Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 101 страниц)

Санса показалась себе странным призраком этого дома, который, когда хозяева съехали, остался бродить по пустым пыльным комнатам, забытый и вычеркнутый из собственной истории: унылый обитатель чужого кошмара. Она посмотрела в окно – не упустить бы время! Больше не глядя в зеркало, Санса рванула в ванную, ополоснула горящее лицо холодной водой и, не оборачиваясь, побежала на берег, забыв о входной двери, что осталась поскрипывать на легком ветру. Едва ли Санса заметила этот тоскливый звук: в ушах шелестело, а каждый собственный шаг слышался ей, как удар молота.

Вот и берег. Никого. Она подошла к кромке воды – с облегчением и разочарованием. Как всегда, придумала бред, и сама же в него поверила. Никого не было. Никого, кроме нее. Санса была наедине с морем – солнце уже макнуло свой раскаленный краешек в пугающую многоцветьем воду – можно было почти услышать, как оно шипит… Так она и стояла – глядя, как умирает день: последний день ее безумных надежд, ее никому не нужной любви.

Она продолжала стоять, когда на замёрзшее плечо легла тяжелая ладонь. Оборачиваться не было смысла – эту руку она узнала бы среди тысяч. Среди миллионов – этого и всех других миров.

– Как ты здесь оказалась?

– Я ждала тебя. Здесь я до конца дней буду тебя ждать. Ты разве не знаешь – тут ты всегда мой?

– Знаю. Но это какой-то абсурд! То ли я слишком долго ждал этого момента, что уже принимаю желаемое за действительное, то ли реальность и время начали двоиться…

– Ты хочешь действительно это сейчас обсуждать? Ты для этого пришел – поговорить?

– Нет.

Он развернул ее к себе. Санса, помня, что глаза – зеркало души, бесстрашно встретила его взгляд. Не надо было даже физического контакта – время сразу замерло для обоих. Солнце так и не село за горизонт, зависнув на полувздохе готовящегося его поглотить моря, сумерки запутались в прибрежных кустах, не смея приблизиться к замершим на берегу – слишком ярко пылало то пламя, что всегда одно на двоих: закатом, рассветом, всеми звездами мира, всеми падающими кометами, солнцем, луной – последней, потрескивающей на ветру, плачущей свечой…

– И что мы теперь будем делать, Пташка?

Санса моргнула – казалось, первый раз за сто лет. И даже этого времени, потраченного на мгновенный взлет ресниц, ей было жалко – после тысяч веков одиночества все, что она могла делать – смотреть, так же жадно, как умирающий от жажды припадает к хрустальной воде ручья.

Казалось, ничего не изменилось – и все же, он был другим. Волосы отросли еще сильнее, зачесывал он их не так, как раньше – словно ему надоело прятать ожог. Борода эта дурацкая – Санса поймала себя на том, что улыбается. И еще одно, что разом пригасило ее улыбку – в волосах справа мелькнула первая седина – ее было видно даже при угасающем свете заката. И смотрел он по-другому. Как-то растерянно, виновато и слегка отсутствующе – она с ужасом поняла, что взгляд Сандора напомнил ей на мгновение вечно блуждающий туманный взор Рейегара. Словно он смотрел на нее – и видел что-то совершенно другое. Санса подумала, что ей и хотелось бы – и так и должно быть – видеть в его глазах вину, но радости ей это не принесло – как и обычно, когда она замечала, что с ним что-то не так. Эта тень во взгляде – иначе ей не пришло в голову это назвать – гасила пламень, который Санса запомнила, как отличительную черту Сандора – того Сандора, что она когда-то встретила на этом самом берегу и полюбила – на свою же беду. Он стоял перед ней, обнимал ее – Санса чувствовала тепло его шершавой ладони на спине между лопатками – и все же был где-то там, далеко – за пропастью, почти неощутимый, утерянный. Это надо было прекратить. Остановить эту на глазах разъезжающуюся, как зацепленная чем-то острым гнилая ткань, бездну.

Санса уже забыла про все, что передумала по дороге, забыла и про план, что мелькнул у нее в голове, пока она провожала день. Важно было настоящее – а оно было каким-то неправильным, безрадостным, лишённым внутреннего смысла – словно свеча в ночнике погасла – тихо и незаметно.

– Ты стала выше, Пташка. И кажешься старше.

– Я и есть старше, – Санса улыбнулась, словно принимая этот идиотское перебрасывание ничего не значащими словами. – Не могла же я стать младше, сам подумай!

– Не могла, верно. И ниже тоже. Теперь к тебе не надо так тянуться…

– Можно подумать, что ты уже пробовал… – раздраженно бросила она и тут же поймала себя на мысли, что и сама не пробовала – потому что боялась. Если закрыть глаза – она узнавала в нем все: и тепло, и манеру ее обнимать, и запах – а глядя на этого далекого, отстранённого Сандора, понимала, что уже успела забыть – и теперь страшилась не узнать – или того, что, узнав и увидев, оценит реальность уже по-другому, и что эта новая реальность отпугнет или отвратит ее.

– Все как-то… Не уверен, что стоит и пробовать… – он отпустил ее и отступил на шаг. Достал вечную пачку сигарет и закурил.

«Теперь у него руки не дрожат», – с досадой подумала Санса.

– Очень хорошо. Вот и славно! Тогда ты оставайся тут – а я пойду к себе домой…

– О чем ты, седьмое пекло?

Санса усмехнулась:

– А ты не знал? Ты стоишь на моей собственности. Теперь это все мое – и пляж, и берег, и усадьба. Вот только море… ну да ладно, пустое. Мой дражайший супруг – помнишь его – оставил мне это наследство. Со вчерашнего дня я – законная владелица этого места…

– Ты вошла в наследство? – Сандор отвернулся и сплюнул.

– Ну, конечно. Не дарить же все это крабам. А мне пригодится…

– Я рад за тебя. Извини, что вторгся на твою территорию. Сейчас вот докурю – и пойду себе.

– Пойдешь куда? Ты приехал к кому-то?

– К старику виноделу. Отдать мотоцикл, помнишь?

– А, ну да, долг чести. Ты же всегда отдаешь долги, – ехидно бросила ему Санса, наклоняясь и вытряхивая песок из туфли.

– Это не смешно.

– А я что, разве сказала, что это смешно? Или, может, я смеялась?

– Со мной ты никогда не смеешься. Ты всегда плачешь.

– Теперь уже нет. Теперь я не плачу ни с кем. Даже с самой собой.

– А ты и вправду изменилась, Пташка. Стала жестче. Вместо пуха – стальные перья?

– Мне не из чего было выбирать, знаешь ли… – раздраженно фыркнула Санса, – раз уж ободрали под липку – до костей – чему угодно обрадуешься…

Она мельком глянула на Сандора и заметила, что при этих словах он поморщился. Внутри что-то встрепенулось – и замерло. Она была не та – и он тоже. Санса тихонько вздохнула и пошла по песку к дому.

Я пытался уйти от любви

Я брал острую бритву и правил себя

Я укрылся в подвале я резал

Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь

Я хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой

Я так хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой

Твое имя давно стало другим

Глаза навсегда потеряли свой цвет

Пьяный врач мне сказал – тебя больше нет

Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел

Но я хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой

Я так хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой

В комнате с белым потолком

С правом на надежду

В комнате с видом на огни

С верою в любовь.

Я ломал стекло как шоколад в руке

Я резал эти пальцы за то, что они

Не могут прикоснуться к тебе

Я смотрел в эти лица и не мог им простить

Того, что у них нет тебя и они могут жить…

Но я хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой

Я так хочу быть с тобой

Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой

В комнате с белым потолком

С правом на надежду

В комнате с видом на огни

С верою в любовь…

Nautilus Pompilius. Я хочу быть с тобой

2.

– Постой!

Она оглянулась.

– Ну, что?

– Зачем ты пришла сюда? Зачем осталась тут вечером? Ты, небось, живешь где-нибудь в гостинице – скорее всего, в городе, раз входила в наследство. На кой-хрен тебе понадобилось оставаться в пустом холодном доме – разве что мышей пугать?

Санса улыбнулась:

– Мышей я не заметила, но зато на участке был один страшенный кот. Драный такой. На тебя похож, кстати.

– Пташка, отвечай мне. Или ты ответишь – или я уйду. Совсем.

– Хорошо, – она развернулась и сделала ему навстречу один шаг. Один малюсенький шажок, почти незаметный.

– Я решила вернуться и провести тут ночь в одиночестве. Мне это было надо. А мы уже ехали в город.

– Мы?

– Я и мой кузен Джон. Он мой адвокат – временно.

– Очень хорошо. Продолжай.

– Когда мы были на трассе, я попросила его развернуться и отвезти меня обратно – мы тут весь день провели.

– И он тебя отвез? И бросил тут одну? Странный поступок – особенно для двоюродного брата. Они же у тебя там такие заботливые все… – лицо Сандора дернулось, и у Сансы всплыли в памяти первые дни их знакомства в прошлом августе. От этого воспоминания говорить стало чуть легче – словно все начало вставать на свои места.

– Я его вынудила. Даже надавила на него. Он мне кое-что должен – и я этим воспользовалась…

– Шантаж и прочее Пташкино оружие, – хмыкнул Сандор, и от его кривой усмешки в первый раз за вечер Сансу бросило в жар. В этой не похожей ни на что предыдущее беседе порой мелькали очень знакомые нотки: словно когда-то это было уже проговорено, прожито и благополучно забыто – до настоящего момента.

– Ну и пусть шантаж. Я же своего добилась.

– Добилась, да. Ты частенько своего добиваешься.

– Не всегда, как ты помнишь, – кому, как не тебе об этом знать…

– Я понял. Пожалуй, мне стоит все же продвинуться… Я зря сюда пришел. Как и ты… А зачем ты-то сюда пришла? Зачем развернула эту машину своего кузена? Зачем притащилась в этот полный призраков и неприятных воспоминаний кретинский особняк? Что за надобность поволокла тебя из такого привычного тебе уюта и комфорта гостиницы в эту дыру?

Надо было открывать карты – правда дороже гордости.

– Потому что мне показалось, что я увидела на трассе тебя. Поэтому. Я не была уверена на сто процентов… Боги, я даже на два процента не была уверена… Но этот шанс я упустить не могла… Если это был ты – так близко – я не могла не попытаться с тобой повидаться. Хотя бы увидеть тебя – хоть мельком… И я пришла сюда – зная, что если это все же был ты – то и ты наверняка захочешь… Все же это место знаковое – для нас обоих. Здесь все начиналось…

Расстояние между ними вдруг внезапно сократилось – ровно до одного вздоха, который Санса так и не успела сделать, прежде чем Сандор перехватил ее пересохший от долгого монолога рот своими губами. От него знакомо пахло сигаретами – и им самим. Недоставало чего-то неприятно привычного. В процессе Сансе пришло в голову – напрочь отсутствовал запах перегара, который в той или иной мере всегда зависал сам-третий между ними. Через секунду она забыла и об этом: пространство, события и движения схлопнулись в один плотный комок, как это порой бывает, когда болеешь гриппом и валяешься с высокой температурой – до почти тошнотворно насыщенной точки, вмещающей в себя все, что раньше было миром вокруг тебя. Теперь все, что ее окружало, сократилось до ощущения его дыхания, смешивающегося с ее собственным – а все, что кроме, перестало иметь какое-либо значение: растаяло как серый дым. Это было ее настоящее – а о грядущем она уже не задумывалась – и его сейчас не существовало. Будущее наступит потом, утром – а сейчас был только вечер – и длинная ночь впереди.

Сандор оторвался от нее чтобы перевести дыхание, и на этот раз Санса сама притянула его к себе обняв ладонью за шею.

– Погоди… Пташка, остановись, Иные тебя забери! Что дальше? Что мы будем делать дальше?

– Ты любишь меня? Все еще?

– Все еще – и всегда, видимо… Я думал, я излечился от тебя. Думал, что если перестану тебя видеть, то оно само пройдет – со временем… Но, похоже, я еще сильнее влип… от этой разлуки я хочу тебя еще больше – а я и не думал, что такое вообще возможно…

– Любишь меня – так люби. Дальше – только это. Только это имеет значение…

Тогда он подхватил ее – как и раньше – словно она пёрышко в его руках – и понес к дому. Санса смотрела на его лицо, полное решимости и горечи – словно им предстояла не ночь любви, а, как минимум, похороны – и ей стало вдруг странно и смешно – словно это и не с ней происходило. На минуту она опять мысленно отстранилась и посмотрела на все это со стороны – и пожалела, что приехала сюда и что пошла на берег, и что играет с ним в эти игры – опять.

Но когда Сандор, выйдя из этого, периодически наползавшего на него теперь оцепенения, поймал ее взгляд и, истолковав его превратно, опять потянулся к ней за поцелуем, на минуту остановившись возле кипарисовой рощи, все Сансины сомнения и страхи тут же куда-то улетучились.

Они все же добрались до дома, и Сандор даже умудрился захлопнуть за собой дверь. Санса нервно отметила про себя: «Так есть шанс, что коты не заберутся»

– И куда теперь?

Она улыбнулась, прижавшись щекой к его плечу:

– От щедрот нам осталась кровать. Угадай, чья?

Сандор едва слышно застонал:

– Не может этого быть! Из всего треклятого дома – из всех служебных и детских коек – нам должно было перепасть ложе этой адской суки? Скажи, что шутишь…

– Жизнь так шутит. Это единственный наш шанс…

– Тогда выбора нет… Хотя по мне, так лучше уж песок в заднице… Вернемся на пляж?

Санса помотала головой и уткнулась носом в его рубашку. На улице было уж очень прохладно, хотя сад так и тонул в благоухании акаций и дальнего жасмина.

Он отнес ее наверх и так же, не спуская с рук, ногой приоткрыл дверь.

– Ну, и что у нас тут?

– Видишь, постель, – Санса хихикнула —Даже матрас есть. Вот только я забыла – на нем целлофан, плотный такой. Надо сходит на кухню – может, там есть нож? Ну, хоть один…

Сандор осторожно опустил ее на пол и, подойдя к уродской золоченой раме кровати, как-то подцепив центр целлофана, за один присест разодрал его – словно молнию расстегнул – и сдвинул оставшиеся лохмотья к бокам матраса, подхватив упавшие на пол подушку и плед.

– Ну вот, все. Теперь я могу уложить тебя спать и с чистой совестью отбыть.

– Совесть тебе теперь никогда не отмыть, Сандор Клиган. Даже не пытайся. И насчет спать – уже проходили это. Ничем хорошим не кончается – ты же знаешь…

– Знаю. За это и люблю.

– Только за это? – Санса воинственно задрала подбородок.

– Не помню. Почти уже забыл.

– Видимо, очень старался. Вспоминай – а то времени всегда мало.

Он, прищурившись, поглядел на нее. Санса почти уже не различала его лица – так темно было в комнате.

– Время не имеет значения. Когда мы вместе – оно останавливается. Ты помнишь? Ты чувствуешь это, Пташка? Все, как раньше…

– Да. Да, я чувствую…

На самом деле, она помнила одно – в голове отчаянно стучали слова, когда-то брошенные старухой Оленной: «Когда оно настоящее – времени всегда мало». Санса уже не понимала, насколько и что настоящее, но выяснять это вопрос ей сейчас не хотелось. Проще было думать, как он – что все было, как раньше. Она было начала стягивать с себя майку, но Сандор остановил ее:

– Постой. Не торопись. Я сам. На этот раз – никакой спешки. Хочется выпить эту ночь до конца. И не залпом – по капле.

– Как хочешь.

Он попытался стащить с нее дурацкую тряпку медленно – но майки мира были так устроены: ты их либо снимаешь – либо нет. Санса покорно вытянула вверх руки – воротник зацепился за ее подбородок и щелкнул по носу. Она сдержала смешок – это было неуместно. Сандор провел ладонью по ее плечу, спускаясь вниз, к запястью.

– Ты стала еще красивее. Еще совершеннее. Взрослее. Носишь настоящее белье…

Он притянул ее к себе – еще ближе – другой рукой гладя спину и добираясь до застежки лифчика.

– А раньше какое было – игрушечное?

– Раньше не всегда и было, насколько я помню…

Лифчик тоже был снят – когда, наконец, терпение Сандора явно начало иссякать, и, явно позабыв все свои планы о том, что каждую минуту нужно выпить до капли, он подхватил ее и почти что бросил на холодную ткань матраса, по пути разоблачаясь сам. Дальше все вещи были стянуты в мгновение ока и разбросаны по комнате, где придется. Они снова были безо всяких барьеров – такими, какие есть. Санса приоткрыла глаза, и в темноте Сандор показался ей еще массивнее, еще больше, чем она помнила – словно сама ночь склонялась над ней, желая поглотить ее всю целиком – без остатка. Она хотела было что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем – еще более ненасытным, чем те, которыми они обменялись на берегу – а потом уже и говорить было излишне. Она запамятовала, как это – когда оба их тела сливались в одно в едином порыве, двигаясь к одной лишь цели – к торжеству жизни над уходящим временем, над тленом, над забвением…

За секунду до того, как соединиться с ней, Сандор вдруг замер, и Санса почувствовала, что он внимательно смотрит на нее:

– Послушай, Пташка…

– Что? – она прикусила губу от невыносимости ожидания и уже зная, что он собирается спросить, и не понимая, что ей на это ответить. Ее цикл должен был начаться на следующей неделе – а пить таблетки она давно перестала. Представить, что это недоразумение может привести к надобности остановится именно на этой точке, она даже не стала пытаться. Это было слишком жестоко…

Но он не стал продолжать разговор, словно на секунду задумался и принял какое-то мучительное для себя решение – и просто вошел в нее – все вопросы отпали сами собой. Какая разница, когда у нее цикл? Всё это – и то, что могло произойти от их беспечности – стало каким-то само собой разумеющимся.

Санса потеряла счет всем взлётам и падениям – восхитительным и обжигающим после долгой невыносимой разлуки, что, казалось, растянулась на бесконечно долгое, чье-то чужое бессмысленное существование. Они засыпали на минуты, чтобы вновь, почти в отчаянии, бросаться на поиски друг друга и, соединившись, успокаиваться на короткое время. Потом, когда небо в приоткрытом окне начало сереть, и она опять начала различать знакомые, до боли выученные, словно выжженные где-то у нее внутри клеймом, черты лица, Санса приподнялась на локте (подушка оказалась под головой у Сандора, а она, как всегда, у него на плече) и уставилась на своего утомленного любовника.

– Что ты смотришь? Не узнаешь?

– Узнаю. Я тебя с закрытыми глазами узнаю.

Сандор усмехнулся:

– Ну, это не трудно. Достаточно провести рукой по лицу – и дело сделано.

– И без рук.

– Как это?

– Не знаю. По дыханию. По запаху.

– Полупташка-полуволчица?

– Больше уже волчица, чем Пташка.

– Это тебе так кажется. Я тебе уже как-то говорил – это для других ты волчица. А для меня – всегда Пташка, – он провел рукой по ее отросшим кудрям, легко и почти небрежно. – Ты стала совсем собой.

– А раньше я кем была?

– Да кем угодно. Тебе нравилось прятаться под масками – и не могу тебя в этом упрекнуть. Тогда было все иначе.

– Это сейчас – иначе.

– Сейчас – как надо. Правильно, целостно.

– Возможно… – Санса улеглась обратно, прижавшись щекой к его груди.– Но ты, конечно…

– Опять тебя тянет на живописание?

– Вот уж нет. Эта твоя борода дурацкая… У меня теперь все лицо – и не только оно – расцарапано.

Сандор опустил голову, пытаясь поймать ее взгляд и понять – шутит Санса или нет.

– Ну, извини. Знал бы – побрился. Я же не провидец… Могу побриться сейчас, коли тебе приспичило, и мой вид тебе не нравится.

Санса улыбнулась:

– Я не сказала: не нравится. Я сказала – дурацкая. И никуда я тебя не пущу.

– Я и сам себя не пущу. Не хочу от тебя отрываться. Никогда больше, слышишь?

Теперь была ее очередь искать его взгляд. Внутри все заныло – но не от излишеств, а от ощущения какого-то собственного сиротства и обреченности момента. Она так ждала этих слов. Ждала все время, с того августа, когда судьба свела их вместе, и буквально до последней недели. Ну почему все в мире происходит так несвоевременно? На глаза почти навернулись слезы.

– Ну вот, а говорила – больше не плачешь. Вот она – моя девочка – с вечно хлюпающим носом…

– Перестань. Я вовсе не плачу.

– И не надо. Чего уж теперь? Хочешь в колледж – поеду за тобой. Ну, или на север. Я даже готов тащиться в эти твои Ключи и наниматься привратником к твоей тетке. Хотя, очень надеюсь, что делать этого не придется…

– Не придется. Горный воздух не идет мне на пользу.

– Вот и я так думаю. Может, обоснуемся здесь?

Санса взглянула на него с недоумением:

– Что, в этом доме?

– Боги, нет! Это тоже самое, что спать в могиле. Продадим этого монстра. Я могу дать добро нотариусу на то, чтобы пустить в дело это мое родовое гнездо – то, что досталось мне от Григора. Соорудим что-нибудь на общие деньги – что-нибудь новое. Как тебе?

– Я подумаю. Не сейчас только. Потом.

– Потом, так потом. Но ты помни – я хочу быть с тобой. Всегда. Если ты этого хочешь, конечно.

Санса потянулась, устраиваясь поудобнее. Сандор с беспокойством покосился на нее и, по привычке, вытащил руку из-под головы и обнял ее за плечи.

– Да ты вся холодная! Я и забыл, какая ты мерзлячка, Пташка. Погоди, там было какое-то одеяло…

Он нащупал в изножье плед Джона и накинул на нее. Санса тем временем повернулась на бок – от набегающих то и дело слез ее клонило в сон. Сандор обнял ее сзади: одна рука под ее головой, другая – на груди. Как раньше. Как всегда… Уже засыпая, Санса прошептала ему:

– Я запомню это. То, что ты сказал.

– Хорошо. Спи.

Они оба задремали почти одновременно, а рассвет тихо поднимался над морем, заглядывая в выстывающую хозяйскую спальню.

В похмелье, я мелью на дальнем молу

Молюсь тобой, милый странник.

Сижу по-турецки на грязном полу

Оправленной в изморозь ранью

Уже не твоя. Ты простишь? Ты простил…

Я даже не помню, была ли…

Нас ветер далекий из крыл упустил

И в разные выбросил дали.

Ты верен – как остов холодной скалы

Что пламенем рад захлебнуться…

Я – море коварное, бью корабли

Не в силах ни жить, ни проснуться

И тысячи гладят неназванных рук

Мою полустертую память

Ты с мола ушел. Замыкается круг.

Не нами, не нами, не нами…

Лишь только во сне, как бывало, я льну

Луною в твое поднебесье

Когда-нибудь все, что украла, верну,

И с уст твоих птицей – воскресну.

3.

Когда Санса проснулась, было раннее утро. Солнце заглядывало в окно низкими еще лучами, где-то в акациях заливались поздние птицы. Она замерзла – маленький пледик не спасал от ветерка, что весело трепал обрывки целлофана от матраса и ее куртку, брошенную на кресле у окна. Она осторожно села на скользкой ткани, стараясь не скрипеть кроватью. Сандор спал – по своей привычке, на спине – ровно в той позе, в которой она его нарисовала. Санса отвернулась – еще пара минут, и ее решимость сдует этот самый весенний майский ветерок – и она вернется на излюбленное свое – только ей, возможно, принадлежавшее место: щекой на ключицу, носом уткнувшись ему в шею, за ухо, в пряди волнистых отросших волос. Вместо этого она тихонько встала, как могла бесшумно собрала свои вещи, раскиданные по комнате. Это было слишком просто – тряпок было немного. Она делала все механически, на автомате приговаривая себе – «Сделаю, как хотела и как решила. Ничего не изменилось» Понимала —изменилось – но в чем-то и нет. Прошлого не сотрешь – оно было и продолжает висеть. Не сегодня-завтра оно о себе напомнит – и тогда будет еще больнее, обиднее, тупее. Лучше так – на последней ноте, чем в зловещей тишине, что повиснет после: когда им обоим придется отвечать на тысячи возникающих вопросов.

Вытащила из кармашка рюкзака то, что собиралась выбросить в море – вот только не удалось – не успела. Положила на то место, откуда поднялась пятью минутами раньше. Белая узорная ткань матраса еще хранила ее тепло. Но это ненадолго. Санса огляделась в поисках бумаги – стоило оставить ему пару строчек. Хотя бы с благодарностью за эту ночь.

Бумаги, меж тем, нигде не было видно. Можно было покопаться в рюкзаке – там, наверняка, что-нибудь бы нашлось, но Санса, не желая шуметь, решила напоследок проверить ящик стола. Там, и вправду, обнаружился листок – она вытащила его на ощупь и подошла к окну, чтобы взглянуть, что же она нашла, и уже протянула руку к кармашку рюкзака, где лежала ручка, как вдруг привычный холодок пробежал по спине. То, что она держала в руках, было письмом. Адресованным ей.

Прелестная моя вдова, уверен, что ты, по своему любопытству, залезешь, все же, в единственный ящик единственного стола, оставшегося в полученном тобой доме. Если нет – ну что же – значит, не судьба, и карты лягут на сей раз лицом к тебе. Мне жаль развеивать эту твою уверенность в моей безвременной кончине, подобно тому, как ты, вероятно, развеяла прах того бедняги, что невольно занял мое место. Прости меня за это. Но трагическая гибель никогда не входила в мои планы, хотя оказия, должен заметить, подвернулась очень кстати. Все сыграли идеально – а уж вы с любезным Клиганом заслуживаете особой награды – за правдоподобность и искренность в своём неистребимом желании меня уничтожить. Я все могу простить – но, увы, мой мозг так устроен, что я ничего не забываю. Поэтому скажу тебе так: развлекайся, как и с кем можешь – особенно ты меня радуешь, заигрывая с беднягой Зябликом Арреном – вот уж воистину золотая партия. Это брак я с радостью и отеческой рукой благословлю с того света, где я, согласно твоему и общественному мнению, должен пребывать. Но – и это уже не совет, а предупреждение – если я узнаю (а я узнаю непременно, тут уж можешь не сомневаться), что ты опять начала скакать и изображать брачные весенние игры с этим ублюдочным Псом – я даже из мест приятных, но отдаленных, смогу устроить вам такую жизнь, что и тебе, и ему эта миленькая осенняя эпопея покажется только детской игрой. А родственников у тебя масса – включая всех братишек, сестричек, новорожденных кузин и так далее – листа не хватит перечислять. Так что, решай сама, что тебе дороже: свобода, спокойствие и здравствующая родня – или один выродок, который, на мой взгляд уже и так зажился на свете. С радостью махнул бы его на его могучего братца, но увы – мертвых воскрешать было бы весьма опрометчиво. Если ты случайно – только это я могу допустить, зная твою сообразительность и логический склад ума – решишь податься в сторону вышеупомянутого субъекта, не забудь, что я вполне могу и предъявить на тебя свои права, а не только бросаться подачками вроде домика на море. По законам той страны, где я сейчас проживаю, нашего брака еще никто не отменял, а вот ты, моя дорогая, отлично подпадаешь под категорию «неверной супруги», и один Неведомый знает, что с тобой сделают, если я довезу тебя сюда – а ведь это не так сложно провернуть. Никакие столичные ищейки – или твой незадачливый кавалер – тебя не спасут. Так что взвешивай, расценивай, решай – а лучше, послушайся дядюшку-музыканта – голубая кровь ошибается редко – и брось все это дело. У тебя впереди вся жизнь – бери ее! Весь мир перед тобой – я лишь тень, что смотрит из угла. Но я редко сплю, и мало что проходит мимо моих глаз, а у меня их тысячи. Просто помни об этом, когда будешь выбирать себе очередного штатного любовника.

Замираю в низком поклоне и с ностальгией вспоминаю о твоих вновь обретённых отрастающих рыжих кудрях.

С любовью

Б.

Санса с ненавистью скомкала мерзкое письмо. Первым побуждением было его порвать, сжечь или что-то подобное, но она пересилила себя: пусть останется – уликой. И потом, это никак не меняло ее планов на будущее: выбор был сделан, и теперь только оставалось ему следовать. После всего, что она прочла, писать последние строки ей больше не хотелось: хватит на сегодня эпистолярного жанра. Вместо этого, она, порывшись в кармане, где лежала ручка, извлекла еще один предмет и положила его рядом с первым – на уже холодную гладь ткани. Сандор – боги, когда она его еще увидит – чуть шевельнулся во сне, нахмурив брови: спаленную и здоровую, от рисунка которой – как и от всего остального в нем – захватывало дух. Когда-то – после их первой ночи, она подумала, что за все это – его ресницы, брови, профиль – она бы продала душу. Вот так и выходит. Души у нее уже нет.

Санса взяла с кресла свой рюкзачок и куртку и выскользнула из комнаты. Едва слышно спустилась по лестнице, забежала в туалет и вышла на террасу. Вдохнула поглубже – задержать момент, уберечь решимость, удержаться… Вокруг, как и вчера, все благоухало акацией – еще сильнее, еще более дурманяще. На солнце дремал вчерашний кот – видимо, зашел в не затворённую с вечера калитку. Санса не стала его тревожить – что ей за дело? Вероятно, у Сандора хватит сообразительности захлопнуть дверь.

Ключ остался у нее. Если даже он не закроет дом – или отставит там включенный газ и горящую свечку – невелика потеря. Сжигать мосты – так по– крупному. Она бы и сама сожгла этот притон призраков – но, к несчастью наверху спал человек, ради которого стоило – если бы ей хотелось – жить. А он не любит огня. Теперь все старые долги были уплачены – а новый так и останется в подвешенном состоянии – до поры до времени. Санса вышла за калитку и набрала кузену. Тот ответил незамедлительно и сообщил, что уже в машине и выезжает. Санса сказала, что будет ждать его на том же месте, где он ее вчера оставил: между рукавами выезда и съезда с трассы. Бросив последний взгляд на дом и на единственное открытое окно, она двинулась вперед. Теперь уже оглядываться было не в масть. Перед ней хитроумно петляли новые дороги – оставалось лишь выбрать, щеки приятно холодил ветерок, а позади осталось все то, что привязывало ее к этой жизни и к желанию ее познать. Освободиться от всего этого – как умереть. Отрешиться от всего – и стать свободной.

У нее запиликал телефон: неужели Джон задерживается? Нет, на связи была тетка. Санса пожала плечами и ответила. Через минуту разговор был закончен. Что ж – теперь у нее был один только путь, еще не до конца подтверждённый, но уже намеченный. И за эту ночь она заплатила – как всегда жизнью. Ей стоило спешить: так она сможет успеть на похороны Аррена. Тётя сказала, что он мирно ушел во сне: впал в кому, и врачи посчитали, что шансов и сил из нее выйти у бедняги нет.

Хотелось плакать – но внутри все давно высохло. Со рыданиями было покончено навсегда. Столичные художницы не плачут. Стальные волчицы – тем более. Они только бегут вперед, оставляя за собой города, леса и моря. Единственный спутник этого бега – ветер: тот, что смахнет навернувшиеся от быстрой гонки слезы и растреплет рыжую шерсть, и сам же ее причешет, поменяв направление. А когда станет вдруг так тошно, что захочется выть о брошенном позади, заполнит уши шумом далеких деревьев, хлестнёт по лицу запахом незнакомых стран и сладким предвкушением мести-охоты и тихо, едва различимо, на грани разрыва струны – только волчьим ушам и поймать – пропоет песню о том, что еще лежит впереди – неизведанным– за темным поворотом.

Ты моя – и моею будешь всегда.

Хоть, наверное, не вернешься сюда вовек.

Так далёко ты. Ну и что тебе за беда?

Я, пожалуй, давно уже не человек.