355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тэд Уильямс » Память, Скорбь и Тёрн » Текст книги (страница 119)
Память, Скорбь и Тёрн
  • Текст добавлен: 27 апреля 2021, 16:32

Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"


Автор книги: Тэд Уильямс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 200 страниц)

3
СТРАНИЦЫ СТАРОЙ КНИГИ

Когтистые руки схватили ее, пустые глаза пристально смотрели ей в лицо. Они окружали ее, серые и холодные, как лягушки, а она не могла даже вскрикнуть. Мириамель проснулась. У нее до боли перехватило горло. Не было рук, не было глаз, только кусок ткани, прикрывающий ее, да звук плещущихся волн. Она долго лежала на спине, пытаясь восстановить дыхание, потом села.

Никаких рук, никаких глаз. Килпы, вполне удовлетворенные обильной трапезой на «Облаке Эдны», вряд ли потревожат шлюпку.

Мириамель выскользнула из-под импровизированного навеса, который они с монахом сделали из промасленного чехла лодки, потом прищурилась, пытаясь найти хоть какой-нибудь след солнца, чтобы определить время. Ее окружал унылый, свинцовый океан, как будто огромное пространство воды было выковано легионом кузнецов. Серо-зеленое поле, простиравшееся вокруг, было совершенно однообразно, если не считать гребней волн, сверкавших в рассеянном свете.

Кадрах сидел перед ней на одной из передних скамеек, зажав под мышками рукоятки весел, и разглядывал свои руки. Куски плаща, которыми он обмотал ладони, чтобы защитить их, были оборваны, искромсаны постоянным трением о ручки весел.

– Бедные твои руки! – Мириамель была удивлена дрожью в своем голосе.

Кадрах, удивившийся еще больше, чем она, вздрогнул.

– Моя леди, – он взглянул на нее, – все в порядке?

– Нет, – сказала она, но попыталась улыбнуться. – У меня все болит, везде болит. Но посмотри на свои руки. Они ужасны!

Он печально посмотрел на содранную кожу:

– Боюсь, что я слишком много греб. Я еще недостаточно силен.

Мириамель нахмурилась:

– Ты сошел с ума, Кадрах! Ты много дней был закован в цепи! Зачем же ты работал веслами? Ты убьешь себя!

Монах покачал головой:

– Я греб не слишком долго, моя леди. Эти раны на руках свидетельствуют о слабости моей плоти, а не о тяжести моих трудов.

– Мне нечем их перевязать, – забеспокоилась Мириамель, потом внезапно взглянула в небо. – Какое сейчас время дня?

Монаху потребовалось время, чтобы ответить на этот неожиданный вопрос.

– Ну-у, ранний вечер, принцесса. Солнце только что зашло.

– И ты позволил мне спать весь день? Да как ты мог?!

– Вам необходимо было поспать, леди. Вы видели дурные сны, но я уверен, что вам все равно стало гораздо лучше после… – Кадрах замолчал, потом поднял скрещенные пальцы в неопределенном жесте. – В любом случае так было лучше.

Мириамель постаралась притушить свое раздражение:

– Надо найти что-нибудь для твоих рук. Может быть, в одном из свертков Ган Итаи? – Она старалась, чтобы ее губы не дрогнули, когда она произносила имя ниски.

Двигаясь осторожно, чтобы не причинить боли ноющим мышцам, Мириамель достала маленький промасленный пакет полезных вещей, которые Ган Итаи вручила ей вместе с водой и пищей. Там были обещанные рыболовные крючки, кусок прочного странно-темного шнура, какого Мириамель никогда не видела прежде; кроме того, там был маленький нож и мешочек с целой коллекцией банок, каждая не больше мизинца взрослого мужчины. Мириамель открывала их одну за другой, осторожно принюхиваясь.

– В этой соль, я думаю, – сказала она. – Зачем соль может понадобиться в море, если можно в любой момент получить ее, выпарив воду? – Она посмотрела на Кадраха, но монах только покачал круглой головой. – В этой какой-то желтый порошок. – Она закрыла глаза и принюхалась еще раз. – Запах приятный, но не похоже, что здесь что-то съедобное. Хм… – Она открыла еще три, обнаружив в одной толченые лепестки, во второй сладкое масло и в третьей светлую мазь, от запаха которой начали слезиться глаза.

– Я знаю этот запах, – сказал Кадрах. – Ложный след. Годится для припарок и тому подобного. Основное средство из арсенала сельского целителя.

– Значит, это я и искала. – Мириамель отрезала несколько полос от ночной рубашки, которую носила под мужской одеждой, потом намазала мазью часть из них и туго обернула их вокруг стертых рук Кадраха. Закончив, она повязала сверху полосы сухой ткани, чтобы уберечь раны от грязи. – Вот, это должно помочь.

– Вы слишком добры, леди. – Тон монаха был легким, но глаза его блестели, как будто от слез. Смущенная и немного неуверенная, она не стала всматриваться.

Небо, уже долгое время сиявшее самыми яркими красками, теперь быстро темнело, становясь лилово-синим. Ветер усилился, и они туже затянули вороты плащей. Мириамель прислонилась к борту лодки и замерла, отдаваясь мягким колебанием судна, скользящего по гребням волн.

– Так что нам теперь делать? Где мы? Куда мы плывем?

Кадрах все еще ощупывал свою повязку.

– Ну, что до того, где мы сейчас, леди, я бы сказал, что мы где-то между островами Спент и Риза, в середине залива Ферракоса. Мы примерно в трех лигах от берега – это несколько дней гребли, даже если работать веслами с утра до ночи.

– Вот хорошая мысль. – Мириамель подползла к скамейке, на которой сидел Кадрах, и опустила весла в воду. – Мы прекрасно можем двигаться, разговаривая. Мы плывем в правильном направлении? – Она горько засмеялась. – Впрочем, как можно ответить на этот вопрос, если мы даже не знаем, куда направляемся?

– По правде говоря, все должно быть в порядке, если мы будем идти, куда идем, принцесса. Я посмотрю снова, когда появятся звезды, но по солнцу я видел, что мы плывем на северо-восток, и это достаточно хорошо на данный момент. Но вы уверены, что вам стоит грести? Может быть, я могу еще немного…

– О Кадрах, ты, с твоими окровавленными руками? Ерунда! – Она окунула весла в воду, но первый гребок оказался не слишком удачным. – Нет, не показывай мне, – сказала она быстро. – Я научилась грести давно, еще когда была маленькая, просто я давно этого не делала. – Она нахмурилась, сосредоточенно вспоминая. – Мы учились в маленькой заводи на Гленивенте. Мой отец обычно брал меня с собой.

Воспоминания об Элиасе, сидевшем перед ней и смеявшемся, когда одно из весел уплыло вниз по течению, пронзило ее. В этом отрывочном воспоминании ее отец казался едва ли старше, чем она сама была сейчас, – может быть, поняла она внезапно с каким-то изумлением, он все еще оставался мальчиком, несмотря на свой возраст. Не было сомнений, что груз славы его великого и всеми любимого отца тяжело давил на Элиаса, вынуждая снова и снова совершать бесконечные подвиги доблести. Она помнила, как ее мать удерживала слезы страха, появлявшиеся после сообщений о безумствах Элиаса на поле битвы, – слезы, которых рассказчики никогда не понимали. Может быть, несмотря на всю свою храбрость, он всегда был неуверенным, до ужаса боясь остаться ребенком, вечным сыном бессмертного отца?

Расстроенная, Мириамель пыталась выбросить из головы это воспоминание и сосредоточиться на древнем ритме работающих весел.

– Хорошо, моя леди, у вас прекрасно получается. – Кадрах откинулся назад, его забинтованные руки и круглое лицо в быстро тускнеющем свете казались бледными, как шляпка ядовитого гриба. – Итак, мы знаем, где мы, – плюс-минус несколько миллионов ведер морской воды. Что же до того, куда мы двигаемся… Ну, что сказать вам, принцесса? В конце концов, это вы спасли меня.

Она внезапно почувствовала, что весла в ее руках стали тяжелыми, словно камни. Туман бессмысленности всего происходящего накатился на нее.

– Не знаю, – прошептала она. – Мне некуда идти.

Кадрах кивнул, как будто ждал такого ответа:

– Тогда позвольте мне отрезать вам кусок хлеба и небольшой ломтик сыра, леди, и я расскажу вам, что я думаю по этому поводу.

Мириамель не хотела прекращать грести, поэтому монах любезно подносил кусок к ее рту между гребками. Его комический вид, когда он отшатнулся при очередном взмахе весел, заставил ее рассмеяться, и сухая корочка застряла у нее в горле. Кадрах постучал ей по спине и дал глоток воды.

– Довольно, леди. Вам придется остановиться и поесть нормально. Это было бы насмешкой над милостью Божьей – убежать от килп и сотен других опасностей и умереть, подавившись куском хлеба. – Он критически наблюдал, как она ела. – Вы ко всему еще и худая. Девушка в вашем возрасте должна быть упитанной. Что вы ели на этом проклятом корабле?

– То, что мне приносила Ган Итаи. Последнюю неделю я не могла сидеть за одним столом с этим… человеком. – Она отогнала очередную волну отчаяния и, вместо того чтобы расплакаться, негодующе помахала горбушкой хлеба. – Но посмотри на себя! Ты скелет – хорошенький собеседник! – Она втолкнула кусок сыра, который он дал ей, обратно ему в руку. – Съешь это!

– Хотел бы я иметь кувшинчик вина! – Кадрах запил кусок маленьким глотком воды. – Во имя золотых волос Эйдона! Несколько глоточков пирруинского красного сделали бы чудеса!

– Но у тебя его нет, – раздраженно ответила Мириамель, – и не будет в течение… в течение долгого времени. Так что лучше придумай что-нибудь другое. И скажи мне, куда мы должны идти, по твоему мнению? У тебя действительно есть какая-нибудь идея? – Она облизнула пальцы, потянулась, так что заболели ее натруженные мышцы, и взяла весла. – И расскажи мне что-нибудь еще – что хочешь. Развлекай меня. – Она возобновила свои ритмические взмахи.

Некоторое время плеск весел был единственным звуком, кроме ровного рокота моря.

– Есть место, – сказал Кадрах. – Это трактир… гостиница, я думаю. В Кванитупуле.

– Город на болоте? – подозрительно спросила Мириамель. – С какой стати нам идти туда? А если уж идти, то какая разница, в каком трактире остановиться? Там что, такое уж хорошее вино?

Монах принял вид оскорбленного достоинства:

– Моя леди, вы ошибаетесь во мне. – Лицо его посерьезнело. – Нет, я предлагаю это, потому что там можно найти убежище в эти опасные времена и потому что вас собирался послать туда Диниван.

– Диниван! – Это имя поразило ее. Она вдруг осознала, что уже несколько дней не вспоминала о священнике, забыв о его доброте и ужасной смерти от рук Прейратса. – Откуда, во имя Господа, ты знаешь, чего хотел Диниван, и какое это может сейчас иметь значение?

– Откуда я знаю, чего хотел Диниван, достаточно легко объяснить. Я подслушивал у замочных скважин – и в других местах. Я слышал, как он разговаривал с Ликтором и рассказывал о своих планах относительно вас, хотя и не информировал Ликтора обо всех деталях этих планов.

– Ты делал такие вещи?! – Возмущение Мириамели быстро погасло при воспоминании о том, что она делала то же самое. – Ну ничего, я не удивлена. Но ты должен исправиться, Кадрах. Такое подглядывание ничуть не лучше пьянства и вранья.

– Я не думаю, что вы много знаете о вине, моя леди, так что не могу считать вас большим специалистом в этой области. Что до других моих изъянов – что ж, необходимость требует, а корысть следует за ней, как говорят в Абенгейте. Эти изъяны могут стать спасением для нас, по крайней мере сейчас.

– Так почему же Диниван собирался отправить меня в этот трактир? – спросила она. – Почему не оставить меня в Санкеллане Эйдонитисе, где я была бы в безопасности?

– В такой же безопасности, в какой были Диниван и Ликтор, моя леди. – Несмотря на резкость, в его голосе была настоящая боль. – Вы знаете, что случилось там, хотя, благодарение Богу, вашим несчастным юным глазам не пришлось увидеть это. Хотя Диниван потерпел поражение, но он был хороший человек и ни в коем случае не дурак. Слишком много людей ходило по Санкеллану, слишком много болтливых языков и внимательных ушей. Я клянусь, что Мать Церковь, как они ее называют, – самая гнусная старая сплетница в истории всего мира.

– Так что, он собирался послать меня в какой-то трактир на болотах?

– Я думаю, так, – даже с Ликтором он говорил, не называя имен. Но я уверен, что понял правильно, – это место, о котором все мы знали. Доктор Моргенс когда-то помог владельцу трактира купить его. Это место связано с секретами, которые разделяли Диниван, Моргенс и я.

Мириамель внезапно перестала грести, облокотилась на весла и уставилась на Кадраха. Он спокойно выдержал ее взгляд, как будто не сказал ничего необычного.

– Моя леди? – спросил он наконец.

– Доктор Моргенс… из Хейхолта?

– Конечно. – Он низко опустил голову. – Великий человек. Добрый, добрый человек. Я любил его, принцесса Мириамель. Он был отцом для многих из нас.

Туман начал собираться над поверхностью воды, белый, как вата. Мириамель сделала глубокий вдох и содрогнулась.

– Я не понимаю. Откуда ты знаешь его? Кто такие «мы»?

Монах перевел взгляд с ее лица на покрытое пеленой море.

– Это длинная история, принцесса, очень длинная. Приходилось ли вам слышать когда-нибудь о так называемом Ордене Манускрипта?

– Да! В Наглимунде. Старый Ярнауга был его членом.

– Ярнауга… – Кадрах вздохнул. – Еще один хороший человек, хотя, видят боги, мы были разными людьми. Я прятался от него, пока был в замке Джошуа. Расскажите про него.

– Он мне понравился, – медленно сказала Мириамель. – Он умеет слушать. Я разговаривала с ним всего несколько раз. Хотела бы я знать, что с ним сталось, когда пал Наглимунд. – Она пристально посмотрела на Кадраха. – А какое все это имеет отношение к тебе?

– Как я уже говорил, это долгая история.

Мириамель засмеялась. Смех быстро перешел в нервную дрожь.

– Ты можешь предложить какое-нибудь другое занятие? Расскажи!

– Позвольте мне сперва найти что-нибудь, чтобы согреть вас. – Кадрах отполз в укрытие и достал монашеский плащ. Он накинул его на плечи Мириамели и прикрыл капюшоном ее короткие волосы. – Теперь вы выглядите как сосланная в монастырь молодая женщина, за которую вы однажды себя выдавали.

– Говори со мной, и тогда я перестану замечать холод.

– Вы все еще слабы. Я хотел бы, чтобы вы положили весла, позволив мне грести, а сами легли под навес.

– Не обращайся со мной как с маленькой девочкой, Кадрах. – Она нахмурилась, но была растрогана. Неужели это был тот самый человек, которого она хотела утопить, – человек, который пытался продать ее в рабство? – Сегодня ты не притронешься к веслам. Когда я чересчур устану, мы бросим якорь, а до тех пор грести буду я. Теперь говори.

Монах поднял руки, как бы сдаваясь:

– Ну хорошо. – Он закутался в плащ и сел, прислонившись спиной к скамейке, подобрав колени. Теперь он смотрел на нее снизу вверх из темноты на дне лодки. Небо почернело, и лунного света хватало только на то, чтобы обозначить его лицо. – Боюсь только, что я не знаю, с чего начать.

– С начала, конечно. – Мириамель подняла весла и опустила их снова. На лбу у нее выступили капли пота.

– А, да. – Он мгновение подумал. – Что ж, если я вернусь к истинному началу моей истории, тогда, возможно, последующие части будет легче понять – и таким образом я, кроме того, смогу немного отложить на потом самые постыдные страницы моей биографии. Это несчастная история, Мириамель, и она вьется через скопища теней, теней, которые теперь коснулись многих других людей, помимо пьяного эрнистирийского монаха.

Я родился в Краннире, знаете ли, и когда я говорю, что мое имя Кадрах эк-Краннир, справедлива только последняя часть. Я был назван Падреиком. У меня были и другие имена, достойные и нет, но Падреиком я был рожден, а Кадрах я теперь.

Я не лгу, когда говорю, что Краннир – один из самых странных городов во всем Светлом Арде. Он окружен стеной, как огромная крепость, но никогда не подвергался осаде, и нет в нем ничего, ради чего стоило бы туда проникнуть. Люди Краннира настолько скрытны, что другие эрнистири даже не понимают их. Говорят, что краннирец скорее поставит выпивку всему трактиру, чем позовет кого-то к себе домой, но никто и никогда еще не видел, чтобы краннирец покупал выпивку кому-нибудь, кроме себя самого. Краннирцы закрыты – мне кажется, это слово подходит к ним лучше всего. Они говорят очень скупо и неохотно – так не похоже на прочих эрнистирийцев, у которых вместо крови течет поэзия, – и никогда не показывают своего счастья и богатства из страха, что боги позавидуют и отберут все назад. Даже дома прижимаются друг к другу, как заговорщики, – в некоторых местах здания так близко склоняются друг к другу, что вам приходится выдохнуть, прежде чем войти в переулок, и не вдыхать до тех пор, пока вы не выйдете с другой стороны.

Краннир – один из первых городов, построенных людьми в Светлом Арде, и дыхание возраста чувствуется во всем. Люди с рождения говорят тихо, как будто боятся, что, если они заговорят слишком громко, древние стены рухнут, выставив на всеобщее обозрение все их секреты. Кое-кто говорит, что ситхи приложили руку к устройству этого места, но, хотя мы, эрнистири, не настолько глупы, чтобы не верить в существование справедливого народа – в отличие от некоторых наших соседей, – я не думаю, что ситхи имели какое-нибудь касательство к Кранниру. Я видел руины древних построек ситхи, и они абсолютно не похожи на тесные и построенные для защиты стены города, где я провел свое детство. Нет, этот город построили люди – испуганные люди.

– Но это описание звучит ужасно! – сказала Мириамель. – Шепот, скрытность и страх…

– Да. Я и сам не особенно любил его. – Кадрах улыбнулся, еле заметно блеснув зубами в темноте. – Я провел бóльшую часть своего детства, мечтая выбраться оттуда. Моя мать, видите ли, умерла, когда я был совсем маленьким, а отец был жестким, холодным человеком, очень подходящим для нашего жесткого и холодного города. Он ни разу не сказал мне или моим братьям и сестрам ни одного слова, которое не было бы необходимым, и даже те немногие слова, что он говорил, не были украшены добротой и любовью. Он был медником и целыми днями простаивал в жаркой кузнице, чтобы наполнить едой наши рты, и не считал, что обязан делать что-то сверх того. Большинство краннирцев суровы и угрюмы и презрительно относятся к тем, кто не похож на них. Я хотел идти своим путем, и я не мог ждать. Как это ни странно, впрочем это бывает довольно часто, я, измученный грузом тайн и тишины, проявил большую склонность к старым книгам и древним наукам. Увиденный глазами древних ученых, таких как Плесиннен Мирмснис и Фретис Куимнский, Краннир казался замечательным и таинственным. Его секретные обычаи прятали не только старые грехи, но и странную мудрость, которой не могли похвастаться более свободные и менее мрачные места. В библиотеке Тестейна, основанной в нашем городе века назад самим святым королем, я нашел родственные души, в этой внутренней тюрьме, окруженной стенами, – людей, которые, как и я сам, жили ради света прошлых дней, которые наслаждались погоней за крупицами утерянных преданий, так же как некоторые другие преследуют оленя, ликуя, когда в его сердце вонзается стрела.

И вот там я встретил Моргенса. В те дни – а это было почти четыре десятка лет назад, моя юная принцесса, – он еще был склонен путешествовать. Если и существует человек, который видел больше, чем Моргенс, и побывал в большем количестве мест, я о нем ничего не слышал. Доктор провел много часов среди пергаментов Тестейнской библиотеки и знал архивы даже лучше, чем старые священники, которые хранили их. Он заметил мой интерес к истории и забытым преданиям и взял под свою опеку, направляя по нужным тропам, которых я иначе никогда бы не нашел. Когда прошло несколько лет и он увидел, что моя преданность знанию не была сброшена вместе с детством, наподобие змеиной кожи, он рассказал мне об Ордене Манускрипта, который был основан давным-давно святым Эльстаном, королем-рыбаком. Эльстан унаследовал замок Фингила и его меч Миннеяр, но он не хотел наследовать также и страсть риммеров к разрушению, и особенно к разрушению знаний. Вместо этого он хотел собрать знания, которые иначе могли бы исчезнуть во тьме, и использовать их, когда это понадобится.

– Использовать для чего?

– Мы часто спорили об этом, принцесса. Целью никогда не было Добро или Справедливость – носители свитка понимали, что такой великий идеал заставил бы их вмешиваться во все. Я думаю, что самое верное объяснение – Орден действует, чтобы защитить собственные знания, чтобы противостоять темной эпохе, которая могла бы уничтожить все крупицы, с таким трудом добытые. Но в других случаях Орден действовал, чтобы защитить скорее себя, чем плоды своих трудов.

Как бы то ни было, тогда я мало знал о таких сложных материях. Для меня Орден был райским сном, счастливым братством необыкновенных ученых, вместе ищущих ответы на вопросы мироздания. Я исступленно стремился присоединиться к нему. Таким образом, когда наша разделенная любовь к познанию превратилась в дружбу – хотя с моей стороны это больше походило на любовь к доброму отцу, – Моргенс взял меня на встречу с Трестолтом, отцом Ярнауги, и старым Укекуком, мудрым человеком из троллей, который жил на далеком севере. Моргенс представил меня как вполне подходящего для Ордена, и эти двое приняли меня незамедлительно, с таким доверием и открытым сердцем, как будто они знали меня всю жизнь. Это, конечно, было только благодаря Моргенсу. За исключением Трестолта, чья жена умерла несколько лет назад, никто из членов Ордена никогда не был женат. Такое часто случалось за века существования Ордена. Его члены – и это справедливо также и для женщин носителей свитка – больше любили знания, чем человечество. Поймите меня правильно, им вовсе не безразличны остальные люди, но они больше любят их, когда могут держаться от них на расстоянии; практически люди только отвлекают носителей свитка. Таким образом Орден становится чем-то вроде семьи для своих членов. Поэтому не удивительно, что любой кандидат, которого представлял доктор, должен был получить теплый прием. Моргенс – хотя он и отвергал любую попытку наделить его властью – был в некотором роде отцом для всех членов Ордена, хотя некоторые из них, казалось, были гораздо старше, чем он. Но кто может знать, когда и где был рожден доктор Моргенс? – В темноте Кадрах тихонько засмеялся. Мириамель медленно поднимала и опускала весла, в полудреме прислушиваясь к его словам, а лодка мягко покачивалась на волнах. – Позже, – продолжал он, – я встретил другого носителя свитка, Ксорастру из Пирруина. Она прежде была монахиней, хотя к тому времени, как мы с ней повстречались, уже ушла из монастыря. Кстати, трактир в Кванитупуле, о котором я говорил раньше, принадлежит ей. Она была свирепо умная женщина, из-за своей принадлежности к слабому полу лишенная возможности вести ту жизнь, которой заслуживала, – эта женщина должна была бы быть не меньше чем королевским министром. Ксорастра тоже приняла меня и представила пару собственных кандидатов, потому что она и Моргенс давно уже хотели довести число членов Ордена до традиционных семи человек.

Оба они были моложе меня. Диниван, тогда еще юноша, учился с узирианскими братьями. Проницательная Ксорастра разглядела в нем искру, которая, по ее мнению, после контакта с Моргенсом могла бы распуститься в горячее ровное пламя и принести пользу Церкви, все еще почитаемой бывшей монахиней. Второй человек, которого она представила, был умным молодым священником, только что принявшим сан. Он вышел из бедной островной семьи и продвинулся благодаря острому уму. После долгих разговоров с Ксорастрой и северными коллегами Моргенс согласился принять и этих двух новых членов. Когда на следующий год мы все встретились в Танголдире, селении Трестолта, нас снова было семеро. – Кадрах говорил тяжело и медленно, и Мириамель подумала, что он засыпает, но, когда монах продолжил, в его голосе была страшная пустота. – Лучше бы они не приняли никого из нас. Лучше бы сам Орден превратился в пыль истории. – Он не стал продолжать, и Мириамель выпрямилась.

– Что ты имеешь в виду? Что ты мог сделать такое ужасное?

Он застонал:

– Не я, принцесса, мои грехи пришли позже. Нет, это случилось в то мгновение, когда мы приняли в Орден того молодого священника… ибо это был Прейратс.

Мириамель со свистом вдохнула, и на мгновение ей показалось, что вокруг нее сплетается паутина какого-то ужасного заговора. Неужели все ее враги сговорились? Неужели монах играет какую-то дьявольскую игру и теперь она в его руках – одна в пустынном море? Тогда она вспомнила письмо, которое принесла ей Ган Итаи.

– Но ты же говорил мне об этом, – сказала она с облегчением. – Ты писал мне о Прейратсе, о том, что это ты сделал его тем, чем он стал.

– Если я сказал это, – грустно ответил Кадрах, – значит, я преувеличивал свою вину от горя. Семена великого зла, наверное, должны были уже быть в нем, иначе оно никогда бы не расцвело так быстро и с такой силой. – Он помолчал. – По крайней мере, так я думаю. А мой позор в том, что позднее, когда я уже знал его как бессердечное существо с черной душой, я тем не менее помогал ему.

– Но почему? И как ты ему помогал?

– Ах, принцесса, я чувствую, что сегодня ночью на меня снизошла пьяная честность эрнистирийца, хотя у меня во рту не было ни капли вина. Но все-таки есть вещи, о которых я предпочел бы никому не рассказывать. История моего падения принадлежит мне одному. Большинство моих друзей, которые были подле меня, теперь уже умерли. Позвольте мне сказать только вот что: по многим причинам, как из-за того, что я изучал то, чего лучше бы мне никогда не касаться, так и из-за моей личной боли и многих пьяных ночей, которые я провел, пытаясь утопить ее в вине, радость, которую я находил в этой жизни, вскоре погасла. Когда я был ребенком, я верил в богов моего народа. Когда я стал старше, я начал сомневаться в них и уверовал в единого Бога эйдонитов, единого, хотя он и перемешан с Узирисом, его сыном, и Элисией, Пресвятой Матерью Божьей. Позже, при первом рассвете моего ученичества, я пришел к неверию во всех богов – и старых и новых. Но когда я стал мужчиной, какой-то страх проник в мое сердце, и теперь я верю во всех богов. Ах, как я верю! Потому что я знаю, что проклят! – Монах тихо вытер рукавом глаза и нос. Теперь он был погружен во тьму, которую не мог пробить даже лунный свет.

– Что ты хочешь сказать? Как проклят?

– Я не знаю, иначе давно отыскал бы волшебника, который дал бы мне чудесного порошка. Я шучу, моя леди, и это мрачная шутка. В этом мире есть проклятия, которые нельзя снять никакими чарами, – так же как, я уверен, есть удачливость, которой не страшен дурной глаз или завистливый соперник, если только сам избранник не постарается отделаться от нее. Я только знаю, что давным-давно жизнь стала для меня тяжкой ношей, для которой мои плечи слишком слабы. Я стал настоящим пьяницей – не местным клоуном, который перепивает по праздникам и будит соседей, но хладнокровным искателем забвения с опустошенным сердцем. Мои книги были прежде единственным утешением, но даже они стали казаться мне полными дыхания могилы. Они говорили о давно погибших людях, давно погибших мечтах и – что было хуже всего – о давно погибших надеждах. Миллионы мертворожденных надежд для каждого, кто жил под солнцем краткий миг, не длиннее жизни бабочки.

Итак, я пил, наблюдал за звездами и снова пил. Мое пьянство уводило меня вниз, в бездну подавленности, и мои книги, особенно та, с которой я в то время был связан самым глубоким образом, только усиливали мой ужас. Так что забвение начинало казаться все более и более предпочтительным. Вскоре меня уже не хотели видеть в тех местах, где раньше я был общим любимцем, и горечь моя от этого стала еще глубже и тяжелей. Когда хранители Тестейнской библиотеки сказали, что не хотели бы больше видеть меня там, я как бы провалился в глубокую дыру беспросветного буйного запоя, очнувшись от которого я обнаружил себя далеко от Абенгейта совершенно раздетым и без гроша за душой. Ночью я прошел путь до дома одного аристократа, которого я знал, – доброго человека и любителя знаний, который когда-то был моим покровителем. Он впустил меня, накормил и предоставил постель. Когда солнце взошло, он дал мне монашескую рясу, принадлежавшую его брату, и пожелал мне удачи и божьей помощи на пути от его дома.

В его глазах в то утро я увидел отвращение – молюсь, чтобы вы никогда не увидели ничего подобного в глазах другого человека. Он знал о моих привычках, видите ли, и рассказанная мной история о лесных разбойниках не смогла одурачить его. Я знал, стоя в его дверях, что стал подобен прокаженному. Видите ли, все мое пьянство и все мои безумные поступки сделали только одно – они дали возможность другим разглядеть мое проклятие так же ясно, как я видел его уже давно.

Голос Кадраха, становившийся все более мертвенным в течение этого монолога, теперь стал хриплым шепотом. Мириамель долгое время слушала его, едва дыша. Она не могла придумать ни одного слова утешения.

– Но что же ты сделал? – Она наконец предприняла попытку. – Ты говоришь, что проклят, но ты ведь не делал ничего дурного, кроме того, что пил слишком много вина.

Смех Кадраха был неприятно надтреснутым.

– О, вино было нужно только для того, чтобы хоть немного приглушить боль. В том-то и дело с этими пятнами, моя леди. Такие невинные, как вы, могут и не заметить пятна, но оно есть тем не менее, и другие люди чувствуют его присутствие, как полевые звери выделяют из своей среды того, кто болен или взбесился. Вы же сами пытались утопить меня, не правда ли?

– Но это же было совсем другое дело, – негодующе сказала Мириамель. – Это случилось оттого, что ты сделал что-то.

– Не бойтесь, – пробормотал монах. – Я сделал достаточно дурного с той ночи у Абенгейтской дороги, чтобы заслужить любое наказание.

Мириамель подняла весло.

– Здесь достаточно мелко, чтобы бросить якорь? – спросила она, стараясь не выдать дрожи в голосе. – У меня руки устали.

– Я попробую это выяснить.

Пока монах вытаскивал якорь из гнезда и проверял, хорошо ли прикреплен к лодке его канат, Мириамель пыталась придумать, что она могла бы сделать, чтобы помочь ему. Чем больше она заставляла его говорить, тем глубже, казалось, становились его раны. Она поняла, что его прежнее хорошее настроение было всего лишь тонкой кожицей, появившейся на давно израненных местах. Что лучше – поговорить с ним еще, хотя это и причиняет ему боль, или просто оставить его в покое?

Когда якорь плюхнулся через борт и веревка со свистом ушла вслед за ним в глубину, спутники некоторое время сидели тихо. Наконец Кадрах заговорил, и голос его был немного менее напряженным, чем раньше.

– Веревка ушла всего на двадцать футов или около того. Возможно, мы ближе к берегу, чем я предполагал. И все-таки вы снова должны попытаться уснуть, Мириамель. Завтрашний день будет длинным. Если мы хотим добраться до берега, нам придется грести по очереди – чтобы можно было двигаться не останавливаясь.

– А разве поблизости не может оказаться корабля, который заметил бы и подобрал нас?

– Я не знаю, так ли уж нам это необходимо. Не забывайте, что Наббан теперь принадлежит вашему отцу и Прейратсу. Я думаю, что лучше всего нам тихо подплыть к берегу и исчезнуть в беднейших кварталах, а там уж осторожно пробираться к трактиру Ксорастры.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю