Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 142 (всего у книги 200 страниц)

– Вы думаете, таковы планы Инелуки? – спросила Джулой. – Это то, о чем собиралась говорить Амерасу?

– Мы никогда уже не узнаем. Как вам, без сомнения, рассказал Саймон, Первая Праматерь погибла, прежде чем успела разделить с нами плоды своих размышлений. Один из Красной Руки был послан в Джао э-Тинукай, чтобы заставить ее замолчать, – подвиг, который должен был изнурить даже могучий разум Утук’ку и Неживущего. Это говорит о том, как сильно они боялись мудрости Первой Праматери. – Она быстро скрестила руки на груди, потом коснулась пальцами глаз. – После этого Дома Изгнания собрались в Джао э-Тинукай, чтобы обсудить случившееся и составить планы ответного удара. То, что Инелуки попытается использовать вашего брата для того, чтобы управлять всем человечеством, показалось всем зидайя наиболее вероятным. – Адиту наклонилась к жаровне и подняла тлеющий с одного конца кусочек дерева. Ситхи держала его перед собой, так что оранжевый отсвет озарил ее лицо. – Некоторым образом Инелуки все еще жив, но он никогда не сможет снова существовать в этом мире – а в том месте, которого он жаждет сильнее всего, у него нет никакой прямой власти. – Она оглядела всех присутствующих, внимательно посмотрев на каждого золотистыми глазами. – Но он сделает все, что сможет, чтобы поработить смертных выскочек. А если, делая это, он сможет к тому же унизить свою семью и свой род – не остается никаких сомнений, что он так и поступит. – Адиту издала звук, чем-то напоминавший вздох, и бросила деревяшку обратно в жаровню. – Может быть, великое счастье в том, что герои, умершие за свой народ, не могут вернуться и увидеть, как люди воспользовались жизнью и свободой, купленными такой дорогой ценой.

Наступила пауза. Потом Джошуа нарушил тягостное молчание:

– Саймон говорил вам, что мы похоронили наших павших здесь, на Сесуадре?

Адиту кивнула:

– Смерть знакома нам, принц Джошуа. Мы действительно бессмертны, потому что умираем, только если захотим этого сами – или если другие этого захотят. Может быть, поэтому у ситхи вопросы смерти очень запутаны. Но то, что наши жизни, по сравнению с вашими, гораздо длиннее, вовсе не значит, что мы жаждем с ними скорее расстаться. – Она медленно и холодно улыбнулась. – Так что мы знаем смерть. Ваши люди храбро сражались, чтобы защитить себя. И для нас нет никакого стыда в том, чтобы разделить это место с погибшими.

– Тогда я хотел бы показать вам кое-что еще. – Джошуа встал и протянул ситхи руку.

Внимательно наблюдавшая за мужем леди Воршева не казалась довольной. Адиту встала и последовала за принцем к дверям.

– Мы похоронили моего друга – моего самого верного друга – в саду за Домом Расставания, – сказал Джошуа. – Саймон, может быть, ты пойдешь с нами? И Джулой, и Стренгьярд, если вы хотите, – добавил он поспешно.

– Я останусь и побеседую немного с Воршевой, – сказала валада Джулой. – Адиту, я надеюсь, у нас будет время поговорить позднее.

– Конечно.

– А я пойду, если можно, – извиняющимся тоном пробормотал Стренгьярд. – Там очень красиво.

– Сесуд-а’шу теперь стало грустным местом, – сказала Адиту. – Когда-то здесь было очень красиво.

Они стояли перед громадой Дома Расставания; его разрушенные камни блестели на солнце.

– Мне кажется, оно все еще прекрасно, – застенчиво сказал Стренгьярд.

– И мне, – эхом отозвался Саймон. – Как старая женщина, которая когда-то была прелестной молодой девушкой, но красоту еще можно разглядеть в ее лице.

Адиту улыбнулась.

– Мой Сеоман, – сказала она. – То время, которое ты провел в Джао э-Тинукай, сделало тебя отчасти зидайя. Скоро ты начнешь сочинять стихи и нашептывать их пролетающему ветру.

Они прошли через зал в разоренный сад, где над могилой Деорнота была воздвигнута пирамида из камней. Несколько мгновений Адиту стояла молча, потом положила руку на верхний камень.

– Это хорошее, тихое место. – На мгновение ее взгляд стал рассеянным, как будто она всматривалась в другие времена и места. – Из всех песен, сочиненных зидайя, – пробормотала ситхи, – ближе всего нашему сердцу те, что говорят об утраченном.

– Может быть, это потому, что никто из нас не знает истинной цены чего-либо, пока оно не исчезло, – произнес Джошуа и склонил голову. Трава между потрескавшимися плитами колыхалась на ветру.

Как это ни странно, Воршева подружилась с Адиту быстрее всех смертных, живущих на Сесуадре, – если только смертный может на самом деле стать другом одного из бессмертных. Даже Саймон, живший среди ситхи и спасший от смерти одного из них, был совсем не уверен, что может считать своим другом кого-то из справедливых.

Несмотря на всю первоначальную холодность, Воршеву неудержимо притягивало что-то в чуждой природе Адиту – может быть, тот простой факт, что Адиту была в этом месте чужой, единственной представительницей своего рода, – так же, как все эти годы было с самой Воршевой в Наглимунде. Во всяком случае, в чем бы ни заключалась особая привлекательность Адиту, жена Джошуа оказала ей радушный прием и даже сама искала встреч с ней. Ситхи, казалось, тоже с удовольствием общалась с Воршевой; и когда она не проводила время с Саймоном или Джулой, ее часто можно было увидеть прогуливавшейся между палатками вместе с женой принца, а в дни, когда Воршева чувствовала себя усталой или больной, – сидевшей у ее постели. Герцогиня Гутрун, прежняя компаньонка Воршевы, делала все возможное, чтобы быть приветливой и вежливой со странной гостьей, но что-то в ее эйдонитском сердце не давало герцогине чувствовать себя полностью свободной в обществе ситхи. Пока Воршева и Адиту разговаривали и смеялись, Гутрун молча наблюдала за сестрой Джирики, как будто та была опасным животным, о котором говорили, что оно внезапно стало совершенно ручным.

Что касается Адиту, то она казалась странно очарованной ребенком, которого носила Воршева. У зидайя рождается мало детей, особенно теперь, объяснила она. Последний раз это случилось более века назад, и теперь тот ребенок был таким же взрослым, как самый старший из Детей Рассвета. Кроме того, Адиту очень интересовалась Лилит, хотя девочка была с ней не более разговорчивой и открытой, чем со всеми остальными. Однако она позволяла ситхи ходить с ней на прогулки и даже иногда носить на руках, что воспрещалось почти всем.

Если Адиту была заинтересована некоторыми смертными, то жители Нового Гадринсетта, в свою очередь, были одновременно восхищены и испуганы ею. Рассказ Улки – и без того достаточно невероятный – постепенно трансформировался до такой степени, что появление Адиту описывалось как вспышка яркого пламени и клубы дыма; после чего, как говорили люди, ситхи, рассерженная флиртом смертной с ее нареченным, пригрозила превратить несчастную девушку в камень. Улка довольно быстро стала самой значительной персоной на Сесуадре, а Адиту – предметом сплетен и суеверного перешептывания.

К досаде Саймона, его тоже обсуждали на каждом углу. Джеремия, часто слонявшийся по рынку у Дома Расставания, радостно пересказывал последние новости: дракон, у которого Саймон похитил меч, рано или поздно вернется, и тогда юному рыцарю придется сражаться с ним; Саймон отчасти ситхи, а Адиту послали, чтобы она забрала его во дворец справедливых; и так далее и тому подобное. Сам Саймон, выслушивая эти фантазии, материалом для которых, казалось, мог послужить только холодный воздух Сесуадры, только беспомощно поеживался. Он ничего не мог сделать – любая попытка что-либо опровергнуть лишь убеждала жителей Нового Гадринсетта, что он хитрый обманщик. Иногда выдумки развлекали его, но все равно он чувствовал себя объектом слишком пристального внимания и старался проводить время с людьми, которые хорошо знали его и которым он полностью доверял. Его осторожность и скрытность только подливали масла в огонь.

Если это слава, решил Саймон, он предпочел бы кончить свои дни никому не известным судомоем. Иногда, проходя по Новому Гадринсетту и видя, как люди машут ему или возбужденно перешептываются, он чувствовал себя обнаженным, но единственное, что он мог сделать, – это улыбнуться и расправить плечи. Судомои могут спрятаться или убежать; для рыцарей это недоступно.

– Он снаружи, Джошуа. Он клянется, что вы ждете его.

– А-а. – Принц повернулся к Саймону. – Это, должно быть, тот самый таинственный посланник с новостями из Наббана. И действительно, прошло две недели – почти день в день. Останься и послушай. Приведи его, – обратился он к Слудигу.

Риммер вышел, а через мгновение вернулся с высоким худым человеком со впалыми щеками, бледным лицом и – как подумал Саймон – немного угрюмого вида. Слудиг отступил к стене палатки и остался стоять, положив одну руку на рукоять топора, а другой подергивая светлую бороду. Посланник медленно опустился на одно колено:

– Принц Джошуа, мой господин шлет вам приветствие и просит передать это. – Он сунул руку в плащ, и Слудиг шагнул вперед, хотя наббанаец был в нескольких шагах от принца, но человек достал только свиток пергамента, перевязанный лентой и запечатанный синим воском. Джошуа посмотрел на него, потом кивнул Саймону, чтобы юноша принес ему свиток.

– Крылатый дельфин, – сказал Джошуа, глядя на эмблему, отпечатанную на воске. – Итак, твой господин – граф Страве Пирруинский.

Выражение лица посланника больше всего напоминало довольную ухмылку.

– Это так, принц Джошуа.

Принц сломал печать и развернул пергамент. Несколько долгих мгновений он разглядывал его, потом снова свернул в трубочку и уселся на ручку кресла.

– Я не стану спешить с чтением. Как тебя зовут?

Посланник кивнул с величайшим удовлетворением, как будто давно ждал этого важного вопроса.

– Это… Ленти.

– Очень хорошо, Ленти. Слудиг проводит тебя и проследит, чтобы ты получил еду и питье. Кроме того, он найдет для тебя постель – потому что мне понадобится некоторое время, прежде чем я смогу написать ответ, может быть, несколько дней.

Посланник оглядел палатку принца, словно пытался определить степень удобств, которые может предоставить ему Новый Гадринсетт.

– Да, принц Джошуа.

Слудиг подошел к дверям и, резко мотнув головой, дал Ленти знак следовать за ним.

– Не очень-то мне понравился этот посланник, – сказал Саймон, когда они вышли.

Джошуа уже изучал пергамент.

– Дурак, – согласился он. – Даже в таком простом деле, как это, хочет прыгнуть выше головы. Но не суди о графе Страве по его подданным – господин Пирруина умен, как рыночный карманник. Но если он даже не мог найти более впечатляющего слугу, чтобы передать мне свое предложение, как же он собирается выполнить обещание?

– Какое обещание? – спросил Саймон.

Скатанный в трубочку пергамент скользнул в рукав Джошуа.

– Граф Страве утверждает, что может сдать мне Наббан. – Принц встал. – Старик, конечно, лжет, но это дает интересную пищу для размышлений.

– Я не понимаю, Джошуа.

Принц улыбнулся:

– И радуйся этому. Дни твоей невинности относительно людей, подобных графу, быстро пролетят. – Он похлопал Саймона по плечу. – Сейчас, мой юный рыцарь, я не хотел бы говорить об этом. Подходящее время и место будет на рэнде.

– Вы собираетесь созвать совет?

Джошуа кивнул:

– Время пришло. Сначала мы закажем музыку, а потом посмотрим, удастся ли нам заставить моего брата и его союзников плясать под нее.

– Это крайне интересная хитрость, умный Сеоман. – Адиту смотрела на поле для игры в шент, которое она сделала из дерева, корней и разноцветных камешков. – Ложная угроза, ложно сыгранная видимость, разоблаченная как притворство, прикрывающая чистую правду. Очень красиво – но как ты поступишь, если я поставлю мои Яркие Камни сюда… сюда… и сюда? – Она подкрепила слова делом.

Саймон нахмурился. В полумраке палатки ее рука двигалась так быстро, что была почти не видна. На секунду ему пришла в голову мысль, что ситхи может обмануть его, но в следующее мгновение он понял, что ей это было бы просто ни к чему в игре с человеком, еще только постигающим премудрости шента, как сам Саймон не стал бы ставить подножку маленькому ребенку, бегущему с ним наперегонки. И все-таки кое-что нужно было выяснить.

– А вы обманываете, когда играете в шент?

Адиту оторвала взгляд от игры. На ней было одно из широких платьев Воршевы; в сочетании с завязанными волосами оно делало ситхи немного менее дикой и чужой – она даже стала больше походить на смертных. Ее глаза горели в слабом свете затухающих углей.

– Обманываем? Ты хочешь сказать, лжем? Игра может вводить в заблуждение настолько, насколько этого хотят игроки.

– Я не это имел в виду. Бывает ли так, что кто-то нарочно играет не по правилам?

Она была сверхъестественно красива сейчас, и Саймон невольно вспомнил ночь, когда она поцеловала его. Что это означало? Означало ли вообще что-нибудь? Или это просто еще один способ для Адиту поиграть со своей бывшей комнатной собачкой?

Она обдумывала его вопрос.

– Я не знаю, как тебе ответить. Можешь ты обмануть свое естество, взмахнуть руками и полететь?

Саймон покачал головой:

– В игре, в которой так много правил, обязательно должен существовать способ нарушать их…

Прежде чем Адиту успела снова попытаться ответить на его вопрос, в палатку ворвался возбужденный и запыхавшийся Джеремия.

– Саймон! Саймон! – закричал он и осекся, заметив Адиту. – О, простите. – Он был очень смущен и все-таки едва сдерживался.

– Что случилось?

– Они пришли!

– Кто пришел? – Саймон быстро взглянул на Адиту, но ситхи уже вернулась к изучению стоявшей на доске комбинации.

– Герцог Изгримнур и принцесса! – Джеремия бурно размахивал руками. – И с ними еще другие! Странный маленький человек вроде Бинабика и его троллей, но почти нашего роста. И еще старик – он выше всех, даже выше тебя! Весь город пошел вниз посмотреть на них!

Целую минуту Саймон сидел молча в полном смятении.

– Принцесса, – проговорил он наконец. – Принцесса… Мириамель?

– Да, да! – задыхался Джеремия. – Переодетая монахом, но она сняла капюшон и помахала людям. Пойдем, Саймон, все идут вниз встречать их! – Он повернулся и сделал несколько шагов к двери, потом изумленно посмотрел на своего друга. – Саймон? Что случилось? Ты не хочешь посмотреть на принцессу, и герцога Изгримнура, и коричневого человека?

– Принцесса… – Он беспомощно повернулся к Адиту, которая смотрела на него с кошачьим безразличием.

– Похоже, что тебе это будет интересно, Сеоман. Мы доиграем позже.

Саймон встал и последовал за Джеремией на открытую всем ветрам вершину горы. Он двигался медленно и неуверенно, как лунатик. Будто сквозь сон он слышал крики людей, сливавшиеся в общий гул, подобный шуму океана.

Мириамель вернулась.

5
УСЛЫШАННЫЕ МОЛИТВЫ

По мере того как Мириамель и ее спутники шли через тритингские степи, неуклонно становилось холоднее. К тому времени когда они достигли равнины Луговых Тритингов, даже в полдень небо отливало тусклым оловом, запятнанным полосками свинцовых туч. Кутаясь в плащ под порывами жестокого ветра, Мириамель поняла, что почти благодарна Аспитису Превису, – если бы им пришлось всю дорогу идти пешком, это путешествие действительно было бы очень долгим и печальным. Несмотря на холод и усталость, Мириамель, однако, испытывала еще и странное чувство свободы. Граф преследовал ее, но теперь, хотя он все еще был жив и мог мечтать о мести, она не боялась ничего, что он способен был сделать. Вот исчезновение Кадраха – это было совершенно другое дело.

Со времени бегства с «Облака Эдны» она стала смотреть на эрнистирийца совершенно другими глазами. Конечно, несколько раз он предал ее, но по-своему и любил тоже. Только ненависть монаха к самому себе продолжала стоять между ними – и, по-видимому, заставила его наконец уйти.

Она глубоко сожалела об их размолвке из-за пергамента Тиамака. Мириамель думала, что рано или поздно она добралась бы до человека, который прятался под грубой личиной Кадраха – и который нравился ей. Но Кадрах испугался и удрал, как будто она пыталась приручить дикую собаку и сделала слишком резкое движение, чтобы погладить ее. Принцесса не могла избавиться от странного чувства, что она упустила нечто более важное, чем ей было дано понять.

Даже на лошадях это было очень долгое путешествие. Ее размышления не всегда были хорошим развлечением.

Целую неделю они добирались до Луговых Тритингов, пускаясь в путь на рассвете и останавливаясь через несколько часов после захода солнца… в те дни, когда оно вообще появлялось на небе. Холодало, но к полудню солнце, словно усталый путник, пробиралось сквозь пелену облаков и прогоняло мороз.

Луговые Тритинги были обширными и по большей части плоскими и однообразными, как ковер. Пологие склоны, встречавшиеся кое-где, угнетали еще больше. После многих дней медленного подъема Мириамель обнаруживала, что не может избавиться от мыслей о вершине, которая будет где-то. Вместо этого в какой-то момент они пересекали плоский, как поверхность стола, луг, ничем не отличавшийся от предыдущих, и начинали двигаться по столь же невыразительному спуску. Одна только мысль о том, чтобы проделать подобное путешествие пешком, приводила в уныние. Проезжая очередную мучительную лигу, Мириамель снова и снова возносила благодарственные молитвы за невольный подарок Аспитиса – лошадей.

Сидевший перед ней Тиамак быстро набирал силы. После недолгих уговоров Тиамак рассказал ей – а также Изгримнуру, который был рад-радешенек разделить с кем-то бремя штатного рассказчика, – о детстве в болотах Вранна и трудных годах учения в Пирруине. Природная сдержанность вранна не давала ему распространяться о нанесенных ему обидах, боль от которых тем не менее сквозила в его рассказе.

Я не первая чувствую себя одинокой, непонятой и ненужной. Этот, казалось бы, очевидный факт, ударил Мириамель с силой откровения. А ведь я принцесса – мне никогда не приходилось голодать, бояться, что я умру в забвении, никто никогда не говорил мне, что я недостаточно хороша для того, чтобы делать то, что хочу.

Слушая Тиамака, наблюдая за его гибкой, хрупкой фигуркой и отточенными жестами, Мириамель ужасалась своему невежественному своенравию. Как могла она, столь удачливая от рождения, так переживать из-за нескольких препятствий, которые Бог или судьба поставили на ее пути?

Она пыталась поделиться своими мыслями с герцогом Изгримнуром, но он не позволил ей скатиться в бездну самобичевания.

– У каждого из нас свои горести, принцесса, – сказал он, – и нет ничего постыдного в том, чтобы принимать их близко к сердцу. Нельзя только забывать, что у других тоже бывают беды, или позволить жалости к себе удержать твою руку, когда кто-то нуждается в помощи.

Изгримнур, как еще раз убедилась Мириамель, был не просто грубым солдатом.

На третью ночь в Луговых Тритингах, когда все четверо сидели у костра, придвинувшись как можно ближе, потому что дров в степи было мало и для хорошего огня их не хватало, Мириамель наконец отважилась спросить у Тиамака о содержимом его сумки.

Вранн был так смущен, что едва мог поднять на нее глаза.

– Это ужасно, леди. Я мало что помню, но лихорадка заставила меня думать, что Кадрах хочет меня обокрасть.

– А почему тебе могло это прийти в голову? И что там лежит?

Подумав, Тиамак вытащил из сумки завернутый в листья пакет и содрал обертку.

– Это произошло, когда вы заговорили с монахом о книге Ниссеса, – застенчиво объяснил он. – Теперь я понимаю, что в этом не было ничего страшного, тем более что и Моргенс писал что-то о Ниссесе в последнем послании, – но тогда разум мой был затуманен лихорадкой и я думал только, что мое сокровище в опасности.

Он передал пергамент принцессе, и она развернула его. Изгримнур подвинулся ближе и заглянул через плечо Мириамели. Камарис, пребывающий в обычной рассеянности, глядел в пустоту ночи.

– Песня какая-то, – сварливо проговорил Изгримнур, как будто пергамент обманул его ожидания.

– «…Мужа, что видит, хоть слеп…» – прочитала вслух Мириамель. – Что это значит?

– Я и сам не знаю, – признался Тиамак. – Но смотрите, подпись «Ниссес». Я думаю, это листок из его утерянной книги «Ду Сварденвирд».

Мириамель внезапно ахнула:

– Это же та самая книга, которую Кадрах распродал по страничке! – Она почувствовала, как что-то сжалось у нее в животе. – Книга, которую мечтал раздобыть Прейратс! Откуда это у тебя?

– Я купил это в Кванитупуле почти год назад. Листочек в груде обрывков. Торговец не мог знать, сколько это стоит, да почти наверняка и вовсе не просматривал то, что купил как кучу сорных бумаг.

– Я не думаю, что Кадрах действительно знал, что эта страничка у вас, – сказала Мириамель. – Но, пресвятая Элисия, как странно! Может быть, это одна из тех страниц, которые он продал?

– Он продавал страницы из книги Ниссеса? – спросил Тиамак. Оскорбленное недоверие в его голосе смешивалось с любопытством. – Как это могло случиться?!

– Кадрах говорил мне, что был страшно беден и впал в отчаяние. – Она подумала, стоит ли рассказывать остальную часть истории монаха, и решила, что предварительно это надо тщательно обдумать. Они могут не понять его поведения. Несмотря на его бегство, она все равно испытывала желание защитить Кадраха от презрения тех, кто не знал его так же хорошо, как она. – У него тогда было другое имя, – сказала она, словно это могло служить оправданием. – Его звали Падреик.

– Падреик? – Теперь и Тиамак был потрясен. – Но я знаю это имя! Его упоминал доктор Моргенс.

– Да, он дружил с Моргенсом. Это странная история.

Изгримнур фыркнул, но теперь его голос звучал несколько виновато:

– Да, действительно странная история.

Мириамель поспешила сменить тему:

– Может быть, Джошуа поймет, что означают эти стихи?

Изгримнур покачал головой:

– Я думаю, у принца Джошуа, если мы его найдем, будут дела поважнее, чем рассматривание старых пергаментов.

– Но это может оказаться важным! – Тиамак искоса посмотрел на герцога. – Доктор Моргенс в последнем письме писал, что, по его мнению, пришли времена, о которых говорил Ниссес. Моргенс был человеком, которому было известно многое, недоступное другим.

Изгримнур заворчал и отодвинулся назад, к своему месту у костра.

– Это выше моего понимания, гораздо выше.

Мириамель наблюдала за Камарисом, который спокойно и уверенно вглядывался в темноту, как сова, готовая в любой момент сорваться с ветки.

– Теперь на каждом шагу тайны, – сказала она. – Правда, будет хорошо, когда все снова станет просто?

Наступила пауза, потом Изгримнур застенчиво засмеялся:

– Я забыл, что монаха нет. Я все ждал, что он скажет: «Ничего уже не будет простым, принцесса» или что-нибудь в этом роде.

Мириамель принужденно улыбнулась:

– Да, так он и сказал бы. – Она протянула руки к огню. – Именно так он и сказал бы.

Шли дни, а они все ехали на север. Слой снега на земле становился все толще; ветер превратился в опасного врага. По мере того как позади оставались последние лиги Луговых Тритингов, Мириамель и ее спутники все больше и больше впадали в уныние.

– Трудно вообразить, чтобы Джошуа и остальным хоть немного везло в такую погоду. – Изгримнур почти кричал, чтобы перекрыть вой ветра. – Все гораздо хуже, чем в то время, когда я отбывал на юг.

– Если они живы, этого будет достаточно, – сказала Мириамель. – Это уже начало.

– Но, принцесса, на самом деле мы даже не знаем, где их искать! – Герцог почти извинялся. – Ни один из дошедших до меня слухов не говорил больше того, что Джошуа находится где-то в Верхних Тритингах. Впереди еще лиги степей, куда более заселенных и цивилизованных, чем эти. – Широкой рукой он обвел мрачные заснеженные пространства. – Мы можем искать их месяцами!

– Мы найдем Джошуа, – твердо сказала принцесса, и в душе она чувствовала почти такую же уверенность, как та, что звучала в ее голосе. То, через что они прошли, то, что она узнала, должно было иметь какой-то смысл! – В Тритингах живут люди, – добавила она. – Если Джошуа и его друзья обосновались где-то поблизости, тритинги должны знать об этом.

Изгримнур фыркнул:

– Тритинги! Мириамель, я знаю их лучше, чем ты можешь предположить. Это совсем не то, что обитатели городов. Во-первых, они не остаются подолгу в одном месте, так что мы можем и вовсе не найти их. Кроме того, немного будет радости, если и найдем. Это же варвары! С тем же успехом они могут оторвать нам головы.

– Я знаю, что ты сражался с тритингами, – ответила Мириамель. – Но это было давным-давно. К тому же у нас нет выбора, по крайней мере я его не вижу. Я думаю, лучше будет принимать решение, когда мы столкнемся с этим вплотную.

Герцог смотрел на нее со смешанным чувством огорчения и восхищения, потом пожал плечами:

– Ты дочь своего отца.

Как ни странно, это замечание не было неприятно Мириамели, но она все-таки нахмурилась, главным образом чтобы поставить герцога на место, потом вдруг рассмеялась.

– Что тут смешного? – подозрительно спросил Изгримнур.

– На самом деле ничего. Просто я вспомнила о том времени, которое я провела с Бинабиком и Саймоном. Несколько раз мне казалось, что нам остается жить считанные мгновения, – когда ужасные собаки почти настигли нас, а потом, когда мы встретились с великаном, и еще когда охотники стреляли в нас… – Она откинула упавшую на глаза прядь волос, но сводящий с ума ветер незамедлительно вернул ее на прежнее место. Тогда принцесса сердито запихала челку под капюшон. – Но теперь я никогда не думаю так, как бы ужасно ни обстояли дела. Когда Аспитис напал на нас, я ни на секунду не сомневалась, что он не сможет забрать меня. А если бы забрал, я бы убежала. – Она немного придержала лошадь, пытаясь выразить свою мысль словами. – Ты видишь, ничего смешного в этом нет. Но теперь мне кажется, что происходящие события обычно бывают выше нашего понимания и никаких сил не хватит, чтобы попытаться изменить предначертанное. Это как волны в океане – огромные волны, – я могу начать бороться с ними и утону, а могу позволить им нести меня вперед и стараться держать голову над водой. Я знаю, что еще увижу дядю Джошуа. Я просто знаю это. И Саймона, и Бинабика, и Воршеву – просто еще очень многое надо сделать, вот и все.

Изгримнур устало посмотрел на нее. Во взгляде его сквозило странное недоверие, как будто маленькая девочка, которую он только что качал на коленях, внезапно у него на глазах превратилась в наббанайского астролога, умеющего читать книгу звезд.

– А потом? Когда мы все снова будем вместе? Мириамель улыбнулась, но это была горькая улыбка – выражение великой скорби, охватившей ее.

– Волна ударит, старый добрый дядюшка Изгримнур… и многие из нас пойдут ко дну, чтобы никогда уже больше не доплыть до поверхности. Я не знаю, кто это будет, конечно нет, но я уже не так боюсь этого, как прежде.

И они замолчали, три лошади и четыре седока, пробивающиеся сквозь нескончаемый ветер.

Только по времени, ушедшему на дорогу, они поняли, что достигли Верхних Тритингов, – заснеженные луга и холмы ничем не отличались от тех, мимо которых они проезжали в первую неделю своего пути. Как ни странно, погода больше не ухудшалась, хотя они продолжали двигаться на север. Мириамели даже казалось, что немного потеплело и ветер стал менее злым.

– Добрый знак, – сказала она однажды в полдень, когда над грядой туч появилось солнце. – Я говорила тебе, Изгримнур! Мы найдем их!

– Где бы они ни находились, – проворчал герцог.

Тиамак обернулся в седле:

– Может быть, нам удастся добраться до реки? Если тут еще остались люди, они должны держаться поблизости от текущей воды, где можно поймать хоть какую-нибудь рыбу. – Он грустно покачал головой. – Хотел бы я, чтобы воспоминания о моем сне были немного более определенными!

Изгримнур задумался.

– Имстрек как раз к югу от большого леса, но он бежит через все Тритинги. Многовато места для поисков.

– А нет другой реки, впадающей в нее? – спросил Тиамак. – Прошло много времени с тех пор, как я последний раз смотрел на карту.

– Есть. Стефлод, если я правильно помню. – Герцог нахмурился. – Но это просто большой ручей.

– И все-таки в местах, где встречаются реки, часто строят деревни, – сказал Тиамак с удивительной уверенностью. – Так бывает и во Вранне, и во многих других местах, о которых я слышал.

Мириамель начала что-то говорить, но остановилась, наблюдая за Камарисом. Старик отъехал немного в сторону и смотрел на небо. Она проследила за его взглядом, но увидела только грязные обрывки туч.

Изгримнур обдумывал мысль вранна.

– Может, ты и прав, Тиамак. Если мы будем продолжать двигаться на север, обязательно наткнемся на Имстрек. А Стефлод, я думаю, немного восточнее. – Он огляделся, как бы в поисках ориентира, взгляд его задержался на Камарисе. – Куда это он смотрит?

– Не знаю, – ответила Мириамель. – А, это, должно быть, вон те птицы.

Два темных силуэта неслись на них с востока, кружась, словно пепел над костром.

– Вороны! – сказал Изгримнур. – Кровавые вороны.

Птицы кругами вились над путниками, словно наконец нашли то, что искали. Мириамели казалось, что она видит, как сверкают их желтые глаза. Сделав еще несколько кругов, вороны спикировали. Перья их отливали масляно-черным. Мириамель втянула голову в плечи и закрыла глаза. Птицы с криком пролетели мимо, сделали крутой вираж и через несколько мгновений уже превратились в две уменьшающиеся точки на северном горизонте.

Один Камарис не опустил головы. Он смотрел им вслед с отсутствующим видом созерцателя.

– Что это? – спросил Тиамак. – Они опасны?

– Дурное предзнаменование, – прорычал герцог. – В моей стране их стреляют. Пожиратели падали. – Он поморщился.

– Мне кажется, они смотрели на нас, – сказала Мириамель. – Они хотели узнать, кто мы такие.

– Это ерунда. – Изгримнур потянулся и сжал руку принцессы. – И во всяком случае, какое птицам дело до того, кто мы такие?

Мириамель покачала головой:

– Понятия не имею. Но вот какое у меня чувство: кто-то хотел знать, кто мы такие, – и теперь знает.

– Это были просто вороны. – Улыбка герцога получилась кривой. – У нас и без них есть о чем беспокоиться.

– Это правда, – кивнула принцесса.

Еще через несколько дней пути они наконец вышли к Имстреку. Быстрая река казалась почти черной под слабыми лучами солнца; снег грязными пятнами покрывал ее берега.

– Становится теплее, – довольно сказал Изгримнур. – Сейчас не намного холоднее, чем и должно быть в это время года. В конце концов на дворе Новандер.

Мириамель расстроилась:

– А я оставила Джошуа в ювене! Пресвятая Элисия! Почти полгода. Как долго мы путешествовали!

Переправившись, они повернули на восток и остановились, чтобы разбить лагерь, только когда стемнело. Всю ночь вода шумела рядом с ними. Утром они вышли рано, не ожидая, пока солнце взойдет на сером небе.