Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 101 страниц)

Тогда он начинал думать о пташке – и другие картины заполняли его паникующий разум. Пташка в гостиной, что тоскливо глядит вбок, в окно, на море. Пташкины золотые ресницы, что блестят на закатном солнце. Пташка впивается белыми ровными зубами в собственные ногти, и так изгрызенные до мяса, – и глаза ее почти белеют от напряжения мысли и страха: она готовится к удару, как животное, чувствуя опасность, исходящую от Джоффри или его матери.

Странным образом, именно благодаря Джоффри Пес и обратил внимание на Пташку. Пес едва заметил девчонку, дальнюю родственницу хозяйки, приехавшую чем-то вроде бедной родственницы погостить. И даже не погостить – а пообщаться. Хозяйка, ради разнообразия и своих каких-то одной ей известных целей пригласила девочку пожить в усадьбе, хотя обычно не жаловала лишних глаз. Пес подозревал, что дело совсем не в сестринской благотворительности. Даже напротив: это попахивало наследством девочки, объединением активов, и – седьмое пекло! – объединением семей. Оставалось только надеяться, что в качестве жениха хозяйка видела Томмена.

Девчушка же неожиданно для всех заартачилась и поселилась в гостинице неподалеку. Псу поставили в обязанность сопровождать ее каждый вечер до двери. Рыжая девочка боялась его до последней степени, ее страх был практически осязаем – такой густой, что его можно было резать ножом. Неожиданно Пес осознал, что отчего-то ему это донельзя обидно, – хотя этот самый страх, смешанный с отвращением, был привычной реакцией на его опаленную физиономию.

Но на этот раз Пса это задело: глядя, как ее приняли в усадьбе, он невольно ей посочувствовал – как сочувствовал любой девахе, что приволакивал Джоффри. Но эта так быстро не отделается, это он тоже понимал. Месяц в компании Джоффри – врагу не пожелаешь. Неизвестно, что останется от этой рыжей птахи к концу лета, особенно учитывая любимые развлечения его подопечного. Пес было понадеялся, что, будучи родственницей хозяйки, Пташка будет хотя бы большую часть времени в безопасности. Одно дело глумиться над местными девками, другое – влезать в неприятные истории с барышней из хорошей, близкой им семьи. Но Пес, как всегда, недооценил Джоффри: его глупости хватило, чтобы выбрать себе любимой жертвой именно Пташку. В присутствии матери парень ограничивал себя словесными издевками над фигурой девчонки.

А та, чем больше слушала, тем больше убеждалась в его правоте – и стыдилась себя. Седьмое пекло, – стыдилась! Девчонка обещала стать красавицей – и не через пару лет, а через какие-нибудь полгода. Длинная, стройная, как тростинка, по-женски хрупкая в плечах – и вместе с тем округлая, там, где надо, с изящными руками и нежным овалом лица. От изгиба ее тонкой шеи и нежных кудряшек на затылке у Пса захватывало дух, пока он сидел за ужином возле своего подопечного и, от нечего делать – ужин в не лез в горло, особенно в столь приятной компании – буравил взглядом сидящих за столом.

Пташка, как обычно, пряталась в углу и вжималась в стул. Она то смотрела невидящим взглядом перед собой, то, завесившись редкими длинными прядями своих неровно, по-модному остриженных волос, исподлобья изучала людей, что были за столом. Лишь его она обходила взглядом, словно на пустое место таращилась, да и вообще словно избегала глядеть в тот угол. Пес привык и к этой реакции: людям, единожды увидевшим его обгоревшую половину лица, тут же становилось неловко – и они старались на него не смотреть. И смотрели все равно, исподтишка, снедаемые вечным любопытством по отношению к уродам. Пташка была деликатна, и после первого с Псом знакомства вообще делала вид, что его тут нет. К тому же, рядом обычно сидел Джоффри – а смотреть на него для пташки было все равно что самой напрашиваться на «комплименты».

Когда хозяйка куда-то удалялась, Джоффри начинал проявлять себя как обычно: мелким пакостником и садистом. Как-то эти двое – то было в самом начале, после приезда Пташки, и она ещё не знала, чего ждать от Джоффа и была, казалось, привлечена его приторной смазливостью и пухлыми, как у шлюхи, губами – уединились на террасе вдвоем, и Неведомый знает, зачем туда понесло девчонку и о чем там они говорили. Пес на всякий случай незаметно – что удавалось ему редко при его габаритах – пристроился у окна, выходящего на угол террасы, и ждал, когда Джофф себя проявит. Все произошло быстрее, чем Пес предполагал. Паршивец припрятал от своей очередной вечеринки заначку с травой – и, выкурив ее на террасе, решил притушить окурок прямо на плече троюродной сестры. Пес успел перехватить его руку (когда завоняло шмалью, времени размышлять особо не было и пришлось выбираться из дома через окно и торчать под террасой, как зверю перед броском). Окурок едва коснулся нежной, слегка тронутой загаром кожи предплечья, – и оставил легкий красный след, похожий на колечко от крышки фломастера, что маленькие дети шлепают себе на ладошки. Пташка обомлела и дрожала. Но еще больше она задрожала от того, что Пес задел ее грудь плечом, когда перехватывал кисть Джоффри. Лицо ее дернулось привычным страхом, – и в ее ясных глазах, похожих при этом свете на крыжовник с темной косточкой зрачка посередине, явственно читались брезгливость и отвращение. Пес молча забрал у Джоффри окурок и ушел к себе, заслышав голоса с большой веранды, куда направлялись хозяйка, провожая гостей.

В тот вечер Пес заперся раньше, чем обычно, – девчонку предложили подбросить до гостиницы два журналиста, что жили там же. Пес надрался в тот теплый вечер, как сволочь. Он выпил все, что было у него самого и далеко за полночь совершил вылазку в гостиную, где в хрустальной, отделанной красным деревом горке стояли пузатые бутылки со спиртным. Пес забрал оттуда пузырь отличного виски – и выпил и его, всухую, безо льда (на кухню ноги бы уже не дошли) лишь бы забыть эти расширившиеся от страха зрачки-косточки крыжовника и нервное содрогание от его прикосновения.

Пес успел почувствовать плечом теплый трепет наливающейся груди и острый девичий сосок под тонкой тканью майки, – его самого от этого прикосновении вскользь словно током ударило, даже голова на миг пошла кругом, как после полного стакана чего-нибудь крепкого, выпитого залпом. Пташка всегда носила такие легкие, тонкие майки с идиотскими картинками. И часто без лифчика – на радость и горе Пса.

«В пекло их обоих! – зло и тоскливо думал Пес, прикладываясь к бутылке. – В один бы мешок и в море, тут и все проблемы сразу бы решились сами собой. В пекло!»

Ноздри уже не чувствовали запах виски, а в открытое окно ночным кошмаром заползал запах магнолий и моря. Почти так же пахла и Пташка…

С того дня, чем больше Пес старался не думать о Пташке, тем больше она лезла ему в голову. Вечная привычка держать себя в руках сделала его почти одержимым. Пташка была везде: в дальней синеве моря, в стройности кипарисов за окном. Чертовы ракушки на пляже, куда Пес в сумерках сбегал курить, своим нежным цветом и лукавой удлиненностью напоминали ее пальцы – гибкие розовые пальцы с до предела обстриженными ногтями. Эта мука, казалось, никогда не кончалась: Пташка торчала у него перед глазами дни напролет, грустя и задумываясь, исподтишка уходя бродить босиком по подстриженной траве, тенью скользя на пляж.

Она перестала ходить купаться с Джоффри и его компанией. Пес подозревал, из-за того, что мелкие говнюки ее задразнили, а Джоффри взял себе в привычку после приезда троюродной сестры отбирать в компанию самых грудастых барышень – назло Пташке. Мальчишка, казалось, не понимал, что за диковинный цветок раскрывается перед ним. Не замечал ни грации ее движений, ни внутреннего какого-то благородства, с которым затюканная Пташка, несмотря ни на что, продолжала себя держать.

«А может, замечал – и действовал в меру своей испорченности?» Пса даже в жару пробил холодный пот, и мерзкая рубашка с готовностью прилипла еще больше к одеревеневшей спине.

Он второй час самым уродливым монументом на свете стоял, прислонившись к краю сцены, где Джофф продолжал ныть про любовь, а почти оргазмирующие малолетки тряслись от восторга за пластиковой загородкой перед сценой. Интересно, догадываются ли они хоть отдаленно, что значит для Джоффри любовь и ее проявления? Пес полагал, что маловероятно. Двое дружков Джоффри уже стояли в стороне, выглядывая подходящих барышень на вечер.

Все шло по привычной схеме. Знакомые до зубной боли картины рябили перед глазами.

Фотограф снимает Джоффа после выступления. Джофф смотрит, как его приятель тискает длинноногую брюнетку-поклонницу за сценой. Сам Джофф, по давним наблюдениям Пса, никогда девушек не трогал или трогал вскользь и редко. А учитывая, что Пес был с ним все время, оставалось только гадать: что именно с ним не так?

Оба родителя парня были в относительном порядке по этим вопросам. Роберт ни вечера не пропускал, не расслабившись в кабаке. Шофер сплетничал, что в элитных домах терпимости, что посещал хозяин (и откуда его потом выволакивали почти тушкой), девушки были на диво хороши, а Роберт редко выбирал одну – как правило пять или шесть за заказ. С хозяйкой тоже было все ясно: при всех ее змеиных повадках, страсти обуревали эту лощеную женщину, как и любую другую не в столь же выгодном положении, – у нее лишь было больше возможностей выбора.

Джофф же оживлялся, лишь когда видел страдания. Будь то забитый друзьями на сельской дороге щенок или очередная неудачная поклонница, притянутая его славой и отданная на растерзание друзьям. Те, не слишком стесняясь Пса, пользовались такой дурехой по очереди. Джофф затягивался самокруткой и смотрел, – лишь смотрел – и рот его кривился в привычной усмешке, а в водянистых глазах горели дьявольские огоньки.

И Пташка, Пташка, седьмое пекло! Куда же деваться от проклятых картинок? Тот вечер, когда она оказалась одна с компанией Джоффри наедине, Пес до сих пор не в силах был вспоминать. Что было бы, опоздай он на пару минут? Она бы ушла в воду – эта упрямая рыжая чертовка, – и утонула бы там (волны в тот вечер были что надо!). После этого у Пса прибавилось разнообразия в ночных кошмарах.

Она бы утонула, а он устроил бы резню барашков на берегу. Или они бы ей попользовались, – как обычно, по очереди – и к ним, возможно, присоединился бы и Джоффри? И тогда он все равно устроил бы кровомясину на берегу, а она бы смотрела, навечно сломанная и испорченная. А что потом: перерезать ей горло, чтобы не мучилась дальше – и самому в воду?

Мысль о глубине зеленой, мерцающей воды подползла тошнотой к горлу, и колючей, как сто игл, болью запульсировали виски, отдаваясь эхом в поврежденной половине лица.

Проклятый день, проклятая жара. Во рту было кисло, ворот давил шею, вызывая еще большую тошноту. А еще полдня маяться.

К счастью, Джоффри после окончания фотосессии с поклонниками получил от матери по телефону категорическое приказание спешить домой, поскольку были приглашены гости из местных толстосумов, и ему надлежало присутствовать. Джоффри, скривившись, уныло побрел к машине.

Пес, в душе проклиная эль и открытые концертные залы, где в качестве кондиционера предполагался лишь прибрежный ветерок, которого сегодня не было и в помине, залез в длинный автомобиль Джоффри, где было – о, боги, да! – прохладно и темно. Пес бы с радостью сел на переднее сидение рядом с водителем, но ему полагалось не упускать из глаз Джоффри, поэтому пришлось сесть в салоне лимузина, напротив Джоффа и его двух приятелей.

Мальчишки, казалось, от жары не страдали, и по юности, даже если и пили с вечера, похмельем с утра не мучились, поэтому даже в этот удушающе липкий день были свежи, как персики. Дорогущая одежда сидела ладно, волосы уложены были небрежно, – и не скажешь, что Джофф, например, все утро провел со «специалистом по образу». А Пес, меж тем, с вечера свалившись от смеси алкоголя, забыл помыться. Одно приятно: юнцы теперь дергали носами, как крысы, недовольно косясь друг на друга, что так развеселило Пса, что он, сдерживая смех, забыл о накатывающей волнами тошноте, которая усугубилась от езды против хода.

Джофф заметил: «Пес, ты сегодня еще гаже, чем обычно. Что ты такой красный? Солнышко напекло? Надо было надеть панамку – тебе бы пошло! Все же солнце – не костер…»

Пес, откашлявшись, просипел (с утра его вывернуло, так что гортань была до предела разодрана и до сих пор саднила, как обычно бывает после рвоты, и говорить было неприятно):

– Жарко сегодня.

– Так ты бы разделся, надел бы чего полегче. Купальный костюм, к примеру, – Джофф по-бабьи хихикнул, и тотчас петухами грянули его приятели.

– Не положено. Хозяйка велела сегодня быть в костюме.

– А, ну да, ты же ее во всем слушаешься. Во всем, Пес?

Пес отвернулся, словно не поняв намека. Не следовало вступать в дискуссии с парнем, особенно на скользкие темы. Ясно, что он догадывается. И даже сейчас Пес на долю секунды пожалел подопечного: порой лучше расти одному, чем так, как растили Джоффри. И путного ничего уж точно выйти не могло, даже если первоначально природа и наградила его какими-то достоинствами и талантами.

Природа – странная штука. Об руку с судьбой она проигрывала страшные пьесы, с цинизмом глумясь над актерами. Собственный брат спалил Псу в детстве лицо о шашлычницу за взятую не вовремя игрушку, и никому, в сущности, кроме сестры и отца, отводящего глаза, не было до этого дела. С тех пор Пес перестал судить людей по наружности и в глубине души, за семью крепостями, что соорудило вокруг нее время и ненависть, жалел – жалел тех, кто по иронии судьбы был не властен над обстоятельствами, был слаб. Пес жалел их и презирал в то же время.

Со времен той шашлычницы Пес предпочитал создавать свою судьбу сам, выбирая те обстоятельства, что были ему в масть. И все шло, вроде бы, как надо, пока осенним листком не пролетела мимо него Пташка, опустившись неподалеку. Ее не могло прогнать даже вино. Она сидела в его чертовой голове постоянно – и в каждом луче солнца, ему мерещились ее светлые ресницы, в каждом шорохе слух искал ее шагов. Она стала его проклятьем, его наваждением, маяча перед ним вечным соблазном, не замечая его, как не замечают досадное ограждение или забор, портящий вид.

Чем старательнее Пташка его не замечала, тем сильнее его к ней тянуло. Пес уже сам не знал – что именно ему от нее было надо. Он хотел ее, это было очевидно. Да кто бы и не захотел? Кроме Джоффа, разумеется, и то – неизвестно.

Но женщин вокруг было много – а такая Пташка была одна. И Пес не понимал, почему. Больше, выше плоти он хотел ей обладать – как она сама обладала им, не замечая и не принимая этого факта. В кои-то веки Пес страстно захотел, чтобы его заметили. И вместе с этим отчаянным желанием был страх – дикий, почти панический – что, единожды подняв свои светлые, чистые глаза, встретив его взгляд, за мгновение Пташка прочтет его, как просматривают выученную давно и наизусть, и оттого неинтересную книгу. Прочтет – и отвернётся. Что единственный в его Песьей жизни порыв слабости, кроме лютой ненависти к брату, так и утонет в этих непроницаемых своей прозрачностью глазах. Она посмотрит, улыбнется этой скользящей, лунной улыбкой – и пойдет дальше, утопая босыми ногами в песке. И тогда уже не останется ничего. Пламень, который так страшит Пса, потухнет в море, сольется с горизонтом в закатной тоске и уйдет еще одним летним удушливым ненужным днем.

========== IV ==========

Машина мягко притормозила, и Пес, которого второй час одолевала удушливая дрема, сменившая надоедливую тошноту, вздрогнул от неожиданности. Подростки, сидящие напротив, тихо перебрасывались ленивыми фразами. Говорить им было, похоже, не о чем, или же они не желали обсуждать свои дела в присутствии Пса, что вполне можно было понять. Пес, когда был в их возрасте, тоже не стал бы обсуждать свои дела при взрослых. Впрочем, он вообще бы ни с кем не стал обсуждать свои дела.

Пес, по правилам, должен был вылезать из машины первым, гарантируя безопасность клиента, что он и сделал. Перед домом металась беспокойной пантерой Серсея.

– Ты, – тихо сказала она Псу, – в мой кабинет. – И обратилась к сыну, озаряясь лучезарной улыбкой: – Здравствуй, мое солнце! Как прошел концерт?

Джоффри, рассеяно дергающий вниз узкие джинсы, за время пути врезавшиеся в промежность, процедил:

– Как обычно. Что там могло случиться? Зачем ты вызвала меня в таком срочном порядке? У меня были дела, планы…

– Планы подождут. В другой раз, моя радость. Сегодня мы ждем нескольких важных людей, мне было бы приятно, чтобы ты был на ужине с самого начала. Там будут твои ровесники, возможно тебя это развлечет.

– Еще чего, они все нудные придурки или слюнтяи. С чего меня это должно развлечь? Одна мысль о них вгоняет меня в скуку. Я не хочу на ужин. Я поеду на конюшню и покатаюсь на Бесстрашном. Вели шоферу отвезти меня с друзьями.

– Джоффри, я все сказала. Покатаешься завтра. Завтра вторник. Весь день – твой. Плюс ко всему, мы ждем гостей из столицы, на несколько дней.

– Кто приедет?

– Петир Бейлиш с несколькими своими людьми. Он остановится у нас.

– Зачем Мизинцу останавливаться у нас? Пусть бы жил с Сансой в гостинице. Он везде вечно сует свой нос.

– Санса тут ни при чем. Он остановится у нас, это решено. Его людям нужно место, так что Пса придется на пару дней отселить в гостиницу. Переоденься к ужину, пожалуйста. Что-нибудь неброское, но не дешевку – люди, которых мы ждем сегодня, знают цену вещам. Мы должны выглядеть соответствующе. И не забудь пригласить своих друзей на ужин. Я надеюсь, мальчики, вы останетесь?

Серсея, вспомнив о том, что послала Пса в свой кабинет, любезно улыбнулась приятелям Джоффри – улыбкой, что не коснулась ее ясных зеленых глаз и, развернувшись, пошла в сторону усадьбы.

Джоффри, брюзжа, поволокся в дом. Его друзья расположились на большой веранде – туда им уже принесли холодный чай со льдом и гигантский поднос с домашними пирожными, которые они тут же начали беззастенчиво поглощать.

Пес ждал хозяйку в щегольском кабинете, заставленном тяжелой дубовой мебелью. Хотелось выпить, голову опять сдавила проклятая пульсирующая боль. Стол Серсеи был завален бумажками, примерами рекламных проспектов и постеров, с которых в людоедском оскале щерился Джофф. В глубине кабинета, на маленьком трехногом столике заманчиво отливал пурпуром в тазике со льдом запотевший штоф с вином. Пес судорожно сглотнул. Хозяйка любила ледяное вино и странную музыку, – из замаскированных в дубовых подставках колонок негромко звучало что-то смутно напоминающее перепевки классической музыки, положенные на жесткий тяжелый ритм.

Пес подошел к открытому окну – хозяйка не скупилась на кондиционер, но окна в некоторых комнатах оставались открытыми. Он закурил в надежде, что никотин снимет спазмы в голове. За спиной хлопнула дверь.

– Как ты смеешь дымить у меня в кабинете? Впрочем, черт с тобой. Нужно обсудить ближайшие дни.

Серсея, как королева, изящно обогнув стол, опустилась в обитое бордовым бархатом кресло, отделяя себя от Пса столом и кадками с растопыренными зелеными пальцами финиковых пальм. Пес, не оборачиваясь, продолжал курить, с ненавистью вглядываясь в искусно выстриженную из лаврового куста декоративную фигуру льва в прыжке.

– Завтра приезжает Бейлиш, и не один. Они остановятся у нас в усадьбе. Тут не хватит места. Тебе придется на время убраться в гостиницу. За наш счет, разумеется. С утра побудешь, как обычно, с Джоффри, а вечером – проваливай. С завтрашнего вечера. Сегодня соберешься.

Пес молча переваривал информацию. Мизинца он не любил – да и кто его любил? Скользкий, мерзкий червяк. Он, в отличие от других, взгляда от Пса не отводил, и на его губах вечно играла эта глумливая усмешка. Пса передернуло, – холодный палец царапнул шею и прошелся по его позвоночнику, вновь приклеивая влажную рубашку к телу. Хозяйка всегда ходила тихо.

– И после того, как гости уйдут, хмм, зайди вечером ко мне, после одиннадцати. Скучал по мне?

Пес не стал отвечать, только коротко кивнул. От Серсеи пахло терпким и холодным запахом духов – лилии и прах. Так пахло в зале прощания, когда в закрытом гробу хоронили его сестру Ленор, – ее нашли в овраге, нагую и с размозженной головой. Отец опознал ее по шраму на запястье – от детского пореза стаканом. Маленький Сандор уже тогда разучился плакать, и лишь угрюмо молчал, теребя слишком длинные рукава – новую выходную рубашку купить не успели, и пришлось надевать ту, что досталась ему от Григора. Ленор всегда пахла вкусно: липовым цветом и свежим хлебом. Тяжелый запах белых лилий не вязался ни с ней, ни с ее низким голосом и мягкими руками. За закрытой крышкой гроба пряталось страшное безглазое существо с синими ногтями, уже расплывшееся в зубастой ухмылке, в ожидании его, Сандора, – больше он был никому не нужен. Григор в зал прощания зашел ненадолго и потом ушел на улицу – курить, так и не вернувшись назад, маяча своей чудовищно огромной фигурой за стеклянными дверями морга.

Он с месяц как начал работать в полиции, и маленький Сандор, теперь уже оставшийся совершенно один, если не считать спивающегося за дверями родительской спальни отца, по вечерам, глядя в окно, нервно ковырял корки на плохо заживших шрамах лица. Когда где-то рядом проезжала полицейская машина, он зажимал уши и утыкался лицом в кровать – это было больно, зато помогало отвлечься от сирены – сирена визжала женскими голосами, как сестра, которую долго и жестоко насиловали в леске, рядом с их домом. Сандор был в школе, а когда вернулся, не найдя ее дома, пошел стучаться к отцу. Отец позвонил Григору. Григор приехал на служебной машине, которая с трудом его вмещала, и направился прямиком в овраг. Сандору не пришлось долго гадать, почему именно Григор так хорошо знал, где искать Ленор. Она и впрямь оказалась в овраге. Вскоре приехала машина из морга и, запаковав тело в черный пластиковый мешок, увезла с собой.

Сестры не должны упаковываться в пластиковые мешки – там душно и темно. Сандор в душе сомневался – а вдруг все же Ленор оставили в овраге, и она теперь ждет его? Он думал об этом каждый вечер, но так и не проверил.

Через месяц его отправили в закрытый пансион, где он получил место по протекции Григора. Там он оставался до восемнадцати лет, если не считать нескольких побегов. Впрочем, имея такого брата, как Григор, уйти далеко у него никогда не получалось. После того, как Сандор приходил в себя от побоев брата, тот снова отвозил его в пансион. Из отчего дома Сандор был готов убраться куда угодно, – в сумерках из оврага доносился запах лилий и тления, опутывая его сладковатым ароматом. После восемнадцати лет Сандор больше не возвращался в тот дом, но, порой, и в других местах его неожиданно настигал проклятый запах.

Как сейчас, например.

Пес боялся оглянуться. Что стояло за спиной: хозяйка или и вправду вдруг это Ленор явилась в летних сумерках подарить ему свой нежный привет? Серсея, впрочем, уже отошла от него и села за стол. Пес слышал, как тихо скрипнуло кресло.

– И вот что еще, дружок, попридержи свои взгляды и слюни в адрес Сансы. Эта птичка не про тебя.

Пес вздрогнул и через плечо бросил взгляд на хозяйку. Та, улыбаясь самой змеиной из своих улыбок, глядела на него искоса. Местами она была невыносимо проницательна. Значит, он себя все же чем-то выдал. Пес не стал спорить – любые оправдания лишь подтвердили бы ее опасения – и предпочёл смолчать и здесь.

– Тебе, я вижу, все мало, ненасытная ты зверюга! – Серсея потянулась за вином и щедро плеснула себе в бокал. – Что, надо уж по представительницам всех поколений пройтись? Надеюсь, ты и кухарку не забудешь осчастливить. Санса – еще совсем ребенок. Хоть и весьма красивый, не спорю. Надеюсь, Джоффри все же прозреет и перестанет дергать ее за косички. Из них получится отличная пара. И я не хочу, чтобы мой сын довольствовался объедками цепного Пса. Держи свои грязные желания в своей голове – а то от тебя ими за версту разит. И, ради всего святого, помойся и переоденься – не вздумай предстать перед моими гостями в таком виде. Это из-за Сансы ты потеешь как козел?

Пес смолчал и тут, хотя держать себя в руках становилось все труднее. Хотелось сжать эту белую стройную шею и держать, пока все ядовитые слова не застынут на змеином раздвоенном языке. Впрочем, слова – это только слова. Злым языком Пса не напугаешь – он же не Пташка.

Так что в ответ Клиган лишь коротко бросил:

– Можно одеться свободно?

– Да во что угодно, лишь бы было чистое. И вообще, будь в тени. А то ты мне портишь аппетит. Твое дело – следить за Джоффри, ты тут не гость, так что знай свое место. А теперь иди, у меня есть дела поважнее тебя, – Серсея отхлебнула еще вина и демонстративно начала копаться в бумажках. Пес не без злорадства стрельнул погасшим окурком в окно, прямо в задницу прыгающему льву, повернулся и вышел.

Пить было все равно нельзя, так что Пес отправился туда, куда его послали, – мыться. Для охлаждения кипящей мигрени он залез под холодный душ – сердце тут же принялось колотиться, как бешеное, но в голове и вправду прояснилось, а стучащая в висках боль отступила. Что нас не убивает, делает сильнее.

Пес оделся в единственное, что у него осталось из чистого – в джинсовый костюм, что он приберег до вторника. Ну что ж, сейчас почти что вторник. Интересно, выстирают ли горничные его тряпки, пока он будет ошиваться в гостинице? Если нет – Псу было почти все равно, а вот Джоффри вряд ли понравится, если его охранник будет вонять, как старый боров.

Пес с отвращением глянул на себя в зеркало: нет, бриться он определенно не будет, назло Серсее. И впрямь, рожа, как картинка: глаза, как у ласки, красные, под глазами залегли коричневые страшные мешки, подбородок весь в черной щетине, и все это отлично сочеталось с обгорелой половиной лица – только детей по ночам пугать.

Кстати, время пугать этих самых детей как раз пришло. Пес для приличия побрызгался одеколоном – перегар не перешибешь, но все же – и отправился в гостиную, откуда уже раздавался мурлыкающий голос Ланнистерши. Гости уже собрались, Серсея приветливой хозяйкой рассаживала их за столом. В углах гостиной в напольных вазах стояли белые лилии. Пса передернуло, и он уселся в углу, возле камина, неподалеку от Джоффри, который тут же заметил его присутствие и шепнул на ухо соседке, пухлой дочери вальяжного седовласого владельца местного спортивного центра: «О, мой Пес пришел, прошу любить и жаловать. Похоже, у Пса кончилось вино, и он перешел на одеколон. Пес, ты какой бренд предпочитаешь? А то у меня есть пара начатых, которые мне не нравятся. Могу поделиться». И Джоффри стрельнул глазами прямо в Сансу, сидевшую, за неимением другого места, напротив него. Пташка залилась краской. Серсея недовольно покосилась на Пса, словно он был во всем виноват, и выразительно подняла брови, посмотрев на Джоффри. Джофф состроил невинную физиономию и с увлечением принялся накладывать толстушке-соседке щедрую порцию рябчика под клюквенным соусом.

Когда Серсея поднялась проводить на террасу тех гостей, что желали перекурить, Пес воспользовался случаем и ускользнул. Джофф сидел в окружении новых и старых знакомых и что-то врал про свои развлечения в столице. Вокруг мелким бесом скакал фотограф. Пес решил, что имеет право на паузу. Чтобы не попасться на глаза хозяйке, он прошел в тени кипарисов и вышел на берег, потянулся и с наслаждением закурил.

Вечер уже охладил пылающий песок и медленно уносил прочь липкую влажность, – в воздухе уже чувствовалась ночь, прохладным ветерком обдувающая пляж и плетущая густые тени в зарослях жимолости и можжевельника. Пес глянул на море – и обомлел.

В воде, обнаженная по пояс, стояла спиной к нему Пташка. Ничего не замечая, она ласкала перламутровую воду тонкими руками, отводя от себя мелкие зонтики медуз. Худая девичья спина блестела каплями воды в последнем чахлом свете уходящего солнца. С берега девчонка казалась гармоничной частью пейзажа, даже ее немыслимые осенние волосы были совершенно того же рыжего, отливающего малиновым оттенка, что и кайма заката, овивающая горизонт.

Неудивительно, что Пес заметил ее не сразу. Пташка повернулась, словно прислушавшись к чему-то вдалеке, и ее строгий чистый профиль засиял камеей на фоне быстро синеющего неба. Линия груди была чудом совершенства: по неровностям ребер к животу бежали струйки перламутровой воды, и темно-розовыми пятнами приковывали к себе взгляд съежившиеся от прохлады соски. Вдруг Санса резко нырнула, словно погналась за чем-то. Сейчас бы было самое время уйти, но ноги Пса словно засосали зыбучие пески, – оторваться от волшебного зрелища не было никаких сил.

Стало быть, хозяйка была права: он стоит тут, как похотливый старый козел и подглядывает за купающейся девчонкой, которой, верно, нет еще и шестнадцати лет. Голых девочек Пес навидался немало, особенно за последние два года, как Джоффри вошел в возраст и стал таскать к себе поклонниц. Некоторые из них – да что там говорить, почти все – возбуждали Пса, но эти жалкие чувства он отгонял от себя как мух, точно зная, что это все как раз то, что ему не нужно. В темноте и проститутки на задворках были вполне ничего, а он спускал пар и не заморачивался измышлениями на тему морали.

Но то, что он испытывал сейчас, имело крайне отдаленное отношение к похоти – да, он хотел ее, но смотреть на нее в лучах заката было все равно, что прикоснуться к звезде – впервые в жизни Пес ощутил, как гармония и совершенство мироздания захлестывают всю его сущность невероятным и необратимым валом непознанных ранее ощущений, надежд, желаний. Теперь Пес понимал, что назад для него пути уже нет – позади была лишь тьма. Выползшей из темного леса усталой тварью он не мог, не мыслил себе оторвать ненасытного взгляда от первого в его жизни светлого пламени – силуэта Пташки в лучах августовского заката.

Она, меж тем, вынырнула из воды и стояла теперь лицом к берегу, поднимая вокруг себя тучу брызг, отряхивая волосы. Вдруг девочка бросила взгляд в его сторону – и замерла, как напуганный олень. Пес понял, что его заметили, и отвернулся. Испуганный и виноватый, как у побитой собачонки, взгляд Пташки живо вернул его на землю.

Пташка торопливо вышла из воды и начала судорожно одеваться. Пес слышал ее неровное дыхание и недовольное ворчание по поводу прилипавшей к мокрому телу одежды. Так же глядя в сторону, Пес совершенно осипшим голосом – в горле пересохло до такой степени, что впору было лакать морскую воду – проскрипел, что его послали ее проводить. Пташка едва слышно что-то пролепетала в знак согласия и сообщила, что готова идти.