Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 101 страниц)

I can’t change my mold

No, no, no, no, no

Well I never pray

But tonight I’m on my knees yeah

I need to hear some sounds that recognize the pain in me, yeah

I let the melody shine, let it cleanse my mind, I feel free now

But the airways are clean and there’s nobody singing to me now

No change, I can’t change

I can’t change, I can’t change

But I’m here in my mold

I am here in my mold

And I’m a million different people

From one day to the next

I can’t change my mold

No, no, no, no, no

I can’t change

I can’t change

‘Cause it’s a bittersweet symphony, this life

Try to make ends meet

Try to find some money then you die

I’ll take you down the only road I’ve ever been down

You know the one that takes you to the places

Where all the things meet yeah

You know I can’t change, I can’t change

I can’t change, I can’t change

But I’m here in my mold

I am here in my mold

And I’m a million different people

From one day to the next

I can’t change my mold

No, no, no, no, no

I can’t change my mold

No, no, no, no, no,

I can’t change

Can’t change my body,

No, no, no

I’ll take you down the only road I’ve ever been down

I’ll take you down the only road I’ve ever been down

Been down

Ever been down

Ever been down

Ever been down

Ever been down

Have you ever been down?

Have you’ve ever been down?

Bitter Sweet Symphony

The Verve

1.

Они прошли какое-то время по дороге. На пыльную поверхность начали падать редкие капли – начинался дождь. Ничего уже не исправить – ничего. Санса не замечала, куда она идет. Зачем идет. Она уже всюду опоздала. Пока она маялась ничего не стоящими проблемами – потакала себе – награждала себя за не выигранные баталии, нацепляла на грудь медали, на которые не имела права – все время этого мира незаметно просочилось между бессильных пальцев – и кончилось. Наступило безвременье. Наступило безверье. И не было точки опоры. Единственной подобной точкой была его рука, что тянула ее вперёд. Но и на это она не имела права. На это – особенно. Из-за этой привязанности у нее отняли все. У других отняли все. Жизнь, будущее. На что надеялась та девочка, что ехала рядом с Роббом в такси? На счастливую жизнь вместе? А получила бесславную смерть – из-за того, что на другом конце света одной дуре не хватило пороху двумя неделями раньше поменять билет. Из-за слабости – из-за никчемного, порочного чувства, которое она допустила, в котором утонула по самую макушку. А теперь за это платят – уже заплатили другие. Вот это – цена ее любви. Санса взглянула на свои бледные руки. После того, что она услышала возле окна, ее не покидало ощущение, что они по локоть в крови. Умойся в это красной воде, девочка, прими причастие плотью твоих близких. Вот твой дар этому миру – смерть. Неси его гордо – это все, что у тебя осталось.

Она не могла вернуться к сестре. Не могла обнять братьев. Им она тоже задолжала – мать и брата. А по пятам за ней катилось шипастое колесо – кто знает, кого оно еще под себя подомнет? Нет, к остаткам семьи она не поедет. А куда тогда? Ответ был очевиден. Никуда. В никуда. В молчанье – во мглу. Так все кончится. И вдруг Сансе невыносимо захотелось, чтобы кончилось – сейчас. Нырнуть в забвенье, как в зеленую воду. Минутная агония – и она свободна. Теряя себя, растворяясь в небытии. Человек без плоти, без имени. Без памяти.

Да, она обещала ему попробовать. Но зачем? Санса пробовала, ежеминутно, как мучают заглохший без подпитки мотор, еще раз, еще – ну, давай. Но уже начиная, понимала – это бессмысленно. Искры не будет. Все сгорело: она – фигура, сделанная из пепла, что движется только по инерции, пока вдруг не пробьет час – и она рассыплется, развеется ветром по пустоши. Ну что ж. Подождём этого часа. В безвременье ожидание ничего не стоит – ибо нет ни начала, ни конца. Все прошло, пройдет и это.

Они добрели до перекрёстка с магазинами. Сандор посадил ее в какую-то обшарпанную беседку, спрятанную за кустом жимолости. Санса послушно села. Есть ли смысл сопротивляться? Нет, как и не было резона ни в чем другом.

– Посиди тут пару минут, ладно? Я сейчас. Только не уходи никуда.

– Я не уйду. Куда мне идти?

– Вот и хорошо. Сиди. На тебе куртку, ты дрожишь.

– Зачем? Мне не холодно. Оставь. Спасибо, впрочем.

Он внимательно посмотрел на нее – Санса отвела глаза. Покачал головой, скрылся за жимолостью. Санса зажала рукой рот – главное – ничего не говорить – от разговоров только хуже, всем – и начала тихонько покачиваться. Отвлекает. Как в колыбели. Туда-сюда, туда-сюда. Она – одинокая лодка с пробитым дном. Надо было только ждать. Вода и ветер сделают все за нее… Нужно только плыть по волнам, качаясь… туда-сюда, легко, как скорлупка от лесного ореха с круглой дырочкой червоточины. Вода зальет пустоту – и она сама станет водой…

– Пташка, ну что ты? Пойдем?

– Куда? А, впрочем, какая разница. Пойдем.

Она встала – чтобы идти, надо двигать ногами. Когда она была девочкой – и еще не убила своих близких – ей подарили такую игрушку – слоника: если его поставишь на поверхность с лёгким уклоном, он сам, перебирая ногами, шагал вниз, разгоняясь тем быстрее, чем больше был наклон. Будь как тот слоник. Маленькие шаги. Ее вели – она шла.

– Куда мы идем?

– Я тут навестил одного знакомого. Посидишь у него. Мне надо вернуться в усадьбу.

– Что? Куда тебе надо? Нет…

Что-то еще осталось – куски плоти внутри – и по ним сейчас забегали искры, подхватывая работу на том месте, где остановились. Еще одна жертва? Эта уже добровольная – сам идет на алтарь. Во имя любви, которой накормили собак…

– Я тебя туда не отпускаю. Не смей. Хватит уже.

– Я не собираюсь спрашиваться у тебя. Мне нужно забрать деньги. Иначе мы будем вынуждены жить в чаще леса. Под камнем. И еще кое-что. Ты посидишь тут, а я схожу. И точка.

– Не посижу. Если ты пойдешь – я тоже пойду. Вернусь к Серсее. Пусть забирают то, что осталось. Какая разница?

– Мне есть разница. И потом, ты же обещала, помнишь? Опять мухлюешь? Дала слово – значит, держи.

Удар ниже пояса. И вправду, обещала. Хорошо. Если его схватят – она всегда может вернуться и предложить им сделку – его отпускают в обмен на нее. Пистолета у нее нет – ну, можно что-то другое придумать… Смерть – это так быстро и просто, жить куда труднее… Чего там думать – вон – море вокруг – бесконечное пространство бесплатных возможностей. Не надо никого утруждать…

– Ладно. Я подожду. А кто?

– Что кто – куда я тебя веду, в смысле? Есть тут один сумасшедший старикан. Тот, что лавку держит. Я ему вкратце объяснил – без подробностей – так что держи язык за зубами. Он и сам, похоже, не хочет слишком много знать. Так что посиди там тихонечко. Я вернусь – и поедем.

– Поедем? На чем?

– Вот это предоставь мне. Твоя забота – дождаться моего возвращения…

Санса подняла на него глаза. Все куда-то уходят. Вот только…

– А если ты не вернешься?

– Хм. Если не вернусь, вариантов у тебя немного. Ты можешь попытаться все же попросить помощи у Серсеи. Она затаилась – но Бейлиша она так просто не благословит на этот брак, это как пить дать. Так что, по крайней мере, попробовать стоит. И неплохо тебе было бы все же связаться с твоей другой теткой. Той, что по отцу. Или с сестрой.

– Да ей же всего тринадцать.

– Неважно. Главное, чтобы информация дошла. Они же про тебя ничего не знают. Ты понимаешь, в каком свете им может быть представлена эта история?

– Да уж.

– Вот именно. Ну,а если ты сама расскажешь… Или вот еще – не можешь сама, попроси эту свою старуху. Она вполне смогла бы разыскать контакты твоих родственников… Хотя…Бейлиш упоминал о каком-то «запасном варианте» для Джоффри. И сказал, что тот, кто может обсудить с Серсеей это дело, живет в гостинице. А старая ведьма ведь говорила, что знакома с Ланнистершей. Нет, все же не стоит… А вдруг это она и есть? Очень на то похоже…

– Да, у нее есть внучка моего возраста, кажется…

– Запасной вариант? Смотри, у тебя увели потенциального жениха…

– Чтобы их всех у меня увели… И мужа в придачу…

– Это уж точно. От этого мужа я все же тебя избавлю. Даже если это будет моим последним делом…

– Не надо так шутить…

– Все, все, не буду. Пойдем, я отведу тебя.

Он взял ее за плечи. Санса вздрогнула. Словно все, что окружало ее теперь, причиняло боль.

– Что ты, Пташка? Холодно тебе?

– Нет, это от неожиданности… Прости…

– За что? Прекрати уже извиняться…

Они дошли до винной лавки – шли вдоль чахлой рощицы, окружающей пятачок, чтобы не светиться на открытом пространстве – за ними, конечно, не орел наблюдает, но все же было как-то неуютно.

В лавке было темно и пахло вином, элем и трубочным табаком. У Сансы расширились глаза.

– Это он? Он уже нашел нас?

– Кто? Ты про табак испугалась? Боги, Пташка, меня так кондрашка хватит. Это старик – он трубку курит… Расслабься уже. Все хорошо…

Хозяин лавки медленно вышел из подсобки. Дышал он, как паровоз. “Наверное, у него то же, что и у Оленны», – подумала Санса. Но он, в отличие от нее, курит. Хм.

– Это она? – спросил старик густым басом. Спустил на бугристый нос очки для чтения, взглянул на нее выцветшими голубыми глазами. Сансе он напомнил старого моржа, особенно вислыми желтовато-седыми усами.

– Да.

– И сколько ей?

– Шестнадцать.

– Боги, я уже не помню, что такое бывает, когда тебе шестнадцать. Но не могу сказать, что хотел бы вернуться в то время. Слишком пронзительно. Слишком ярко. В какой-то момент начинаешь ценить оттенки, полутона. В шестнадцать жизнь – или тотальное счастье – или чернейшая трагедия. Тяжело… Пойдем, девочка. Я посажу тебя в дальней комнате. А то тут всякая муть шляется порой…

– Проследи за ней, дед. А если я не вернусь…

– Не боись. На улицу не выставлю…

– Спасибо.

– Тебе спасибо за доверие.

Сандор ушел. Даже не обернулся. И хорошо. Санса покорно пошла за тяжело дышащим стариком. Они прошли через замусоренное, полное пустых и полных бутылок, каких-что медных тазов, пыльных коробок и ящиков помещение. За этой проходной комнатой обнаружилась еще одна. В ней было светло – окном она выходила в поле. У раскрытого окна – столик, на нем – крытая кожаным чехлом швейная машинка.

– Это была мастерская моей жены. Пока я сидел в лавке, она тут шила. И мы разговаривали через коридор. Я слышал, ее даже когда она строчила на этой дьявольской машинке. А она слышала, когда я ей читал. Иногда мне кажется, я слышу ее до сих пор…

– Ваша жена умерла?

– Да, больше семи лет назад. А детей у нас не было.

– Я сожалею.

– Как и я – о твоих потерях. Это всегда больно. Но в твоем возрасте – еще и жестоко. Теперь ты стала крайней. Значит, хочешь не хочешь – придется взрослеть. За твоей спиной уже никого нет…

– Я знаю. Никого. Это так… одиноко. Как будто никого в мире не осталось… Только я – и смерть…

– А ты за ней не гоняйся. Сама тебя найдет. Если ее преследовать – то и кончина будет поганая. Нормальную тоже надо заслужить… Я не о боли. Я о готовности… Тебе сейчас может казаться, что ты уже стоишь на пороге – словно тебя за руку кто-то тянет. Но это только страх. Всего лишь страх жизни и одиночества… И это нормально. Не хочу тебе надоедать – последний совет – если захлестывает – занимай себя, чем угодно. Потом вживешься. Эти смерти всегда останутся с тобой, просто ты научишься с этим жить. Они не станут менее тяжелыми – но ты станешь сильнее. Научишься держать свою ношу. У каждого она есть – своя. У тебя, и у твоего друга, и у меня. И все идут вперед.

– Нет, не все. некоторые ломаются.

– И что, ты хочешь быть тем, кто сломался? Это гораздо тяжелее – поставить на себе такой крест. Да и надо ли?

В магазине хлопнула дверь. Старик прижал палец к губам и вышел. Санса от нечего делать начала бродить по комнате, разглядывая книги, сложенные пачками там и сям. Взяла наугад одну – там были схемы для кройки и шитья с древними моделями – из тех, что надеты на ее бабушках, улыбающихся с выцветших фотографий. В середине книги был заложен желтый листок с потрепанными краями. Стихи, написанные ровным прямым почерком без наклона. Как хорошо, каждое слово понятно:

«Остатки сонного тепла

В подушке затерявшись влажной

И скрип тяжелого стола,

И шорох памяти бумажной.

Места, где ты жила, спала,

Напоминают мне без дела,

Что в этой гонке беспредела

Ты покаянием была.

И вся вселенная теперь

Твой мне уход оповещает.

Метель седая бьется в дверь,

Луна пути не освещает.

Так сколько б ни осталось тлеть

Душе моей в разлуки мраке,

Стремлюсь на белизне бумаги

Твой силуэт запечатлеть…»

Хм. Наверное, старик написал стихи своей жене. Сансе стало стыдно, словно она в замочную скважину подглядела. Она торопливо засунула листок на место, нашла старый атлас дорог с черно-белыми фотографиями достопримечательностей и углубилась в его изучение. Как там он сказал: «Занимай себя» …

2.

Он шел быстро – время отстукивало в ушах свой неумолимый шаг. Не стал залезать в леса – пошел прямо по дороге. Попадись ему сейчас Бейлиш – просто придушит, как цыпленка, и дело с концом. Он же не Григор. Чтобы себя отвлечь от кровожадных мыслей, Сандор задумался о Пташкином состоянии, пытаясь понять, что она сейчас чувствует. Растерянность? Злобу? Жажду мести? Страх? Когда умерла Ленор, для него все эти ощущения переплелись в одну липкую связку лиан, что сама собой его опутала, не давая ни шевелиться, ни даже дышать. Доминировал, конечно, страх – не столько перед Григором, сколько перед отвратительным таинством смерти – переходом живого, теплого, любимого существа в холодное враждебное небытие. Это навязчивое ощущение преследовало его годами, не давая ни опомниться, ни отряхнуться. Ужаснее всего, что оно, как вирус, заразило все его воспоминания о сестре – и он начал избегать их, до тех пор, пока память не выцвела, как фотография, оставленная на солнце. Боли и страха больше не было – но не было и ничего другого. Только пустота. Такую же пустоту Сандор теперь встречал во взгляде Пташки. Там, в ее глазах, еще только вчера полных света и жажды жизни, теперь плескалось на поверхности тоскливое безразличие, прикрывающее более глубокие слои – какую-то странную ненависть к себе и явное желание избавиться от любых чувств. И это можно было понять. Труднее было принять то, что все их отношения были намертво повязаны теперь на смерть родственников. Она наверняка винила в этом себя и эту их историю – ведь именно это отвлекло ее внимание настолько, что Пташка пропустила все, что начало происходит с ее матерью и привело к тому, что произошло. Резонно. Она была права. И все же Сандору было это до тошноты обидно. Нет, все, что ни делается – все к лучшему. Разве что кроме смерти матери и брата. Теперь, с этим душевным раздраем, Пташка наконец поймет ему цену – и начнет себя вести, как подобает порядочной барышне – холодно, отстраненно. А он как-нибудь справится – лишь бы разобраться с Бейлишем И отправить ее домой. Поквитаться с Мизинцем казалось Сандору сейчас особенно важно – словно смерть мерзавца сняла бы все это Пташкино наваждение, и вернула бы все на свои места. Беда в том, что на местах оно было именно сейчас – а до этого был полнейший хаос и бред. Но он уже так привык к этому ощущению лёгкости, возникающему в ее присутствии – словно все маски вдруг сами собою падали, растворялись – и не надо было больше прятаться. Отвыкать теперь будет вдвое труднее… Выбора особо все равно не было…

Он дошел до начала забора, завернул за угол, в лесок, из которого они еще недавно с Пташкой выбрались. Седьмое пекло, что за гнусное место! Словно создано для того, чтобы сходить с ума, ширяться или вешаться. И трудно подумать, что в пяти футах за забором все это благолепие с птичьими купальнями, загребучими бугенвиллеями и палевыми кабриолетами. От видимости гармонии до безумия – один шаг. Чему тогда удивляться с Джоффри… Сандор с отвращением отцепил от себя прилипший к плечу сизый, ноздреватый, податливый на ощупь кусок серого мха. Если это место загорится – оно вспыхнет от одной искры, как рулон туалетной бумаги. Тут словно и так все уже было сделано из праха…

Вот и калитка. Они забыли ее затворить – и теперь она жадно манила, как лощеная шлюха из двери грязной подворотни. Он заглянул в сад – никого. Лимузина не было – неужели ему так повезло, что Иные унесли их в какую-нибудь очередную поездку – концерт, ресторан. Теннисный бестиарий для Джоффа… Сандор сплюнул – а курить все же хотелось страшно – но ничего, потерпит еще – лишь бы получилось…

Дом был тих. Никаких разговоров, как Сандор ни прислушивался, он не разобрал. Гараж был закрыт, но узкая дверь, ведущая в дом, похоже, просто захлопнута. Все это было странно. Разве что в спешке куда-то поехали. Ага, тебя искать с маленькой мизинцевой беглянкой. Ну что ж – тут стоять точно толку не будет. Надо было лезть в пасть ко льву, надеясь на то, что долбаный желтый кот не затаился, а просто спит.

Он прошел по гаражу. Кабриолет стоял внутри, тускло поблескивая запылёнными боками. Верная старушка, жаль с ней расставаться – единственное, чего ему будет недоставать в этом доме. Коридор – его идиотская комната. Дверь не заперта. Сандор тихо вошел внутрь, осторожно прикрыл дверь. Итак – время пошло. Сумка – ну, можно было и взять, чего уж там. Он торопливо сунул в карман зарядку от телефона. В сущности, это пустяки, но без них будет сложновато. Теперь – самое главное. Остатки документов – в столе, а на столе… лежал его конверт, что притащила ему вчера с утра бедняга горничная. Проблема была в том, что, когда Сандор сунул его в стол – а он это помнил совершенно точно, потому что вытащил часть денег перед поездкой в город – на дурацкий подарок для Пташки – конверт был тоньше раза в четыре. Сейчас он раздувался, словно рыба, умирающая от несварения. Что за вздор? Сверху на конверте почему-то лежал его пистолет – может, он и сам его туда бросил… Ну, похмелье иной раз играет такие шутки, но обычно не меняет все же физические свойства предметов. Сандор сунул пистолет в сумку и осторожно заглянул в конверт. Может, там маленькая карманная бомба, заботливо приготовленная Мизинцем? Хм, нет, этот сам бы не стал пачкать руки. В конверте были просто деньги. Много денег. На эту сумму он бы мог выкупить Астон Мартин. И еще там был узкий листок бумаги, оторванная от большого листа полоска. Изящный женский почерк, что так хорошо подходил к всяческим запискам и приглашениям на коктейль или ужин. Два слова: «Без жалости». Похоже, он получил повышение…

Когда он покидал свою недолгую обитель, мелькнула шальная мысль пойти наверх и забрать заодно уж и Пташкины вещи. Нет, не стоит ради прокладок и матерчатых тапок срывать всю операцию. С нынешними финансами он вполне может обновить девочке гардероб. Документы же – эти ненавистные бумажки с записью о браке – у нее с собой, в куцем кожаном рюкзачке. Его дела здесь были завершены. Теперь надо было незаметно отсюда убраться – пока лев не передумал…

Серсея смотрела, как Клиган вышел из гаража. Оставалось надеяться, что при его тупоголовости он понял намек. Запиской и особенно деньгами. Пусть их себе сцепятся. Авось оба и перекинутся в процессе. А Санса вполне может и выжить. Дурам всегда везет. Тогда можно будет опять ее зацапать, заодно еще и от ненавистного Мизинца кой-чего унаследует. Будет богатая вдова… Хотя, что-то девочка всем приносит несчастье – может, ну их, эти активы. Стоит позвонить по номеру, что оставил ей Бейлиш. В конце концов, она дорого за него заплатила. А теперь, возможно, и он вскоре заплатит за свой каламбур…

Сандор ввалился в винную лавку – дед был на месте – читал свой вечный потрёпанный опус. Даже не поднял на него глаза.

– Она в порядке?

– В порядке. Спит. Задремала минут сорок назад, над книгой. Пусть. Милая девочка. Тяжко ей придется.

– Ну, может, и не так тяжко. Я уж об этом позабочусь.

– Ты-то? Едва ли. Скорее, еще хуже сделаешь. Не тормоши ее. И не лезь к ней с истерическими разъяснениями и всякой душевной порнографией. Ей нужно успокоиться. Иначе она просто взорвется и сгорит, как сухая травинка. Она и так уже на грани. Сам что, не чувствуешь?

– Возможно. Я и не собирался к ней лезть.

– Еще как собирался. Такие, как ты, вечно себя жалеют – разборки и признания вам необходимы как воздух. И желательно почаще. Это все прекрасно, но те проблемы, что возникли у этой девочки сейчас немного посложнее. Так что умерь пыл и займись лучше своим алкоголизмом. Сколько ты бухаешь в день, я знаю точно – я же тебе его продавал, это твое горючее. Ей только не хватало сейчас пьяного мужика с вечным Mea Culpa.

– C чем?

– С твоими надоедливыми самотерзаниями. Ей и своих хватает. Не упусти. Она кружит вокруг смерти. Это нормально, но присматривай, что ли. В какой-то момент наступит перелом – либо она пойдет на поправку, либо…

– Она пойдет на поправку, старый ты хрыч!

– Ну-ну. Я все сказал.

– Хорошо. Еще просьба. Последняя. Мне нужно транспортное средство. Временное – потом верну. Если останусь цел, разумеется. Так что определенный риск есть. Заплатить могу – это не проблема.

– Ничего не надо. Вернешь – и хорошо. Беда в другом. Машина моя на ремонте – вчера только движок полетел. Старая очень …

Сандор почти завыл. Ну вот не везет, Седьмое пекло! И почему у стариков всегда машины дряхлые? Ну, напоследок можно было и покутить – деньги с собой в пекло не утащишь все равно…

– Не ори. Есть у меня еще одна хрень. Ну очень специфическая…

– Надеюсь, не ослик?

– Сам ты ослик. Даже осел, я бы сказал…Пошли во двор, покажу…

– Пташка, вставай! Уже пора. Время, сама знаешь – не на нашей стороне. Надо ехать.

Санса открыла глаза. Комнату, где она заснула, заливал вечерний свет. Сандор тряс ее за плечо. Хотелось есть.

– Хорошо, поедем. Все в порядке?

– Да, относительно. Я все забрал. Ну, кроме твоих вещей. Это было рискованно. Но зато мы получили Серсею в союзники. В тайные союзники, вернее говоря. Она слегка тряхнула мошной, так что можем спокойно отправляться. Потом купим тебе новые шмотки. И другое транспортное средство – то, что сейчас… ммм – не слишком подходит для цели…

– А что это? Надеюсь, не мул?

– Я сказал почти тоже самое. Нет, не мул. Но придется слегка померзнуть. Держи вот пока мою куртку. Да застегнись, а то надует. Хорошо, что ты в джинсах. Пошли.

– Погоди, в туалет зайду.

– Хорошо. Жду тебя на улице.

Когда Санса вышла – через заднюю дверь, кутаясь в куртку – она почти ахнула, несмотря на полнейшую апатию и накатывающую атрофию чувств. Два мужика на улице ковырялись с здоровенной хромированной запыленной дурой – слегка устаревшей моделью печально знаменитого Харлея. Это будет похуже, чем тетин кабриолет. Тут крышу не поднимешь… Санса вздохнула и стала прилаживать куртку поплотнее – даром что она болталась на ней, как на огородном пугале.

– Ну что, Пташка, ты готова свалить из этой хреновой дыры? Тебе нравится наш новый велосипед?

– Не наезжай на мою девочку, щенок. А то она тебя сбросит. Она всегда была с характером – пока не нашлась другая, с еще более крутым – и малютка перекочевала с хайвэев в гараж… Пусть теперь покатается – я ее содержал в порядке, даже иногда прогуливал.

– Там хоть бензин-то есть, хренов ты Ангел Ада?

– Заправлена. И я был из Бандидос.

– Замечательно. И может у тебя шлем найдётся для девочки?

– Найдется и шлем. Племяшка оставила. Прошлым летом славно покаталась на моей малютке. Сам я отродясь шлемом не пользовался. Так что тебе придется ехать так.

Старик сходил в подсобку, принес желтый с черным мотоциклетный шлем.

– Держи. И еще – тормоза чуть тугие – надо приспособиться.

– Разберемся.

– Ты хоть ездить-то умеешь, умник?

– Случалось. Хотя и давно.

– Тогда катитесь уже, пока я не передумал.

– Спасибо, дед. Сочтёмся. Точно не хочешь, чтобы я тебе заплатил?

– Не надо. Привези малютку обратно. Если сможешь. И береги свою.

– Ладно. Поехали, Пташка. Садись сзади и держись. Надела шлем?

– Да. Не очень удобно.

– Ты его оценишь, когда поедем. Иначе нос отморозишь. И уши. Я в более выигрышном положении – у меня на одно ухо меньше.

– Но у тебя и шлема нет.

– На хрен он мне? Адовы Ангелы – и Адовы Псы – не ездят в шлемах – это почти неприлично…

Санса села позади Сандора, попыталась как-то устроиться поудобнее. Обняла Сандора за талию одной рукой, другую положила на плечо.

– Потом приноровишься. Ну что, тронулись?

– Да.

– Держись тогда.

Он завел мотор – хромированная «малютка» взревела, как голодный бегемот. Старик-винодел смотрел на них – в его очках отражались фары мотоцикла, скрывая тоску и ностальгию.

Мгновенье – и, подняв кучу пыли, Сандор развернул машинку и повел ее через темнеющий с каждой секундой лес. В лобовое стекло бились ночные мотыльки. В слепящем свете фары было уже почти незаметно серое море и усталый темно– малиновый закат. От него осталась лишь тонкая полоса, как перо экзотической птицы, парящее над темной линией горизонта.

– Не поедем через усадьбу, выедем на шоссе через город. Не хочу рисковать…

– Не надо. Делай как хочешь.

– Что?

– ДЕЛАЙ КАК ХОЧЕШЬ!

– Понял. Тогда вперед.

Она его слышала, а он ее – нет. Как символично. Санса положила тяжелую голову в шлеме Сандору на спину. Спать хотелось по-прежнему. Но спать было нельзя – еще отпустит руки. Искушение было велико. Но она обещала…

Они доехали до развилки, где Санса вчера попрощалась с Леей, отправляя ее на смерть. Мотоцикл взбил очередную тучу пыли, причудливо вскипающую в пронзительном свете фары. Они понеслись к городу, и следующий поворот поглотил их, оставляя за собой только с каждой минутой затихающий рев.

–

конец пятой части

========== Часть шестая – I ==========

Часть шестая

Весь день льет. Проклятая осень-таки начала их настигать. Начиналась вторая неделя сентября, заметно похолодало, да и они здорово продвинулись на север. Тут уже не было той вкрадчивой мягкости в воздухе, что завораживала даже в последние дни лета на юге. Они медленно, но верно приближались к предгорьям – воздух был влажен, краски – смазаны, на все вокруг словно сквозь прозрачный мешок с водой смотришь. С утра, когда они останавливались (по договорённости, к которой они пришли еще в первый день пути, ехать полагалось ночью, отдыхать – днем) – волосы, как правило, висели почти насквозь пропитавшимися туманом мокрыми сосульками, липли к треклятому ожогу. Пташка маялась под своим желтым шлемом, и каждый раз, когда он останавливал Харлей на обочине (пить нельзя, ну хоть сигарету выкурить) снимала его и бранилась, что это все равно, что дышать паром над картошкой, накрывшись одеялом – и что она больше ни за что не наденет на голову этот аквариум. Тогда она еще разговаривала…

Сандор не помнил уже точно, как это началось. Первые два дня прошли тяжело – плана у них не было, ехали просто вперед. Пташка куксилась позади – ей было скверно, неудобно, да еще, Иные бы их взяли, у нее начались ее женские дела. Пиши пропало. В ее дохлом рюкзачке валялись какие-то лекарства, обезболивающие вроде. Она начала ими закидываться и дважды, клюя носом, чуть не свалилась с сиденья, отпустив руки. Второй раз был особенно примечательным – они ехали через длиннющий мост, соединяющий две стороны пролива, и Сандор, уныло размышляющий о надобности где-то раздобывать тачку, потому что все время ехать на этом хромированном муле было невозможно, особенно в горах – вдруг перестал ощущать Пташкину холодную ладошку на плече и был вынужден резко затормозить, едва не пробив парапет – от маневра байк занесло на влажной дороге, и он с трудом удержал равновесие. Девчонка, явно задремывавшая, от всего этого проснулась и начала виновато хлопать ресницами под своим запотевшим от дыхания шлемом. Но она не плакала. Вообще. Это пугало Сандора. Он уже привык, что Пташка – как фонтан: чуть что – и начинала брызгать слезами, почти по любому поводу, даже когда злилась. А тут – ничего. Происходило что-то странное. А у него не было ни сил, ни времени с этим разбираться. В пути разговаривать было невозможно – его слова до нее долетали, а когда она отвечала – он не то, что не мог разобрать слов, но даже не отмечал тот факт, что она вообще говорит. Чтобы донести какую-то важную информацию, Пташке приходилось снимать шлем и орать ему прямо в ухо. В таких условиях не до душещипательных мозговых промывок.

А меж тем ее состояние ухудшалось. После случая с мостом Сандор решил чаще делать передышки – девочке нужно было высыпаться иногда и ночью, да и он сам был изрядно вымотан бесконечной дорогой, мрачными мыслями и вынужденным воздержанием. Погони вроде пока не было. Когда они-таки останавливались в самых укромных придорожных мотелях, часто переплачивая за возможность загнать Харлей в подземный гараж, а не ставить его просто под окнами на парковке – чтобы не светиться – Сандор по сто раз за день разглядывал каждого подъезжающего к гостинице – он всегда брал номер с окнами на дорогу. Пташка по часу сидела в душе. После того, как она безучастным голосом сообщила ему о начале своего цикла – прежняя Пташка бы наверняка смутилась, алея, как маков цвет, от ключиц до ушей, а эта, новая, была как сосулька – Сандор, проклиная все на свете, оставил ее в гостинице, заставив ее запереться на все внутренние замки, занавесить окно и, закрыв номер снаружи на ключ, потащился пешком в здоровенный придорожный супермаркет. К счастью, там нашлось все, что нужно – шмотки, белье – матерь всеблагая – прокладки… Сандор вытащил на поверхность все воспоминания о былой жизни, о Ленор – но это было так давно, и он был настолько мал, что подобные вопросы прошли тогда мимо него. Пришлось обращаться за помощью к пожилой тетке-продавщице, без дела болтавшейся в отделе женской гигиены. Наплел трогательную историю про сестренку, что нуждалась в стратегических запасах. Тетка, сначала страшно насторожившаяся при виде его нетрадиционного облика, тут же растаяла – как бабы все же падки на всякие сантименты – только скажи им что-нибудь типа: «Мы с сестрой потеряли мать, теперь я ее воспитываю» – так тут же чуть ли не слезы на глазах появляются. Тут начнешь скучать по старой ведьме Оленне из гостиницы… Из магазина Сандор вышел с двумя здоровенными пакетами – новое обмундирование для Пташки – и бутылкой коньяку для себя – хотя бы один глоток перед сном. Он застал ее в порядке – если это все можно назвать порядком – задремавшей на кровати.

Спали они раздельно. Комнату брали одну на двоих. Наверное, можно было бы и две смежные – Пташку он стандартно регистрировал как сестру – и, по сути, не сильно привирал. Ни о каком интиме речи быть не могло. Во-первых, он после ночи пути едва мог доползти до койки, а вот вторых – от самой Пташки веяло таким холодом, что было не сравнимо ни с Серсеей, ни вообще с чем-то человеческим. Она стала вздрагивать от его даже случайных прикосновений. Прятала глаза, избегая встречи взглядом. Единственно, когда они находились в физическом контакте – во время пути. Тут Сандор снова начинал ее чувствовать – слабым отголоском былой роскоши. Вечно ледяная рука на плече. Иногда другой она обхватывала его за талию – осторожно, даже ладонью как-то умудряясь держать дистанцию. Исключением была та ночь, после которой она приняла обет молчания. В тот вечер они проезжали мимо большого города – последнего перед въездом в горы. Как всегда, Сандор предпочел дать большого крюка и не ехать даже по окружной. Они оба дурно спали днем, проснулись рано – еще даже темнеть не начало – и по негласной договорённости начали собираться. В тот вечер Пташка долго сидела в душе – после нее в ванную было зябко заходить – холодной водой она, что ли, там моется? Как-то он случайно попытался зайти в сортир, пока она была в душе – заперто. Сандор вновь с унынием вспомнил спокойные дни времен номера люкс. Там он, конечно, не ломился к ней в уборную, пока она мылась – благо их там было две – но она и не запиралась, даже не закрывала толком дверь. Теперь же – со всех сторон только запертые наглухо ворота, замки, ограждения. Переодевалась она тоже в одиночестве. Вещи, что он купил ей, почти все подошли – некоторые даже были тесноваты: девочка стремительно продолжала превращаться в женщину – по крайней мере, внешне. Она вышла – вся в черном – какого Иного он купил ей эти бессмысленные майки? Надо было что-нибудь светлое, с птичками, завитушками, в ее стиле… Проблема была в том, что Сандор никогда не жил с женщиной. Или с девушкой. Он понятия не имел, что им нравится, а что – нет. Тут уже была не романтика – бытовуха. И как себя с ней вести, было совершенно непонятно. И сама она была непонятная. Прошла мимо, бросила на него косой взгляд. Первый раз за все время он почувствовал во взгляде жизнь, даже провокацию какую-то. Каждый шаг – и он запутывался еще больше. Что у нее вообще – в этой рыжей голове? Но ведь она молчит – и держит его за сто миль от себя. Накинула на себя его куртку – хотя у нее теперь была своя, тоже черная, купленная на одной из придорожных зон отдыха, в мотоциклетном магазине – Сандор пошел за сигаретами, а в итоге потратил сотню, чтобы Пташке не пришлось тонуть в его обносках. Она вроде осталась довольна – спасибо сказала, даже в щеку его чмокнула – но почему-то у Сандора осталось смутное ощущение, что на самом деле она предпочла бы ехать именно в его куртке. Вот и тут – даже спрашивать не стала, позаимствовала и все. Возражать он, конечно, не стал – любые проявления жизни его несказанно радовали, и он боялся сглазить. Может, все же пошла на поправку (и старик-винодел тоже говорил – переломный момент)? Так или иначе, они дособирались, кое-как пристроили барахло в кофры, болтающиеся по бокам виноделовой «малютки». Пташка влезла в ненавистный шлем – и они тронулись. Все было как обычно – и не было. Потому что на этот раз она обеими руками обняла его даже не за талию – а выше, одной ладонью попав точно между бортами рубашки. Что ж такое она выделывает, Иные ее побери? Неделя тотального воздержания не могла не сказаться – тело сразу же отреагировало. Ну что тут скажешь? И он, опять же, боялся ее спугнуть. Так и ехали еще час: она – прижимаясь к нему необычно податливым каким-то телом, он – словно штопор проглотил. На его счастье, в какой-то момент начался дождь, и Сандор отвлекся от чрезмерной концентрации на физиологических ощущениях. На заправке он рванул в сортир, оставив Пташку сторожить «металлического коня». Когда он вернулся, предварительно зайдя в придорожную лавку за сигаретами и кофе, с удивлением обнаружил девчонку болтающей – да что там болтающей, она же откровенно флиртовала – села на байк задом наперед, ногу задрала, держа себя руками под коленку – с каким-то молокососом, что параллельно заправлял свою чистенькую белую Хонду и пускал слюни на Пташкины прелести. Вот тебе здрасте! Отличный поворот событий. И какая ее муха укусила?