Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 101 страниц)

Она присела с ним рядом на краешек пассажирского сиденья. Придвинула его голову ближе к себе. Ее опять резануло это ощущение страшного, пугающего жара, словно он медленно сгорал изнутри. Хотелось отодвинуться, было почти дискомфортно физически. Вместо этого она придвинулась еще ближе – его изуродованная щека легла ей на плечо, в то самое место, где она сама на его плече их немногочисленными ночами любила устраиваться головой – щекой в эту уютную ямку под ключицей, лицом – за ухо, в волосы. Теперь была ее очередь побыть подушкой. И он, точно как и она когда-то, уткнулся ей носом во влажные от дождя волосы и затих. Алейна – или уже Санса – нет, обе они ушли в тень, тут сейчас властвовала Пташка – поставила на подставку стаканчик с лекарством, чуть развернулась, так, что ее прохладная щека коснулась его пылающего лба и закрыла глаза. Примерно через полчаса – Сандор продолжал дремать – она тихо отстранилась и, придерживая ладонью его лицо, таки кое-как умудрилась влить в него половину уже остывшего лекарства. Поначалу он крутил головой, не желал сотрудничать и все повторял: «Нет, Ленор, нет, я не болен, я никогда не болею, я же мужчина». Алейна, холодея, поняла, что, верно, он принимает ее за свою погибшую сестру. Ей не было это неприятно, она сама уже какой день балансирует на грани жизни и небытия. Что ей еще терять, кроме него самого? А ему надо было лечь в постель. Алейна вздохнула и, кое-как пристегнув опять забывшегося Сандора, села за руль. В школе у Сансы прошло около пятнадцати уроков вождения, тренер, в общем, был ею доволен. Она уже сдала теорию и ей полгода назад выдали бумажку, дававшую право ездить за рулем в присутствии взрослого с правами. Так что формально она даже ничего не нарушала. Только вот разве что взрослый почти не присутствовал. Он был в плену своей болезни, блуждал вокруг неведомого Алейне и даже Сансе оврага, опять вернувшись в свое искалеченное детство. Еще несколько часов – и он вполне может там затеряться навечно. В этой ситуации перспектива сесть за руль Шевви пугала Алейну меньше всего. Она неуверенно завела машину, включила дворники, что тут же оттерли вымытое бесконечным дождем стекло. Что теперь? Отрегулировать под себя кресло, чтобы нога удобно ложилась на педаль. Зеркало, ремень. Она тронулась, вывела погромыхивающий мотоциклом автомобиль с парковки. Руки уже промочили весь руль, и он стал неприятно липким. Выбора у нее нет. Алейна выжала газ – для въезда на хайвей ей нужно было разогнаться. Так было написано в книжке правил. Неважно, что она делала это впервые. Когда-то надо было начинать. А Алейне все было в новинку, особенно собственная смелость. Машин на дороге убавилось, она чудом встроилась в правую полосу, и уже через десять минут руки стали дрожать меньше, а взгляд привык настолько, что уже автоматически отмечал, где идет граница ее полосы, без сильной надобности вглядываться в сырую ночь. «Дворники» шуршали по стеклу, смазывая дрожание красных огней идущих впереди машин. Сандор тихо спал рядом, слегка приоткрыв воспаленные, пересохшие губы. Ей надо было спешить.

========== V ==========

Певчая птица, ангел попавший в силки,

Радужный пленник коварной и ловкой руки,

Посланница неба, прости, что я

Поймал тебя, что ты моя.

Клетка твоя встанет вблизи окна.

Песня твоя птицам другим слышна.

Кто-то в ней слышит смех,

Кто-то в ней слышит плач,

А кто-то в ней слышит шаги у дверей.

Это пришел палач.

И птица поет пока жив птицелов

И жив птицелов пока птица поет.

Птица и птицелов понимают без слов,

Когда обсуждают грядущий полет,

Совместный полет.

Радуйся крыльям, за то, что крепки.

Радуйся прутьям, за то, что в груди.

Старуха приходит в начале весны,

Ее веки красны.

Она выпускает из клеток на волю

Вещие сны.

И птица поет пока жив птицелов.

И жив птицелов пока птица поет.

Кто из нас птица, а кто птицелов?

Знающим слово не надобно слов, не надобно слов.

Наутилус Помпилиус. Клетка

Дождь перестал на второй час ее вахты. У Алейны уже давно начали слипаться глаза, но она упорно не желала сдаваться – надо было доехать до какой-нибудь гостиницы, мотеля, пансиона – да хоть до хижины, если там была бы кровать. Две они уже проехали – в одной не было места, а другая показалась ей чересчур роскошной – там было казино, а на парковке топтались какие-то мужики. Санса по другую сторону зеркала решительно запротестовала и Алейна, неохотно и в сомнениях на тему того, поступает ли правильно, повела Шевви дальше. Сандору лучше не становилось. В какой-то момент она остановила машину на обочине, за аварийной полосой, выключив фонари – делать это на шоссе не полагалось, более того, было опасно и глупо, и вдобавок она нарывались на риск привлечь внимание копов, но ей нужно было проверить, что там с его температурой – сейчас. Поэтому Шевви темным силуэтом замер на краю дороге, пока Алейна трясла Сандора и щупала ему лоб. Просыпаться он не захотел, только забормотал что-то невнятное на тему что еще рано, что до занятий еще добрых два часа, и чтобы «этот сукин сын» дал ему поспать. Алейна с отчаянья бросила эти бесплодные попытки и, отпустив плечо Сандора, коснулась по-прежнему пылающего лба. Он дернулся «…нет, ты не восковая, уйди, живи…» Боги, что это за бред, что это за болезнь, когда температура не спадает? Что делать – искать врача, звонить в скорую помощь – с шоссе, по сотовому? И что она им скажет? Кто они? Кто он ей, кто она ему? Расспросы, выясняловка – все это было совершенно неуместно. Алейна вновь тронула послушную тачку – она уже поднаторела в вождении – понадобится – что угодно сделаешь – а сейчас был этот самый случай. Странным образом, вся эта бредовая ситуация отвлекала Алейну от унылых размышлений о собственной судьбе, после всего того, что натворила глупая Санса Старк. В ушах стояло только шуршание «дворников», равномерный шум дороги за стеклом и неровное дыхание Сандора, на которое ее ухо было настроено, как камертон. Сейчас она имела на это право – сейчас он был ее. Где же ты, треклятая гостиница? Алейна тихо про себя кляла непогоду и заполненность по этому поводу всех этих придорожных дыр – и только в глубине души – там, где еще осталось место для заброшенной Пташки – радовалась их бесконечному пути, надеясь, что он продлится еще дольше. Но вот они доехали до предместий какого-то города, дождь перестал, и на очередном указателе пути мокрым отблеском мелькнула надпись – к мотелю – на следующем выезде. Алейна вела машину по средней полосе – там меньше перестраивались, и было в целом спокойнее – теперь надо было съехать направо, уйти с шоссе в петлю, уводящую прочь, в сторону подступающего города, на окружную – и тащиться потихоньку, ища глазами обещанный мотель. Алейна не без дрожи в руках – руль опять стал липким и влажным, и она периодически вытирала потные ладони о колени – приступила к осуществлению этого маневра. Кое-как перестроилась, резко дергая машину и включая не те поворотники, от чего следующий обогнавший ее покрутил пальцем у виска – сбавила скорость – ноги уже одеревенели и замерзли, а как тут включать подачу обогрева в нижнюю часть салона, Алейна не знала, поэтому оставила ту опцию, что настроил Сандор – не сделать бы хуже. К тому же ей было не до кручения ручек – час назад, когда Алейна пыталась настроить радио, чтобы ее перестало клонить в сон, машина начала вдруг вилять – когда она не смотрела на дорогу, все выходило из-под контроля. Так же, как если она не вслушивалась в дыхание спящего рядом с ней, на минуту уходя в свои невесёлые мысли, тот сразу же начинал метаться и беспокоиться, словно чувствовал, что его оставили наедине с его кошмарами.

Алейна увела машину вправо, сбавила скорость – резко, неумело, отчего самой ей ремень врезался в грудь, а Сандор рядом недовольно заворочался. Еще, еще – петля съезда была крутая – а ещё мокрая дорога – еще не хватало сейчас потерять управление – после двух с половиной часов Алейна чувствовала себя практически профессиональным гонщиком. Она выехала на окружную – сердце все еще колотилось – и вот он, мотель, прямо по правую руку, чуть в глубине: небольшое длинное здание – центральный вход освещен, на вывеске вроде не указано, что мест нет. Придётся идти спрашивать лично. Санса бы, наверное, покрылась пятнами от смущения, а Алейна только глотнула воды для храбрости, бросила взгляд на Сандора – он спал, похоже, видел сны – темные ресницы трепетали – вот еще не хватало, надо его уже уложить – и вышла из машины, решительно направившись к слегка освещенному центральному входу. Тут на нее словно накатило дежа-вю. Стеклянные двери, вазоны у дверей – даже окурки, казалось, перекочевали с южного берега в этот забытый богом уголок. Только цветы были другие – в рыжих горшках пышным цветом желтели недавно высаженные хризантемы. Двери знакомо чавкнули – Алейна вошла внутрь. Стойка тоже была у левой стены. За ней стоял пожилой мужчина, с интересом на нее взирая – перед ним лежал журнал, а маленький телевизор в глубине стойки демонстрировал какой-то спортивный канал, где шел турнир по теннису.

– Добрый вечер, мисс! Чем могу быть полезным?

– Добрый вечер! У вас есть свободная комната?

– На сколько человек? По совести, есть только одна. Такая непогода. Давно не было такого массового заселения. Никому не хочется колесить в ночи под подобным ливнем…

– На двоих. Мне и моему отцу.

– Хм. В комнате, что у меня осталась, только одна кровать. Могу, впрочем, найти для вас раскладушку. Вы с отцом, сказали?

– Да. Мы ехали домой, на юг, из столицы, но в дороге отец сильно простудился, и мне пришлось садиться за руль.

– Очень мужественно, мисс. Иным представителям молодежи только дай упихаться в родительскую машину – тут же ее и отделают. Как мой отпрыск на прошлой неделе. До сих пор не знаю, во сколько мне встанет его эскапада в город. Но видно, что вы, мисс, из другой породы. Ваш отец, наверное, гордится вами.

– Не знаю. Он себя неважно чувствует, можно мне ключ поскорее?

– Да, конечно. Платить будете наличными или карточкой?

– Наличными и могу даже заплатить вперед.

– Это не обязательно. Ваша фамилия?

– Клиган

– Хм. Ваш отец, случайно, не полицейский? Слышал эту фамилию в новостях намедни. Был репортаж об убийствах на морском курорте… Говорили, что туда вызвали столичного следователя…

– Извините, сэр, отец не велит мне рассказывать о своих делах…

– Да, конечно, секретность, я понимаю. Простите. Я принесу вам в номер раскладушку. И располагайтесь. Вы останетесь до завтра, или как?

– Пока отцу не станет лучше. А где, кстати, здесь самая ближайшая аптека?

– В городе, в двух милях езды. Очень хорошая аптека, мисс, вы там найдете все, что надо. Я сам там закупаюсь. У меня пожилая мать – без комиссий редкий день обходится…

– Спасибо большое. Тогда подождем, пока вы принесете раскладушку, ладно? Я пока вытащу вещи и помогу отцу добраться до номера. И можно попросить, чтобы с утра нас не беспокоили? Мне бы хотелось, чтобы он, по возможности, выспался…

– Конечно, конечно, никаких проблем. Если вы сами захотите, завтрак в столовой вон там, за углом, будет накрыт в девять.

– Обязательно, спасибо.

– Доброй ночи, мисс, вот ваш ключ

Алейна торопливо забрала ключ-карточку и выскользнула в радостно распахнувшуюся дверь. Дождь опять начал накрапывать – стоило поторопиться, вытащить вещи и как-то доволочь «отца» до койки. Видимо, придется его будить – хоть Алейна – и особенно Санса где-то в глубине – совершенно не считала, что это целесообразно. Ну, зато потом в кровать. Гостиница стояла на краю небольшого поля, где была посажена кукуруза, и сейчас ветер зловеще трепал сухие уже стебли, напоминая о бесприютных призраках, бродящих в осенних полях, ждущих случайную жертву. Алейна поморщилась и открыла машину. Так, сумки – сначала. Сандор все еще спал, хотя опять начал беспокойно метаться.

Она вытащила свой и его баулы из-под попоны, где тускло поблёскивал Харлей, оттащила их к двери номера, поднялась по низкой лесенке на общую площадку перед номерами. Где-то еще смотрели телевизор, из одного открытого окна лилась не самая приятная музыка – боги, это же Джофф поет – что за мерзость! В основном же окна были темны – уже шел второй час ночи.

Алейна с третьей попытки, дважды уронив карточку на влажный пол, открыла дверь. У стены уже стояла раскладушка с дополнительным комплектом белья, белой шапкой нахлобученным сверху. Алейна не была уверена, что все это вообще ей понадобится. Спать она не собиралась. Пока Сандор в таком состоянии, ей надо за ним следить, чтобы уж в самом крайнем случае все же вызвать скорую.

Теперь надо было притащить сюда самого Сандора. Алейна открыла окно, отвернула многочисленные покрывала на широкой кровати. Вот так. Еще включить лампу – дальнюю, чтобы ему не бил в лицо свет.

Она вышла в усиливающийся дождь, открыла пассажирскую дверцу, тихонько отстегнула ремень. Сандор все же заметил ее движения, даже в забытьи, накрыл ее ладонь своей. Хотя бы уже не такая холодная.

– Пташка, ты? Где мы?

– Нигде, милый. Просто в гостинице. Сможешь дойти до комнаты?

– Не знаю. Наверное. Что-то голова кружится, я, верно, перебрал… Прости…

– Ты не пил, ты болен. Не помнишь? Ну, пойдем, а то там хозяин в окно выглядывал уже. Ни к чему это.

– Хорошо. Помоги мне отсюда вылезти. Что это за машина?

– Наша.

– А кто был за рулем? Вообще не помню.

– Да не беспокойся, все в порядке. Давай, а то дождь опять припустил, тебе не стоит ещё переохлаждаться… Я и так не смогла сбить жар. Сейчас еще попробую тебя накормить лекарствами…

– Ненавижу лекарства. Ненавижу болеть… Еще с детства… С больницы – после той шашлычницы…

Боги, она и забыла про ожог. Бедный. Глупышка Санса всегда любила болеть – лежи себе, пей таблетки, что мама заботливо разводила сладким кленовым сиропом, и читай сказки – ни тебе школы, ни обязанностей – чувствуешь себя принцессой….

Сейчас Алейна совершенно не чувствовала себя ничем таким – таща на себе тяжелющего мужчину, что хоть и пытался идти сам, но все же в какие-то моменты ей начинало казаться, что у нее сейчас хрустнут плечи или переломится позвоночник. Как сильно отличается здоровый, контролирующий свое тело человек, от обмякшего, с трудом стоящего на ногах. Алейна помнила это по своему детству, когда она таскала на руках младших, что не хотели идти куда-то и валились мешком на пол – казалось, даже маленькое детское тельце становилось в два раза тяжелее…

Ну вот, они наконец преодолели ступеньки и зашли в приоткрытую дверь номера. Алейна осторожно посадила Сандора на край кровати.

– Ну, как ты?

– Ничего. Но, пожалуй, надо лечь. Нет, постой. Надо бы в сортир…

– Ну, давай я тебя доведу до двери, хочешь?

– Ладно. Очень благодарен. Прости.

– Не выдумывай. Мне еще надо будет потом машину закрыть. Нет, лучше сейчас. Посиди так.

Алейна метнулась наружу – дождь хлестал ее по щекам, бросая мокрые пряди на глаза. Она отвела их рукой, захлопнула дверцу, заперла машину дистанционно, попутно проверив, не забыла ли выключить фары – еще не хватало посадить аккумулятор – и вернулась обратно в номер. Упрямый Сандор сам ушел в туалет. Боги, как же с ним тяжело! Ну почему надо сказать одно – а сделать другое, по-своему? Мужчины не любят быть зависимыми, их это как-то оскорбляет, что ли. В отличие от женщин. Сансе нравилось, когда о ней заботятся. А вот Алейна предпочитала заботиться о себе сама: никому не доверяешь – меньше нарвешься…

Сандор, пошатываясь, вышел из сортира. Вот все же упертый хрен! А если бы он там свалился? Ну, не могла же она, с другой стороны идти с ним? Тут уж даже неробкую Алейну пробила краска. Нет, сходил сам, и хорошо. Завтра ему станет лучше, и она забудет обо всем этом, как о страшном сне. Завтра он сядет за руль, и ее ночное путешествие растает вдали, затеряется в сотнях миль, что остались позади них. А пока – надо было его уложить и дать ему лекарство.

Сандор плюхнулся на кровать. Алейна села рядом, стала расстегивать на нем рубашку.

– Что ты еще делаешь, Пташка? Не стоит. Я и так.

– Что еще за дурь? Кто это спит в рубашке? Ты что, меня стесняешься?

– Нет, но я же вижу – тебе неприятно, когда я до тебя дотрагиваюсь. Все последние недели…

– Оставь это. Забудь. И потом, сейчас я до тебя дотрагиваюсь. Тебе тоже неприятно?

Он взглянул на нее. Глаза блестели все тем же лихорадочным, пугающим блеском

– Ты с ума сошла? Для этого я готов сто раз заболеть. Боги, иной раз мне кажется, я и сдохнуть готов, лишь бы вернуть то, что у нас отняли.

– Не дергайся. Я почти закончила с пуговицами. Майку оставим. И еще джинсы надо снять.

– Я сам.

– В пекло это твое «сам». Нашелся, тоже мне, самостоятельный. Чего я там не видела?

Он усмехнулся.

– И вправду. Рад, что ты еще не забыла. Смотри-ка, Пташка, ты еще не разучилась краснеть, оказывается. Боги, как мне этого недоставало…

Он вдруг обнял ее, прижал к себе. Сил сопротивляться не было. Алейне показалось, что она сейчас растает – стало жарко и от его горячечных объятий, и от того, что сейчас творилось внутри нее самой…

– Прости меня, я не должен. Эти твои волосы, брови… Но пахнешь ты, как раньше… В темноте ты все та же. Моя девочка…

Она была все та же. И не та. Алейна боялась любви еще больше Сансы. Больше Пташки. Она была сделана изо льда – а этот лед сейчас начинал стремительно таять – ее саму уже сносили вешние его ручьи… Надо было срочно что-то делать…

– Погоди, потом. Надо тебе выпить лекарство. Ты весь – ну как печка, просто страшно становится. Снимай эти свои штаны и марш в постель. А я принесу воду и таблетку – похоже, на такого грозного воина не действуют обычные средства… Придется применять тяжелую артиллерию…

– То есть?

– Мама запасла мне целый ворох лекарств. Одни – от простуды, другие – от гриппа. Ну, видимо, тебе нужны последние.

– Что мне нужно, так это чтобы ты залезла под это дурацкое бесконечное одеяло вместе со мной. Но ты этого не сделаешь, ты меня боишься, поэтому давай свое лекарство, ворожея.

– Погоди тогда. Я не смогу тебе его принести, если ты меня не отпустишь.

Алейна кое-как выпуталась из объятий Сандора – болен он или нет, его пыл это явно не охладило, даже напротив. В трезвом, да и в пьяном виде он всегда себя контролировал. Сейчас же – словно с цепи сорвался. И ее это пугало – и привлекало.

Она нашла мамины таблетки, налила из бутылки воды в пластиковый стакан. Потом подошла к Сандору, который разоблачился и, шепотом костеря одеяла, устраивался в постели. Дала ему стакан и две пилюли.

– Выпей это. Сейчас, пока ты тут все не разронял в битве с покрывалом.

– Фу-ты ну-ты, какие мы важные главврачи! Ты сама где будешь спать?

– Если ты будешь продолжать в том же духе – на раскладушке.

– Не буду. И выпью твою эту гадость. Все. Держи стакан. И?

– Ты помнишь, что ты мне сказал тогда, в гостинице на море? В нашу первую ночь?

– Что именно?

– Что нам просто надо поспать

– Меньше всего на свете мне сейчас надо спать. Чтоб приснился очередной кошмар?

– Со мной – не приснится. Ты что, не помнишь – я твой паладин с мечом, что защищает от кошмаров. А потом – мне надо отдохнуть. Я устала, как сволочь. Чтобы доставить тебя в эту койку, я полночи вела машину. И теперь я свою функцию выполнила и хочу поспать…

– Ты вела машину??? Пока я спал??? Седьмое пекло! И куда делась моя Пташка? Это все эти твои волосы…

– Пташка тут, с тобой. Можно, я приму душ? А то пока вела эту треклятую тачку, сто раз вспотела от страха…

– Иди-иди. Но недолго. А то, чувствую, кошмары уже за дверью…

Алейна – нет, Пташка – Алейну выгнали за дверь до зари – отправилась в душ. Быстро помылась, включая и влажные волосы. Краска уже почти перестала сочиться с черных прядей, но на полотенце все еще были видны лиловые следы… Почистила зубы. Все было волнительно и – и спокойно, как всегда, когда они оба переставали бороться против объединяющей их связи. Лечь на спину – и плыть – авось, волна прибьёт ее к берегу…

Неужели он заснул? Ну да, лекарство. Санса скользнула под одеяло. Ночнушка была не нужна – это казалось кощунством, напяливать какие-то тряпки. Устроилась в привычной своей позе, головой на у него на плече. Сандор, как обычно, вытащил руку из-под головы и обнял ее за плечи. Боги, как хорошо! Как могла она избегать этого наслаждения все это время, какая глупость… Санса провела ладонью по поврежденному его виску – волосы были влажными, как и лоб – похоже, это лекарство действовало…

Он вдруг занервничал во сне:

– Нет, не надо, Ленор, твои ирисы…

– Тихо, тихо. Нечего бояться. Я тут.

– Пташка? Это ты? Ты пришла?

– Я тут. Ничего не бойся. И я останусь тут. Я люблю тебя, и так будет всегда…

– Никаких собак?

– Нет, никаких. Мы им не по зубам…

========== VI ==========

How simple it can be

I love you and you love me

There’s nothing in our way

How simple it can be

The sunlight on a tree

There’s nothing more to say

Here by the water front (I’m holding you)

There’s nothing more to want (nothing more to want)

But you

How simple it can be

The rhythm of the sea

The silence in our head

How simple it can be

I am scared and you hold me

And everything’s been said

And it’s the biggest fear of all (to lose it all)

I lose you, I lose it all (I lose you, I fall)

KʼS Choice

How Simple It Can Be

Дико хотелось пить. Судя по ощущениям, было уже утро. Сандор смутно помнил, что было вечером – они остановились в какой-то гостинице – это было точно. То, что начинало уходить в область странных снов – что в мотель их привезла Пташка – Алейна, Санса – все в одной, одна в трех лицах, непостижимая, непредсказуемая его горькая предутренняя греза. Та, что уже третью неделю ходила, как заводная кукла, у которой стал неожиданно барахлить механизм, Которая чуть не ушла в полет с обрыва. Именно она, молчавшая уже столько дней, как скорбная восковая фигура, сводившая его с ума своей инфантильностью, недосказанностью, непонятностью этого выбранного ею наказания – ему или себе? – вдруг неожиданно вернулась к жизни, проявляя себя с новой стороны – не как ребенок, но как взрослая, незнакомая ему женщина, отвечающая за свои поступки, берущая на себя ответственность не только за себя, но и за него самого, так некстати свалившегося с идиотской простудой. Словно с новым именем Пташка выбрала себе новый характер, новую судьбу. То была Алейна – с черными жесткими волосами, подозрительно смотрящая из-под темных тонких бровей. Избегающая его взглядов, уворачивающаяся от прикосновений, словно они ее обжигали. Но в темноте – вчера, в полудреме, в полубреду он понял, или скорее ощутил, что где-то там, рядом, была все же она – его Пташка. Она научилась прятаться – но, если долго слушать, можно было разобрать в тишине ее дыхание.

Что точно произошло, Сандор не помнил – горячка была сродни опьянению, но отличалась тем, что восприятие не затуплялось, а напротив, словно обострялось: каждый звук был, как режущий нож, каждая тень – как чудовище из прошлого, каждый луч света – как откровение. Все вокруг было слишком большим, слишком материальным – даже сны. И он блуждал – вокруг известного оврага, обходил дом, где когда-то жил его отец, а теперь царила полутьма, и шевелящиеся по углам тени по очереди высовывали свои морды в голубой луч. Среди них попадались и прекрасные, но по большей части отвратительные, грубые и пугающие – и над всеми ними властвовала она – луна. И деваться ему от всего этого карнавала фриков было некуда, идти было не к кому – даже в овраге никто его не ждал, даже Ленор его покинула, унося с собой тоскливый, удушливый запах лилий. Теперь ему надо было идти по жизни самому, но в мозгу продолжала стучать сотнями молотков навязчивая мысль: скоро он дойдет до моря – а дальше пути не было. Дальше надо было плыть – не страшась ни черной воды, ни ощущения пустоты, что было слишком бездомным, слишком распахнутым, чтобы не пугать. И поэтому Сандор продолжал бродить вокруг оврага, наматывая круги от дома к шашлычнице, топча ненавистные ирисы, что уже через минуту вылезали из земли снова острыми краями зеленых стрелок. И тут неожиданно его вырвали из этого лимба, упорно и навязчиво не давая увязнуть в очередном витке воспоминаний. Сандор помнил – и это единственное, что держало его на плаву в черной воде: ее лицо, сосредоточенное, с прилипшей к виску прядкой незнакомых, черных, как смоль, волос – брови сдвинуты – опять решает задачу. И задачей на этот раз был он. Надо было куда-то идти, что-то делать – он не хотел, но не мог ей отказать, слишком пристально и отчаянно смотрели ее светлые глаза, слишком злобно она кусала, забывшись, уже и так раздраконенную нижнюю губу. Губы для долгих утренних поцелуев – не для ночных терзаний. Поэтому ему ничего не оставалось, как пойти с ней – куда бы она его ни тянула – да и, в сущности, имело ли это значение? Вокруг него было пекло – и внутри него тоже, разница была лишь в температурах. Предпочитаете холод – выгляньте наружу, в прекрасный сад с видом на живописный овраг, где вечные осинки шелестят даже в безветрие, а кривая елка, как игольница, нанизывает на себя все желтые и коричневые сердцевидные листья. Надоел осенний голый сухой мороз – загляните на огонек внутрь – там всегда тепло, разожжен жертвенный пламень и закопчённая решетка уже раскалилась – ждем только вас на дружественное барбекю для рыцарей. Но Сандор чувствовал под рукой ее плечи – теплые, хрупкие и верные – и вся эта череда невыносимых крайностей отступала – навстречу открылась дверь, что отсекла собой ночь – и весь мир – вновь оставляя их вдвоём, наедине. В это все невозможно было поверить, так же как невозможно было представить себе подобное за секунду до того, как оно случилось – но оно было. Пташка и ее руки, раздевающие его, казались совершенно нематериальными, в отличие от кошмаров – оттого-то Сандор знал наверное, что она – реальна. В этом долбаном мире дешевых иллюзий все было наоборот, вверх тормашками, верить нельзя было ничему, а он все же верил – в нее. Он обнимал ее – и ему было дико холодно. А она сама была как последний кусочек почти растаявшего льда в бокале мартини – еще глоток – и исчезнет, и ты не заметишь, как и куда. Так и Пташка исчезла – осталась только горькая ностальгия по ее объятиям – прошлым и будущим, уже которым никогда не суждено случиться. Но он заснул – а она вдруг появилась – уже не льдом, но теплым осеним ветерком, пахнущим свежей травой и дождем. Она уже не была ни восковой, ни заледеневшей – вот ее нежный висок под его рукой, вот непослушный вихор – тронь его, он не распрямится, не уложится как надо, а будет так же щекотать влажную ладонь, словно ищущую с ним встречи. Все это казалось отчаянным треклятым бредом – а меж тем бредом оно не было. Квинтэссенцией этой незамысловатой правды стали ее ресницы – она не покрасила их, и Сандор раньше, в машине, попрекая себя за слабоумие, исподтишка любовался ими, когда Пташка-Алейна не смотрела, рассеянно уставившись в окно. Это были крохи с барского стола – Пташка словно подарила себя-таки треклятому Мизинцу – даже в его отсутствие им не было покоя. А тут – чудо – и ресницы, и ее неожиданная трогательная нагота, доверчиво приникшая к его телу – все вдруг накатило волной, и ему ничего не оставалось, как обнять ее и в который раз остановить их время. Еще одна ночь – подарком, нет – лекарством для одного смертельно заболевшего идиота – это неизлечимо, и потребность в этом снадобье растет, как зависимость наркомана от иглы. Еще одна ночь – вопреки, дразня время, смеясь над обстоятельствами. Она спала в его объятьях. Теперь это была только Пташка – никого кроме. Все его призраки ушли с ее личинами в их собственный выдуманный мир, оставив двух безумцев наедине. И прошла и эта ночь – последняя? Каждый раз, просыпаясь, Сандор боялся, что на этот раз будет именно так, и не мог от нее оторваться – и боялся продемонстрировать свой страх – чтоб не спугнуть ее – глупую, неизвестно зачем приручившуюся Пташку. Ее все равно заберут – не враги, так псевдодрузья – а в итоге он все равно останется один.

Похоже, оно уже случилось. Подушка рядом пахла ей, и плечо, казалось, онемело от сладкой тяжести ее головы – но никого рядом не оказалось. Греза, как ей и полагается, исчезла с рассветом. Сандор поднялся – да где, седьмое пекло, он вообще находился? Какие-то синие занавески – стакан воды на тумбочке – он потянулся к нему – боги, пить! Выпил воду до дна – та слегка отдавала хлоркой, но все равно казалась слаще любого нектара. Его майка на кресле – вроде бы он спал в ней – но не помнит, как и почему снял дурацкую тряпку. Затылок весь мокрый, мерзкий ожог саднит от пота, но один плюс – вроде, температуры не было. Во всем теле ощущалась неприятная слабость, которой Сандор не чувствовал много лет – ощущение медленной перестройки от болезни к пути на поправку. Кто не болеет, тот и не выздоравливает, верно?

– И долго ты будешь вертеться? Так я никогда не закончу.

Она сидела с ногами в дальнем кресле, спрятанном между шкафом и комодом. Одетая, свежая, как только что срезанный цветок, иронично улыбающаяся. Сразу видно – жена Мизинца, так его растак. Одна улыбочка чего стоит. Ну что за издевательство? Хотя бы разговаривает…

– Что там делаешь, в углу?

– Не видишь? Пытаюсь закончить работу. А ты со своим беспокойным верчением только мешаешь.

– Что еще за работа? И давно ли ты там сидишь?

– Часа полтора.

– Полтора? Да ты рехнулась? И что ты там все же делаешь?

– Сначала закончу, а потом скажу. А ну, ляг смирно и не двигайся. Мне надо поймать тень.

– Боги, ну что за вздор? По-моему, тебе надо поймать здравый смысл – он от тебя сбежал. Это, впрочем, не новость… Иначе какая бы ты была Пташка?

– Я не Пташка – я Алейна.

– Это ты иди Мизинцу расскажи. Для него ты, может быть, и Алейна – и эти твои черные волосы и сдвинутые грозой брови произведут на законного супруга впечатление – но со мной ты просто Пташка. И всегда ею будешь. Как тогда на берегу, где ты сначала игралась с медузами, а потом закапывала на память лифчики…

– Вот дурак! Ничего я не закапывала…

– Еще как закапывала. А Пес нашел…

– Тьфу на тебя. Если будешь меня злить, я пририсую тебе рога.

– А, вот – теперь выясняется, на что ты потратила все утро. Покажи своей шедевр. А насчёт рогов – вопрос, с кем ты успела мне их наставить? Или нет – сначала мы наставили рога Мизинцу – теперь он еще больше смахивает на козла – а потом ты еще и наставила рога мне? С кем же? С мотоциклом?

– Нет, я переключилась на женский пол и выбрала Шевви…

– Боги, какой кошмар – меня променяли на груду металлолома! Право слово, пусти женщину за руль – пиши пропало…