова – просто увидеть ее лицо – и все. Выполз бы из-под своей коряги – на брюхе – к ее ногам – не надеясь на прощение. И если бы она его даровала – а она такая сердобольная – неизвестно зачем, такая доверчивая и трогательная, так хотела ему верить – во всем…

Если бы – тогда и честь, и долг по боку – потому что самый большой долг у него был по отношению именно к ней и залогом его чести тоже была она. Тогда бы он забрал ее, украл бы ее от ее долбаных родственников и мажорной судьбы, и женился бы на ней – чтобы уже никто не смог бы их разлучить. Можно было продать его хреново новое владение – треклятое наследство Григора вместе с его оврагами и могилами, слить в тот же котел ее часть добычи – мизинцев домик у моря, найти какой-нибудь забытый богами и людьми уголок, обосноваться там, всем назло и жить – жить, просто так, до упора, до предела, ровно столько, сколько им отведено, прекратив все эти кретинские попытки скакнуть выше своей головы и обхитрить самих себя в стремлении делать «как полагается». Оставить ее в покое. Оставить себя в покое. Дать им обоим право на этот покой: если другие не хотят – значит, надо было брать силой. Научить ее готовить. Заделать ей парочку детей – если она этого хотела. Научиться проживать каждый день – без оглядки, без декаданса, без истерии. Просто быть. Просто быть вместе.

Если бы – если бы не треклятый патлатый музыкант – то скорее бы всего так и вышло. Но он возник – бледной тенью совести Сандора Клигана, отпущенного на поруки судьбой. Вежливо напомнил о долге, обо обязанностях, о хреновой чести. Недвусмысленно озвучил все его собственные планы и терзания на тему Пташкиного будущего. Он все понимал – этот мерзавец, все думал, как нужно, словно в голову к нему залез и выволок весь этот бесконечно крутящийся каруселью в мозгу караван тщетных надежд на то, что девочка образумится. Предложил свою помощь по реализации этого плана. Вот воистину выходец из пекла – это вам не Мизинец. Если тот полз зловещим призраком по стылым камням, грозясь уволочь Пташку с собой в вечную тьму, то этот парил, шелестел всеми шестью крылами над головой, протягивая надежную руку: только отпусти – и я спасу ее. Не в тень – а к свету.

Что он мог на это возразить? “Нет, большое спасибо, мы уж сами как-нибудь перебьемся – столом и кроватью?” Это было слишком низко, слишком мелочно. Слишком непоследовательно, после всех разрывов, истерик, самолетов и обоюдных бесконечных мучений. И вот тогда он и решился – и предал ее. Поменял на растреклятую песью честь. Поручкался с посланцем неизвестных ему небес, отказываясь от нее навсегда. Тот что-то пел про будущее – что, дескать, оно еще на написано – хотя прекрасно знал, что все уже предрешено. У них так в ходу – у крылатых: надо же утешить напоследок – чтобы совесть потом не мучила…

Остальное происходило уже по инерции – взглянуть на нее последний раз – на прощание – уже из-за непробиваемого стекла. Смотри – как она хороша. Смотри как ей уютно у нас – в свете. В синей юбке, сама чистота – не тебе чета. Ей – вперед. Тебе – мимо, как и обещал. А ты обещал – вечно помнить будешь…

И он помнил. Даже когда почти забыл. Когда ее окружили какие-то злые клоуны. Когда он почти готов был сорваться – а она назло всему вдруг дала отпор – и последний его шанс догнать ее ушел в песок. Прости, радость моя – твоя сила – моя слабость. Пути назад не было. Она уже переросла его. Надо было уходить – и он это сделал. Как и было договорено. Шестикрылый наблюдал за ним – незримо присутствуя за спиной.

Доехал до следующего городка. В процессе думал и думал, как бы все обыграть. Мучительно припомнил все, что знал про женщин. Про их слабые стороны. Про больные места. И черной вспышкой его озарило – ревность. Вот то, на что стоило ставить. Перед глазами прошла череда эпизодов его жизни: Серсея и ее досадливое ёрничество по поводу его горькой любви. Ленор и ее смех на ярмарке, когда он подарил плюшевого зверя рыжей девчонке – она трунила над ним, но в глазах пряталась тоска, и наконец она – Пташка. Все ее бесконечные смущенные вопросы и беспокойства на тему Серсеи. Подозрения по поводу его общения со шлюхами. Мрачные взгляды в буфете гостиницы на чернокудрую прошмындровку. Даже тщательно скрываемая боль в ответ на его намеки по поводу Леи.

Это было как раз то, что нужно. На чем можно было сыграть и добиться желаемого результата. Мерзко, грязно – и действенно.

Тогда он вывернул наизнанку память и наскоро склепал нелепую историю, соединив в одно целое обрывки своего путешествия и пребывания в столице. Загул с Бриенной. Фигуристую бабу-полицейского с ледяными глазами. Горе-мамашку с бензоколонки. Слепив все это вместе, добавив пару недвусмысленных намеков на возраст – ее вечную головную боль (как же гнусно играть на этих изученных им досконально мозолях, боги!) и на то, что факт уже свершился – а он дескать и не надеялся на продолжение, но приятно удивлен – отобразил этого монстра на тонкой почтовой бумаге. Для достоверности написал пару небрежных строчек благодарности и пожелал ей счастливого пути. Потом, несмотря на помарки и зачеркивания, сразу же запечатал и отправил – прямо там, с почты. Чтобы не было возможности передумать. Переиграть.

Адрес он помнил – тот зиял в его башке как путеводная звезда в ад. Нижняя Хреновая, сто восемьдесят пять. Обиталище шестикрылого гада. Сансе Старк в собственные руки. Те, что с обгрызенными ногтями. Она опять вернется к этой привычке – если вскроет треклятый бабский узкий конверт. Почтальонша как назло дала ему три марки с птичками. Словно весь мир решил над ним поиздеваться.

После отправки письма, он проехал по ближайшей улице и обнаружив на углу объявление о краткосрочной сдаче комнат в многоквартирном доме, не задумываясь рванул туда. Заплатил две сотни неприятного вида старухе за сутки вперед, остановился в мерзкого вида каморке с узким окном, выходящим в не менее мерзкий двор. Зато камер слежения тут нет. Там он – безымянный уже человек без лица, выдул купленную заранее бутыль с пойлом и рухнул на незастеленную койку, накрывшись собственной курткой. Продрых всю ночь без сновидений и наутро, отупевший и похмельный, пустился в дальнейший путь.

И вот он тут – в этом баре, с очередным нелепым названием «Кружка и яблоко». Ну, кружка имеется. А где же яблоко, седьмое пекло?

– Где же яблоко?

– Что? – Бармен отвлекся от притирания стаканов.

– Я про название вашего бара. Ну пойло есть. Кружка, положим, тоже хотя это ни хрена не кружка, а просто стеклянный стакан. Но где же яблоко, Иные тебя побери?

– А-а. Вот вы про что. Ну это же просто название. Яблоки сейчас не по сезону.

– Тогда и название твое тоже не по сезону. Устарело и пожухло.

– Слушайте, если вы хотите яблоко, я вам его найду. Не стоит так огорчаться.

– А я просто не люблю, когда врут. Не хочу я яблоко. На хрен оно мне? Курить у вас тут можно?

Бармен огляделся. В баре оставалось всего то человека два-три, по виду, все завсегдатаи.

– Боги с вами, курите. Этим точно все равно.

– Хорошо. Спасибо. Это много ценнее, чем яблоко… Порадовал. Неохота топать на улицу. А тот там могут поджидать шестикрылые…

– Что, простите?

– Ничего. Не бери в голову. Персональные галлюцинации. Есть у тебя зажигалка? Что-то моя дает осечки… Пламень прибило.

– Есть.

Парнишка, нервно поглядывая на уже изрядно пьяного посетителя, подпалил ему сигарету. Тот с наслаждением затянулся.

– Да. Это нужное. Яблоко – вздор. Как и крылья. Сигареты вернее.

– Простите?

– Ненавижу письма. Это всегда ложь. Неужели сегодня кто-то еще читает письма? Верит в этот вздор?

– Я, например, очень люблю получать письма, – отрывисто промолвил бармен (его учили что никогда не надо спорить с пьяным клиентом. Спорить – вставать с ним на одну планку, а следовательно – нарываться. Мало ли от чего он прячется в твоём заведении?) – Особенно, открытки на праздники. Это так приятно…

– Ага. Приятно. Особенно открытки из пекла. “Привет, меня тут жарят, счастливо оставаться, с любовью, Икс”. Чудо-весточка. Нет, принеси мне все же яблоко. Есть в названии – так неси. Ибо нефиг врать.

– Хорошо, сейчас поищу.

Вот еще нелегкая его принесла. И как нарочно у вышибалы выходной. Бармен вытащил из собственного рюкзака багряно-красное яблоко – его завтрак – и помыв пару раз ледяной водой отнес надоедливому клиенту. И вот же приспичило!

А тот уже, казалось, забыл про свое требование. Отвлекся. К нему подсела местная вешалка Эйнджел. Как ее звали на самом деле, бармен не знал. Ну уж, наверное, не так. Творческий, так скажем псевдоним. И есть за что. Она редко выходила из бара в одиночестве. Умела улестить любого – от дальнобойщика до заезжего бизнесмена. Она еще пока не успела поистаскаться– и с помощью косметики казалась почти девочкой. Бармен тихо положил перед обожжённым типом несчастное яблоко и исподтишка подмигнул Эйнджел. Та едва заметно улыбнулась.

2.

– Привет!

Боги, еще не хватало! Рядом уселась какая-то девица: явно крашеная платиновая блондинка с темными, подведенными черной краской глазами. Уже не девчонка, но еще и не старая. Она небрежно крутила в руках стакан с вермутом, старательно вытаскивая плавающую внутри оливку.

– Если хочешь, то привет. Я не очень настроен общаться. Лучше оставь меня в покое.

– Лучше – для тебя или для меня?

– Для обоих. Тебе что, заняться нечем? Хочешь поболтать – с ним вот поговори – с хозяином яблока. – Он кивнул на бармена, что расставлял на полке бутылки, попутно протирая деревянную поверхность от пыли.

– Вот с ним я еще наговорюсь – улыбнулась блондинка. И вот же, привязалась!

– Не угостишь?

– Да ты же вермут пьешь, не?

– Я его ради оливки взяла. Вообще не люблю. Слишком уж сладкий.

– А тебе что – горькую подавай?

– Ну как-то. Большая уже девочка. Из сладкого выросла.

– Большая, говоришь… – Он придвинул ей бутылку. – Ну угощайся тогда, коль не шутишь.

– Спасибо. – Эй, друг дай-ка еще бокал!

Бармен, не глядя придвинул к ней еще один толстодонный стакан.

Клиган наблюдал, как женщина налила треть – не больше – виски. Молча отсалютовал ей.

– Твое! – она выпила залпом, даже не поморщившись, вытащила пачку дешевых сигарет, закурила, выпустив дым через нос. Протянула сигареты ему.

– Благодарствую, свои имеются. Но поджечь дай, однако.

Вместо того, чтобы кинуть зажигалку, потянулась в его сторону со своей подожженной папироской, облокотившись прямо перед ним на стол. Он усмехнулся и прикурил, – взгляд невольно скользнул по ее груди – спрятанной в довольно скромной майке с надписью: «Я твой дежурный ангел на сегодня»

– Ангел, значит?

– Ага, Эйнджел. А ты кто?

– А никто. Никто и звать никак.

– Тоже хорошо. Будем знакомы!

Девица отхлебнула еще виски и, не глядя в его сторону, продолжила курить.

– Ты тут проездом?

– Откуда ты знаешь?

– Вижу. Да и я-то сама местная. Кто здесь зависает – те мне знакомы. А тебя я впервые вижу.

– Ну да. Вроде как.

– Твой байк на улице?

– Ага.

– Не похож.

– Но что?

– На байкера.

– А на что похож?

– Мне ты напомнил одного бедолагу-дальнобойщика, что в прошлом году тут рядом на заправке размазал щенка, когда пытался выехать на трассу. В итоге сидел еще с полсуток и кис над бутылкой – почти как ты сейчас.

– Ну, спасибо тебе. В чем-то это так и есть, впрочем. Щенок, я имею в виду.

– Тоже кого-то раздавил случайно?

– Почти что нарочно. Но это неважно. Для ангела ты слишком не осведомлена.

– Я шифруюсь. Так я все про тебя знаю.

– Да ну?

– Еще бы. Знаю, например, что идти тебе отсюда некуда – а на свой мотоцикл ты в таком виде не взгромоздишься. Копы тебя еще до трассы успеют замести.

– И что?

– А то, что бар через час закрывается. Могу с этим помочь. Я живу недалеко.

– Приглашаешь?

– А если и так – ты что, боишься?

– А сама-то ты не боишься?

– Чего – твоей физиономии? Тоже, напугал. Гляди сюда:

Она задрала майку и продемонстрировала ему почти такой же обожжённый как его щека, бок: шрамы, змеясь спускались за пояс джинсов, к бедру, – Мама в детстве любила надевать на меня бальные платьица из синтетической ткани. А я слишком близко подошла к духовке – печеньки посмотреть. Ну и посмотрела. Пока платье снимали – оно уже все потекло и въелось в кожу. Так что ничего нового ты мне не показал, дружок…

Он прижал ее к стене уже на выходе – под тусклым, мотающимся на ветру фонарем. Она закрыла глаза, притянула его к себе – неожиданно сильно. На Клигана пахнуло смесью ароматов: мятной жвачки, виски и застарелого кисловато-терпкого – женского пота. Она была выше и плотнее чем – нет, в пекло!

Целовалась девочка-ангел умело и со знанием дела, не давая ему даже отдышаться. Наконец он оторвался от изучения того, до чего можно было добраться под тесной ее курткой – а добраться можно было почти до всего: неровность ее кожи на месте ожога, уже начинающая полнеть, слега обрюзгшая талия… Но она была теплой, реальной – и доступной. Он хрипло прошептал ей на ухо: «Пошли к тебе» Она едва заметно задела его щеку явно наклеенными ресницами и отстранилась. Потянула за руку. Он послушно пошел за ней. Терять было все равно нечего…

К утру промаявшись несколькими часами беспокойного сна, Клиган оделся и вышел из ее квартиры. Перед уходом бросил на стол несколько купюр – не за любовь, за койку. У старухи вчера у него вышло больше – а насколько было гаже – несравнимо. В рассветном полумраке Эйнджел, мирно сопящая, лежа на животе казалась моложе – и невиннее.

На улице его безжалостно хлестнул ветер – ледяными пощечинами срывая последние остатки сна. Жила она и впрямь недалеко – за пару кварталов от бара. Он дотопал до байка – спасибо, что хоть не угнали… Завел мотор, глянул на темные стекла «Кружки и яблока» и покатил направлению к трассе. В спину ему били холодный потоки воздуха, а когда он, повернув, выехал на хайвей, пришлось встречать этот же самый северный ветер лицом. Ветер – это не так страшно. Лишь бы щенков по пути не попадалось…

========== V ==========

Помнишь, как стонут звоном

Ветви мои в ночи?

Брошена —полутоном

Ты на межи – молчишь.

Ты на межи – отрезан

Собственным страхом злым

Робостью затрапезной

Прячутся в тень стволы.

Думаешь, эта глупость

Завтра тебя спасет?

Ветер по крышам лупит

Путь твой – не занесен.

Путь твой – утонет в скуке,

В серых касаньях дней.

Жив ли – слепой разлукой?

Вздрогнешь по мне – о ней?

Ветви хрупки – морозом

Скованные хрустят.

Песня потухла прозой

В сплетнях и новостях

Я понимаю – страшно

Верить и жить внахлест

Тенью у старой башни

Пленником летних грез

Я отпущу – терзайся,

Если милее мгла.

Вечно с виной лобзайся

Это – твоя игла.

Вмерзну ветвями в небо,

В розовый бархат штор

Большое не жди – не требуй.

Свой разжигай костер.

Санса III

1.

К обеду Санса спустилась молчаливая, с черными кругами под глазами. Никто не задавал ей вопросов, только осторожно смотрели в ее сторону – словно взгляды могли ранить. Она уныло ковыряла в тарелке, ела, но явно без всякого желания. Помогла тете убрать со стола, как обычно, потом подошла к Джону.

– Отвезешь меня в магазин? Пожалуйста? Очень надо…

Кузен изумленно на нее воззрился. Арья уже промыла всем мозги, чтобы не спорили и не приставали. Что произошло точно, никто не знал, но понимали – что-то нехорошее. Нехорошее – и окончательное.

– Ладно. Собирайся. Куда тебе надо?

– В любой супермаркет. Где техника есть.

Они выехали получасом позже. Санса молчала в стекло, прислонившись лбом к окну корвета. Джон вел машину, периодически поглядывая на сестру. Изредка словно собирался ее о чем-то спросить, но так и не решился. Когда доехали до большого здания торгового центра, Санса отстегнулась и бросив на Джона невидящий взгляд, тихо попросила:

– Подождешь меня? Я быстро.

Она вернулась через двадцать минут, с небольшим пакетом в руке.

– Ну все, можем ехать домой.

– И вправду ты быстро. Уверена, что купила все, что нужно?

– Да. Все что нужно. Спасибо…

После этого Санса опять уставилась в окно и не проронила до самого дома больше ни слова. Приехав, забрала свой пакет, коротко кивнула Джону и ушла в свою комнату. Лианна, стоявшая в холле, проводила ее недоумевающим взглядом. Спросила у сына:

– Все хорошо? Как она?

Джон устало помотал головой.

– Почему-то мне кажется, мам, что ничего не хорошо. Вот совершенно. Она как живой труп. Ходит, дышит – но без всякого желания…

– Бедная девочка!

Лианна метнула на кабинет мужа уничижительный взгляд. Потом решительно отправилась в комнату Брана, где брат с сестрой тихонько о чем-то шептались. Младшие сидели у Эйка и Рейеллы – притихшие, словно почуяв неладное, играли в какую-то настольную игру. Обычно такое поведение было совершенно нетипичным. Лианне сейчас не было до них дела. Она не постучавшись, зашла к Брану, села на кровать Рикона и недовольно уставилась на Арью, что сидела боком на столе у брата. Когда зашла тетка она, до этого что-то яростно бубнившая младшему брату, отпрянула и уставилась в окно.

– Так, народ, колитесь. Что произошло?

Бран нерешительно глянул на тетку, потом перевел взгляд на сестру и опять покосился на Лианну. Арья даже голову не повернула, так и таращилась в окно, где серый день постепенно сменялся столь же унылыми сумерками.