Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 101 страниц)

Покемарю час, потом поедем дальше.

– Ты совсем, что ли? Надо же спать в нормальной постели!

– Мне не надо. Нам надо добраться до цели. По радио сказали – будет снег. А я тебе уже объяснял, что не хочу попасть буран на дороге. Мы будем ехать, пока не доберемся до места.

– Но я не хочу спать в машине! У меня уже спина отваливается. И вообще, надо отдыхать по-настоящему!

Он взглянул на нее. В глазах – непроглядная тьма.

– Мне надо тебя довезти в целости и сохранности.

– А мне надо, чтобы ты поспал, как человек, а не как бездомный сумасшедший. Если ты в таком виде попадешь в тот самый буран, у нас мало шансов. Меня пускать за руль ты не хочешь. По-моему, ты просто тронулся рассудком.

– Чего ты хочешь от меня?

– Хочу, чтобы мы доехали до мотеля и легли спать. А вечером поедем.

– Хорошо. Садись. Все для моей леди.

Он рывком открыл дверь, сел, завел мотор. Санса еле успела заскочить в Шевви, как он тронул машину, резко развернулся и выехал с парковки.

– Я не…

– Ты хотела, чтобы мы поехали в гостиницу? Изволь. Только не нуди теперь, а то ты отвлекаешь меня от дороги. И пристегнись, а то с таким тронутым, как я, можем и влететь в аварию. Особенно если ты будешь меня раздражать. Ты вообще умеешь молчать?

Отлично. Пусть себе вцепляется дальше в руль, окаянный. Санса уставилась в темное окно, за которым ничего не было видно, кроме бешеного мелькания фонарей. На глаза лезли предательские слезы, но Санса прикусила губу, и они отступили. Ну почему он так с ней жесток сегодня? Что она ему сделала? Не может же быть, что все это из-за этого дурацкого кольца?

Через полчаса они доехали до какого-то мотеля. Санса пыталась было возражать, но Сандор молча сверкнул на нее злыми глазами, вышел и направился к зданию, где горела оранжевая лампа под небольшим навесом. Минут через пять он вернулся.

Сунул ей ключ.

– Вот, все, иди себе спать. Ты же этого хотела?

– Я не хотела…

– Последовательная наша Пташка. Я уже заплатил. Лети в свою кровать.

– А ты?

– Тебе-то что до меня? Займись своим Пташкиным делом – снами, слезами. Только истерики оставь для подушки. Я слишком устал. Ты права – надо спать. Всем, не только тебе. Вылезай, я запру машину, ей тоже надо отдыхать, она нам еще пригодится.

Санса вышла из машины. Он вытащил ее сумку, донес ее до двери.

– Вперед.

– Я не поняла, а ты, что ли, будешь спать на улице?

– А у меня другой ключ. Спокойной ночи. Увидимся днем. Я тебе позвоню. Или постучу.

Развернулся и пошел к другому крылу здания. Санса замерла, огорошенная и оскорблённая до глубины души. В спину ей ударил ветер. Санса нехотя попыталась открыть дверь. На второй раз ключ поддался, и она с невольным облегчением скользнула в номер, захватив с собой сумку. Сандор уже зашел в свой номер – пока она возилась с замком, слышала, как хлопнула дверь. Санса закрыла и свою, зажгла свет. Маленькая комната, полуторная кровать. Санса расстегнула свой баул, долго там ковырялась, пока наконец не вытащила ночную рубашку, которой не пользовалась почти ни разу. Теперь, видимо, придется привыкать. Она пошла в ванную – хотелось чего-то успокаивающего – например, постоять под теплым душем. Что она и сделала. Под горячей водой ее накрыло волной отчаяния, безнадёжности и жгучего стыда за собственную лживость. Что ж, она сама догадывалась, что так может случится, и все равно сделала по-своему. Принимаешь решение – плати.

Платят, правда, они оба. Но, похоже, так Сандору только легче. Видимо, от нее устал. А она сама тоже устала – от себя, от него, от этой подделки жизни.

Санса почистила зубы, погасила свет. Душевая трубка роняла вниз тяжелые капли, и слив душа отзывался ей странным щелканьем и хлюпаньем. Санса содрогнулась, поплотнее закрыла дверь в ванную – так фиг заснешь. Откинула покрывала, скользнула в холодную кровать. Теперь у нее такие ночи. Она натянула на плечи одеяло. К глазам подступали слезы, и на этот раз Санса не стала их останавливать. Внезапно она поняла, чего не хватало в ее сне. Там не было его – Сандора – ее отражения, половины того целого, что они составляли уже целую вечность этой нынешней жизни. Теперь даже он от нее отвернулся. Из зеркала на нее глядела пустота. Она потеряла себя – а лучшую часть он унес с собой, захлопывая ей в лицо дверь. Ну что ж, придется с этим как-то жить. Выбора у нее все равно не было. За дверью капала вода. За окном завывал ветер. Санса дрожала под двумя одеялами, да так и заснула, стуча зубами и всхлипывая. С утра она проснулась от ослепительной белизны за окном. Выпал снег.

========== II ==========

Мне снятся собаки, мне снятся звери.

Мне снится, что твари с глазами как лампы,

Вцепились мне в крылья у самого неба

И я рухнул нелепо, как падший Ангел.

Я не помню паденья, я помню только

Глухой удар о холодные камни.

Неужели я мог залететь так высоко

И сорваться жестоко, как падший Ангел.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы жадно смотрели на синюю высь.

Прямо вниз.

Я пытался быть справедливым и добрым

И мне не казалось не страшным, ни странным,

Что внизу на земле собираются толпы

Пришедших смотреть, как падает Ангел.

И в открытые рты наметает ветром,

То ли белый снег, то ли сладкую манну,

То ли просто перья, летящие следом

За сорвавшимся вниз, словно падший Ангел.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы жадно смотрели на синюю высь.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы вышли в надежде на новую жизнь.

Прямо вниз.

Туда, откуда мы жадно смотрели на синюю высь.

Прямо вниз.

Наутилус Помпилиус. Как падший ангел

К десяти утра Сандор не выдержал и встал с кровати. На кой хрен валяться, если все равно спать не получалось? Он подошел к окну. Доигралась-таки, треклятая девчонка. Вот и снег. Вся площадка перед гостиницей и парковка были занесены тонким, но плотным белым одеялом, которое уже там и тут пересекали перекрещивающиеся следы от колес машин. С неба лениво падали мелкие снежинки. Сандор досадливо поморщился и отошел от окна. Сходил отлить, потом сел и задумался. И что теперь надо делать? Задерживаться тут, пока не растает этот долбаный снег, или насрать на него и пробиваться дальше с расчетом на то, что снег вскоре стает? А если нет? Может, растает, а может, повалит еще сильнее, пока дороги не перекроют, и им уже некуда будет спешить? Посидеть тут, пока не подоспеют Мизинец с его треклятым братом? Ну уж нет, надо было двигаться вперёд. Если и дальше так будет валить, все равно они когда-то упрутся в блок на дороге, ну уж лучше быть ближе к домику, чем к Мизинцу.

Если бы вчера с утра Сандору сказали, что он сможет ненавидеть этого человека еще сильнее, он бы просто прибил шутника. А вот, оказывается, это было возможно. Проведя бессонную ночь – вернее, бессонное утро, Сандор уже ни капли не сомневался, что колечко было презентом нежного супруга. Но как? Почему он тут оказался? Пташка сама позвала его? С нее станется. В голове вечно какой-то бред. Решила договориться с муженьком? Сдать опостылевшего любовника и выторговать себе свободу? Возможно, так оно и было…

Сандор выдохнул – нет, все же не могло этого быть! Сначала поговорила с мужем, а потом пришла к нему? Поиграть в любовь – этакой лебединой песней? Если так, то сама Пташка такой демон во плоти, что от нее и Бейлишу стоило держаться подальше. Не могла она притворяться – ТАК притворяться. В конце концов, она не Серсея, а просто запутавшаяся шестнадцатилетка. Это было что-то другое. Какая-то Мизинцева игра – шантаж, клевета, запугивание. А Пташка побоялась рассказывать и смолчала. Она вечно всего боится. Или еще хуже того – Сандору это пришло в голову только сейчас – а не пыталась ли она его защитить от правды? Предположила, что он психанёт, сорвется, наделает глупостей и решила все скрыть. В общем, Пташка за это время неплохо его изучила – если держала глаза открытыми. Драться на дуэли бы он с Мизинцем бы не побежал. Но сидеть в номере тоже бы не стал. Вот и могло статься, что она решила его поберечь… Это как раз вполне в ее стиле. И не стоит забывать о сдвинутой матери и Пташкином опыте последнего года.

Тогда, получается, он по всем параметрам свинья и зря обидел девочку. Нет, ей все же не стоило ему лгать. Ну, Мизинец, ну, кольцо. Хм. Если бы она пришла к нему вчера утром и поведала, что виделась с Мизинцем – как бы он отреагировал? Ну уж, наверное, не стал бы с ней укладываться в постель. Вот о том и речь. Она, конечно, проштрафилась – но и он, как водится, осел. А что делать дальше? Бежать к ней? Просить прощенья? Нет, это тоже перебор. Все равно она солгала – по тем или иным причинам. Чего бы угодно Сандор от нее вытерпел – но ложь была особенно обидна. Разрушительна. Ставила под сомнения все, что было. Или нет? Он опять вернулся в памяти ко вчерашней их эскападе после завтрака. Что она говорила? Что-то такое, от чего он готов был выстелиться перед ней ковриком, перед этими ее длинными стройными ногами – да так и остаться там. Ему стоило вспомнить – но бессонная ночь, воспаленные беспокойные мозги – чем больше Сандор напрягался, тем коварнее от него ускользал ее монолог. Что-то про карандаши – про рисунки. Про путешествия – что она имела в виду? В то утро Пташка была смущена – любопытна и настойчива. Она почти довела его до исступления этими своими «изучениями». Да, она сказала, что он – карта, а она – путешественник, теперь он вспомнил. Очень любознательный путешественник. Даже теперь его бросало в жар. Боги! А он – что он сделал в ответ? Устроил истерику, как последняя старая баба, всю ночь гнобил ее, молчал, как сыч, даже не смотрел в ее сторону? Когда она засыпала – тут он отрывался – насколько мог, насколько ему позволяла ситуация и дорога. Пташка спала беспокойно, морщила брови во сне, порой даже вскрикивала – но он был так зол, что сжимал руль так, что пальцы хрустели. А потом она просыпалась, бросала украдкой на него виноватый взгляд, как побитая собачонка, и продолжала сносить все это его хамство, словно заслужила. Но так она и заслужила! И вид был виноватый: значит, было за что! Впрочем, у Пташки всегда такой вид. Виновата, не виновата…

Сандор зло дернул дверь и вышел на улицу. Воздух резал гортань привкусом стылой воды и горьким терпким запахом первого снега. Сигарета отдавала тлением – и все же он затягивался, как остервенелый – потому что это все, что ему оставалось. Не мог он бежать и валяться в ее ногах только оттого, что она его обманула, а он на это отреагировал – ну, может, слегка избыточно – но так и ставки были высоки. Ставки были чертовски высоки. Чем выше залетишь – тем больнее будет падать. И он упал. Все, что было ему подарено – на что он не имел права – он потерял. Проиграл. Да просрал, попросту говоря. А самым страшным осознанием было то, что как бы на самом деле ни было – все дальнейшее должно было продолжаться в этом же ключе. Любой ее взгляд, любое действие, так или иначе связанное с ним и с их отношениями, подспудно вызывало бы точно такую же реакцию – злобу, неутолимую ревность, отчаяние. Потому что их связь не должна были существовать вообще – это было совершенно мертворожденное дитя, которое уже давно надо было похоронить и разойтись в стороны. Ну, вот и повод сам собой нашелся…

И что теперь было делать со всем этим? Продолжать в том же духе? Игнорировать ее? Изображать оскорблённую невинность? Дуться, как подросток-кретин, чья девочка глянула на дискотеке на другого? Устраивать нелепые сцены? Долго он так не выдержит. И она, небось, тоже. Начнет опять замыкаться, молчать, резать себе вены. Все было запутанно, неправильно, изломанно – как и обычно в его жизни. Даже эта светлая история неизбежно скатывалась в привычное русло – в гнилую чернуху, из которой потом придется вылезать годами. Надо было прекращать сейчас. Рвать к бубеням эту связь – лучше сейчас, чем когда она сядет в самолет, а он останется один, глядеть как ее уносит прочь – холодным снегом, зимним ветром – его последнюю иллюзию, разодранную в клочья пошлой реальностью. Ему оставалась только месть – за нее и за себя…

Сандор выбросил окурок в девственный снег – бычок уткнулся в землю и зашипел. Он закурил следующую. И тут ему в голову неожиданно пришли ее слова, те, что он так старательно пытался вспомнить – словно ее голос донесся с ветром: шелестом последних побуревших листьев на кровавом клене, перезвоном колокольчиков дурацкой подвески на двери гостиницы:

«…не смей от меня прятаться. Потому что все, что я делаю, или сделаю – искренне. Потом, когда-нибудь – если нас разведет жизнь, и тебе придет в голову усомниться во мне или в моих чувствах – ты вспомнишь это наше время – то, что у нас не успели отнять – и поймешь, что хотя бы доля правды во всем этом была…»

Где же она, эта треклятая правда? В этой ее пугающей искренности? Или в том, что он в ней усомнился, поймав ее на вранье? Хотелось завыть. Сбежать отсюда – пусть достается Мизинцу – он-то точно выиграл…

На плечо ему легли холодные знакомые ладони. Как это она так незаметно подбирается? Он не смел обернуться – может, и это тоже очередной обман – а ему так этого хотелось – вот и придумалось…

– Прости меня. Прости. Я так не могу. Да, я солгала тебе. И это меня убивает. Ну пожалуйста, скажи, что еще не поздно. Что же ты молчишь?

Было уже поздно. И все же он к ней обернулся. Пташка стояла в одной ночнушке – спасибо, что хоть не босиком. Смотрела на него отчаявшимся взглядом остановившихся светлых глаз. Видимо, плакала – под глазами черные круги, бледная, как смерть, на щеках – красные пятна.

– Ты что, совсем чокнулась? Зачем вышла раздетая? Решила подхватить воспаление легких – а то мало нам неприятностей?

– Да какая, на хрен, разница? Лучше умереть, чем жить вот так. Это так больно. Хочется забыться…

– Еще постоишь тут пару минут – и забвение тебе обеспечено. Иди внутрь, глупая девчонка!

– Не пойду. Поговори со мной, Сандор, пожалуйста. Я знаю, я виновата, но позволь хотя бы объяснить…

– Объяснишь внутри. Идем.

Он затащил ее за локоть в свой номер. Ее трясло. Усадил в кресло, накрыл плечи одеялом, потом взял еще и покрывало со смятой своей кровати, укрыл ее сверху. Ну вот. Так, по крайней мере, она согреется.

– Сиди тут, а я сделаю тебе кофе. Тут есть какая-то адская машинка…

– Не надо кофе. Сядь тут, рядом и выслушай меня. И вот еще. Я тебе принесла…

Она сунула ему в руку своими ледяными пальцами какую-то книжонку. Ее дневник.

– Там я писала, что было, пока я молчала. Глупость, конечно, но, может, тебе что-то станет яснее. Ты прочтешь?

– Прочту. Но сначала тебя надо провести в норму. Я же не смогу везти тебя потом в больницу. Может, тебя в горячий душ запихать?

– Не надо в душ. Лучше и впрямь свари кофе. И пожалуйста, зачти эту мою исповедь.

– Ладно, кофе так кофе. Может, тебе еще дать одеяло?

– Нет, этого достаточно. Мне уже тепло. Честно.

– Честная Пташка…

Она дернулась, как от пощечины, плечи задрожали. Ну почему он не может держать свой треклятый язык за зубами? Это было так же мерзко, как добивать лежачего. Он отвернулся, стал ковыряться с кофеваркой. Какая-то бессмысленная хрень. Пташка подала голос из кресла, наблюдая за его нелепыми действиями:

– Это фильтр – его надо сверху, под крышку. И туда – кофе. И воду…

– Ага. В это идиотское ведерко?

– Да. И включить не забудь…

Ну хоть какие-то признаки жизни подает. Шутит даже… Уже неплохо.

– Теперь читай.

Он сел на кровать, открыл блокнот. Хрен ее разберет – почерк мелкий, кое-где еще и закапано – надо полагать, слезами…

Когда он закончил и дошел до конца – трясло уже его. Кофе сварился и теперь булькал в дурацкой машинке. Сандор встал, чтобы налить Пташке попить – пока это варево еще горячее. Нашел на столе пачку одноразовых стаканов и пару пакетиков с сахаром. Доверху налил ей дымящийся еще кофе – принес. Пташка смотрела на него – опять – одни глаза на лице – все другое словно пропало.

– Пей. Пока не остыл.

– Ты прочел?

– Да, седьмое пекло, прочел. Почему ты мне все это не сказала? Ну почему?

– Я боялась. Я сама не знаю теперь, зачем включила этот треклятый телефон. А потом все понеслось, как снежный ком…

– Тебе стоило мне больше доверять.

– Кто бы говорил. Я же говорю, я боялась…

– Чего ты боялась? Ты считаешь, я совсем идиот? У тебя только что погибли родные – ну что я мог тебе сказать? Все это совершенно нормально – если такое вообще можно назвать нормальным. Но у нас выходит такая жизнь – другую как-то не предлагают. Неужели ты думала, что я – после всего – буду тебя осуждать?

– Мне не хотелось тебя дополнительно напрягать… Ты и так много на себя берешь. А я – как мертвый груз…

– Какой, к хреням, мертвый груз? Я впервые в жизни чувствую, что живу не напрасно, а ты думаешь такие глупости…

– Но я же не знала… Мне казалось, я тебя раздражаю…

– Ты, ты меня раздражаешь? Меня бесит собственное бессилие – то, что я не могу ничем помочь тебе, только веду эту ржавую колымагу – а нам на пятки наступают эти уроды.

– Ну, а что ты мог еще сделать? Убить их всех?

– Ну, для начала.

– Этого я и боялась. Поэтому и молчала. Мало тебе досталось у моря, а я еще и в эту трясину тебя толкаю…

– Никуда ты меня не толкаешь. Свой выбор я сделал сам. И не смог, как выясняется, даже выполнить свой долг – защитить любимую женщину от чудовищ. Пока я занимался идиотскими самотерзаниями, он вон как близко к тебе подобрался, этот твой гад.

– Он не мой. И потом, это же Мизинец… Ты же знаешь, какой он.

– Знаю. Что было дальше? Вчера?

– Я пошла завтракать, а он ко мне подсел. Наговорил кучу пакостей, грозился, уламывал, шантажировал. Тобой, по большей части. Газету мне принес – там была статья про помолвку Джоффри. И про море – про расследование.

– Видел я эту газету. Читал даже. Случайно попалась в забегаловке, где я ел…

– Ну вот. Тогда ты половину и так знаешь. Потом дал мне это треклятое кольцо. Сказал, что у меня срока месяц, чтобы добровольно прийти к нему: тогда тебя не посадят. Обещал помощь, что-то вроде переправить тебя за границу.

– Лучше сдохнуть в тюрьме, чем пользоваться услугами Мизинца. Ты ему, надеюсь, ничего не обещала?

– Нет, я вообще только молчала. Потом он уехал. А я пошла к тебе…

– И решила в который раз меня поберечь, укрыть от правды?

– Да.

– Пташка, я же не старик на смертном одре. Меня не надо беречь. Правда в этой ситуации куда важнее моего душевного состояния. Она критична для нас обоих. Иначе ты видишь, что получается…

– Вижу. Но не могу ничего с собой поделать. Пока я дышу – я буду стараться.

– Стараться что?

– Беречь тебя. Кто-то ведь должен…

– Почему это всегда ты?

– Потому что я люблю тебя, как ты не понимаешь? И больше всего я ненавижу Бейлиша даже не за то, что он на мне женился обманом, а за то, что держит на крючке тебя… Ты бы слышал, как он издевался насчет того, как тебя посадят на пожизненное, а я буду ходить на свидания через решетку…

– Мерзкая тварь. А у тебя осталась та запись в телефоне?

– Конечно.

– Ну, тогда мы еще повоюем.

– Но он знает, что я его записала…

Сандор встал. Подошел к окну, глянул – снег вроде прекратился. Ничего подозрительного. На вид.

– Ну и хрен с ним. Пусть знает. Будет впредь поосторожнее. Интересно, как он следит за нами? Надо полагать камеры наблюдения…

– Что?

– Камеры наблюдения, которые там и тут натыканы в этой чудесной стране. Теперь даже не надо вытаскивать кассеты – все идет дистанционно, куда потребуется…

– А как он добрался до записей?

– Григор. Ты же знаешь, что он его взял в союзники. А у того наверняка ко всем этим штучками есть прямой доступ…

– Боги, ну как мы выдержим против такой ненависти и изощренности?

– А ты не сдавайся раньше времени. Надо делать отсюда ноги – да побыстрее. И все же добраться до дома Серсеи. Там камер не будет…

– Тогда поехали скорее. Снег, правда…

Пташка слезла с кресла, завернувшись в одеяло, подошла к окну, встала рядом с ним. Его маленький храбрый воин… Одна – против всего мира… Это было невыносимо нечестно…

– Обещай, что не будешь ничего от меня скрывать, ладно? Этого я просто не выдерживаю… Что угодно – но не это…

– Я обещаю. А ты…

– Что?

– Можешь меня обнять? Если тебе не неприятно…

К Иным это одеяло – оно само сползло. Она была теплая, как из кровати… Боги, как он по ней изголодался за эти сутки… И как только человеку в голову приходит так над собой измываться… И над ней тоже… И как в первый тот раз, возле балкона – горечь и сладость – отчаянное, затопляющее все его сущность непотребное счастье – она вся его: сейчас – да. И опять Сандор в который раз за этот день вдруг почувствовал – конец близок, и недолго им еще осталось наслаждаться объятьями – поэтому они каждый раз были как в первый раз – и как в последний… От этого ощущения ее губы были только более желанны, и еще труднее было от нее оторваться… Но время было тут – за окном – молчало им в лица белизной первого снега, стекало по запотевшему стеклу слезами их дыханья…

– Все, пора. Иди к себе, соберись. Выезжаем, пока не начало опять заметать. Не дай боги, дороги на перевал закроют…

– Прости, я опять тебя задерживаю.

– Прекрати извиняться, Пташка. За любовь не просят прощения…

– Тебе одно горе от этой моей любви.

– Не одно горе. Еще и немыслимое счастье. С высоты больно падать. Но когда попадешь туда – понимаешь, что оно того стоит. Даже если знаешь, что через секунду сорвешься… Я люблю тебя, Пташка… С тобой я готов лететь куда угодно – и падать в любую бездну….

– Давай лучше все же не будем падать… Ну, хоть постараемся…

– Давай. Иди уже, а то я не выдержу… Я так по тебе соскучился… Доедем до места – можно будет слегка расслабиться…

– Я тоже соскучилась – страшно. Словно вечность прошла. Поедем скорее. Уже ухожу…

– Куда ты пошла? Иди через холл…

– Нет, у меня там ключ в двери…

Она выскользнула наружу и побежала, пятная следами проклятущую простыню снега, что опять начал падать, ложась звездочками на черные Пташкины волосы… Сандор смотрел ей вслед – полный нехороших предчувствий и бесправных ожиданий на скорое их воссоединение. Пусть краткое, но бесценное…

========== III ==========

I’m looking through a crack of the window while you drive

Trying to decide

If the world looks different through the glass of your wagon

In the night, bouncing off the lights

These Are The Thoughts I have when I’m happy

This is where I go

I’m with you, so I don’t have to worry

I’m already home

I’m listening to the sound of the gravel while you walk

Trying not to talk

Feeling no less freedom than the breeze that rustles through your hair

Bouncing off the air

These Are the Thoughts I have when I’m happy

This is where I go

I’m with you, so I don’t have to worry

I’m already home

I can share my wildest dream and

Even in my darkest hours

I feel safe and so well cared for

Like this world, like this world is ours

These Are the Thoughts I have when I’m happy

This is where I go

I’m with you, so I don’t have to worry

I’m already home

K’s Choice Already home

Когда они выехали, снег припустил сильнее. Сандор включил дворники, и они неприятно скрипели по стеклу, сплющивая белоснежные хлопья и превращая их в темно-серое грязное месиво. Санса уныло смотрела на это неприятное зрелище. Она вообще-то любила снег, особенно первый. Просыпаешься утром – и обнаруживаешь в воздухе какую-то особенную тишину, словно весь мир накрыли ватным мягким серым одеялом. После почти летней игры сентября, пестряди и листопадов октября, которые уже начинают перемежаться ночным оскалом холода, после лихорадочной воспаленности ноября – когда в воздухе бесприютно, и весь мир словно сжимается в точку – моросью на стекле, изморозью на палом листе под ногами – в какой-то момент становится невмоготу, и уже ждешь, тоскуешь по снегу, как по завершающему аккорду года. И вот он – тишина, чистота – белая страница. Можно наконец выйти без страха на улицу. Злые ветра стихают и успокаиваются страсти – все погружается в спячку.

Но только не на дороге. Тут кромешное пекло – видимости нет, все товарищи по несчастью вокруг нервны и от этого ошибаются куда чаще. В такие дни перестаешь считать смерти – их слишком много, чтобы замечать. Дорога превращается в поле битвы, на кону – твоя жизнь, а часто и еще и твоих близких: ошибиться ты не можешь, не имеешь права в принципе…

Санса захлопала ресницами – что это – она задремала? За окном словно стало темнее. Сандор включил фары, и снег, летящий бесформенными хлопьями навстречу, слабо подсвечивался желто-оранжевым, прежде чем исчезнуть под колесами.

– Проснулась? Хорошо. Надо бы остановиться. В глазах рябит от этого гадского снега.

– Я спала?

– Да, часа полтора. Сладко так, как ребенок. Ну, впрочем, ты и есть ребенок…

– Ты опять за свое? Если я ребенок – то ты – растлитель.

– Ну, это понятно. Хотя, если просмотреть наши последние… хм… эксперименты, неизвестно, кто еще кого растлевает. Шучу. Мы же уже давно выяснили – я чудовище. Стащил маленькую принцессу и держу ее в клетке, мучаю, не кормлю…

– Кстати, не мешало бы покормить принцессу. И чудовище заодно тоже.

– Ну давай где-нибудь поедим. И дадим Бейлишу лишний повод полюбоваться на нас.

– Ничего, мы ему помашем. Или пошлем воздушный поцелуй.

– Сама посылай. Я бы послал ему хороший камень в голову. Ну, или пулю.

– Только, пожалуйста, когда мы пойдем есть, не говори таких вот фразочек…

– Ну что я, сам себе враг, что ли? Вообще, Пташка, давай купим что-нибудь на вынос. Ну, какие-нибудь бутерброды. А то и вправду, такое ощущение, что за нами смотрят. Есть даже желание пропадает – а это для меня нетипично. Тут же – если только Бейлиш не напихал жучков и в машину – есть шанс того, что мы только вдвоём… Да, Пташка, хотел обсудить с тобою кое-что. Посоветоваться, так скажем.

– Что такое? Что-то случилось, я так и знала…

– Да ничего пока не случилось. Просто мне пришла одна идея в голову. Но я решил – особенно в свете последнего произошедшего – начать с нового листа – и впредь все обсуждать, по крайней мере, что касается новых наших затей. Что ты по этому поводу думаешь?

– Я – полностью за, конечно. И постараюсь со своей стороны выполнять договоренность.

– Хорошо. Тогда слушай. Пришло мне в голову, что коль скоро Баратеоны больше в тебе не заинтересованы финансово, может, позвоним Роберту? Серсея все свои «родственные» шаги уже сделала – больше на нее рассчитывать не приходится. А вот от Роберта мы еще ничего не слыхали.

– Нет, слыхали. Прости. Бейлиш сказал, что он ушел в запой, когда ему позвонила тетя Лианна узнать про меня. Она просила его приехать и все рассказать, кажется – ну, что им известно. А Серсея жутко разозлилась, ну и запретила ему. А он запил.

– Как это типично для Роберта. Охотно верю. Пташка, пожалуйста – помимо лирики, если тебе что придет в голову полезное из того, что наговорил тебе Мизинец – сразу сообщай мне. Видишь, как получается – там куча полезной информации… А с чего вдруг Серсея так взъелась, интересно?

– Так Роберт же был влюблен в мою тетю в молодости. А она вышла замуж за другого. Ну и вот. А Серсея про это знала, и до сих пор ревнует дядю, похоже…

– Вот ведь бред. Она же его терпеть не может. К чему тут ревность? Ну, вас, женщин, хрен разберёшь. Но, ясный перец, все равно обидно. Потом, если это исходно было все так, раньше у Серсеи могли быть и другие чувства… На кой он тогда на ней женился?

– По той же схеме, что мой бывший предполагаемый брак с Джоффри. Слияние капиталов и выгодное сотрудничество для двух кланов, я полагаю.

– Да. Как у Джоффа с этой новой, Тирелл, как ее там? Маргарет?

– Маргери. И охота ей идти за Джоффа, по доброй-то воле? Бабуля Оленна, небось, про него все знает… И так слишком долго просидела в гостинице. Ты помнишь, как она нас насквозь видела еще до того, как что-то началось? Как же она свою внучку отдает этому монстру?

– Ты меня, Пташка, об этом не спрашивай. Я в этом кругу давно болтаюсь и чем больше там нахожусь, тем гаже на душе. Взять хоть Серсею и Роберта… Разного насмотрелся и наслушался. И вроде – и не виноват никто. Но легче от этого не становится…

– Нет, не становится. Тут надо думать – прежде чем сделаешь шаг. Если, конечно, тебя не толкают в спину в этот момент… Странно, мои тоже женились по расчету вроде как, а жили хорошо.

– Может, тебе просто казалось, что они жили хорошо? От детей часто это скрывают…

Санса задумалась. Нет, не похоже. Не то, чтобы отец и мать очень демонстрировали свои отношения – но чувствовалось, что они – одно целое. Хоть и очень разные…

– Знаешь, я думаю, иногда так попадает, что и расчет получается верным. Может, и Маргери справится с Джоффом? Я бы, конечно, не потянула…

– Может, и потянула бы. Но собой бы тоже быть перестала. А потом, я бы тебя раньше украл…

Санса фыркнула:

– Ты собирался меня красть у Джоффри? Приехал бы весь из себя такой грозный, под покровом ночи, на черном коне и увез бы измученную даму в глубь лесов…

– Да какая разница, куда, лишь бы не с ним. Я уже было совсем собрался увольняться – чтобы не смотреть на все это. На тебя – и на него. Но понял: уйду – будет еще хуже. А потом так удачно подвернулся случай – и Серсея сама меня погнала в шею…

– За что, кстати?

– Да просто так. Надоел, вроде. Подозреваю, что ей было неприятно, что ты мне нравилась больше…

– А что… Нет, не буду. Я вдруг решила, что не хочу это знать…

– Очень правильное решение. А я не хочу об этом рассказывать, а коль скоро мы решили не врать – пришлось бы. Придем к этому компромиссу – ты не спрашиваешь – я не отвечаю.

– В этом случае – ладно.

– Ну так что, будем или нет звонить Роберту?

– Ну, давай. А не станет ли хуже?

– Куда там хуже. Тогда сейчас остановимся на следующей площадке и попробуем.

– Хорошо. Поскорей бы она.

– А что?

– Да ничего. В туалет бы…

– Ну-ну. Чтобы отвлечься – подпали мне сигарету, что ли.

– Говорят, от сигарет больше хочется…

– Что хочется?

– Ну, в туалет…

Сандор хмыкнул.

– Тогда я должен бы не вылезать из нужника. Но как-то не очень… Ты слишком много воды пьешь, Пташка. Лучше бы пила что-нибудь покрепче. Авось и не рыдала бы столько…

– Так, мало нам было растления, еще и спаивание?

– Я шучу. Помню я тебя под алкоголем – нет уж, спасибочки. И потом – ты и нетрезвая все равно норовишь заплакать…

– Да что ты привязался к слезам? Ну просто я эмоциональная…

– Это правда. Ты сама к ним привязалась, намертво… Но даже для эмоциональной – это чересчур…

– Много ты понимаешь. Ты вообще непробиваемый.

– Иногда пробиваемый. Тобой, в основном…

– Приятно слышать. Держи свою сигарету.

– Спасибо. Как твои проблемы на фронте туалета? Хуже не стало?

Санса поерзала.