Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 101 страниц)

От накатывающей духоты и жары болела голова, и, как никогда, хотелось напиться. Но было всего лишь половина десятого, – впереди длинная ночь, и ему еще пахать и пахать – вытаскивать из зала надравшихся юнцов и следить за тем, чтобы расслабившаяся к концу учебного года молодежь – многие из них, несмотря на переваливший за рубеж восемнадцати лет возраст, продолжали учиться в школе, оставаясь на второй и даже на третий год – не сильно залипала по углам с самокрутками.

Клиган частенько недоумевал – откуда у них деньги на шмаль, и почему родители не гонят их работать – по виду, вполне могли бы. Но, похоже, у этого города были свои правила, которых он точно не понимал. Пока ты школьник – ты в законе. Потом – либо срочно валить, либо завод по производству консервов. От такой перспективы не только на второй год останешься– на десятый. Особенно, если родители это терпят… Возможно, потому и терпят, что сами лет двадцать назад прошли тот же унылый путь и знали: Лебяжий Залив – тупик без возможности и права на выход. Единственный выход, что тут был, открывался только избранным: с помощью бухла или наркоты.

Венс принял более подобающую для хозяина позу, облокотившись на стол. Пес молча взирал на него. Ну, а почему он должен говорить первым? Его же вызывали – значит, он должен внимать.

– Послушай-ка, милейший…

– Да?

От его скрипучего голоса (курил он, и вправду, сегодня слишком много – пачка подходила к концу, а открыл он ее только в обед) бедный Венс опять сбился. Теперь придется начинать с начала. Лучше бы молчал. Такого босса на всем свете не найти: топнешь на него – помрет со страху. Слишком просто – даже скучно. Ему недоставало ощущений. Внутри все словно выморозилось. Ни ненависти, ни любви – только серая пустота. Тут не только о Пташке – о Серсее пожалеешь!

Клиган уныло смотрел на одинокую зеленоватую рыбку с драным хвостом, что зависала в круглом аквариуме на куцем столике у стены. Рыбке было явно некомфортно – вместо того, чтобы по привычке приплющиваться к прозрачной стенке своей тюрьмы, пытаясь понять – что там, снаружи, она (или он – этого Пес не знал) спряталась на дне, среди сияющего ядовитым оттенком голубого неонового грунта. Жарко ей, что ли?

Венс, меж тем, опять собрался с духом и начала сначала, набрав воздуху побольше, чтобы уж, наверное, договорить до конца все то, что у него накопилось в его навозничьем мозгу.

– Я хотел тебе сказать вот что. Ты скверно работаешь в последнее время. Спишь на посту, невнимателен. Вчера мне пришлось самолично выводить блюющего кретина – он почти испачкал сцену!

– Да ей же все равно никто не пользуется!

– Это не повод! Там пол деревянный! Тут же появились бы пятна! – сурово сказал Венс, сам дико довольный собой и тем, что смог, наконец, возразить своему пугающему наемному работнику.

– Простите. Я был в сортире. Парень просто нашел момент удачный.

– Тебе стоило вывести его на полчаса раньше! И вот еще что… Ты начал часто – слишком часто – пропускать малолеток. Если бы я тебя не знал – то подумал бы, что ты потерял хватку. Или что делаешь это нарочно. Вчера, – Венс поморщился – когда я выволакивал этого блевуна, заметил в кресле какую-то рыжую – да ей от силы было лет пятнадцать! О чем ты думал, вообще? Нас же полиция прижучит – и я останусь без лицензии! Тебе-то хоть бы хны – а платить за твою псевдодоброту придется мне. В итоге, мы все прогорим – и все пострадаем. Ты об этом подумал?

– Нет. Я ее не заметил. Наверное, проскользнула, пока я документы проверял.

Пес лгал. Девочку он пропустил сознательно. Она была с тремя подругами – и видно, что самая младшая. Документов у нее не было, зато, когда он попытался ее завернуть, девица ударилась в слезы. Она была ничем не похожа на Пташку – и, вместе с тем, была. То ли цветом волос, то ли слезливостью, то ли еще чем-то неуловимым. От этого воспоминания Псу стало неприятно – стало быть, он не конца еще изжил треклятую эту слабость.

– Короче, ты следи за собой, дружок. А то мне придется последить за тобой. Ну, сам понимаешь…

– Не понимаю. Что?

– Я не хочу тебя увольнять – особенно сейчас, перед летом – мне это совсем невыгодно, – Венс отдувался, как загнанный боров – Где я найду такого колоритного охранника? Нет, мне совсем не хотелось бы с тобой расставаться. Мы – отличная команда.

– Я вот не уверен, – неожиданно для себя проскрежетал Пес. – Что-то мне начала надоедать эта контора. И город этот засранный. Я как раз недавно вспоминал – у меня еще остались дела, которые меня ждут. Теперь, когда пришла весна, думаю, мне стоит продвинуться вперед. Так что хорошо, что у нас вышел этот разговор. Раз уж зашла речь – начинайте подыскивать мне замену.

Венс аж подпрыгнул на кресле:

– Ты что же это, увольняешься? Бросаешь меня – накануне сезона?

– Ну, вроде того. Предупреждаю. За неделю, как полагается по контракту. Думаю, сейчас, ближе к лету, и найти на это место человека будет легче. Хоть вот этого толстяка, что таскается сюда каждый день и приходит всегда на полчаса раньше.

Хозяин слегка успокоился:

– Это который? Сын лавочника с соседней улицы?

– Верно, он. Белесый такой. С татуировкой змеи на руке.

– Это вариант, очень даже. – Венс потер руки. Ну вылитый жук-навозник! Небось, сыну лавочника будет меньше платить – почуял выгоду, урод! – М-м-м… Он сегодня здесь?

– А как же! – Зачем толстяк ошивается возле двери с ранья, Клиган не знал, но подозревал, что это из-за какой-нибудь девицы.

– Пришли его ко мне, если нетрудно.

– Совершенно нетрудно, – Пес уже развернулся, чтобы уходить, когда Венс задал ему очередной вопрос в спину.

– А куда ты поедешь? Если не секрет, конечно.

– Дальше. На юг. Был один должок – надо вернуть одну вещь…

– Ага. Ну, это дело святое. Долги надо возвращать.

– Это точно. Слушайте, босс – рыбка – она или он?

– Он. Это петушок.

– Как?

– Рыбка-петушок. Они, вроде как, бойцовые. Если в аквариуме больше одного самца – дерутся насмерть. А в одиночестве киснут. Вот этот тоже, небось, скоро сдохнет. Он уже третий у меня. Купил бы другую породу – но у этих больно хвосты красивые – глаз радует в этой тесноте.

– Купите ему самку.

– Охота была! Они же тут расплодятся, потом мальки будут во всех банках!

– Будете в качестве бонуса вручать верным клиентам…

– Хорошая идея, кстати! Спасибо. Ты, я вижу, еще и идеолог!

– Я не идеолог. Скорее уж, идиот. Не надо самки, я пошутил. Пусть лучше сам свое одиночество регулирует: зеркало ему поставьте. Дешевле выйдет. А то мальков еще и кормить надо…

– И то верно. Ну, приведи мне того малого.

– Ладно.

Пес вышел из офиса и, отыскав в толпе знакомую разлапистую фигуру парня, кратко разъяснил ему ситуацию. Тот тут же стал благодарить своего собеседника. Клиган же уныло рассматривал своего преемника и размышлял на тему, что тому стоило бы сбросить фунтов двадцать, чтобы производить хоть какое-то серьезное впечатление. Одной змеей на запястье народ не устрашишь.

Парень был повыше его плеча – ну, для Лебяжьего Залива и такой хорош. Венс высунулся из офиса и поманил толстяка – тот благодарно кивнул Псу и потрусил к будущему работодателю, на ходу подтягивая вечно слезающие с жирной задницы штаны. Они друг друга стоят. Клиган добрел до офиса и осведомился у почти бывшего хозяина, нужно ли ему оставаться до закрытия заведения. Тот только отмахнулся – иди, мол, на все четыре стороны, – пусть новичок попробует себя. Пес развернулся, растолкал пляшущее в зале месиво и вышел в теплую, как вода из душа, ночь.

Здесь все дни идут за года

Меж кроватью, мглой и столом

А на небе сонном – звезда,

И твое белеет крыло.

На окне слепом нету штор,

Темнота в лицо мне молчит.

Я опять снимаю затвор

Той тоске, что не долечил.

Ты сокрыта, ты далека,

Ты обменена на обман.

Прядь и родинка у виска

Затерялись в пыльных томах.

Нынче в кубке стылом – вода

Все забвенье в венах – долой…

Ведь на небе дальнем – звезда

Под весны прозрачным крылом.

В пальцах – дрожь предутренних драм

Что не верен, что не готов

Разрываться напополам

Меж тобой и сотней понтов.

Что наш долг – превыше всего,

Кодекс злых, пустынных дорог.

Мост сгорел над облачным рвом,

Пепел снегом лег на порог

Расчертил по черному путь, —

Мне седым, тебе – золотым.

Разбегись, взлети, позабудь,

Как из шрамов ткутся мосты,

Как в крови стучат поезда,

Как теплом платить за тепло,

Как светла под утро звезда

Под надежды легким крылом.

3.

Тут, на этих улицах, весна чувствовалась лишь по температуре. Запахи были все те же – нечистот, застарелого дыма, оседавшего в закоулках, разлитого алкоголя и изредка – бензина, что казался почти ароматом роз по сравнению со всем остальным. Лебяжий Залив! Это надо же было такое придумать – издевка, что ли? Или сто пятьдесят лет назад, когда, согласно мемориальной доске возле маяка (оттуда все и пошло), город был основан рыбаками и заезжими моряками и начал потихоньку расползаться, тут все же были лебеди? И где они были?

Недолго думая, Пес отправился именно к маяку, размышляя о том, на кой хрен он вообще уволился, и что за надобность у него куда-то вот так неожиданно срываться с насиженного места.

Ну да, насиженное, но менее мерзким оно от этого не стало. Реально, вся эта клоака вокруг надоела даже ему – а клоак он видел немало. Но эта была наиболее безнадежной, она словно засасывала в себя свет – черной дырой на длинной полосе прибрежных миленьких чистеньких городков.

Туда, впрочем, ему не хотелось. Это для всяких дурней с толстеющими женами и большими машинами, набитыми битком визжащими детьми и всякими байдарками-велосипедами и прочей никому не нужной хренью, на которую тратилась половина заработка. Для нормальных людей. Для сладких новоокольцованных парочек, что с утра валяются на пляжах, а с обеда и до рассвета кувыркаются в постели, делая перерыв только на романтическую прогулку на закате. Для идиотской золотой молодежи, приехавшей на курорт, чтобы повыпендриваться новым статусом студента, и по этому поводу раскручивающей гордых папаш на бабки. Для таких, как Пташка. Живущих вдали от лебяжьих заливов этого мира. Играющих в свои глупые игра, разруливающих кретинские проблемы, вроде того, куда поехать на каникулы или что лучше купить: яхту или гоночную машину.

Пес сплюнул и закурил – науськивая себя, он не решал проблемы. Раньше у него это отлично получалось – пока в гости не притащилась треклятая волчица-недоросль. С тех пор все пошло наперекосяк, и выдуманный образ глупой, порхающей из школы в каменную дядину крепость Пташки, бахвалящейся своими прошлыми любовными победами перед своими шлюшками-подругами, флиртующей с задохликами вроде этого мерзкого Зяблика и мазюкающей в свободное от учебы время слащавые картинки для поступления в столичный колледж, куда-то делся – растаял. Сколько ни пытался потом Пес вернуться к этому грубому, но, скорее всего, верному ощущению, устояться на нужной точке ракурса – у него не получалось. Все заслонял совершенно другой образ, который скупыми мазками обрисовала ему зловредная Пташкина сестрица, тот, что он старательно прятал, как прятал он замызганную выпрошенную у копов фотографию: тонкий, колеблющийся от ветра силуэт девушки на берегу. Ранимой. Твёрдой, когда это бывает нужно. Так невыносимо беззащитной. Так окаянно-постоянной в своих проявлениях, настолько, насколько неровной в настроении, но в любой своей ипостаси продолжающей упорно, почти в агонии, гнуть свою линию. Любить. Любить его, Пса. Он было попытался убедить себя, что Пташка любит на самом деле совсем не его, а не существующего в природе персонажа выдуманной драмы – Сандора Клигана – появившегося, как призрак из прошлого, и туда же скользнувшего – за ненадобностью. Но Пес не любил вранья – да и врать себе тоже было не совсем правильно – влюбилась эта дурашка все же в Пса – а Сандор был вызван именно ее вторжением в мир телохранителя покойного Джоффри Баратеона.

Он дошел до маяка, встал, по своему обыкновению облокотившись на перила ветшающего пирса, закурил. Сигаретный дым относило ему за спину, словно летящий позади плащ: ветер дул с моря. Он прошелся по длинному молу, выступающему длинной неровной змеящейся полосой в воду. С берега сдуло всю хмарь и вонь – теперь тут пахло почти как же, как в хреновой Закатной Гавани: свежестью, солью, водорослями и ракушками, которые жадные чайки выискивали на замусоренной отмели. Пес невесело усмехнулся. Не хватает только магнолий и бархатцев. Но для них еще не сезон – на юге должны сейчас зацветать шелковицы. Сначала шелковицы, потом виноград.

Он пробродил по молу еще с полчаса, отгоняя ненужные мысли и еще более ненужные ожидания. Стоило бы пойти спать – но наработанный график не давал никакой возможности отрубиться так рано. Поэтому Пес продолжал гулять – домой идти не хотелось. И хотелось, вместе с тем – там была фотография, заныканная между двумя томами религиозного содержания. На него, как это бывало и раньше, внезапно накатило дикое желание взглянуть на ее лицо. Не было всего остального – но это можно было домыслить.

Какая он теперь? Волчонок что-то упоминала про волосы – она их постригла опять – и теперь они у нее больше не черные – рыжие. Как на фотографии. Как в его постыдных мечтах. В редких мучительных снах. Тех самых снах, после которых единственным спасением было напиться.

Но, после всех россказней младшей Старк, даже выпивка перестала приносить облегчение – все становилось лишь горче и явственнее. Он оторвался от нее, чтобы быть сильнее – а становился лишь слабее и неизбежно скатывался в грязь – так же, как его отец в свое время. Это было бы смешно – если бы он сам не видел результата и не ощущал его на собственной сожженной физиономии. Пес всегда утешал себя тем, что он властвует над бутылкой – не она над ним. Впоследствии оказалось – особенно в последний период – что он слегка лукавил на тему. Но если остальные вещи мало от него зависели, то эта – да. Поэтому так и не допитая Таргариеновская бутыль вск еще стояла вечным монументом на подоконнике – напоминанием о том, почему, кого и на что он променял. Эта мысль отлично отрезвляла его – эта, и мерзкая фраза из латыни про время. Он помнил ее даже во сне.

Долги у него еще остались. Как минимум, два, а то и три – если считать Таргариена. И еще один – который никогда, видимо, не будет оплачен. Один за ненависть, другой за ложь, третий за дружбу и последний – за жизнь. За тот кусок, что он успел прожить – единственный за все его существование, который можно было считать жизнью.

Он прошел два круга по городу, зарулил в круглосуточный магазин, где купил себе блок сигарет. Владелец, что в позднее время сам стоял за прилавком, уже успевший узнать про неожиданную удачу своего раскормленного сынка, на радостях даже сделал Псу скидку на курево. Видимо, Венса новичок устраивал.

Он мог бы дойти до Танцующего Ветра и спросить самолично – или понаблюдать за новым вышибалой. Но Псу этого почему-то страшно не хотелось – словно эта страница жизни была уже перевернута – окончательно и бесповоротно. Он зайдет туда завтра – получить окончательный расчет и забрать полагающиеся ему за этот месяц деньги. Квартира была оплачена до конца мая – тут нечего было и заморачиваться. Вещей у него так не скопилось – только тряпки, которые отлично влезут в кофры, несколько книг, что он купил себе сам – от нечего делать – да так и не прочел, пистолет и две бумажки – фотография и рисунок – самое ценное, что у него имелось.

Ноги сами принесли его обратно к маяку. Было уже далеко за полночь. Ранняя луна показалась и уползла, ветер раздул лёгкие облака, что до этого морщили небо, словно складки ткани. Белые волны на темной простыне ночи. Теперь над серовато-синим морем распахнулась совершенно чернильная тьма, усыпанная бледными точками звезд. Пес выкурил последнюю сигарету из старой пачки – глядя на когда-то пугающий своим оскалом, а теперь как-то неожиданно съёжившийся и безобидный, проржавевший маяк, торчащий посреди залива остовом прежнего величия. Над ним горела крупная горошина: не то звезда, не то планета. Она не притягивала к себе взгляд, как треклятая луна, но легко, на небольшое расстояние, освещала чёрное пространство вокруг себя. На нее не страшно было смотреть – и даже мысли, что приходили в голову, уже не были насколько прожжено-безнадежными, как те, что наполняли его голову каждое загребучее полнолуние, но, скорее, наполнялись каким-то новым, неясным еще ожиданием – как ветер, что гнал свежесть и брызги с поверхности воды.

Утром следующего дня – это был как раз понедельник, Пес забрал свой жалкий заработок за май месяц, ехидно попрощался с жуком-навозником Венсом, чуть более сердечно с Ви и ее матерью, хозяйкой квартиры, и, заправив мотоцикл под завязку, двинул туда, где малютку Харлей дожидался ее законный хозяин. Ветер был попутный – и дорога обещала быть приятной. Беззубый маяк и Лебяжий Залив остались позади – впереди лежало какое-то, пока неизведанное, будущее. Рассуждая сам с собой, Пес решил, что хуже, чем последние полгода, быть уже не может, и без оглядки поехал на юг – замыкая, таким образом, кольцо и своё почти полугодовое путешествие.

========== X ==========

Пустота

От усталости темных и поздних желаний,

И ночные виденья как прежде уже не спасают.

Как пропало перо из тяжелой опущенной длани,

Никогда не исчезнет из памяти горечь босая.

Ждут часы.

Чай остыл, и полеты тревожных фантазий

Далеко за полями истаяли нищенкой бедной.

Неужели мой след на апрельской торжественной

грязи

Среди первой травы затерялся безмолвностью

бледной?

Так уютно

Молчать, так обидно не чувствовать боли

От ушедшего дня, не простившего мне изменений!

А волшебный фонарь выпускает все тени на волю,

Все играет пластинка о яркости прежних ранений.

Санса

1.

Джон встретил ее в аэропорту с явным намерением тащить вещи, которых у нее не было. Остались все те же сумка и рюкзак – наброски же перекочевали в руки смуглой барышни в колледже и там же и остались. В сумке почти ничего не было – смена вещей, джинсы и блузка, что она купила в столице для похода в учебное заведение, и дурацкая урна с останками бывшего мужа, которую Санса посчитала неприличным оставлять в доме тети. Когда она в спешке собиралась в столицу, то подумала, что на севере найдет подходящее место для того, чтобы упокоить этого гада. Какую-нибудь незаметную полянку – посерее и помрачнее. Теперь же она была рада, что захватила эту баночку с остатками врага с собой – над морем и развеет. Отсюда Санса выехала полгода назад – женой поневоле, любящей другого. Возвратилась обратно с пеплом одного в сумке и прахом другого в сердце. Очень символично!

Санса усмехнулась, выходя из нейтральной зоны и направляясь к кузену, что с вечно виноватым видом стоял у светлой колонны у входа в зону прилета. Она улыбнулась ему и, поскольку Джон явно хотел себя чем-то занять, выдала ему сумку с урной и тряпками. Про урну, возможно, не стоило говорить – бедный Джон и так не знал, куда себя деть. А может, и стоило. Иногда Сансе вдруг начинало хотеться быть жестокой. Просто для того, чтобы посмотреть, какой эффект это произведет на других. Приятно воздействовать на окружающих. Не все же ждать, когда ударят тебя. Лучшая защита – нападение.

Они вышли из здания аэропорта – того самого, из которого она пыталась улететь в августе, чтобы спасти мать, что трупом лежала в морге – в одном из металлических ящиков, как у Михаэля в Мертвой Заводи. Тогда Санса долго не могла об этом даже думать – ей представлялись картины, одна страшней другой. Теперь она размышляла об этом без боязни. Иной раз чистая смерть лучше затяжной бессмысленной жизни. Спроси она Рейегара об этом – наверняка он подумал бы, что предпочел погибнуть на дороге там, с первой женой и двумя детьми. Но вряд ли бы он ей сказал – люди всегда врут. Врут – и совершенно напрасно. Если хорошо вслушиваться – можно почти поймать шелест белых страниц, которыми они прикрывают события из своей жизни – безнадежно пытаясь их затереть, переосмыслить, переписать. Только назад не воротишься – даже если идешь по тем же знакомым местам. Как она сейчас, к примеру.

Джон потащил ее сумку к парковке. Его небольшая съёмная машина (сбоку, на чистой серой глади лакированного металла имелась наклейка со знаком крупной сети аренды автомобилей с логотипом «Мы ждем вас везде» – по мнению Сансы, весьма зловещее обещание) стояла с внешнего края огромного, почти пустого пространства, разлинованного белыми, жёлтыми и голубыми маркировочными полосами. И вправду, кому в межсезонье понадобится ехать на морской курорт? Правда, погода стояла более чем теплая – для мая это было практически жарко. Санса прилетела в майке и тонких джинсах, хотя в самолете пришлось накинуть пиджак. Но, несмотря на теплый воздух, вода-то наверняка еще не прогрелась – и вечерами в воздухе все еще висел призрак не так давно убравшейся восвояси зимы.

Джон вопросительно взглянув на Сансу, открыл багажник и кинул туда ее сумку. Санса изобразила испуг и ойкнула:

– Джон, осторожно, там урна! Не разбей!

Тот почти отшатнулся – то ли от неожиданности, то ли от испуга, что хрупкая емкость разбилась, и теперь все вещи сестры вымажутся в пепле ее же мужа. Санса мгновенно прокрутила все это в голове и чуть заметно улыбнулась. Должна же она ему как-то отмстить за вранье – ну, хотя бы немножко. А люди, меж тем, реагируют именно так, как она и предполагает. Не напрасными были годы упражнений на наблюдательность из темного угла. Теперь главное – не заиграться, а то как бы и самой не попасть в такую же баночку, в какой теперь покоился хитроумный Мизинец, принимавший людей за свои инструменты. Люди – не инструменты: это всего лишь бессмысленное стадо, бредущее куда-то, вслед за более удачливым или более безголовым. Кружатся, извиваются, пихают друг друга локтями. Если уметь наблюдать – авось, и от удара увернешься и себе выкроишь менее травмирующую дорогу. А вот если тебя толкнули без надобности – то стоило толкнуть в ответ. А то и подножку подставить. Иначе затопчут – иначе тебя нет. Нет действия – нет человека, только силуэт, начерченный на асфальте – как от трупа.

Джон, неправильно истолковав ее молчание, тут же принялся извиняться:

– Прости, я не хотел. Хочешь – давай проверим, все ли в порядке! Тебе стоило, все же, предупредить меня…

Санса глянула на двоюродного брата и надела маску добродетельного смущения:

– Извини. Я забыла. Потом проверим. Что уж теперь! Да и не место здесь. Если разбилась – вытрясу все на побережье…

Джона передернуло. Он закрыл багажник – все еще с опаской – и пошел открывать сестре дверь. Санса забросила рюкзак на заднее сиденье светло-серого компактного седана, сама устроилась на переднем и, как только Джон тронул машину, закрыла глаза – разговаривать ей не хотелось. Кузен намек понял и включил негромкую музыку – что-то из старья. Хоть не папочкины записи, и на том спасибо.

Они мчались по шоссе, и вскоре уже на по левую руку со стороны водителя показалось весеннее, нежнейшего перламутрового оттенка море. Погода сегодня, как и вчера, была теплой, но пасмурной. Вдоль шоссе в низине с ее стороны цвели яблони и абрикосы, кое-где поля уже были покрыты зеленой дымкой – что-то было посажено и давало всходы. Санса не узнавала это место – или не хотела его узнавать?

Проще было думать, что все это с чистого листа – что она здесь еще не была. В чем-то это было так – в той ипостаси, что начала создаваться в момент обнаружения горькой истины, она еще тут не была. Не было больше Пташки. Не было Алейны. По побережью в чужой машине навстречу своему горькому наследию ехала совершенно новая Санса: все в одной, и ни одна из них. Возродившаяся из пепла собственных надежд, живущая лишь настоящим. «Лишь сегодня значит, лишь оно существует – остальное – химеры» – твердила она себе всю дорогу в Закатную Гавань. Так становилось чуть менее больно. Тепла не было, но не было и холода. Ровно, спокойно, – и дорога лежала далеко. С этой позиции она могла ее проследить – без туманностей, неопределенностей, всяких там «а если» или «может быть» Не может и не будет.

Она войдет в наследство, как предписывал ей закон и как советовал ее незадачливый, боящийся каких-то банок с пеплом, кузен, потом поедет на север и там дождется новостей о поступлении. И уедет в столицу, если ей повезет. Не повезет – пойдет учиться в университет в родном городе или обдумает предложение Зяблика. А дальше и начинаются все «может быть» – но только с ее собственной жизнью, не замешивая ничью другую. Хватит – хватит зависеть от других.

Поля и пастбища, меж тем, сменились рощами цветущих шелковиц – скоро был уже и поворот на Закатную гавань. Однако, к ее удивлению, Джон проехал вперед и свернул влево на следующей развилке.

– А куда мы едем?

– Я хочу отвезти тебя в гостиницу. Там ты хоть вещи оставишь.

– А где гостиница?

– В городе. Там была еще какая-то, возле твоей новой собственности, но мне она не показалась. Не солидная, что ли. Мне мой северный руководитель насоветовал отель в центре, ну, я и забронировал там номер. А вчера еще и тебе. Там очень комфортно – завтрак, интернет, все такое. Даже бассейн есть с горкой.

Санса усмехнулась:

– Да, это самое важно, конечно! Особенно горка.

– Когда-то ты любила кататься с горки —заметил Джон, – Помнишь, как мы с тобой припечатались носами – у вас на севере, на детской площадке?

– Ага. И тогда мне было шесть лет. Я с тех пор немножко выросла. Сейчас меня больше интересует чтобы мы не тратили время на дорогу. Если бы ты остановился в той, «несолидной» гостинице – путь до дома занимал бы две минуты на машине. А так получается полчаса.

– Санса, для вхождения в наследство тебе не дом нужен – а несколько учреждений в городе, где находятся нужные нам документы, в том числе регистрация покупки имущества твоим… эээ… супругом и копия записей из мэрии, где был заключен ваш брак.

– Не был заключен, ты хочешь сказать.

– Не забудь об этом сообщить во всеуслышание в тех местах, куда мы сегодня пойдем, – раздраженно бросил Джон. – Ты хочешь этот дом или нет? Или ты хочешь раздуть скандал?

– Не знаю. Я еще не определилась. Но дом, пожалуй, лучше, хотя и скандал неплох…

– Смысла в нем нет только. Люди, что работали в мэрии, когда туда «подъехал» Бейлиш, там уже не значатся. Юристам в местной конторе вообще нет до этого дела – только ради сплетен. Ты же лишишься довольно крупной суммы – при том состоянии дел, что я обнаружил на севере, это, как минимум, неосмотрительно…

– Ладно, ладно. Я буду изображать убитую горем супругу – если это то, что ты хочешь.

– Мне все равно. Но обидно будет протаскаться сюда зазря. Если у тебя в планах было устраивать разборки с покойником и славить его по всему городу…

– Ага – я должна была тебя предупредить, да?

Джон воззрился на нее с изумлением:

– Я тебя вообще не узнаю. Ты какая-то совсем другая…

– Я и есть другая, – зло бросила Санса, – Вы же все очень старались, помнишь?

После этого обмена репликами они молчали до самой гостиницы – неуклюжего монстра-многоэтажки. Джон завел машину в подземный гараж, вытащил из нее все Сансины вещи и отнес ей их в номер – светлый и уютный, с видом на дальнее розовато-сизое море.

Спустя полчаса она, вымывшись и переодевшись в чистое, спустилась вниз, в большой пустой холл, где ее ждал мрачный кузен. За два часа они обошли с полдесятка учреждений. Впрочем, все шло гладко, без каких-либо затруднений или подозрений – все бумаги были взяты, предоставлены в местную нотариальную контору, и Санса стала законной обладательницей усадьбы у моря, как преемница собственного мужа, трагически погибшего на другом конце страны в ноябре прошлого года.

Это событие они с Джоном решили отметить в местном ресторане, в котором она уже однажды была – с Серсеей и ее семейством – в начале августа, когда тетке все еще нравилось пускать пыль в глаза вновь прибывшей. Никто, впрочем, узнавания не выказал – и там все прошло гладко, спокойно и без эксцессов. Санса даже, ради такого случая, отведала вина – Джон был за рулем, поэтому праздновать ей пришлось в одиночестве, чокаясь своим бокалом со стаканом с водой, что пил кузен. Вино формально заказал именно Джон – ей, как несовершеннолетней, пить не полагалось. Впрочем, на это никто в ресторане внимания не обратил.

Они мирно побеседовали о столице и о колледжах. Джон рассказал ей несколько историй из своего опыта первокурсника. Санса, в свою очередь, поделилась с кузеном сплетнями об общих знакомых, рассказала о Томмене и его начинающейся карьере оперного певца, в красках описала Тириона Ланнистера и его странный дом – в общем, впечатлений от трёхдневного посещения столицы у нее была масса.

Не коснулись они лишь того, зачем она туда, собственно, полетела. Ни словом не обмолвилась Санса ни о длинном разговоре с Бриенной, ни о телефонной беседе с сестрой – незачем ему было об этом знать. И ни к чему было бередить все заново – и так все было ясно. Все это осталось в прошлом – и реанимации не подлежало. Тем более, поднимать из пыли времени всю эту историю перед посещением усадьбы – она была запланирована на завтра – Сансе совсем не хотелось. Еще не хватало, что Джон будет бросать на нее свои грустно сочувствующие взгляды – да еще и на «месте преступления» Проводить параллели, молча размышлять на тему, где что происходило и почему. Это означало прожить всю это накопившуюся боль еще раз – увидеть все чужими глазами. Нет, это было совершенно лишним – и могло сбить ее с нужного настроя.

В бассейн она все же пошла – прикупив купальник в одном из модных магазинов, что располагались в галерее под гостиницей. Джон отказался под предлогом срочной ревизии каких-то там бумаг, но его кузина заподозрила, что он просто стесняется.

Санса оказалась в огромном, подсвеченном голубым холодным светом помещении бассейна совершенно одна. Она поболталась в круглом озерце спа с теплой водой, где со всех сторон били фонтаны, имитирующие горячие ключи – от них тут же онемела спина и начало покалывать ноги – минут десять проплавала в более прохладном, овальном бассейне и даже съехала с горки. Радости ей это, впрочем, не доставило – как она и предполагала. Возникло лишь ощущение, что ты нарочно и нарочито делаешь какое-то действо, которое на самом деле тебе не нужно – лишь для того, чтобы что-то доказать окружающим, которых не наблюдалось – или себе самой. Поэтому, завершив эксперимент одним разом, Санса вылезла из бассейна, накинула халат и отправилась в свой номер – отсыпаться и морально готовиться к завтрашнему дню.

Будем друг друга любить