Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 101 страниц)

Ужин проходил ровно и спокойно, за исключением момента, когда Томмен залил себе белую рубашку шоколадным соусом от тирамису. Джоффри залепил ему подзатыльник, чем явно произвёл, к неудовольствию Серсеи, не самое хорошее впечатление на гостей. Серсея, чтобы сгладить ситуацию и отвлечь нужных людей, предложила пройти на террасу на перекур. Джоффри продолжал шипеть на рыдающего Томмена. И зачем она только разрешила ему есть со всеми? Пусть бы набивал себе живот в детской! Серсея кивнула горничной, и та, взяв зареванного, испачканного мальчишку за руку, увела его в детскую к няне – переодевать и успокаивать… Сейчас сунет ему конфету, и глупый пацан – вот уж весь в отца – сразу повеселеет. Серсея пошла за гостями.

По дороге на террасу ее остановила вернувшаяся горничная – и угораздило же дуру сверзиться с лестницы! Портит весь вид за ужином. Девчонке нужны были указания по поводу Сансы и ее комнаты – желает ли мадам, чтобы она рассортировала вещи племянницы в одном из шкафов Мирцеллы? Серсее не было дела до тряпок Старк. Да и какие у нее там могут быть вещи? Вот только платье надо приготовить ко вторнику… Серсея планировала небольшой банкет в честь дня рождения будущей невесты сына, были также и идеи объявить в камерном кругу приглашенных о помолвке. Санса, когда ей сказали о том, что она будет жить в комнате Мирцеллы, даже как-то непривычно оживилась, в блеклых глазах появился лихорадочный блеск. А может, она и вправду влюблена в Джоффа? В конце концов, его комната прилегала к ее, то есть к комнате Мирцеллы. И как неудачно выпал этот ее цикл! Серсея вздохнула – если бы они уже между собой сладили, было бы спокойнее. Больше заботливую мать тревожил именно Джоффри, который в любой момент, по своему обыкновению, мог заупрямиться – и тогда все активы этого мира не помогут Серсее его переубедить. Тогда придется задействовать Роберта, а вот этого мадам Баратеон очень бы хотела избежать. Роберт так непостоянен – сегодня загорится идеей, а завтра будет категорически отрицать, что когда-либо находил это нужным или вообще возможным. Хотя в сложившейся ситуации даже такой осел, как ее супруг, понимает, что дело пахнет жареным – тут не до лирики. Но вроде бы Джофф заинтересовался своей новой игрушкой, а у Сансы вечно был такой затравленный вид – авось и она повеселеет – постельные утехи никогда никому не шли во вред. Эти ее месячные… Для умелой женщины, вроде самой Серсеи, это не составляло труда обойти – даже наоборот – а вот Сансе это попробуй втолкуй. Да и Джофф всегда с детства был брезглив. Нет, пусть сами разбираются. Бейлиш заверил Серсею, что Джоффри прошел всю нужную предбрачную подготовку – об этом его просил сам Роберт еще в столице – подальше от любопытных глаз ввести мальчика в курс дела. Ну не в собственный же бордель ему было вести сына! Фу. Серсея не сомневалась, что всех своих шлюх Роберт давно перепробовал. Еще не хватало теперь водить туда Джоффри…

Серсея вышла на террасу. Гости пили раритетный коньяк – можно подумать, они могут в полную силу оценить этот напиток (вполне возможно, на самом деле эти мужланы предпочитают сивуху, просто пытаются соответствовать) – и курили. Серсея радушно улыбнулась – думать то, что она думала, ей это не мешало, даже наоборот. Мысли не должны оставлять следа на лице; лицо – это зеркало, обращенное наружу, а не внутрь. Только так и можно спрятаться и спастись…

Она налила себя коньяку. В принципе, дамам не полагается наливать себе напитки – так ее учили в детстве; но она уже не ребенок, это ее дом, ее коньяк, ее правила. Села в кресло, закурила.

– Этот был замечательный ужин, мадам, не могу не отметить. Роскоши и тут хватает, этим нас не удивишь, но вот с изысканностью, с классом, так сказать – беда, – заметил владелец клуба.

– Рада, что вам понравилось. Я не гонюсь за роскошью, мне важнее соблюдение традиций…

– И вы совершенно правы, говоря это, мадам. Традиции – это наше все. Особенно важно это для грядущего поколения, – сказал землевладелец, попыхивая сигарой, – кстати, у вас замечательные дети – чудесные. И мальчики, и девочка. Такие трогательные отношения… А из девочки вырастет красавица – вся в мать…

– Спасибо, вы очень любезны! (в пекло тебя, выходка Джоффри, конечно уж, не прошла незамеченной. И что-то еще там про Мирцеллу? Не стоило давать ей надевать это платье. Старые похотливые козлы! Что за мерзкий мир…)

– А кстати, что это за девушка сидела напротив вашего старшего? Та, что с рыжими волосами? Я ее раньше не видел, ни на концертах, ни у вас.

– А я вот имел счастье быть представленном в прошлый раз, когда был у вас, милая леди. Это, кажется, ваша племянница, да? Редкой красоты девица… – заискивающим голосом пропел владелец клуба.

– Двоюродная племянница, – нехотя бросила Серсея. (и что им за дело до Старк? Вынюхивают все. Бейлиш прав – не стоит затягивать с этой свадьбой.)

Землевладелец бросил на Серсею быстрый взгляд, и затушил свою сигару.

– Дело не в том, дорогой мой, что она красива. Красивых и в вашем этом «аэродроме» хватает – а кому они нужны? Уже через пять лет они из девочек-персиков превратятся в испитых бабищ. Дело совсем в другом. В ней чувствуется – как это у вас, у аристократов, говорится, мадам – да – порода! Это не просто плоть – а выгодное вложение в будущее. Хотя бы в семейное. А там – кто знает – да, любезная Серсея? Вы не знаете, занята она – эта ваша родственница? А то у меня двое сыновей на подходе, в этом году возвращаются из университета. Поучились за границей, пора и к делам. К родной земле, так сказать. И выгодная партия не помешает…

– Она уже обручена, насколько мне известно. Ее жених живет в столице (пропади ты пропадом, ишь какой хват. Это мой кусок, дружок – не суй свой плебейский нос куда не следует! Размечтался!)

– Жаль, жаль. В столице тоже дураков мало, такой шедевр пропускать…Однако, мы припозднились. Позвоню вам завтра – обсудить наши с вами дела про будущий год. Мне весьма интересно это ваше предложение…

– Да, конечно.

Владелец клуба поспешил в дом, неловко извиняясь – в сортир, конечно – а нечего было столько жрать…

Серсея облокотилась на стену веранды. Море после всего этого дождя было туманным и каким-то далеким… В саду и возле поверхности воды клубилась, радуясь теплому вечеру, куча каких-то мошек, видимых и невидимых. Их ловко схватывали кружащие низко над водой стрижи. Небо наконец прояснилось, у горизонта была видна широкая, легкая, как газовый шарф, желтая полоса. Тени в саду еще не обрисовались целиком, смутными силуэтами ютясь возле мокрых, капающих и шелестящих кустов. Ее бугенвиллеи тяжелыми кистями склонились до самого низа, своей бледной, хрупкой, уже теряющей летнюю свежесть изломанностью касаясь розоватого песка на дорожке.

– Хорошее у вас тут место. Дышится привольно

– Да, я как раз думала о том, чтобы его выкупить…

– Тогда поторопитесь – а то возьму да перехвачу у вас его. Можно иногда тут ночевать. Город у моря – все равно город. Нет такого спокойствия, тишины – песни эти, курортные забегаловки – пошлость, одним словом.

– Вот куплю этот домик – и милости прошу. Приходите в гости. Я вообще подумываю сюда перебраться. Ну, или почаще бывать. Буду вам рада. Очень. Одной так тоскливо…

Вот и закинула удочку. Как он ее теперь сцапает? Серсея легко коснулась рукава мужчины.

– Хороший у вас пиджак. Ткань нравится. Здесь покупали?

– Нет, жена привезла из-за границы. Она у меня много ездит. Молодая еще. Вас лет на пятнадцать, верно, будет младше, так, навскидку… Все ей интересно. Дома-то сидеть скучно. Но мне и не надо другого – уже хорошо, что она пока рядом с таким старым хрычом. А вы, моя любезная леди, приберегите нежность и взгляды для супруга – ни к чему это тут. Не стоит. Да и незачем вам сюда переезжать. Вы тут с тоски помрете. Куда вы без вашей столицы? Без развлечений, без театров-музеев. Тут только тишина – море – мысли всякие… Есть люди, которым это только во вред. Деятельные, активные люди. Вы как раз из таких – вот мне и интересно с вами иметь дело. Но только по деловой части, не обессудьте. Позвоню вам завтра, после обеда. Обсудим дела с этой серией концертов: если все сделать по уму – обоим будет выгодно это сотрудничество, не говоря уже о вашем резвом отпрыске. Если вас это еще интересует, конечно…

–Да, разумеется. А теперь прошу меня простить – надо проведать младшего сына, проверить, поел ли…

– Да, да, а я поеду уже. Прощайте. Спасибо за ужин.

– Была рада видеть вас. Доброй ночи.

Лицо – зеркало того, что снаружи. А что, если снаружи – ничего? Что тогда отразит это лицо? Туманное море? Пустоту? Наконец провернется на оси и отобразит все то, что накипело, разбухло и клокотало внутри все эти годы? Покажет миру тот вулкан, что готов был взорваться внутри нее? И пусть – гори оно все огнем – и дела, и время, и ее проклятый супруг. Иногда так утомительно быть сильной… Если бы не дети… Если бы не Джофф, ее золотой мальчик… Мирцелла, даже Томмен… Кто-то ведь должен. Не всегда можно думать о себе… Поэтому она завтра и возьмет треклятую трубку, когда позвонит этот мерзавец-педофил. Чтобы ему по дороге разбиться! Второй раз за месяц – видимо, она теряет хватку… Серсея ворвалась в свою спальню, захлопнула дверь. Включила свет, метнулась к зеркалу, желая и страшась узреть истину. На нее, как обычно, смотрело красивое, надменное, с четкими линями бровей холеное лицо. Глаза горели – от унижения, злости, обиды – даже ярче, чем обычно. Нет, она по-прежнему хороша, по-прежнему желанна… Просто эти ослы не понимают ничего в настоящей красоте. Еще бы – похвалили эту дуру Старк, с ее бледными глазами и кровавыми губами…Мерзость какая…

Серсея вытащила из стола еще одну пачку своих сигарет. Те, как и все, что ее окружало, были эксклюзивом – специальная смесь табака, ароматических трав и чуточку марихуаны для расслабления. Вышла наружу, погасила свет. Вся молодежь расползлась по комнатам: день вышел каким-то утомительным. Серсея и рада была остаться одна. Она слышала, как отъезжали машины гостей. Вот, умотались и хорошо. Она сбросила надоевшие туфли, от которых уже распухли ноги и прошлепала на террасу босиком, шелестя длинной юбкой по деревянному крашеному, слега шероховатому полу. Села в плетеное кресло, подтянув колени к груди. Все равно никто не видит. Кому тут на нее смотреть? Даже луны нет. Только тихий влажный сад – и мечущиеся маленькими черными молниями летучие мыши. Достала сигарету, собралась было прикурить – и вспомнила, что зажигалка-то осталась на кровати в спальне. Идти обратно не хотелось. На столике лежала тонкая книжечка рекламных спичек, что ей привез давеча дизайнер, с портретом сына на обложке. Наверняка уже отсырели. Она одну за другой ломала тонкие палочки – запахло серой – они дымились, но не зажигались. Ее охватило какое-то бессильное бешенство – и уже на автомате Серсея злобно добила последние две спички. Откуда-то из-за стены ей на колени упала зажигалка.

– Держите. Тошно смотреть, как вы мучаетесь.

– Какого Иного ты там прячешься, как тать? Покажись.

Клиган, видимо, сидевший на одной из стен террасы, темной тенью отделился от углового столба, подавшись вперед.

– Я и не думал прятаться. Вы меня не заметили просто.

– Ага, что я – слепая, хочешь сказать?

– Видимо, в голове было что-то другое…

И на кой хрен она с ним спорит? Другое – так другое. Серсея вздохнула и подпалила сигарету. Через мгновенье стало легче.

– Налей, что ли, еще коньяку. И себе, если хочешь. Ты что-то стал меньше пить, а?

– Возможно.

– И чему мы обязаны этим чудесным преображением?

– Надоело просто.

– Хм… Что-то мне это странно. Ну, не пей тогда. Мне налей, однако. Скучно…

– Это ваши гости на вас нагнали тоску?

– Может, и так. Никто не желает меня понимать, решительно…

– А мне сдается, что вы сами себя не хотите понимать. Нет?

– Тебе-то что?

– Ничего. Просто, к слову пришлось… Могу уйти, если вас раздражаю…

– А, сиди. Ты, пожалуй, сейчас раздражаешь меня меньше всего. Почему ты перестал ко мне ходить? Честно скажи, хоть раз. Мне это важно. Это я?

– Нет. Скорее, я.

– Или еще кто-то?

– Да зачем вам-то знать? Дело не в вас. Просто мне надоело делать все неправильно…

– Смотри, какой отыскался правильный…

– Ну, когда-то надо начинать…

– Тебе хорошо. Ничего нет, никого не нужно, иди себе, куда глаза глядят. Никаких привязок, никаких обязанностей… Не надо быть сильным… Знай, пей себе, да хвостом ходи за подопечными. Завидую тебе…

– Это вы зря. Хотя вам-то, конечно, не позавидуешь…

– Что так? Многие завидуют, между прочим…

– И вам что, от этого легче становится? Все как-то у вас нелепо, вы уж меня простите – ну все же видывал кой-чего, пока работал у вас… И все вроде на месте – а нет, не клеится…

– Много ты понимаешь, клеится – не клеится… Жизнь-то все равно не ждет. Время постоянно движется. Нет лишнего мгновенья на раздумья. На то, чтобы назад оборачиваться. Если оглянешься – пропал.

– А иной раз, возможно, и не помешало бы оглянуться… Ну хоть чтобы понять, где оно пошло не так…

– А нигде. Просто с самого начала все было неправильно. Не повезло.

Серсея зябко повела плечами. Вечер меж тем превратился в ночь, а желаемое спокойствие так и не пришло. Оно было там – было вокруг, весь темный сад дышал им – можно, казалось, было зачерпнуть эту невидимую тяжёлую, влажную субстанцию рукой, скомкать, как весенний снег, положить себе на пылающий лоб… Но нет, – между спокойствием и ею лежала стена – тонкое, но непробиваемое стекло зеркала…

– Слушай, Пес, ты вот что. Я тебе там приготовила – как это – выходное пособие, если угодно. За верную службу… Ты ведь увольняться задумал, я тебя правильно поняла?

– Пожалуй. Засиделся. Как вы там сказали – нет привязок, ну и вот. Путь зовет.

– Ну хорошо. Вот и будет кстати. На дорогу. Одно маленькое условие. Ну, не условие – просьба.

– Что, не болтать? Не откровенничать на прощание с Робертом? Я и так не собирался, будьте покойны на этот счет. Уж и не знаю, какого Иного вам взбрело в голову. Вас мне жалко – местами. Но Роберта жальче. На кой хрен ему портить жизнь? Обратно уже не поворотишь… Сами сказали…

– Ага. Значит, мы договорились?

– Да, именно.

– Конверт тебе горничная принесет.

– Спасибо…

– Пожалуйста.

Пес встал

– Пойду я, пожалуй. День какой-то длинный, растянутый, как этот ваш лимузин. Хочется, чтобы он кончился…

– Ступай, ступай… Я сама дверь запру. Тебе уже комнату твою приготовили?

– Да, давно.

– Хорошо…

Пес тихо прошел мимо нее. И вот – опять она одна. В лицо дразнящим, терпким ароматом и четкими, словно вырезанными из бархатной бумаги, силуэтами деревьев смотрела ночь. Летучие мыши тоже попрятались, лишь где-то далеко, в глуши лежащего в низине леса, заунывно ухала сова. Вдалеке море почти исчезло – видна была только беловатая дымка, что бережно укрыла его, как будто тонкой паутиной пухового кружева. Еще одна ночь в одиночестве… Вечном, нескончаемом, уже привычным – но оттого не менее невыносимом. Серсея резко допила коньяк – глоток обжег горло и тут же отозвался в голове мягким толчком, словно с дерева ей на голову упал теплый тяжелый сугроб… Так пихался Джоффри, когда сидел у нее под сердцем. Все же она не одинока. У нее есть дети – единственное, что вообще имело значение. Ночи, не ночи – а смысл присутствовал. Не стоит тут нюнить. До чего дошла – даже с Псом поговорила… Серсея усмехнулась. Лучше бы побеседовал с ней в постели… Тоже мне, пай-мальчик. Святоша недоделанный. Себя пусть жалеет. А у нее все будет хорошо. Она еще посмеется – последней – даже если ради этого нужно будет разрушить весь этот треклятый, враждебный ей и ее детям мир. Возможно, тогда разобьется и ненавистное стекло – и она будет свободна…

Сандор прошел к себе в каморку. Сел было на кровать, потянулся к сигаретам. Нет, в пекло. Он встал, скинул ненавистный пиджак. Что там еще – оружие – сегодня оно ему явно не понадобится…

Ее дверь, конечно же, была открыта. Даже не захлопнута. Пташка спала в кресле – рыжая голова опиралась на одну мягкую плюшевую ручку, а с другой свисали ее длиннющие ноги. Она была в его рубашке. Глупая, неосторожная девчонка… В комнате Мирцеллы горел маленький ночник в виде мраморного домика, с оконцем посредине – оттуда, с подоконника, он бросал на пол трепещущий желтый свет, слово увеличивая пространство, сгущая тени, таящиеся по углам. Сандор тихонько прикрыл дверь, запер ее изнутри. Медленно разделся. Взял Пташку на руки – осторожно, чтобы не разбудить – и отнес в кровать. Она даже не пошевелилась, только подложила ладонь под щеку, как ребенок, и засопела… Он лег рядом, обнял ее – ноги у нее были ледяные – и сколько времени она так прождала его, пока ее не сморило? Еще бы – не денек, а какой-то непрерывный привет из пекла… И еще этот чудесный разговор с Серсеей – пожалуй, один из самых тяжелых за все время их знакомства. И самых откровенных… Поговори они так три года назад – кто знает, что бы из этого могло выйти? Но, как она сама сказала, обратно не поворотишь… Сандор вздохнул и зарылся носом в рыжую Пташкину гриву – при этом свете она была темнее, только кончики словно светились, как то перекрестье, где пламя свечи соприкасается с черной ресницей фитиля. Может быть, и Серсея двадцать лет назад была вот такой – похожей на его Пташку девочкой, с надеждами, ожиданиями, глупыми мечтами – и глаза ее светились не блудным светом безумия, а совершенно иным, распахнутым, ясным огнем? Кто теперь это знает? На ее душу не нашлось никого, кто бы оценил ожидание – и отнес бы ее, спящую, в кровать – а теперь вот время пообтрепало ее, превращая из якобы уверенной в себе, знающей всему и вся цену властной женщины – непревзойдённой королевы бала – в загнанную в угол одичавшую кошку, что не знает – то ли ластиться, то ли царапаться не на жизнь, а на смерть. Жизнь была наполовину прожита, и у каждого из них – свой путь за спиной; оглядывайся или нет – отрицать его присутствие было глупо. Но жизнь была – здесь, сейчас. В этом дурацком ночнике. В бабочке, что кружилась возле него, то трепеща, то падая вниз семечком клена. В Пташкиных волосах, чуть влажных от ночной сырости и тревожных снов. В его руках, что обнимали ее узкие плечи. Никто никогда не знал, где время уронит свой посох, отмечая точку бифуркации, разделяя надвое путь одной судьбы. Чтобы не ошибиться, надо было перестать бояться. Если боишься – не живешь…

========== IX ==========

Breath it in and breath it out

And pass it on it’s almost out

We’re so creative and so much more

We’re high above, but on the floor

I feel alive

If you don’t have it your on

The other side

The deeper you stick it in your vein

The deeper the thoughts there’s no more pain

I’m in heaven, I’m a god

I’m everywhere, I feel so hot

I feel alive

If you don’t have it your on

The other side

I’m not an addict (maybe that’s a lie)

It’s over now, I’m cold, alone

I’m just a person on my own

Nothing means a thing to me

Oh, nothing means a thing to me

I feel alive

If you don’t have it your on

The other side

Free me, leave me

Watch me as I’m going down

Free me, see me

Look at me I’m falling

And I’m falling………

It is not a habit, it is cool

I feel alive I feel…….

It is not a habit, it is cool

I feel alive

I feel alive

If you don’t have it your on

The other side

I’m not an addict, I’m not an addict, I’m not an addict.

K’s Choice Not an Addict

Санса с неохотой открыла глаза – за окном безумным прожектором прямо ей в лицо било уже высоко стоящее солнце. В гостиничный номер оно заглядывало исподтишка, бережно сажая на ресницы своих лучистых мотыльков. Тут же оно открывалось безжалостно и неумолимо – даже матовые занавески цвета бледной розы не давали ни спасения, ни укрытия от этой пронзительного, похожего на допрос, противостояния – твой день уже начался, готова ты или нет – я смотрю в твое лицо, вижу тебя насквозь, даже глубже. Тебе ничего не скрыть – вся ты нынче, как на ладони…

Санса, прикрывая глаза рукой, приподнялась на подушках. Как она оказалась в кровати?

После ужина, когда тетя ушла с гостями на террасу, Санса поспешила ретироваться, не привлекая к себе внимания. Ее эскапада, к несчастью, не осталась незамеченной для Джоффри, и он нагнал ее в коридоре. На этот раз разговаривать он не стал, а просто впечатал ее в стену, так что макушка Сансы вдавилась в висящую в коридоре картину в тяжелой золоченой раме, изображающую мирную пастораль с коровами и пастушками. От боли в голове и зацепившихся за уголок слегка расщепившейся от времени рамы волосах Санса так растерялась, что даже не успела принять решение – сопротивляться или уворачиваться. А пока она медлила, он уже впился в ее рот зверским поцелуем. Не как ее мальчишки в школе. Не как Гарри на дискотеке – тот слюнявился, а Джофф целовал, как бы это сказать – технично, ничего лишнего, но так, словно нарочно пытался ее оскорбить. Не было в этом ни нежности, ни даже страсти. Скорее какое-то странное механическое упражнение – как изучение ее на предмет слабостей. Санса дернулась – за это ее вознаградили таким сильным укусом за нижнюю губу, что на глаза навернулись слезы… Она перестала упираться, ушла в себя – пусть делает, что хочет – и тут Джофф отпустил ее, словно почувствовал перемену, и от этого ему стало неинтересно.

– Ты целуешься, как лопата, сестренка. Надеюсь, все остальное будет лучше. А то скучно. Готовься. И утри рот, у тебя кровь идет…

Он осклабился, развернулся и направился к своей двери. Санса стояла в коридоре, словно ее облили холодной водой. Машинально вытерла губы – и вправду, кровь. Надо помыться… Она, как старуха, потащилась в свою комнату – вернее, в комнату Мирцеллы, куда ее непонятно зачем поселили. По каким-то причинам Мирцелла теперь спала напротив матери, в гостевой, а Санса очутилась в глубине коридора, в ее укромной спальне. Тут было хорошо, уютно и могло бы быть и покойно, если бы не тот факт, что в соседней комнате жил сам Джоффри. Что за игру они ведут? Похоже, тетка только одобряет поведение сына и его планы относительно Сансы. Зачем им всем это надо? Зато теперь было ясно, что Серсее бесполезно было жаловаться на поведение Джоффа – она с ним заодно. Стоило и вправду запирать дверь. И позвонить матери. После того, как Санса тщательнейшим образом вымылась, причем лицо помыла дважды – горячей водой и мылом, так, что даже глаза защипало, а кожа начала саднить и пошла красными пятнами, зато никаких следов от этого мерзкого поцелуя. Санса, подумав, намазала нижнюю губу мазью, что ей выписал врач. Хуже явно не будет…

После душа (липкое ощущение собственной нечистоты слегка отпустило, особенно когда Санса влезла в длиннющую рубашку Сандора) она принялась обустраивать отведенное ей пространство, как птица, что готовится к ночлегу, пытаясь одомашнить одинокую ветку, которую завтра покинет навсегда. Зажгла смешной ночник в виде избушки, что стоял на подоконнике – за окном только начали сгущаться сумерки и ночник, как свеча, не столько освещал полутемную комнату, сколько создавал вокруг себя давно утерянную позади атмосферу детства, уюта, невинности, роняя на гладкую поверхность мраморной доски желто-оранжевое, неровное пятно света, гармонирующее с теплой закатной полосой, отделяющей туманное море от серого неба. Санса свернулась клубочком в широченном белом плюшевом кресле Мирцеллы, взяла телефон с намерением позвонить матери. Сейчас было уже поздно. Наверняка она дома и подойдет. После пяти попыток линия сообщила, что абонент временно недоступен и предложила оставить сообщение. Санса звенящим от волнения голосом попросила мать перезвонить, причем в любое время. Можно было позвонить тете Лианне или Арье, но, когда Санса летела сюда, она поменяла сим-карту – для более удобного тарифа и возможности звонить без ограничения времени. Куда она сунула крошечный кусок пластика, конечно, Санса теперь не имела не малейшего понятия. А там, увы, остались все нужные номера – а на память их, как материнский, она не знала.

Все это было непонятно, странно и тревожно… Санса все еще надеялась, что мать просто забыла где-то телефон и тот разрядился, как это частенько случалось у нее самой. Завтра она вспомнит и перезвонит. Если же нет – надо будет просто ехать и менять билет, ни с кем не советуясь, не спрашиваясь. Сандор отвезет ее в аэропорт… А что дальше? Она улетит – а он останется… Об этом думать было слишком больно, и Санса просто задвинула эту мысль подальше, в самый дальний и темный угол своего сознания… Как было бы замечательно, если бы мама могла понять. Но Санса слишком хорошо знала мать, чтобы тешить себя надеждами на этот счет. Долг и приличия для нее превыше всего. Если к младшим детям она относилась мягче, делая поблажки со скидкой на возраст, то себя держала – или хотя бы старалась – в ежовых рукавицах. То же отношение в последнее время было и к старшему сыну. Теперь на очереди была Санса. Никто не даст ей свободы выбора. Максимум, чего она сможет добиться от матери – это освобождения от навязанного брака с Джоффри. И уже надо будет радоваться, если оно будет дано. Их история с Сандором лежала за пределами возможного допустимого для Кет Старк, как, впрочем, и для остального семейства. Либо Санса сделает выбор в пользу семьи – и пожертвует своим выстраданным первым чувством, либо ее путь навсегда отдалится от всех ее близких и любимых, уводя мимо захлопнутых в лицо дверей дальше, в неизведанную тьму. Выбор был жесток – это тебе не детские сказочки. Не между драконом и принцем, не между лачугой и дворцом, а между любовью и любовью. Между ее корнями: всем тем, что создало ее такой, какая она есть, сформировало ее пристрастия и характер, закалило, придало ей ту форму, что отличала Сансу от других – и ее врожденной сутью, первым правдивым порывом души, в котором нельзя, недопустимо было сомневаться – потому что это означало предать себя, отказаться от малейшей надежды на освещающую путь истину.

Поскольку эту дилемму разрешить она была не в силах, Санса просто зависала на пороге сна и реальности – вяло прокручивая в голове события последних дней, отмечая наиболее важные моменты, ощущения, вспышки. Надо было вести дневник. Или фотографировать. Санса хихикнула, представив себе этот фоторяд. Может, снимать только места? Пляж. Дорога. Номер. Другой номер. Волнорез. Эти треклятые конюшни – как она про них забыла? Дурацкий тетин кабриолет. Веранда. Холл в гостинице. Эти кретинские горшки с бархатцами… Ага – иллюстрации – и между ними цветок. Вот! Это было то, что нужно. Санса вскочила – теперь она знала, чем себя занять. Извлекла из крышки чемодана толстенькую книжку для скетчей – ее туда сунула мать, несмотря на возражения Сансы – та уже много месяцев не бралась за карандаш, просто руки не держали его. Даже на уроках живописи в школе она старалась делать только то, что он нее требовали, по номиналу, чем несказанно расстраивала учителя рисования – он с горечью осознавал, как у его любимой ученицы вдруг погасла та божественная искра, что освещала все ее рисунки до трагедии с отцом. Почему – было понятно, но принять такой исход он не мог – хоть и не настаивал. Просто ждал, когда пройдет эта напасть. И, похоже, он был прав.

Когда Санса была маленькая, она вместе со своими подругами-соседками, что составляли основу женского общества от пяти до восьми лет в загородном поселке, где была их летняя резиденция, совершенно заболела так называемыми «секретиками». Все лето они упорно собирали осколки битых бутылок – к ужасу матерей – приходили домой с грязными, вечно порезанными пальцами – даже страх Сансы перед ранениями не мог ее остановить. Они, как белки, копали в укромных любимых местах в лесу ямки – заполняя их бумажками, картинками, всякими тряпочками и прочими мелкими сокровищами, которые переплетали с засушенными цветами и листьями. Получалась мини-композиции – каждая из них составляла эти странные картинки согласно собственному вкусу и предпочтениям. Сверху все это закрывалось стеклышком – превыше всего ценились цветные, но они, увы, попадались нечасто, а самой Сансе как раз больше нравились прозрачные. Она отмывала их до блеска, тайком таская у матери соду и крупную соль из кухни – и создавала свои шедевры – гнездами памяти о том далеком лете. Она даже отрезала кусочек от своей любимой шелковой праздничной юбки для особенно нежной композиции с маминым бисером, утащенном из шкатулки с пуговицами, и тремя розочками шиповника – двумя душистыми белыми и одной пушистой, темно-розовой, выпрошенной у пожилого ворчуна-соседа. За юбку и бисер Сансе здорово влетело от матери: она целых три дня просидела дома за книгой – даже во двор ей не позволили выходить. А самое обидное было то, что когда Санса вышла – то не смогла найти тот чудесный «секретик». Она перерыла всю полянку, но ничего не обнаружила… Санса помнила, что сверху лежало нежно-голубое стеклышко, которое она нашла, ныряя в мелкой речке, что текла за окраиной поселка. Стекло было отполировано водой, слегка замутненное, но с гладкими ровными закругленными краями…

Чтобы унести все это с собой – все, что случилось, было увидено, прожито, выпито до дна, стоило создать на этом чердаке отдельную нишу – с «секретиками», смысл которых был понятен ей одной. Карандаш мелькал – голова Сансы была так переполнена образами, что графит не успевал за ходом мысли. Все детали, все мелочи, что мозг мог выхватить из еще свежей памяти, ложились на бумагу. Она не стирала, правила поверху – так, как ее учил на курсах преподаватель: резинка – враг художника; все, что нарисовано, не может быть лишним. Из-за этого наброски получались динамичнее, дышали. Через два часа Санса с удивлением обнаружила, что ее тетрадка наполовину заполнена рисунками, а на черном от грифеля указательном пальце выросла приличных размеров мозоль. Тогда она остановилась. Теперь стоило пройтись по тем местам, что она смогла запечатлеть, и собрать мелкие сувениры – что-то более материальное, чем рисунок. А дальше – под стекло памяти – хотя бы это останется с ней… Санса отложила тетрадку, бережно убрав ее на место – еще, не ровен час, кто-нибудь увидит. На последней странице должен был быть портрет Сандора. Она лишь наметила некоторые черты, но основная работа еще предстояла – с натуры – если ей удастся его уломать…

Перебирая в уме все, что ей надо было отыскать во время ее погони за сокровищами, Санса задремала. Во сне к ней пришел образ той самой затерянной в лесу полянки – она стояла на коленях перед наконец-то найденной нужной ямкой. Осторожно сдувала с голубого стёклышко палую листву и сосновые рыжие иглы. Во сне ее секретик был больше – но голубое стекло осталось прежним, даже стало как-то прозрачней. Под ним катило свои неутомимые, окрашенные оранжево-малиновым отсветом волны сонное море. Санса точно знала: если приглядеться, можно было различить далекий берег – и два силуэта на почти белом песке. То короткое мгновенье перед лицом бесконечно восходящего солнца, где им позволялось быть вместе – вечно…