Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 91 (всего у книги 101 страниц)

Ничего этого она не наблюдала сейчас в глазах человека, стоящего за деревянным, покрытым коричневым лаком прилавком и пристально на нее смотрящего. Но не было в них и того, что она привыкла там видеть. Ни тепла, ни восхищения, ни преданности. Только холод и отстраненность. Санса повидала множество глаз за эти четыре года, ответила на нескончаемое количество взглядов, несших в себе самые разнообразные эмоции, и точно знала, что Сандор Клиган ее больше не любил и не желал. Все было проще, чем она ожидала, чем рисовала себе смутными ночами. Все кончилось, как должно было кончиться, и ее оправдания совершенно ни к чему.

Санса сама не отдавала себе отчета, что именно она испытывает по этому поводу – ее переполняла такая гамма эмоций, что вычленить из этого спектра какой-то отдельный оттенок она не была сейчас в состоянии. Она разберется с этим потом. Спрятавшись в усадьбе, за плотно закрытой дверью, снявши все маски. Тогда будет легче отдать себе во всем отчет и взглянуть правде в глаза. Санса давно перестала себе врать – во всем, кроме этой запретной темы, на которую в ее мозгу было наложено жесточайшее табу. Однако, до двери усадьбы еще предстояло добраться, а теперь надо было играть роль и отвечать за свой выбор. Пауза затягивалась, а Клиган явно не намеревался помогать ей в этой неловкой для обоих ситуации.

– Привет, – неуклюже сказала Санса.

«Тут чего не скажи, все будет неуклюже». А он все стоит и буравит ее взглядом. Сансе стало совсем не по себе, и она приступила к попытке номер два.

– Я бы хотела купить вина.

Это сработало.

– Что, решила отпраздновать свое возвращение? Променад по местам былой славы?

– Мне бы хотелось купить вина, если тебя не затруднит.

– Затруднит. Ты несовершеннолетняя. Всё еще. Я не имею права продавать спиртное людям, не достигшим легального возраста.

Это было уже даже не смешно. Нелепость и бессмыслица. Санса почувствовала, как закипает в ней раздражение по поводу этого тупого разговора. Это, как говорила одна из старших Змеек, ее слабая сторона. Эмоции – от них никуда не денешься. С другой стороны, гнев отчасти помог ей выйти из состояния ступора, в котором она пребывала с момента, когда узнала в человеке за стойкой Клигана.

– Двадцать один мне исполнится меньше чем через две недели.

Он недобро усмехнулся, и в первый раз Санса не заметила, а скорее почувствовала в собеседнике что-то человеческое. Отдачу. Досаду и то же раздражение, что терзало и ее. Это было странно.

– Вот через две недели и приходи. Была охота из-за тебя влезать в неприятности.

– Ладно. Значит, вина ты мне не продашь?

– Нет.

– Ну, хорошо. Тогда я пойду. Последний вопрос – а где хозяин этой лавочки?

Он ответил так же бесстрастно, как раньше, продолжая пристально ее рассматривать. Оценивающий взгляд – и похоже, то, что ее старый знакомый видел, ему не нравилось.

– Он перед тобой.

– Ты? Ты теперь тут заправляешь? А где же…

– Тебя это так удивляет, словно мне на роду написано только охранять ублюдков вроде покойного Джоффа, или развозить по стране малолетних цыпочек. Да. Это место теперь принадлежит мне. А старик – если ты вспомнила о нем – умер. Два с половиной года назад. Похоронен на местном кладбище. Если хочешь, потом скажу, где именно.

– Да, хочу. Спасибо. Поздравляю тебя с тем, что ты нашел свою нишу. И мои соболезнования. Это очень грустно – про старого винодела…

– Маленькая леди из столицы умеет грустить? Это радует. А то поначалу ты мне напомнила солдата-смертника.

Санса сглотнула и на секунду опустила ресницы. Вот, значит, как она выглядит. Как солдат-смертник? Замечательно. Пришла пора отсюда валить – пока она не влипла в какую-нибудь достойную Пташки дискуссию. Так он ее звал. Пташкой. Ту, прежнюю Сансу. От этого давно не произносимого имени ей стало необычайно тошно, словно она только сейчас осознала потерю, случившуюся много лет назад – ее неизбежность и необратимость. Стоп. Никаких кусаний губ. Никаких ногтей. Что было сделано – прошло. Ничего не воротишь, и жалеть незачем.

– Я, пожалуй, пойду. Прости.

Клиган дернул бровями – поднялась только здоровая, и выглядело это весьма издевательски.

– За что? Ты же ничего не сделала. Санса Старк выросла и не влезает в свои прежние костюмы. Но новые не менее занятны.

– Я не про это.

– А про что же тогда? Неужели про дела давно минувших дней? Не смеши меня!

– Совсем нет, – Санса опустила глаза. Еще только не хватало! Началось… – Я попросила прощения за то, что потревожила тебя. Я просто хотела купить вина…

– Хорошо, Иные тебя возьми, хочешь вина – я тебе его продам! Что мне до твоей нравственности? Я тебе его даже подарю – авансом за будущий день рожденья! Надеюсь, ты тут не задержишься так надолго?

– И я надеюсь… – Теперь в ней уже клокотало не раздражение – бешенство. Надо было сваливать.

– Если леди соизволит подождать, принесу тебе пару бутылок из подсобки.

– Хорошо. Спасибо. Леди подождет.

Он резко развернулся и скрылся в темноте. Санса мысленно пнула себя за все еще не прекращающееся учащенное сердцебиение. Годы тренировки – а все то же. Это разочаровывало. Но все же сегодняшняя встреча – ее главное испытание в бесконечной попытке усмирить и отпустить прошлое. Если она пройдет это – ей будет нечего страшиться.

Санса, опустив глаза, смотрела на следы собственных кроссовок, оставленные на деревянном светлом полу. Столкновение с прошлым – это всегда тяжко. Она это помнила по встречам с Лианной. После них она по полсуток приходила в себя, спрятавшись наверху, в улье – рисуя и комкая страницы.

Меж тем, Клиган вернулся с двумя небольшими бутылками.

– Вот, наковырял тебе. Урожая трехлетней давности, пока старик был еще жив. Это был хороший год. Возьми. Или нет, дай я тебе их уберу в мешок. Как ты все это потащишь – за спиной, что ли? Может, тебя подвезти? А то дождь…

Санса позволила себе легко улыбнуться.

– Спасибо большое за вино – очень тебе признательна. Буду пить – не раньше, чем через две недели, помяну хозяина. А подвозить не надо – донесу как-нибудь. Если бы я хотела ехать – взяла бы свою машину.

Клиган ехидно ухмыльнулся.

– А что ты хотела? Гулять в дождь? Вот они, артисты…

– Ну, а если и так? Мы в свободной стране…

– Это верно. Ну, тогда пока.

– Доброй ночи. Было приятно повидаться…

Санса взяла протянутый ей бумажный пакет с вином, не глядя больше в сторону прилавка, развернулась и вышла на улицу. Небо слегка прояснилось, и туман начал рассеиваться. Она, не оглядываясь, дошла до прежней лавочки, поставила на нее рюкзак и запихала сверху пакет с вином. Очень хорошо. Как она это теперь допрет? Ну, как есть. Это наименьшее из зол. В крайнем случае, спина завтра будет ныть. Это не страшно. Это всего лишь боль.

2.

Она вытащила из кармана смятую пачку сигарет и новую зажигалку и попыталась прикурить. Ничего. Проклятая пластиковая дешевка не срабатывала. Надо было лезть в рюкзак за остальными – да только для этого придется перебирать все покупки! Санса со злости бросила злополучную зажигалку на землю. Над ухом у нее щелкнул кремешок.

– Ты теряешь свое столь тщательно демонстрируемое самообладание. Я все-таки решился тебя проводить. По старой памяти. Гавань, конечно, вычистили, но дерьма тут шляется немало. Твой труп в овраге не прибавит этому городу привлекательности. А я потеряю на этом клиентов. Давай свой рюкзак.

– Мне не нужна защита. Я в состоянии о себе позаботиться.

– Что, ты носишь в кармане автомат?

– Ну, не автомат, но все же при надобности попаду. Правда, сегодня я забыла его в усадьбе.

– Хм, – Клиган заправил волосы за здоровое ухо – новый жест, который она не помнила – и сам закурил. – Надо полагать, если бы ты знала, какая встреча тебе предстоит, то взяла бы его непременно.

– Что ты имеешь в виду? Если бы я знала, какая встреча мне предстоит, я бы вообще не вышла из дома.

– Ого, все так серьезно! Я-то думал, тебе все равно.

– А мне и есть все равно. Просто действует на нервы.

– У нас всегда были этого рода проблемы. Мы действовали друг другу на нервы – и этим все сказано. Пошли, что ли? А то как дождь опять припустит.

Санса глянула на небо. Среди рассеивающихся рваных туч проглядывали бледные звезды.

– Да нет, погода явно улучшается. Но пойдем. Поздно уже.

– Это точно. Поздно.

Санса, зажав в зубах сигарету, подняла пренеподъемный рюкзак. Это лямка скрипнула – или ей послышалось?

– Погоди, я сам возьму. Еще не хватало! – Он взял рюкзак и накинул обе лямки на одно плечо.

– И ты собиралась все это тащить сама? Чем ты там занималась в столице – качалась в спортзале?

– И это тоже. А ты чем тут занимался – тренингом на предмет хороших манер? Теперь сам предлагаешь женщинам помощь, без напоминаний?

Он усмехнулся этой своей кривой усмешкой, и Сансе стало страшно. Прошлое не умерло, оно живо-живехонько. Идет рядом с ней, словно так и надо.

– Ну, в чем-то и так. Но и раньше, бывало, я не промахивался. Помнишь? – Он глянул на нее искоса – так, словно этот ответ для него много значил.

– С трудом.

– Ну-ну.

Он прибавил шагу, и Санса стала отставать. Это напомнило ей, как когда-то – очень давно – чужой телохранитель провожал маленькую босоножку до ее жилища. Он всегда шел впереди, не думая о том, что она отстает. Она всегда боялась ему сказать, что взятый темп для нее слишком быстрый. Глупая Пташка. Хорошо, что она умерла.

Санса сделала последнюю затяжку, бросила сигарету во тьму. Та прочертила маленький огненный полукруг и упала где-то в районе обочины. Нехорошо, конечно, но вдоль дороги Санса урн не наблюдала. Она вздохнула и пошла быстрее. Больше она не будет тащиться охвостьем. Через минуту она перегнала своего спутника и первой встречала клубящийся над дорогой туман. Это ее путь – никому не дано заглядывать за поворот раньше нее.

До усадьбы они дошли в тягостном молчании. У калитки Клиган на минуту замер, потом тряхнул головой и, резко дернув за ручку, вошел внутрь. Санса, помедлив, последовала за ним. Надо было взять треклятый рюкзак прямо у ворот. Он стоял и с критическим видом изучал ее Импалу, искрящуюся каплями при свете фонаря с крыльца.

– Твоя тачка? Я думал, артисты ездят на выпендрежных машинках. Кабриолеты какие-нибудь. Или ретро.

– Артисты вообще ездят на белых конях. А я – на Шевви.

– Логично. Ты же у нас не артист – ты художник. Держи свой баул. Мне пора.

Он снял с себя рюкзак и повесил ей его на плечи. Санса вздрогнула, и Клиган это заметил. Вот пекло!

– Извини. Я не хотел тебя трогать. Вот ни разу. Но если ты потащишь это свое спортивное чудо за ручку, боюсь, она просто оторвётся. Увидимся!

Он развернулся и, не оборачиваясь, вышел на дорогу, притворив за собой калитку. Санса, сгибаясь под неподъемной тяжестью, нашла в кармане ключ, отперла дверь и зашла внутрь. Дошла до кухни, аккуратно присев, поставила рюкзак на стул. Разобрала продукты. Вино надо будет отнести наверх и сунуть в сумку. Или убрать сразу в багажник. Она села возле хромированного холодильника прямо на холодный, выложенный плиткой пол и зарыдала. В первый раз за четыре года. Санса уже даже не помнила, как это делается – но организм отрабатывал привычки из прошлой жизни. Коленки джинсов промокли насквозь. Это всего лишь слезы – отчего же ей так больно? Напоминало те ощущения, что испытываешь, когда после двух часов катания на коньках или на лыжах приходишь в тепло и снимаешь примерзшие к ногам ботинки. Тепло, больно и щекотно – и слишком быстро нагревающаяся плоть словно готова лопнуть в любой момент. Ткань души, в данном случае. Она просидела в полутьме почти час. Потом взяла свое новое белье и потащилась, как на плаху, наверх.

========== V ==========

Я излечился нынче, детка

Я не зомби.

Я воин и стреляю метко.

В венах – тромбы

Неистовых нырков в запой

Тобой и боем

Но ночью кровь в часы отбоя

В плоть – прибоем.

И вновь в стотысячный на круг

Как тренировка.

Ты не подруга и не друг.

Ты – гравировка.

На камне, над истлевшей тканью

Рвенья к свету.

Где стылой бесполезной ранью

Жег обеты.

Но ты мелькнёшь как искушенье,

Хрен ли, детка?

Тебе неймется, не сидится в

В ребер клетке?

И я не помню где я начался,

Где выжил.

И все надеюсь на «иначе»

Вновь – и выше.

Сандор I

1.

Сандор вышел из калитки ненавистной усадьбы, остановился на минуту, пока не услышал, как хлопнула дверь. Свет на крыльце погас. Он прислонился к воротам и закурил. Это была уже двенадцатая за сегодняшний день сигарета, а он пытался сократить свое потребление до половины пачки в сутки. Да, как она сказала – действует на нервы. Не надо было ее провожать. Или не надо было от нее уходить… Неведомый знает, что он несет!

Сандор отшатнулся от забора и рванул вперед, изредка сплевывая и ругая самого себя. Только появилась – и вот тебе, опять! Надо давить все эти пережитки сантиментов на корню. Пока они не начали давать всходы и опутывать его по рукам и ногам. Хватит с него. Уже не единожды – а дважды. И с каждым разом все хуже.

Проклятущая девчонка! И на кой хрен она приперлась? Не иначе как повыпендриваться: смотрите, какая я удачливая, знаменитая художница, взрослая, красивая и самостоятельная. Что она там сказала – пистолет носит в кармане? А сама озирается, как олененок, от каждого шороха в кустах. Таким в руки только оружие и давать – тебя же и подстрелят, и спасибо не скажут…

Сандор миновал то место, на котором они когда-то вынырнули на дорогу из леса почти пять лет назад. Тогда она буквально висела на нем. Теперь вот от каждого его прикосновения шарахается, как от чумы. Можно подумать, он хотел ее трогать! Этот ее рюкзак даже для него был тяжеловат. Как она думала тащить этот баул сама? Дура и есть дура. Он было хотел предложить ей донести его до дома, но вовремя остановился. Еще подумает, что он ищет предлог, чтобы остаться. Ишь как дернулась, когда он задел рукой ее плечо. А ведь это вышло случайно! Сандор вовсе не хотел трогать эту незнакомую барышню, в которой не осталось ничего от той прежней трогательной девочки, которая когда-то любила его. Ага, так сильно любила, что чуть не убила.

После той майской ночи Сандор обещания своего не сдержал и в первую же ночь напился в говно. Устроил скандал возле Аэродрома, набил морду приезжему хлыщу с девицей, докопавшись до какой-то ерунды. Трахнул самую страшную из шлюх, что нашел на задворках ангара. Лишь бы забыть. Стереть из памяти предыдущую ночь и его собственную слабость, весь этот бред, что он, размякнув после долгой разлуки, нашептывал Пташке и что теперь хором орал в его пьяной голове. Он ей это говорил – а она уже знала, как это кончится и продумывала его экзекуцию – принимая поцелуи и отвечая на ласки. Бабы все омерзительны. Ну, может, кроме шлюх. Те хоть честны. Это он сообщил всей братии ночных бабочек Аэродрома, чем вызвал их неудержимый смех и обещание в следующий раз сделать ему скидку за теплые слова. Утром следующего дня он, еще пьяный и понурый, явился в винную лавку, полагая, что его отношения с хозяином сего заведения уже закончились.

Винодел встретил его спокойно, словно ожидал чего-то подобного. Похмелиться он ему не дал, спать тоже, но за порог, впрочем, не выставил. Лишь не стал поднимать жалюзи на входной двери, а уселся с проштрафившимся работником в задней комнате, сложив руки с видом старой черепахи, и бесцеремонными вопросами выудил у борющегося с тошнотой Клигана всю историю его возвращения в Гавань – слово за словом, подробность за подробностью – и предысторию тоже. Когда рассказ, наконец, был закончен, дед кивнул измаявшемуся Сандору на одну из дверей – за ней оказался тесный, но чистенький туалет. Через десять минут, когда бледный, но слегка протрезвевший Клиган вернулся в комнату, его ждал стакан с жидкостью, в которой Сандор с омерзением узнал молоко. Он вопросительно взглянул на винодела. Тот и бровью не повел.

– Компенсация.

– Чего?

– Компенсация, говорю. Способ нивелировать то количество яда, что ты в себя влил. Если ты ждал алкоголя – дверь наружу вон там.

– Но я ненавижу молоко! Ну, хоть пива дай, имей совесть!

– Уговор был? Был. Или ты такая тряпка, чтобы нарушить его в первый же день? Вчерашний я не считаю – это был твой последний день безработного – как ты его провел, меня не колышет.

– Если меня вывернет еще раз, дед, то это будет на твоей совести…

– А ты не пей залпом. Цеди, словно это виски.

– Тогда уж точно вывернет…

Молоко, впрочем, и вправду слегка успокоило желудок и даже притормозило наползающую мигрень. Морщась от ненавистного с детства вкуса, Сандор пил и думал, что, видимо, к старости у всех появляется толика садизма в характере. Старая ведьма Оленна Тирелл, винодел этот. Кстати, он до сих пор не спросил его имени. Что он решил тут же исправить.

Старик поморщился.

– Имя у меня не то чтобы. Попробуй засмеяться – и ты уволен. Звать меня Венделл – матери нравились романтические истории. Для тебя в любом случае – мистер Корвен. А тебя как величать?

– Пес.

– Ну, уж нет. Кликух мне тут не надо. Имя у тебя есть?

– Ни к чему это, дед.

– Это уж мне решать, к чему или ни к чему. И я тебе не дед. И ничей я не дед. У меня даже детей-то нет. А тебе стоит определиться – человек ты или собака.

– Собаки лучше, чем люди.

– Верно. Но до собаки ты еще пока не дослужился. Верности в тебе ни на грош, судя по твоей истории. Итак?

Клиган, скривившись – все еще помучивало – назвался.

– Сандор, значит. Прекрасно. Слушай сюда, Сандор. Ты, похоже, думаешь, что я буду тебя жалеть. Но я не буду. Ты и так с лихвой за всех это делаешь. А жалеть надо эту твою Пташку – а совсем не тебя. Сроду не слышал ничего более постыдного. Ты совсем зарылся в терзаниях и соплях, дружок. Закопался с головой. Хочешь жить – начинай раскапываться. Авось и вылезет что-нибудь человеческое. Никто не обязан тебя спасать от самого себя. Если человек сам себя не в состоянии вытянуть – не стоит ждать этого от других. Девочка бы не осилила – тяжеловат ты, не то что для нее – для себя даже. Так что давай. Отдохнул – и вперед.

– Что вперед?

– Работать. Не спать, не блевать, – только работать. Очухаешься на свежем воздухе. Сейчас отвезу тебя на посадки – там надо рыхлить почву. Все время. Вот и займешься пока.

Сандор с тоской подумал, что в Лебяжьем Заливе было в разы комфортнее.

– Помыться бы.

– После помоешься. На кой тебе это хрен, если ты еще сто раз испачкаешься? Едешь или нет?

– Ну, еду.

– Без «ну». Не ты мне одолжение делаешь – а я тебе. После такой истории и дело-то с тобой иметь противно. Но все мы люди – значит, и ошибаемся. Ты имел право на ошибку – значит, имеешь и на то, чтобы ее исправить. Не мне – себе. Если да – поехали. Будем считать это началом твоей новой жизни, Сандор.

2.

Так все и закрутилось. Он копал и рыхлил – и проклинал Пташку – про себя. Старый хрыч больше с ним разговоров не затевал, но и издеваться тоже прекратил. Постепенно отношения выровнялись – особенно учитывая, что пить он перестал. От сигарет, правда, отказаться так и не смог, но и сам старик Корвен был не дурак подымить. По вечерам они вместе сидели на крыльце самолично построенной дедом домульки и молча курили – каждый о своем. Иногда бывает полезно даже помолчать в компании – это меньше напрягает, чем пустой треп.

Сандор замедлил шаг и засмолил еще одну. Ряд кое-где освещенных домов кончился – и вокруг раскинулась туманная мгла без конца и без края. В свете тусклых фонарей кое-где поблескивала влажная высокая трава и льнущие к дороге восковые листья барвинков. Он глянул на небо – облака, похожие на перья, почти все рассеялись, и над полями и мерно дышащим вдалеке морем раскинулась взирающая тысячами глаз молчаливая ночь.

Жизнь вроде бы наладилась – если бы не идиотский приезд Пташки. После смерти Корвена (к докторам старик ходить не хотел, а дышать ему с каждым днем становилось все труднее – видать, от легких уже мало что осталось, пока не кончились и силы, вместе с жизнью) Сандор выкупил у симпатичной, приехавшей на похороны родственника сильно беременной племянницы все хозяйство. Цену та назначила чисто номинальную, и денег от проданного Григорова наследства, сложенных вместе с Серсеиными премиальными, хватило на то, чтобы заделаться хозяином небольшого виноградника и еще купить подержанную машину. Прежние работники остались при нем, плюс годом позже, кое-как сведя концы с концами, он все же наскреб еще на одного юнца в городе – стоять за прилавком и продавать дедовы запасы вина. Сам он по большей части торчал за городом, на виноградниках – осваивая новую роль и пытаясь понять, как же теперь со всем этим обходиться. Знание приходило медленно – от ошибки к ошибке, но все-таки что-то начало получаться. Не весь виноград сгнил, а из того, что дожил до обработки, не весь был заражен серой гнилью. К счастью, Корвен оставил кучу записей – старик был весьма педантичен для бывшего байкера.

Сандор усмехнулся, вспоминая, как престарелый Венделл, отдуваясь и отфыркиваясь, как сердитый морж на жарком солнце и бормоча весьма непристойные ругательства – шепотом, чтобы работники не слышали – ставил бочки с собранным виноградом ровно в ряд: его раздражала асимметрия. Ему до невыносимости порой не хватало старого дурака, его ворчания и даже его идиотских стихов, что, несмотря на предупреждения Сандора, тот продолжал вполголоса декламировать, периодически зависая за дегустацией собственного молодого вина.

Ту толстую книженцию с виршами Корвена забрала его племянница после похорон: предметом и музой старика была сестра ее матери – и та непременно хотела, чтобы дочь привезла последнюю память о давно умершей близняшке. После улаживания формальностей и забрав еще и мотоцикл – на память о юности – решительная и изрядно надоевшая ему своей чрезмерной суетливостью беременная леди отбыла, а Сандор остался в одиночестве – со своим новым хозяйством и кучкой старых призраков, к которым прибавился еще один.

А потом появилась Маив. С ней он познакомился на конюшнях, куда регулярно ездил навещать Неведомого – который к тому времени уже принадлежал ему. Маив было тридцать пять, и она любила лошадей – до какого-то безумия. Они начали вместе выезжать: он на Неведомом, она – на своей кобыле, что держала на конюшнях. Сама Маив, разведенная владелица кафе, жила в городе с двумя сыновьями-подростками. Не было между ними никакой особой страсти – просто спасение от одиночества для двух уже не слишком молодых людей. С семьёй она Сандора знакомить не стала, а после их первой ночи сказала:

– Помни, лучшая моя половина всегда будет принадлежать моим сыновьям. Ты можешь рассчитывать на другую. Но от тебя я потребую, как минимум, того же. Это как договор. Если ты нарушишь его – уйду. И приезжать буду к тебе сама. Не то чтобы я тебя стыдилась – но не нужно моим мальчишкам видеть то, что явно лишнее. Они знают, что у меня есть личная жизнь и что я в любой момент для них доступна – и ладно. А там, поживем – увидим.

И они жили. Встречались раз в неделю, по пятницам – она приезжала к нему и оставалась до утра воскресенья. Иногда даже до понедельника – когда обоим было слишком лень вылезать из кровати после традиционной воскресной прогулки на конюшни. Так все и шло – мирно и без взбрыков – до треклятой Пташкиной выставки. Это было два года назад.

Сандор услышал о ней в городе, пока ездил по делам погашения долгов старого Корвена – тот умудрился заложить собственное жилище когда-то очень давно, когда оплачивал счета покойной жены за больницу. Не предупреждая никого – Маив была тогда у него – он взял билет на первый же рейс и рванул в столицу. Это была первая персональная выставка юной художницы – он должен был увидеть. И он увидел. И ее, и картины. Девчонка – уже не такая юная и наивная, но все еще ослепительно красивая и желанная – была окружена кучей молодежи: поклонников, друзей и даже родни. Сандор, смешавшись с толпой (народу была тьма, он попал на закрытие выставки), заметил младшую сестру-надоеду и того самого паренька, что когда-то таращился на него из окна красного корвета возле школы. Сандор подозревал, что именно этот товарищ заложил его Пташке, когда она на крыльях неизвестно чего примчалась по весне ему мстить. Народ обступал удачливую дебютантку, а Сандор, завесившись волосами, с ужасом понял, что со всех сторон на него взирает его собственное изображение: в том или ином варианте. Это было совсем как попасть в один из тех залов с зеркалами, где ты не знаешь, где ты – а где выход. Через четверть часа Сандор, озверев от собственной торчащей повсюду уродливой физиономии и вдоволь наслушавшись высказываний вроде: «какой экспрессивный объект», или «как эволюционно отражена суть персонажа» попросту сбежал оттуда, уповая на то, что во всей этой сумятице его не заметили, тем более что он был в затемненных очках. Солнце по-прежнему доводило его до исступления, а в зале с Пташкиным искусством был нещадно слепящий свет прожекторов, напиханных везде, где только можно.

Он вернулся в Закатную Гавань огорошенный и задумчивый, не понимая, что все это значило, и стоило ли протестовать по поводу использования его самого в качестве «экспрессивного объекта». К Пташке он подходить не стал, тем более, она была не одна. Возле нее все время топтался прихрамывающий на одну ногу слащавый молодой человек – не хлыщ, но явный ботан – в очочках и мажорном блейзере с эмблемой одного из лучших университетов страны. И он был ей явно не друг – и вел себя отнюдь не по-дружески. Пташка морщилась, скидывала его руку с округлившихся плеч, нервно улыбалась и делала вид, что не замечает, как «не друг» зарывается ей носом в отросшие рыжие кудри каждый раз, когда она останавливала свое непрерывное мотание по залу. А тип продолжал наступление – и даже для фотографов они позировали вместе. Позже Сандор узнал из журнала, что попался ему уже дома, что мальчик в очках приходился внуком старой мумии Тирелл – одним из четырех – и был наследником части весьма крупного состояния. С Пташкой было все ясно.

А по возвращении ясно стало и с Маив – она ушла. Ее вещей в его доме не оказалось: она держала там сменную одежду и кое-что из косметики. Чисто, словно и не было никакой Маив. Памятуя свои прежние проколы, Сандор рванул в город и предстал перед бесстрастной бывшей подругой. В дом она его не пустила, пригласив пройтись по близлежащей аллее. В процессе прогулки Маив спокойно объявила ему, что свои условия пакта он не выполнил. Что о половине там не было и речи, и что с нее хватит. Сандор пытался было возражать, но как-то вяло и неубедительно. Как бы там ни было, дурой Маив не была. И оскорблять ее после всего жалкими попытками опровержения очевидного ему не хотелось. Он только спросил, по какому принципу она отмеряла эту свою половину.

– По принципу мыслей. Ты был со мной, а думал о ней. Я чувствовала это кожей. От твоих слов, от твоих взглядов пахло ей. Ты принадлежишь этой своей малолетке с потрохами – и еще пытаешься это отрицать! А как заслышал о ее выставке, даже имя свое забыл – что уж говорить о моем! Это нечестно. Я заслуживаю большего. А ты не заслуживаешь даже того, что я тебе предложила.

– Может, попробуем еще раз?

– Не может. Не хочу. Я не даю вторых шансов – мне их жизнь никогда не давала. Иди с миром, Сандор Клиган, жди свою Пташку. Может, и дождешься, хотя я лично сильно сомневаюсь. Иногда надо делать первый шаг – это не так страшно, как кажется. Я вот его сделала – сегодня. Шаг в сторону от тебя. Прощай!

Маив развернулась и неторопливо ушла прочь, а Клигану ничего не оставалось, как вернуться в свой опять опустевший дом. Ну, не тащить же ее было за волосы! Волосы у Маив были чуть светлее, чем его собственные. Пока она спала – а сон у Маив был воистину мертвым – Сандор с тоской разглядывал эти прямые каштановые пряди, разметавшиеся по подушке, и думал, что нет в них ни света, ни того лукавого блеска, что делали рыжие кудри Пташки почти живыми. Просто волосы – еще одна ненужная часть тела. Возможно, Маив и была права – она заслуживает большего. Уж точно не постоянных сравнений не в ее пользу. Все эти отношения были всего лишь грубоватой подделкой – но порой от них было так уютно – и ему, и ей.

3.

После всего, Пташка умудрялась разрушать его жизнь, даже находясь за сотни миль. Она рисовала свои ностальгические портреты, обнималась с Тиреллом – и крепко держала Сандора когтями – не то за горло, не то за яйца. Все это было весьма неутешительно, и Клиган, в очередной раз прокляв всех баб на планете, махнул рукой и продолжил жить дальше, выкинув из головы Маив и старательно отмахиваясь от беспрестанно навещающих его образов Пташки в обнимку с хромым очкариком. Иногда, длинными ночами, ему приходило в голову, что рисовала девчонка все же не Тирелла – а его. Что-то это все же значило. Только вот что, Сандор не мог понять. А когда вроде бы начинал понимать, суть неизбежно ускользала – как предутренний сон. Как она сама когда-то ускользнула несбывшейся мечтой из его никчёмных объятий. Он давно уже понял причину ее ухода – но простить до конца все же не мог – не ее бегства, а того, что она не сказала ему, что намеревается его бросить, и что это была прощальная ночь. Сандор тысячи раз прокручивал в голове события того вечера и не мог понять, что было бы, скажи она ему правду. Вероятно, он бы просто ее не отпустил. Возможно, правда нужна была именно для этого. Впоследствии ему пришло в голову, что, прежде чем тащить ее в постель, надо было все же извиниться за свое поведение, и в особенности – за паскудное письмо. Если бы они поговорили в самом начале – если бы она наорала на него, выпустила пар, поколотила бы его, как это за ней временами водилось, в конце концов – возможно, утро следующего дня сложилось бы совсем иначе.

Вся эта драма была иллюстрацией истории об упущенных возможностях, и чем старше Клиган становился, тем яснее ему было, что основные упущения были с его стороны. Но больше жизнь ему шансов не предоставляла – а в столице был треклятый Тирелл со всем своим загребучим многочисленным табачным кланом под председательством въедливой старухи Оленны.

Да и прав появляться на пороге у Пташки у него не было. Была только одна вещь, что лежала на чаше весов с его стороны – а с другой были навалены все его идиотские выходки, случайные измены и прежде всего нерешительность и страх. За себя, за нее. Возможно, все вышло по лучшему варианту. Он никогда не был сокровищем – даже сейчас, кое-как выбравшись из бутылки и наладив жизнь. Тирелл всегда будет круче, умнее, богаче. Пташка всегда заслуживала большего – и теперь у нее есть почти все. Не почти. Все, даже свобода. Даже если она об этом не знает – да и незачем ее посвящать в подробности. Меньше знаешь – крепче спишь.