Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 101 страниц)

Когда она пришла в номер, тут же навалилась тоска. Отсюда ей не хотелось уходить…Тут произошло так много важного – все, чем она сейчас жила. Их первое объяснение… Вот тут, у столика, они впервые поцеловались… И балкон… Сансе стало так тошно, что она, не выдержав, утерла мокрый нос и полезла за своими сигаретами. Одну, последнюю, на балконе. Как дань памяти. Как рюмку – на посошок. Это было очень странно: казалось, вся их история была в самом разгаре, а Сансе на душу уже лезла, как ночной сумрак, неслышно, крадучись, затопляя сознание и сводя душу судорогами, ностальгия по вчерашнему – буквально – дню.

Вот тут она его ударила. Санса уже не помнила, за что. Ему было больно – а ей в десять раз больнее за этот жест. Словно она секла сама себя. Какое все же это странное чувство – такая любовь. Интересно – это так у всех или только у них? Все эти эмоции, противоречивые, захлестывающие одновременно, валом, похожие на те волны, что видны сейчас с балкона – быстрые, словно скользящие, серые гребни со странно розоватым отливом; издалека, с берега они казались незначительными, легкими – словно переливающийся шелк скользит по ветру, а попробуй поплавать в такой воде – сколько ты выдержишь против стихии? Пару минут от силы. Под поверхностью мутной воды тебя ждут невидимые водовороты, с дикой силой утаскивающие тебя на дно – только опусти ноги… И вот уже накатила усталость – хочется сдаться, расслабиться – и пусть уже тащит туда, в глубину, в темноту, в забвение… В небе все равно нет ни просвета – все серо, непроницаемо – а в глуби неожиданно отыщется тепло, загорится подводным солнцем неведомый призрачный свет… Надо только научиться дышать под водой в полную силу…

Санса облокотилась на мокрую перегородку лоджии и заплакала. Дождь смешивался с ее слезами, смывая их с лица прочь, струясь по щекам своим собственным, нескончаемым горем. Дождь плакал о солнце. Он истощится, умрет – и только тогда солнце покажет свой лик. Через смерть – к жизни… Как грустно… Как верно… Есть ли другие варианты? Когда жизнь ведет жизнь – минуя смерть? Хотелось бы верить…

Когда она окончательно промочила платье, и волосы уже начали плакать своим собственным потоком, неприятно щекоча и так замерзшую шею, Санса решила, что горевать уже хватит. Иначе она простоит тут весь вечер, простудится и только усложнит и так непростую ситуацию. Как бы было приятно залечь с простудой тут, в номере. И чтобы Сандор тоже заболел. Весь день валяться в кровати, заказывая еду в номер… Смотреть, как игра теней меняет лица и тела в зависимости от времени суток… Говорить ни о чем. Спать в неурочное время. И не спать тоже… Кто знает – что еще? Что они упускают в этой жизни, что для других легко и просто, а для них – под запретом? Принять душ вместе? Встретить рассвет? Стараться не будить друг друга – в любом случае, время есть и завтра будет другой день? А у них был только этот. И его уже не было… Санса рванула собираться, выгребла те немногочисленные вещи, что успела разобрать с момента переезда из старого номера… Опять эта дурацкая сумка с лекарствами. И разве паспорт лежал не там? Вот он, с другой стороны. Видимо, съехал, пока она его трясла в чемодане. Нет, этой сумке стоило сказать спасибо. Не будь ее – и сидела бы она себе сейчас в старом номере, болтая через загородку балкона с Оленной. Да, ее чудесная, язвительная «фея крестная». Надо к ней забежать, когда закончит с делами…

Вот уже и все. И этот номер осиротел. Теперь ей предстояло войти побирушкой в теткин дом. Где Джоффри. Где были спрятаны все ее самые неприятные воспоминания этого лета… Где был Сандор – на расстоянии вытянутой руки, но недостижимый, неприкасаемый… Что за мерзкое мучение им предстоит? И тут Санса неожиданно для себя решила – плевать ей на Серсею. Плевать на Джоффри. И на весь свет. Если ей захочется – она не станет дрожать за закрытой дверью, ожидая визита кузена. Она сама отправится наносить визиты. Тому, кто ей нужен. Тому, кого она хочет, кого выбрала она – а не родственники, обстоятельства, финансы и прочее совершенно никчемное в данном контексте дерьмо. Как там Оленна сказала – она уже женщина. И пора думать своей головой. Или хотя бы доказать себе – и ему – что она у нее есть, как и свободная воля. Пора перестать плакать – коли мир только и ждет от нее этого, она – назло – будет смеяться…

Санса взяла с постели ту самую сорочку Сандора, что он ей одолжил. Или подарил? Нет, теперь она ее не вернет, это уж точно. Должно же ей что-то остаться на память…Когда его не будет рядом, дома. Когда взлетит этот треклятый самолет – все, что у нее останется – этот кусок ткани. Пахнущий им. Пахнущий ей. На нем, как на подобии папируса, была записана их песня. Та, что, он полагал, не должна была родиться. Зачатая в тайне, песня-бастард. Все эти названия ничего не стоили. У нее было только это. Это – и обратный путь… Последним предосенним крылом – боль и радость на лезвии взлета…

2.

Сандор поставил машину, вылез и побрел к гостинице. Чего ради ему туда тащиться? Чемодан поднести? Повыть под дверью? Попрощаться с цветочными горшками, Иные их забери? Дойти до номера – она, наверное, уж задержится – поплакать там и сям, покайфовать от воспоминаний. Открыть эту гребаную дверь – и будь что будет? У них так мало осталось… Считай, совсем ничего. Одна микроскопическая миля – что это по сравнению с бесконечными пустынями расставания, что им предстоят? И первой вехой на пути – его мерзкий подопечный. Если бы Пес держал бы язык за зубами и не побежал бы жаловаться дуре Серсее, Пташка бы осталась бы гостинице до конца – а он бы… Что, охранял бы ее? От всех, кроме себя? Запер бы ее в комнате до вечера, как немыслимое, неповторимое сокровище – положил бы ключ в карман и целыми днями упивался бы мыслью о том, что она – там – есть. Его. И что скоро наступит вечер, и его ждет заслуженный – о да, его горести велики – приз? Пташка пьянила лучше любого вина, заполняла голову эйфорией круче любой папиросы. Ему уже не нужен был другой допинг – он нашел свою собственную дурь, персональную. Сандор невесело подумал, что и пить ему в последние дни не хочется. Незачем. Боги, что же будет, когда она – если она – уедет? Сколько же ему понадобится принимать на грудь тогда, чтобы позабыться? Или лучше вообще не стоит – а то и даже воспоминания отдалятся, спустятся и упадут жеваной тряпкой на пол, как сдувается шарик, накачанный гелием: потихоньку, день за днем, незаметно – однажды ты смотришь на него и не находишь ничего, кроме невзрачной оболочки, где когда-то жила чистая радость и волшебство… Но поздно – газ уже улетел, а тебе – обертка, как издевка. Качай ее на руках, коли упустил все остальное… Видимо, и не заслужил…

Сандор поднялся на второй этаж. От лифта привычно стало мерзко в голове и захотелось курить. Выйдя из коридора, он наткнулся на темноволосую секс-бомбу, мучительницу младенцев. Она шла, украшенная гигантским, уже начавшим желтеть, черным фингалом под глазом, в сопровождении сумрачного рыхлого мужика и их мальчишки, что заговорщически помахал Сандору ручонкой. Клиган уныло ответил ему: перед глазами словно проплыли призраки. У него не было матери. Но была сестра – с вечно разбитыми скулами, синяками на ногах и бедрах, распухшими губами… Рядом с ней хвостом – сам Сандор, а над ними – черной густой тенью – Григор. Отца можно было и не учитывать, Григор больше уважал драного черного кота покойной матери, чем мнение собственного родителя. «И в общем, заслуженно», – подумал младший отпрыск честного имени Клиганов. В кои-то веки он заодно с Григором. Нет, все же не заодно. Он, Сандор не убивал отца. Равно как и не насиловал сестру, не разбивал ей голову о дерево. Нет, на это он не способен. А вот на то, чтобы при лучшем раскладе изобразить подобное семейство – запросто. Пьяный похмельный муженек, молодая красавица жена, уже гуляющая налево – Сандор помнил, какие взгляды кидала на него дамочка в буфете, словно у нее случился приступ бедренной горячки – и вишенкой на торте несчастный, задерганный шлюхой-матерью и полным отсутствием отца мальчуган. Боги, это мерзко – и правдиво. Так что оставалось радоваться, что ничего у них не выйдет. Пташка должна иметь все самое лучшее, а не такую жалкую подделку. Она того не заслужила… Первая часть представления была полна грусти – не стоит превращать вторую в фарс. Клиган подумал, развернулся и потащился опять к лифту – на первый этаж. Посидит в холле на диване. Подумает о том вечере, когда Пташка прождала его на этом долбаном сиденье. А потом – потом, боги! Держи себя в руках, псина. Чай тебе тут нет ванной…

– А вот и он! Здравствуйте, молодой человек! Вот уж не чаяла снова с вами повидаться. Радости от этого, конечно, никакой – как от той грозовой тучи с дождем – только в первые две минуты, пока не налюбуешься вдоволь молниями и не подмочишь себе зад. И как она вам?

– Кто?

– Ирония судьбы, кто же. Вот она есть – а ускользает – а столько времени было просрано зазря. Вернуться бы – на пять пачек сигарет назад – и не выть на старуху-луну, а пойти в эту темную спальню, и… Ну, вам образ, наверное, ясен, коли вы не тугодум. Я, конечно, в этом сомневаюсь. Судя по вашим действиям, юноша, вы порядочный дундук, простите меня за резкость. Какого Иного вы еще здесь?

– В смысле? Санса собирает вещи, а я ее жду…

– Ну ждите, ждите – дождетесь брошенной вам ее подвязки – снятой другим, что отволочет, как положено, малютку за волосья в супружеское ложе. Там он, конечно, припозднится – что совершенно не помешает ему в дальнейшем на ней отыграться. И отомстить. Чтобы уж медом жизнь не казалась. Она же будет его. А вам что останется? Сигареты? Луна? Чуток вина? И целая бочка переживаний: на всю жизнь хватит потом сокрушаться и запивать неиссякаемую жалость к себе? Да, я знаю – случайно, но информация от этого не меняет своей валентности – за кого малютку Старк выдают замуж. Знаю также и почему. Всем я с вами делиться не стану, уж извините. Примите только вот этот совет. Везите ее подальше отсюда. Куда – это уж на вашей совести. К маме – хотя от этой, похоже, мало толку – мозги схоронила вместе с усопшим супругом, к тетке – к настоящей тетке, а не этой псевдольвице с бутафорскими когтями, или Иные вас знают – в какой-нибудь мотель, домик с видом – на что у вас хватит фантазии и средств – чтобы там молиться на ее вихры и ресницы, как на лампаду в красном углу, но подальше отсюда. И побыстрее. Те, кто в игре, не перед чем не остановятся…

– Но зачем, Седьмое пекло. Что за игра?

– Игра всегда одна. Цель – контроль. На микро, на макро, на мегакосмическом уровне контроль – это всегда самый сильный наркотик. Кто контролирует собаку, когда она идет валяться в дерьме – ее собственный посыл? Ее гены, что говорят, что для того, чтобы стать незаметной для дичи, надо отбить свой запах? Блохи, что жрут ее правый бок? Хозяин, что запретил ей валяться, а она делает назло? Дерьмо, что оставил досужий сурок, или же сам сурок? Или олень, что спугнул мерзкого грызуна – а то тот бы облегчился за забором, куда у собаки нет доступа? Комбинаций всегда дикое множество, мой юный друг, и опытный игрок может их разглядеть – и повернуть, и перестроить по-своему – просто из желания попробовать свою силу. Вам и не снилось, что приходит в головы иным товарищам. И не стоит, а то совсем спать перестанете, а у вас и так под глазами синяки – надо полагать, от излишеств… Кстати, об излишествах: вы уж не обижайте девочку. Таких, как она, везде будут вечно дрючить – уж очень располагает. А ей меж тем нужна забота и ласка, а не ханжеские сентенции и поучения в отеческом стиле. Вы ей не отец – не стоит зарываться. Все, что можете ей дать – дайте сейчас. А времени у вас, я повторюсь, всегда будет мало. Вам не хватит. А ей – тем более. Вы тут из себя строите взрослого дядю – а в душе вы еще младше и испуганнее этой малышки. Как тот маленький мальчик в шкафу – решится ли наконец открыть долбаную дверь и перестать бояться призраков? Нет никаких привидений. Мы делаем их себе сами. Есть только сегодня – пока оно не превратилось в очередную грезу, химеру, в пыльный скелет в гардеробе. А ведь потом будет поздно. Да и сейчас уже поздно. На кой хрен вам этот диван с пятнами от чужого пота, если она там, наверху, вечно ждет вас, пока вы тратите время на поучения старухи вроде меня. Ступайте же, юноша. У вас есть мое благословение. И благословение всего мира – если вы спасете хоть одну душу – возможно, спасетесь и сами… Дерзайте!

Ее дверь была приоткрыта. Пташка была в ванной – застирывала простыню. На ткани осталось лишь бледное, цвета высушенной розы пятнышко… Естественно, она плакала. Не девочка, а целый фонтан неиссякающих слез. И опять плачет, из-за него…

– Сандор, ты откуда? Ты все же пришел…

Он закрыл ей рот поцелуем. Вода так и продолжала литься, внутри, снаружи, за окном – в ней – и в нем. И как всегда, время щёлкнуло – и остановилось. Где-то начинало раскручиваться колесо, включив отсчет своего собственного времени. А двоим на слишком большой кровати – они-таки успели до нее добраться – не было никакого дела. Все, что они могли – красть кусочки времени, делая их незаметными для мира, довольствуясь малым. Но было ли это так уж мало – как в последний раз, найти друг друга – музыка и слова – запрещенной песней, и оттого еще более манящей – взлететь в небо? Упасть осколком звезды, теплым еще камнем, несущим в себе весь восторг полета – одним целым в море, погружаясь, как в никем еще не познанную бархатную глубину, в сон – один на двоих…

========== VII ==========

Даром падают вода и снег с небес.

Даром видим облака и вечный лес.

Даром тени ходят по пятам моим.

Даром греет солнце, одевая мир.

Даром – пение дневных и мрачных птиц.

Даром – море-океаны без границ.

Даром вьюги заметают колеи.

Даром мне даются ноченьки и дни.

Даром не стучится счастье в нашу дверь.

Даром не бранятся домовой и зверь.

Даром не клубится пыль из-под колес.

Даром не дается радости без слез.

Даром не рассечь волну сухим веслом.

Даром не скрутить судьбу тугим узлом.

Даром не лететь не развернув крыла.

Даром не настигнет цель стрела.

Nautilus Pompilius – Даром

Они подъехали к усадьбе без пятнадцати семь. Санса мрачно посмотрела на телефон.

– Вот тебе сейчас тетя устроит. Так поздно.

– Не будет она скандалить, если гости уже пришли. Разве что потом…

Сандор раздраженно убрал от изуродованной щеки мокрые волосы – после эскапады в номере они-таки решили помыться: назло всему миру – вместе.

– Ну, и кому какое дело? Пусть себе ее плюется ядом. Это привычное дело. Не выгонит же она меня за опоздание. Что, оставит без сладкого? Ха-ха.

Санса выдавила из себя неуверенный смешок:

– Да, пожалуй… Сандор?

– Что, Пташка? Ну, говори уже!

– А ты… вы… ммм

– Предвидя твой вопрос: нет. Седьмое пекло, зачем ты спрашиваешь! Неужели ты думаешь, что я – после тебя – пойду…

– Ну, ведь тебя могут и не спросить…

– Ну да, конечно. Знаешь ли, мое участие тут тоже требуется. Не до такой же степени. Нет, нет и не собираюсь. Выкинь это из головы. Теперь я принадлежу только тебе, знаешь же. Разве что, если будут насиловать – и то, обещаю, буду отбиваться… Ну все, все, шучу…

– Я… Мне бы хотелось, чтобы мы и сегодня спали вместе… Теперь почти невозможно представить себя в одиночестве…

– Ты сошла с ума? Как это – вместе? Где?

– Ну, я могу прийти к тебе, например.

– Ничего такого ты не сделаешь, обещай!

– Нет. Обещать не могу.

– Хорошо, я сам постараюсь прийти. Но ты – сиди у себя. Так договорились?

– Ладно. Но если не появишься – я пойду тебя искать, запомни.

– Что-то я и вправду разбудил монстра. Тебе не стыдно?

– А тебе не стыдно меня стыдить? И уворачиваться? Я тебе уже надоела? Как все быстро… Правда, что девчонки в школе говорили… Как только, так сразу – и интерес теряется…

– Какие еще девчонки, Иные их забери!? Ты что же, думаешь, что для меня это только постель? Хорошенького же ты обо мне мнения…Это, кстати, ты затеяла всю эту альковную игру, помнишь? До чего же у Пташек избирательная память…

– Нет, я все помню.

– Тогда не говори чушь.

– Фу, какой ты… грубый…

– Ну, извини. Грубый. Ты, по-моему, знала, с кем связываешься, нет? И вообще, ты уж выбери одну линию обвинения – а то получается то грубый, то нерешительный…Не стыкуется.

– Да, но это ты. Грубый – и нерешительный.

Сандор перестал смеяться и глянул на нее серьезно, приподняв здоровую бровь.

– А что ты хотела, чтобы я сделал? Накинулся на тебя, как муха на мед, впервые обнаружив тебя голую на пляже? Мне все-таки не пятнадцать лет. Это и отличает, полагаю, взрослого от подростка – что иногда мозги включаются, а не только… ммм…животные инстинкты… А в вашем возрасте принято мыслить штампами – вот здоровенный злой Пес, сейчас он меня съест. Ты ведь так думала, признайся?

– Хм. Что-то в этом роде. Ты пугал меня, правда. Но не похотью. У тебя были глаза такие… безнадежные и непроницаемые. Беспросветные… И мне стало тебя жаль…

– Ааа, вот мы добираемся до интересных открытий. Ты меня пожалела? Как бездомную собаку, что ли?

– Боги, что за вздор! Пожалела. Но не как бездомную собаку. Как человека, у которого что-то не так. После смерти отца я словно настроена на боль. Я перестала слышать счастливых людей – от них мне хотелось унести ноги. Я стала как камертон, что звенит только под минор. Поэтому среди всего этого паноптикума я услышала тебя. И ответила…

– Все, перестань. Хватит. Это очень в Пташкином стиле. В этом вся ты. Поэтому и нарываешься все время. Пора бы уже научиться чуть-чуть закрываться. Остаётся только радоваться, что ты наткнулась на меня…

– А что ты хотел, чтобы я влюбилась в Бейлиша?

– Вот этого бы я никогда не хотел. Никому. А уж тебе – тем более. А вообще, кто вас, баб, знает. Кому-то, может, и Мизинец хорош. Меня он настораживает. Особенно своим интересом к тебе. Поэтому, хотел тебе сказать – не стоит его недооценивать. И не играй с ним – как бы не заиграться… Это тот самый случай, когда уместна фраза: «Не стоит вглядываться в бездну, иначе она начнет вглядываться в тебя.» Он, похоже, уже в тебя вгляделся. В Пекло его. Пусть сам сидит в своей мизинцевой бездонной пропасти… Даже со мной ты будешь целее…

– Ага, с Бейлишем нельзя заигрывать, а с Джоффри нужно? Зачем ты мне сказал, что я должна прикидываться влюбленной?

– А, это. Просто доверься мне.

– Ну нет. Скажи, или я сейчас пойду и поведаю ему во всех подробностях, как я его ненавижу. Что, кстати, правда… Мы уже тут рядом…

– Хорошо. Ты пташка или бульдог? Въедливая ты до невозможности… Ладно. Это тоже придумал Бейлиш. Он сказал Джоффу, что ты в него влюблена. Хрен знает, зачем. Но сказал. А я подумал, что стоит перевернуть ситуацию с ног на голову. Решил, что если его к тебе повлечет что-то чистое – то он, возможно, откажется от своих намерений, заметит тебя как человека, а не как ресурс для развлечений.

– Как ресурс? В каком еще смысле? Что ты имеешь в виду?

– Вот, бульдог же. Не хотел говорить, а ты… Его этот теннис – кстати, Петир все и отдирижировал – куда они там ездили, точно сказать не могу. Но, по-видимому, в бордель. И что-то они там гадкое делали. Необычное. А еще мне тут один друг напел: третьего дня нашли в городе девочку. Искалеченную, избитую. Ну, я и подумал… Не две ли это стороны одной медали?

Сансе стало жутко. Боги, что за монстры ее окружают? Неужели все это происходит в реальности, а не сошло со страниц каких-нибудь газетных хроник? До этого она полагала что Джоффри просто мерзкий мальчишка, из тех «дедов», которым досталяет удовольствие мучить слабых на игровой площадке, подставляя подножки и задирая юбки. Но все, пожалуй, было куда более запущенно. И куда менее невинно… А может, просто возможностей и денег больше… Мороз по коже просто…

– А тетя про все это знает?

Сандор внимательно посмотрел на Сансу, словно задумался о чем-то:

– Хороший вопрос, Иные ее разбери. Что-то, безусловно, знает – не могла же она отпустить Джоффа просто так неизвестно куда. Но, думаю, информации она имеет куда меньше, чем даже мы, а то, о чем догадывается, предпочитает не замечать. Он ей все же сын – любимый. У Серсеи только одна слабость – Джоффри. Ради него она нам всем глотки перегрызёт, не раздумывая. Поэтому, даже если бы знала все – не остановилась бы.

– И что ты прикажешь делать мне? Продолжать играть с ним? К чему это приведет?

– Послушай, ну тяни время. Он же явно поддается. Он тронут – если вообще можно так о нем сказать. Мальчишка – чудовище, но очень одинокое, думаю. Я так же, как и ты, чувствую чудовищ поблизости. Он, безусловно, один из них. Мне его даже местами жаль. Поэтому с поправкой на извращённое мышление Джоффри, можно сказать, ты его заинтриговала, что бы ты там ни сделала, не хочу знать.

– Ничего особенного. Похлопала ресницами. Понадувала губки, как дурочка.

– Ну эти твои ресницы кого угодно заворожат. Продолжай в том же духе. Но держись на расстоянии. Дотяни до своего отъезда. Наври. Скажи, что у тебя… ммм… ну, месячные, что ли.

– А я так и сказала.

– А он, что, уже спрашивал? Седьмое пекло…

– Ты же не хотел знать.

– Не хотел. Но приходится. Держи ухо востро. И дверь – на запоре.

– Если я запрусь, как же ты придешь?

– Хм. Ну, может, и не стоит… Правда, не стоит… Пташка…

– Тогда я вообще оставлю дверь нараспашку.

– Боги, какая же ты дурочка. Это опасно, а ты играешь во влюбленную девчонку. Ну что с тобой делать-то?

– А ты не знаешь?

– Опять за свое. Ты – сексуальный маньяк. У тебя вон все губы уже потрескались от этих наших обжиманий. А у меня… ммм… тьфу на тебя, всё. Ты невыносимое создание. Один скромный поцелуй – без рук, и вообще – усадьба вон, за поворотом. А то Серсея высоко сидит, далеко глядит. Потом. Вечером. Если доберемся. А теперь – ты выключишь эту свою влюбленную томность и включишь прежнюю Пташку – с обгрызенными ногтями и диким взглядом. А то с этакими сияющими глазищами тебе никто не поверит…

Без рук не получилось. И со скромностью тоже они погорячились. Санса поймала себя на том, что тщетно пыталась отодвинуть ремень безопасности с груди Сандора, чтобы залезть ему ладонью под рубашку. Боги, как тяжело… Его рука гладила ей спину, и от этого хотелось изгибаться и потягиваться, как кошке… Как Санса и подозревала: машина – это неудобно…

– Ну все, хватит. Хватит, сказал! А то сейчас открою эту долбанную крышу, чтобы и тебя, и меня охладило дождем.

– В прошлый раз, как ты помнишь, это нам не особо помешало…

Сандор невольно рассмеялся, и это как-то сняло напряжение.

– Да, и вправду. Ты – маленькое чудовище. И Пташкой ты только прикидываешься. Зловредная рыжая ведьма. Ты, случайно, по ночам на метле не летаешь на шабаш?

– Про мои ночи ты все знаешь. Ты же все время за мной следил…

– Почему это все время? Иногда я тоже сплю. Особенно это приятно делать рядом с тобой, ведьмочка.

Санса почти застонала:

– Я потому и говорю, что нам совершенно необходимо спать в одной кровати. А не то улечу на шабаш. Если не будет тебя – ты как мой якорь…

– Ну, спасибо, что хоть не тихая гавань. Я даже как-то обескуражен. Это бросает вызов общественному мнению и с таким трудом созданному мной образу. Тебе стоит спросить обо мне у Джоффриных поклонниц. Они тебе живо расскажут, кто я, да что. Или, пожалуй, лучше не надо…

– Ну их в пекло, поклонниц. Я знаю больше них. Я счастливее их – за моей спиной стоит настоящий мужчина. Мой собственный рыцарь… А они влюблены в чудовище.

– Боги, Пташка, ты безнадежно патетична. Ну какой еще рыцарь? Скорее тебя надо поздравить с приобретением – за тобой увязался приблудный Пес. Страшный, дикий, наводящий тоску, да еще и уродливый. Но может временами побрехать. Или цапнуть…

– Прекрати говорить, что ты уродливый – мне это неприятно слышать. Это, в конце концов, заставляет сомневаться в моем вкусе…

– Нет, это все заставляет сомневаться в твоём рассудке. И совершенно правильно, заметь…

– Дурак.

– Сама такого выбрала, теперь не жалуйся.

– А я и не жалуюсь. Я собой горжусь – в кои-то веки меня потянуло не на мишуру. А на суть…

Санса было опять потянулась к Сандору, а тот, вместо того, чтобы принять ее в объятья, вдруг неожиданно завел мотор, дернув ручку переключения передач с такой силой, что бедный Астон Мартин скакнул, как взбесившийся кролик, которого блоха укусила за брюхо, и, рыча, рванул вперед, с трудом вписываясь в узкий поворот. Через залитое нескончаемым дождем стекло (пока они стояли, машину словно окатило из ведра прозрачной водой – Сандор забыл включить «дворники», и теперь капли на гладкой поверхности собирались в потоки по бокам, летя легкими струями назад, к лесу) была уже видна усадьба, унылым торчком выглядывающая из-за зеленого высокого забора. Сам дом был выкрашен в белый с желтыми элементами и все это сейчас, под серыми низкими облаками, приобрело странно неприкаянный и потерянный вид. Как одуванчик, растущий из трещины асфальта, вокруг которого едут машины и деловито топают сотни неуклюжих ног.

Как же Сансе туда не хотелось… Она вздохнула и покосилась на Клигана, чье лицо было сама решимость. Теперь он, пока не въедет в ворота, точно не остановится. Какой все же проклятый зануда! В такие моменты Сансе особенно было приятно осознавать, что эта непробиваемая в своем закоренелом упрямстве башка теперь принадлежит ей. Его волосы. Его плечи. Эти руки, так небрежно-уверенно сжимающие руль дурацкой Серсеиной тачки (почему-то весь салон тетка отделала черным с красными вкраплениями, а руль был неожиданно бело-серебристым) – ладони были в два раза больше слабых рук Сансы. И все же теперь у нее появилось такое право – протягивать руку, легко касаться – без опаски, что ее сейчас укусят. Разве что слегка зарычат, вот как сейчас… Его еще надо было приручать – но нить доверия уже связала их вместе.

Санса откинулась на глубокую спинку сиденья. Возможно, и не стоило так на него давить про эту ночь. Если она начинала настаивать – он сопротивлялся до последнего. Если же отступала – чаще шел сам ей навстречу. Потому что независимо от условностей, чувства долга, ответственности друг за друга и всех этих местами только мешающих глупостей была бурная, как поток, карнальная связь. И она не меняла своей длины. Двигался кто-то из них двоих – и второй вынужден был подчиниться. Потому что, если начать упрямиться, разрыв будет настолько сильным, что от них обоих останутся лишь кровоточащие лохмотья. С этими мыслями Санса Старк въезжала в ворота своего нового жилища.

========== VIII ==========

Ты говоришь, что небо – это стена, -

Я говорю, что небо – это окно.

Ты говоришь, что небо – это вода.

Ты говоришь, что ныряла и видела дно.

Может быть это и так,

Может быть ты права.

Но я видел своими глазами

Как тянется к небу трава

Ты говоришь, что нет любви

Есть только пряник и плеть

Я говорю, что цветы цветут

Потому что не верят в смерть

Ты говоришь, что не хочешь быть

Никому никогда рабой

Я говорю: значит будет рабом

Тот, кто будет с тобой

Может быть, я не прав

Может быть, ты права

Но я видел своими глазами

Как тянется к небу трава.

Стоит ли спорить с тобою всю ночь

И не спать до утра

Может быть, я не прав.

Может быть, ты права.

К чему эти споры – настанет день

И ты убедишься сама

Есть ли у неба дно, и зачем

Тянется к небу трава

Может быть я не прав.

Может быть ты права.

Но я видел своими глазами

Как тянется к небу трава

Nautilus Pompilius – Небо и трава

Интермедия 5.

Серсея села наконец за стол – тут, в отличие от дома, она занимала председательское место. Гости были рассажены: так, чтобы всем было интересно, чтобы всем было вкусно. Она умела тасовать людей, как бывалый игрок для полноты картины сортирует по группам имеющиеся на руках карты. Джоффри на этот раз сидел между двумя пожилыми джентльменами – если можно их, конечно, так назвать, все равно вылезли-то из грязи. Один был владельцем того самого глупого частного клуба, где в начале августа сорвалась вечеринка. Серсея до сих пор смотрела на него, слегка прищурив глаза, словно с затаенной угрозой – надо же держать марку. Никто не смеет их обходить, никто не может осмелиться поставить в очередь Серсею Баратеон, урожденную Ланнистер. Всем, кто вознамерится это сделать, придется заплатить – рано или поздно, но в обязательном порядке. Второй тип – что сидел между Джоффри и Мирцеллой, (которой по случаю ужина мать разрешила надеть новое «взрослое» платье – легкое, на тонких бретельках, с узкой юбкой, а не с обычными пушистыми оборочками в кукольном стиле) – был еще более важной шишкой. Он владел почти всей землей вокруг этого курортного города – от побережья до густых грабовых лесов, окольцевавших низину, поля и небольшие холмы позади последних полос домов, смотрящих на море. Его поддержкой стоило заручиться прежде всего. Если, как предполагала Серсея, она сможет забронировать серию концертов на будущий год в клубе, а в качестве спонсора выдвинуть землевладельца, то она, не особо задумываясь, выкупит этот дом, и в самом ближайшем будущем. Пусть себе Роберт сидит в этой вонючей столице, со своими шлюхами и собачьими боями. Джоффри уедет в колледж (со своей молодой женой, естественно), дела на севере будут на мази, а она вполне сможет при этом раскладе жить на два дома. Томмена надо отправить в закрытую школу – совсем от рук отбился… Заодно он там похудеет авось. Мирцелла уже большая – да и вообще, ее можно перевести на домашнее обучение – она не Джоффри – милая и послушная, как воск в материнских умелых руках. Да, отличный план… Кстати, этот земельный барон вполне себе даже ничего, несмотря на возраст – импозантен, загадочен. Это может стать неплохим времяпровождением… После Пса Серсея чувствовала себя слегка не в своей тарелке. И действительно, не стоит тратить себя на всякую шваль. Она достойна большего, чем дворовые шавки. А Пса надо все равно вышвырнуть вон. Только вот рот ему заткнуть. Серсея уже приготовила увесистый конверт – он лежал у нее в секретере и ждал своей очереди. Клиган, похоже, и сам уже был не рад своей службе – ну еще бы, после всей этой истории с их встречами бедняга места себе не находит. Ну, будет знать, как кобениться. Пусть себе идет обратно в подзаборщину, к своим шлюхам, где, собственно, ему и место – а на нее будет смотреть теперь снизу вверх – как цепная тварь на луну. Хорошо!

Пса она и сегодня услала есть на кухню. Девчонку Старк Серсея посадила напротив Джоффри. Что-то у нее не самый здоровый вид. Черное делало ее еще более бледной, почти прозрачной. Под глазами – синяки, как после болезни. Нежный румянец, что появлялся то и дело, стоило только кому-то с ней заговорить, когда Санса только приехала, весь куда-то исчез, поглощенный этой нездоровой белизной, как молоко в чашке топит в себе вишневый сироп, налитый в коктейль. На лице Старк выделялись каким-то чахоточным, неприятным пятном слишком красные губы, словно она их долго кусала. Или намазала кровью. Жуть. Заболела, что ли? Потом Серсея вспомнила, что Джоффри сказал ей после поездки – у девчонки просто лунное кровотечение. Серсея про себя фыркнула – у этой хилячки любая ерунда превращалась в трагедию… Если бы мерзкий Бейлиш рассказал ей про тот, другой, отступной вариант, чтобы хоть понять, о чем речь – но он молчит, как обычно – хоть пополам его режь – и все равно толку не будет, только отшучивается. Но все же нет – северное дело ей важнее всего сейчас – хоть бы у Старк вообще не было никакого лица – лишь бы по документам она принадлежала к женскому полу. Джоффри найдет, чем себя занять. Особенно, если будут деньги. А их семейное счастье – такой же вздор, как и супружеская жизнь самой Серсеи – живет же она, и прекрасно, кстати – эталон красоты, предмет зависти всех столичных дам и даже девушек. Если Санса не дура, сразу поймет, что равняться надо не на вечно скорбящую полоумную, прозябающую в стылой дыре Кет, а на нее. Все равно, уж раз придется брать девчонку под крыло, можно было бы в качестве развлечения преподать ей пару уроков поведения…