Текст книги "Это было у моря (СИ)"

Автор книги: Maellon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 55 (всего у книги 101 страниц)

– Пташка, перестань. Если рейс задержат, я, конечно, останусь. Вообще – никуда не сдвинусь с места пока не увижу, что ты садишься в хренов самолёт.

– Хочешь удостовериться, что я, наконец, убралась?

– Ну зачем ты так?

Он посмотрел на нее с укоризной и больше ничего не говоря, уставился на дорогу.

Они свернули на въезд на трассу – Сандор набрал скорость и легкие снежники вдруг ледяной крупой застучали по стеклу. Прощай, Мертвая Заводь!

В аэропорту Санса нашла на табло свой рейс – до регистрации оставалось полчаса, и уселась на ближайшую ко входу скамейку, чтобы не пропустить Сандора. Он не замедлил появиться, недовольный, крутя в руках пачку с сигаретами.

– Парковка тут стоит как чугунный мост. Бред собачий! А если надо оставить машину на несколько суток – похоже, эта сумма выйдет больше, чем билет на самолет!

– Наверное, у них есть специальный тарифы для улетающих. А с провожающих они понятно дерут…

– В пекло их! Вместе с парковкой и этим идиотским зданием, похожим на черепаху, страдающую запором!

– Да ты что такой злой?

– Надоело все. Твой рейс задерживается?

– Нет пока. По расписанию.

– Тогда я пошел курить. Не могу тут сидеть просто так. Может, ты поесть сходишь?

– Нет, я пойду с тобой.

– Ну там же холодно! Пташка, будь умницей, посиди лучше здесь.

– Я не хочу поесть. Не хочу быть умницей. От этого одни неприятности. Я слишком долго была умницей – помнишь?

– Помню. Тогда пошли. Глупая Пташка, которая хочет мерзнуть.

Они вышли на улицу под большой металлический навес, где стояла табличка с изображением сигареты и здоровенная урна с песком, возле которой притулился мужчина в помятом костюме, дымящий сигаретой не затягиваясь. Он бросил заинтересованный взгляд на Сансу, потом покосился на Сандора, вздрогнул, затушил свою недокуренную папиросу и поспешил ретироваться, дважды оглянувшись через плечо.

Сандор хмыкнул.

– Боги, я даже не дышал в его сторону. И ведь это тоже особь мужского пола!

Бриенна Тарт в сто раз больше смахивает на мужика, чем подобные слизняки…

– Это точно. Я ей позвонила, но она не подходит…

– Ну, может, на работе занята. Вот ты пойдешь в колледж – и вокруг будут такие сальные кретины вроде этого фрика в костюмчике…

– Ты-то откуда знаешь? Может, там будут брутальные монстры вроде тебя, наводящие ужас и курящие как паровозы?

– Тогда это совсем неплохо. Буду рад за тебя.

– Я же не пойду учиться бизнесу. Я пойду скорее всего по художественной части. А там публика самая пестрая и разнообразная…

– Ну-ну. Не люблю художников – они все какие-то безумные. И зачем тебе туда, Пташка? Ты и так прекрасно рисуешь!

– Ну, мне надо многому ее научиться. У меня очень слабая техника…

– Да не в технике дело. У тебя есть взгляд…

– Ты говоришь совсем как мой учитель рисования на севере…

– Вот никогда бы не подумал!

Он ухмыльнулся и затянулся своей неродной сигаретой. Санса поежилась – под аркой снег на них не попадал, зато тут гуляли ледяные сквозняки.

– Замерзла? Ну почему ты всегда такая упрямая? Говорил же – сиди внутри!

– Кто бы говорил! Ты сам как сто ослов.

– С какой стати? Я сделал, все как ты хотела. Не поехал на байке. Снял машину. Веду себя почти идеально. Не начистил морду человеку-костюму за то, что он тебя раздевал глазами…

– Боги, какой бред! Никто меня глазами не раздевал. Что ты беснуешься?

– Я вовсе не беснуюсь. А ты вот никогда не делаешь как я прошу.

– Нет, делаю. Я же сажусь в этот твой треклятый самолет…

– Да. Это я забыл. Прости. Ну если ты хочешь мерзнуть – мерзни.

– Может, мне нравится мерзнуть? Я люблю холод…

– Чего ж тебя тогда так трясет? И счастливой ты не выглядишь, уж извини…

Санса подняла на него глаза.

– Ты знаешь, я всерьез сомневаюсь, что вообще в ближайшее время буду выглядеть хоть сколько-нибудь счастливой… Ты что, смеешься, что ли? Может поэтому мне и хорошо, когда холодно – все внутри замерзает и больше не саднит…

– Пойдем внутрь, уже, а? Что-то у меня и желание курить пропало…

– Пойдем.

Они вернулись в зал отлета. Сандор ушел в туалет, а Санса без дела слонялась вдоль ярко освещенных витрин, не понимая, что перед ней такое, и что там продают. Что же он так долго? Вдруг регистрация уже началась?

Она полезла в рюкзак чтобы проверить, на месте ли паспорт. Запихала в карман кофты свидетельства на урну, чтобы уж все было под рукой. Да где его носит, всеблагая матерь?

– На тебе твой билет. Мы про это совсем забыли. Я ходил его забирать в окно агентства.

– Боги, я уже с ума сошла тут! Мог бы и предупредить.

– Подумаешь! У тебя нервы как струны, Пташка. Я купил тебе кофе – но, по-моему, надо было брать какую-нибудь гадость вроде ромашки…

– Ну это уж я точно не осилила бы. Давай свой кофе. Спасибо!

Она большими глотками, обжигая горло, пила, пока Сандор задумчиво смотрел на нее, словно не узнавая.

– Ты позвонишь мне?

– Позвоню. Если дашь мне свой номер.

Санса нацарапала цифры на чеке от кофе, что он протянул ей. Позвонит ли? Свой номер он не спешил предлагать. Ну если что, можно обратиться за помощью к Арье…

– Пойдем посмотрим, что там с регистрацией, Пташка. Может уже началась?

– Ага. Пойдем. Вот только допью, подожди минутку.

Она залпом проглотила уже почти остывший напиток и бросила стаканчик в урну.

Теперь пора. Пора на эшафот

Они зашагали к табло в центре зала. Санса, сама того не замечая, вцепилась в руку Сандора. Он бросил на нее вопрошающий взгляд, но ничего не сказал.

Регистрация и впрямь началась. Народа собралось порядочно. Они встали в конец очереди. Санса знала, что после ей придется идти на металлоконтроль– и дальше на паспортный – если он вообще тут требовался – и туда она пойдет одна. Счет шел уже не на часы – на минуты. Ее опять начало трясти.

– Ты что? Неужели тебе опять холодно?

– Холодно. Но не в том смысле. Сандор, я боюсь.

– Чего? Ты что, на самолете не летала?

– Я не о том. Я боюсь – я не смогу. Не смогу от тебя оторваться.

– Но тебе придется. Я знаю, тяжело. Но потом станет легче. Точно.

– Откуда ты знаешь?

– Я же старше, помнишь?

– Нет. Я уже ничего не помню. Я даже своего имени не знаю.

– Я зато знаю. Ты моя Пташка.

– Ненадолго.

– Для меня – навсегда…

– Обними меня.

– Что, прямо тут?

– А у нас есть варианты? Я тебя больше не увижу. Как ты не понимаешь? Еще пара десятков футов – еще десять минут – и все. И все, Иные тебя бери! А ты стесняешься незнакомцев. Ты вообще о чем? Нет, не могу, не могу. Я не могу туда пойти…

Здесь нет места ни плоти, ни боли

Нет ни неба, ни грешной земли, —

Все смешалось в распахнутой воле

И слилось с силуэтом вдали.

Я прощаюсь на вечность безмолвно

С долгожданной вселенной тебя.

Застывают секунды крамольно,

Занесенную даль голубя.

Все пустеет в слепом отреченье,

И земля под подошвой плывет.

Мне не нужных событий теченье

Боли саван на ниточки рвет.

Одиночеством белым утешив,

Вдохновеньем навеяв покой,

Время в мир устремляется пешим,

На прощанье махнув мне рукой.

2.

Сандор

Он все же обнял ее, поцеловал в саднящий висок.

– Ты сможешь. Ты должна. Тебе придется учиться. Учиться мочь. Иначе ты не вырастешь. Так и останешься Пташкой. Если ты хочешь этого будущего: твоего, нашего – как уж сложится – тебе придется учиться обходиться без помощи, малышка. Или помогать себе самой. Снаружи перья – но внутри ты из металла – помнишь? Просто соберись. Мне тоже тошно. Но я-то могу.

– Потому что ты сильный.

– Вот не знаю – сила это или слабость. Думается мне, что скорее второе. Но не суть. Не обо мне речь. А о тебе. Ты просто пойдешь туда – и все. И сядешь в этот загребучий самолет. И не смей плакать – не смей! Ты уже большая девочка. Пора прекращать.

– Зачем?

– Затем, что там, за этой гранью некому будет тебе осушать эти твои слезы. И кто-то сможет использовать их против тебя. Поэтому учись держать себя в руках. А я тебе позвоню. Клянусь, позвоню. И напишу. Напишу этой твоей занозе-сестре. Ладно? Хорошо?

– Хорошо. Если ты обещаешь…

– Ну сказал же.

Он сжал ее так, что казалось, кости должны были уже хрустнуть. Половина очереди глядела на них, женщины перешептывались, мужчины отводили глаза. Но ему уже было все равно. Действительно – зачем Псу слушать то, что о нем говорят овцы? Пусть их. Он поцеловал ее почти плачущие глаза – таких больше нет на свете – и не будет никогда… Никто так на него не смотрел – и не посмотрит, наверное. Все остальные таращатся вот как эти – испуганно, настороженно. Он для них чудовище. А для нее? Что он для нее? А она для него весь мир. И он не нашел ничего умнее как отослать ее… И впрямь – бессердечное чудовище…

И снова эти поцелуи – те, что останавливали время. На этот раз в последний раз. Потом время будет всё его – вечно тикая под кожей. Ночью, днем, в туман и в солнце – не забыться, не отвертеться. Сам того хотел. Сам и получи. Но ей-то за что мучиться? Никогда Сандор себя так сильно не ненавидел, как в этот момент. Ненавидел себя и любил ее. Пока было можно. Пока их время еще было общим.

А потом кончилось и оно. Открылось еще одно окно регистрации, откуда зычно крикнули:

– Пассажиры первого класса, сюда пожалуйста! Пташка вздрогнула как от удара и отстранилась:

– Пора. Пойдем.

Из пассажиров первого класса была только она – и еще два невзрачных субъекта, один старый, другой неопределенного среднего возраста. Никаких полоумных мамаш. Никаких мальцов. Мужики подозрительно глядели на него. Он ответил на взгляд. Пусть их пугаются. Авось не будут распускать слюни на его девочку. Уже скоро не его…

Он демонстративно притянул ее и поцеловал еще раз. Пташка отвечала на поцелуй судорожно, словно страдала от жажды и нехватки воздуха. Вот и ее очередь.

– Мисс? Ваши билет?

– Вот он. И еще вот – у меня специальный груз. Скажите, что мне делать?

– Давайте посмотрим. Ваши документы? Тут нужно свидетельство о браке.

– Оно внутри паспорта.

– Ага. Вижу. Все в порядке. Мэм, предайте ваш груз помощнику, когда будете заходить в самолет. Чтобы не смущать других пассажиров, простите. Все будет надежно сохранено.

– Хорошо. Я не против.

– Ваше место у окна. Приятного полета.

Тут все закончилось. Теперь предстоял металлодетектор – и туда она пойдет одна. А он – обратно в мороз. Вот он – рубеж.

Пташка неуверенно взяла посадочный и направилась в сторону кабинок проверки. До рейса оставался час. Она сделала несколько шагов, потом замедлилась и рванула обратно в его объятья.

– Нет, еще не время. Ну, пожалуйста. Еще пять минут.

– Ага. Пять минут…

И эти украденные пять минут минули, а им все не хватало сил – ни на что.

Тут Сандор вспомнил кое-что. Он легонько отстранил ее, заглядывая в совершенно отсутствующие крыжовенные глаза.

– Пташка, я тут наткнулся на одну вещь. Искал перчатки в карманах и нашёл это.

– Что?

– Твой подарок на день рожденья. Вообще забыл об этом. Там не до подарков было. Возьми.

– Но… Спасибо!

– Нет, не открывай сейчас. Посмотришь в самолёте. Так у тебя хоть будет стимул туда добраться. Обещаешь?

– Ага. Ты знаешь, чем меня брать…

– Ага. Ты же любопытная Пташка. И честная…

– Не всегда. Но сейчас…

– Сейчас ты говоришь правду, знаю.

– Откуда?

– Знаю и все. ты же часть меня. Ну как я могу не знать? Просто чувствую.

– Хорошо. И чувствуешь, что я люблю тебя? И как сильно?

– Да. И это. А ты?

– Не знаю. Наверное.

– Пташка, все. осталось сорок минут. Иди.

– Нет, еще рано! Еще не время!

– Самое оно. Иди.

Она взглянула на него – все тот же ошеломленный, отсутствующий взгляд. Давай охотник, стреляй. Гони ее – иначе она не уйдет. Иначе погаснет твоя решимость. Еще пара минут этих встречных взглядов. Еще одно объятье. Еще один поцелуй…

– Иди!

Он легонько подтолкнул ее, и Пташка покорно пошла к серой кабинке металлодетектора. Не глядя сняла куртку, бросила на ленту. Туда же пошли пакеты и рюкзак. Она оглянулась в последний раз – рыжие ресницы, светлый взгляд, – что нас не убьёт, сделает сильнее, – и понурившись, нырнула в прямоугольник, отделяющий провожающих от летящих. Забрала с транспортира свои вещи и пошла дальше. Больше она уже не оглядывалась. Сандор стоял и смотрел. Смотрел как удаляется все то, держало теперь его привязанным к этой земле. Она отдала ему всю себя – и даже больше. И что он смог сделать в ответ? Отказаться от нее? Да, вот она – цена его любви.

Она уже давно ушла вглубь зала, а он все еще стоял и смотрел. И не было больше шансов. Не было завтра. Завтра несло в себе только знакомое уже надсадное одиночество: сигареты, выпивку, кошмары под утро. Добро пожаловать в новую реальность. В хорошо забытую старую, вернее. Где все привычно, где все знакомо. Как раз ему по плечу.

Он дождался, пока было уже почти время ее вылета. Без семи пять. Ему не нужны были часы– но для верности Сандор все же взглянул на табло. Все точно. Она, наверное, уже села в самолет. Сняла кофту, устраивается. Может, открыла его подарок…

Сандор взглянул на летное поле, виднеющееся сквозь далекие окна. Ничего пока не двигалось. Он развернулся и пошел к выходу. Заплатил на парковке за два часа времени, которое еще не прошло, вывел холодный, как гроб Шевви из сложной системы закоулков и шлагбаумов. Проехал по узкой дороге, выводящей на трассу. Было время валить на юг. Больше его тут ничего не держало.

Пока он встраивался, заметил, что как раз над дорогой, поперек – бело-серебристой птицей пролетел поднимающийся ввысь самолет. Пташка покидала землю?

Сандор опустил глаза и попытался сконцентрироваться на дороге. Всё. Все птицы улетели к дому, все ветра возвращались в свои холодные пещеры. А он ехал в столицу… Никому не нужный, никому ничем не обязанный. Свободный. Только один телефонный звонок – и одно обещание. Отсчетом: от сегодня – и до конца его жизни.

Забудь меня, мой теплый свет

Забудь, что мы с тобой одно.

Забудь, меня ведь больше нет

Нет даже тени за мной

Я дверь прикрою за собой.

Я не напомню о себе.

Чтоб сердце не давало сбой —

Ты его просто убей.

Не смотри на меня…

Ты здесь – молчанье

Я знаю

Я обнимаю тебя…

Так много дней искала слов

Миг подходящий стерегла

Так долго не хотела снов

И не получала тепла…

Последний шаг больней других, —

Я отрываюсь от земли…

Мой мир испуганно притих

И растворился в дали…

Не смотри на меня…

Ты здесь – молчанье,

Я знаю

И я обнимаю тебя…

Полина Мэмми

3.

Санса

Она добрела до терминала. Паспорт у нее не проверили – да и кому это нужно – на внутренний короткий рейс? Терминал номер шесть. За окном опять разыгрывалась метель. Рядом с закрытым пока выходом на улицу белел крылом самолет – и как муравьи ползали по нему человечки в ярко-желтых одеждах – обрабатывая матовую поверхность антифризом. Ноги подкашивались – но и сидеть тоже не было сил. Санса – теперь уже только Санса – не Алейна, не Пташка (не смей плакать, дура!) – подошла к огромному, во всю стену, окну и прижалась горячим лбом к холодному стеклу. Вдоль ее щеки беспорядочно кружились снежинки, Некоторые прилипали к чисто выдраенной утренними работниками глади окна, чтобы тут же превратится в воду, стекая вниз и застывая невзрачной изморозью вдоль металлической наружной рамы.

Санса тихо – на сколько хватало сил – ненавидела эти снежинки и это окно, и в особенности этот белый с серыми вкраплениями самолет, что унесет ее прочь из настоящего, которое ей уже не принадлежало – в какое-то не нужное ей будущее – будь оно семь раз проклято.

Мимо нее, цепляясь за стекло и мимолетом за ее штаны, проковылял чей-то пока еще неуверенно ходящий кудрявый замурзанный малыш. Санса оглянулась. Родителей из толпы она выделила сразу – даже сейчас ее внимательность и любопытство способны были оценить и отсеять неподходящих по профилю персонажей.

Мать – бритая почти под ноль, с одной длинной, неизвестно зачем оставленной темной прядью-дредом, хиппушка – спала, положив ноги в тяжелых ботинках на немыслимых размеров потрёпанный рюкзак, весь изрисованный странными фигурами и увешанный пестрядью значков самого разного пошиба и содержания. Отец – молодой, тощий как жердь очкарик в красной шапке-нахлобучке, от которого толстощекий карапуз взял цвет волос и кудри – уныло смотрел на гукающего сына и еще более уныло – в экран навороченного планшета. В планшете мелькали зубастые монстры.

Папаша делал вид, что игнорирует тот факт, что у малыша явно была мокрая попа и что поток слюней уже достиг носков его ботинок, выполненных в стиле башмачков эльфа. Сынок размазывал слюни по лицу и радостно демонстрировал незнакомой тете все свои шесть зубов, похожие на рисинки, прилипшие к розовым деснам. Санса покосилась на горе-папашу, на тихонько похрапывающую мамашу и, взяв дите за ладошку, отвела его поближе к увлеченному монстрами папе-гику. Мальчишка доверчиво цеплялся за ее пальцы липкой теплой ручонкой, но, завидев спящую маму, помчался к ней изо всех своих силенок, вскарабкался ей на ногу, бесполезно удерживаемый так и не оторвавшим взор от экрана папаней. Мать проснулась, резким жестом утерла пересохшие губы с подозрением посмотрев на Сансу, с укоризной – на мужа, подхватила сына и пошла с ним в сторону уборной. Отец коротко поблагодарил Сансу, на миг подняв взгляд – синих, очерченных снизу темными кругами, придающими ему сходство с сумасшедшим призраком, глаз – и опять уставился в населенный монстрами планшет.

Санса вернулась на свой пост. Она заметила, что возле выхода к самолёту начали мельтешить стюардессы. Значит скоро их позовут на посадку. Она взглянула на часы – без двадцати минут пять. Подошла к одной из приглаженных девушек в бордовой форме и, как ее научила дама на регистрации вежливо сообщила о своем грузе и спросила, как ей теперь следует поступить. Девушкам метнула на Сансу испуганный взгляд, посмотрела ее посадочный и шёпотом посовещавшись товаркой, забрала-таки урну в мешке, пообещав Сансе, что ей все вернут по прилете. Она отнесла дурацкую штуку в глубину помещения за спиной, где ее немедленно утащил в самолет один из дюжих грузчиков и открыла цепь, что перегораживала проход в сторону самолета. Санса взглянула на табло и тут же услыхала из динамиков металлический голос диктора, объявляющий о начале посадки на рейс 698. Все равно стоит тут – стоило пройти первой. Пока девушка смотрела ее билет и паспорт, Санса оглянулась назад, где через стекло пустующих киосков маячил зал вылета. Никого она там не увидела. Наверное, он уже ушел. Курить – или вообще уехал. Что ему тут торчать? Глаза защипало. Нет, не смей плакать, не смей – о таком не плачут. О таком можно было минимум разорваться надвое, но не лить глупую соленую воду из не менее глупых глаз. Санса сморгнула, забрала бумажки у стюардессы и, подхватив свой пакет с тряпьем, зашагала в раскрытую зияющую пасть, из которой разило холодом, и летели перья снега.

Рядом с ней никто не сидел, на счастье. Стюард предложил ей сразу взять одеяло и подушку – а также тапочки. Поблагодарив его, Санса запихала мешок в отделение над головой, а рюкзак бросила под ноги – и, усевшись, – начала устраиваться. Из одеяла и подушки она соорудила себе что-то вроде гнезда: в широком кожаном кресле места хватало, но оно было такое холодное, скользкое! Когда она, наконец, была удовлетворена проделанной работой, Санса откинулась на спинку, подоткнула под бока одеяло и приступила к тому, что маленькой жалкой спичкой грело ей стремительно замерзающую душу – к прощальному подарку Сандора. Вытащила из кармана кофты коробочку – момент стоило растянуть – ведь это последнее, что у нее осталось – спичка не будет гореть вечно. Нет, потом. Она положила коробочку обратно и уставилась в окно. Мимо по коридору шли пассажиры эконом класса, шумя и шепотом переругиваясь, волоча тяжелые рюкзаки и не менее тяжелые жизни – заставляющие их куда-то тащиться в такой серый и тоскливый день, когда единственно что стоило делать: сидеть у камина с чашкой шоколада или стаканом чего-нибудь покрепче. У них были дела, были нужды. У Сансы не было ни того, ни другого. Ее жизнь – как снежинка, порхающая за окном: почти ничего не весит, почти ничего не значит.

Сотрудник аэропорта откатил от самолета трап. Значит, скоро будет взлет. Стюардессы копошились с дверью. Одна из них задёрнула занавеску, отделяющую первый класс от второго сектора эконом. Санса закрыла глаза. Через некоторое время она почувствовала шум воздуха – включили вентиляцию и вибрацию в ногах – они тронулись. Все внутри звтопило немыслимой волной отчаяния. Она вновь открыла глаза и смотрела-смотрела-смотрела вдаль, где дорога из аэропорта, выводящая на шоссе, переправляла в этот круг вечно движущегося ада немногочисленные автомобили, которые шустро встраивались в общий поток бегущей трассы… Сансе показалось, что она видит темно-зеленый Шевви. Опять захотелось рыдать. Тогда она достала-таки несчастную коробочку и открыла ее. Внутри оказалось колечко: простенькое – не чета обручальному, подаренному ей Петиром: тонкий металлический ободок, и в середине – зеленовато-голубой прозрачный камешек – аквамарин – а над ним – росчерком пера – силуэт похожий на букву V и одновременно на стремящуюся вдаль птицу. Санса надела его на то место, где полагалось быть – но никогда не бывать – кольцу Бейлиша: на безымянный палец левой руки. Вот так она все же еще немного Пташка. Так у нее еще была маленькая смутная надежда.

Она почти умерла, почти растворилась. Все, что жило и страдало, что сейчас – когда она чувствовала под собой все больше нарастающую вибрацию взлета – рвалось на части и падало вниз, в летящий снег – в то время как тело ее было плотно пристегнуто тут, в кожаном кресле, в этой идеально скроенной консервной банке, набитой людьми и страхами – как раз и составляло ее сущность, ее память. Все надежды рухнули – чуда не случилось – самолет оторвался от земли. Единственная живая плоть что осталась еще от ее души, зацепилась за узенькую полоску на ее пальце. Все остальное стерлось – и улетело по ветру за крылья стремительно набирающего высоту самолетом. Санса закрыла глаза – ей больше не хотелось плакать. Плакать было нечем… Впереди были лишь смутные очертания серо-сизых снеговых туч – и рвущий взгляд темно-оранжевый, с густыми примесями бордового, тяжелый, как крепленое вино, зимний закат. Она на миг подняла ресницы и взглянула наверх. Там, в чистейшей сини, такой, какую никогда не увидишь с земли – дрожала хрустальным отблеском первая бледная звезда…

Конец восьмой части

========== Часть девятая. – I ==========

Стою и чувствую, как взрослею,

У стен есть плотность и глубина,

У плоти есть под корою змеи,

Улыбка Кали слегка злобна.

Остра печаль, одиноки черви,

Безликий сфинкс не пускает слёз.

Веревка – это не просто вервие —

Внутри и так перепилен трос.

Увитый матчем щербленых кнопок

Кассир-привратник глядит в дупло,

Жует билеты, небрит и робок,

А время роли уже пошло.

Театр открыт как коробка снизу —

Видны запыленные кишки,

Пернатый клоун идет карнизом

И шлет измученные смешки.

Необычайная банальность – эта антиутопия.

Необычайная банальность – эта антиутопия.

Учите текст, шевеля глазами,

Пока предсердие ловит такт.

Наш главный чем-то всё время занят —

Не надо плакать, у нас аншлаг!

Ступни к стропилам небес прижаты,

Башка стучит в мировое дно,

Извне всё это висит как вата,

А изнутри – как в гробу темно.

Красива участь кривых амуров,

Босых цариц в зоопарке сцен.

Ты эпизод – ты взлетаешь хмуро

И попадаешь не в плоть, а в плен.

А наверху – всё пески да точки,

Овалы, клетки, щенки химер,

Ты не попал в них настолько точно,

Что аплодировал весь партер.

Быть или не быть? Вот в чем вопрос!

Быть или не быть? Вот в чем вопрос!

В глазах по лампочке, в ребрах дырка,

Астральный ветер, картонный член.

Я сирота, я умею зыркать,

И нажимать, и стрелять с колен.

Ты будешь в платье из красных буден

Кружить смещенный ногами пол,

Но ты не знаешь, кто эти люди,

К которым ты наконец пришел!

Необычайная банальность – эта антиутопия.

Театр

Ольга Арефьева

Санса I

Самолет приземлился вовремя – в те самые шесть ноль семь. Санса не спала – и вообще ничего не делала. Стюард время от времени подходил к ней, пытаясь что-то предложить – вроде вазочки с печеньем или вина – в хрустале, а не в стекле. Санса молча смотрела на него и чуть заметно крутила головой. Только под посадку она все же взяла у него бокал красного – выпила залпом до дна – стараясь забить немыслимую горечь, что казалось теперь являлась ее сущностью – новой.

Шасси громыхнуло по мерзлой почве – здесь снег не шел, но, похоже, собирался: небо затягивали темно-серые низкие тучи. С барьеров огораживающих посадочную полосу вспорхнула стая воронья. Неподалеку стоял мужик в оранжевом жилете и оголтело, словно ветряная мельница, махал кому-то невидимому рукой в горнолыжной синей перчатке. Изо рта у него торчала папироса. Так встречал ее город, которому суждено было стать второй ее родиной. Санса отвернулась от окна и закрыла глаза. Торопиться ей было некуда. Лучше было подготовиться к спектаклю – повторить роль, промотать в голове жесты и мимику – загнать подальше остатки себя, распихивая по карманам памяти кровоточащие лохмотья души – полежат там, засохнут превратившись в обломки сухих коричневых хрупких терпко пахнущих листьев – последним даром уходящей осени. Все прошло – пройдет и это.

Она неспешно прошла пустующие будки паспортного контроля, скользнула мимо толпы, взявшей в отцепление бегущую ленту выдачи багажа. У нее нет багажа. Все что надо – с собой. На выходе из самолета ей с почтением и скорбным выражением лица выдали ее бесценный груз – урну с прахом псевдомужа. Теперь она тащила два мешка: оба – не нужное ей прошлое. И рюкзак на плече. Там внутри жег плоть ее дневник – его надо было спрятать подальше, зарыть в саду, выбросить в реку. Но Санса уже наверняка знала, что ничего такого она не сделает – не сможет. Просто отложит – до той поры, пока все не успокоится, пока рана не затянется – да что там рана – пока она не обрастет новой кожей. Можно отдать на хранение Арье. Или лучше Брану – тот умеет хранить тайны. Чтобы в тиши ночи ей не пришло искушение его сжечь – а потом маяться этим всю оставшуюся жизнь. Или хуже того – искушение в него заглянуть. Тогда она просто исчезнет: под одеждой ничего не было – только видимость тела – той вылепленной из зимнего воздуха и жалости к родной формой, что за время короткого перелета Санса смогла наскоро наваять, отдергивая прилипающие пальцы и дуя на горячий воск. Она была почти готова – остался последний штрих – маску на несуществующее лицо. Она спокойна, она утомлена, почтительна и радушна. Что там еще? Два три штриха «страдашек» – чтобы не догадались. Чуть нахмуренные брови – она сосредоточена на грядущем. Опустившиеся уголки губ – нельзя же приезжать после всего что было, беспечной. Покрасневшие от слез глаза – конечно она плакала, по привычке. И вот – вуаля! – образ готов – можно открывать занавес.

Санса вышла из терминала и тут же уперлась взглядом в Джона, что стоял с растерянным видом. Он повернулся к дяде, что пристально изучал что-то непостижимое человеческому уму в преломлении света на зеркальном потолке. Возле этих двух возился еще и третий – Рикон, что возил по натертому до блеска полу какое-то уродское приспособление: не то механического паука-мутанта, не то машинку о восьми колесах.

Санса прикусила губу. С Риконом будет сложнее всего: дети всегда чувствуют фальшь. Впрочем, его Санса на самом деле рада была видеть. Всех остальных она боялась – неотвратимой угрозой хрупкому балансирующему на грани фола равновесию. Начни кто-нибудь из них тянуться к ней с расспросами, советами, вызывать на откровенность – и все, что было прежде ей, рухнет в бездонную пропасть, из которой уже не выбраться. Арья была близка к пониманию того, какой размер бедствия ее захватил – но Арья не станет лезть в душу – у нее нет такой привычки. А вот Джон… Вечно эти укоризненные взгляды. Как у папы. Этому Сансе было нечего противопоставить. Только прятаться сильнее, надежнее – и сооружать более стойкие и непроницаемые маски. И еще была тетя. Ее Санса опасалась больше всего. Та всегда все понимала без слов. Но может, это и хорошо? Поймет – и спрашивать не придется… Лишь бы с окружающими не делилась…

Первым ее заметил Рикон – он бросил свое чудище и метнулся рыжим комком, уткнувшись носом ей в живот. Санса бросила мешки на землю и подняла тяжелое, уже не младенческое тельце на руки, прижалась холодной щекой к его раскрасневшемуся лицу. Как он вырос! Последний раз они виделись почти год назад – когда Санса с матерью ездила навестить родственников и посмотреть, как устроились дети. Рикон стал больше похож на Робба – и на нее саму. Цвет волос посветлее чем ее исходный – а вот брови и ресницы точно такие же – рыжие, отливающие в зависимости от освещения то белым, то густо-коричневым.Вот только глаза синие – как у мамы…

Сквозь спутанные, давно не стриженные волосы брата – он терпеть не мог любые манипуляции с волосами, только мать и подпускал, – вспомнила Санса, – она увидела, как к ним спешат Джон и Рейегар. Она спустила братишку на пол и раскрыла объятья Джону. Дядя только взглянул на нее: внимательно и проницательно, но ни обниматься, ни говорить ничего не стал, лишь поднял с пола ее мешки и взял за руку всюду лезущего Рикона. Санса уткнулась в волосы кузена. От него пахло мятной жвачкой и одеколоном. Джон был не сильно выше ее ростом – это упрощало жизнь и не вызывало неприятных нежелательных ассоциаций. Он крепко ее обнимал, и Санса в какой-то момент обнаружила, что глаза ее мокры – а еще обещала не плакать!

– Добро пожаловать, сестренка! Наконец-то. А уже собирался лететь тебя забирать. Арья все уши прожужжала, что ты сама не доберешься.

– Как она в меня верит! Нет, на самом деле надобности никакой не было. Я отлично добралась. Даже летела первым классом…

Джон бросил на нее один из своих именно «этих» взглядов – для особых случаев, но у него хватило такта и ума не углубляться в тему.

– Ну хорошо. Тогда пойдем. Рикон, не скачи под ногами! Не надо было тебя брать – мама была права.

– Да оставь ты его – а я даже рада, что вы привезли мелкого. Я так по всем соскучилась! А Рикон так вырос!

– Погоди, ты еще Брана не видела. Уже бреется вовсю. И длинный – как складной метр в своей коляске – всех коленками задевает, когда ездит. Ну и близнецы тоже вытянулись – Рейелла выше Эйка, и его это страшно бесит. Все не дождется, когда начнет расти.

Санса покосилась на спину дяди идущего впереди.

– Как вообще там?

– Да все хорошо. Успокоились сейчас. Только бы никаких больше новостей не было. Устали уже. Да и некстати. Мои опять ждут прибавления…

– Да ты что? И когда?

– Только подтвердили. Теперь мама лежит – возраст уже, все же – врачи велят. И давление скачет