Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 151 (всего у книги 200 страниц)

– Ну вот, если кто-нибудь – из незнатной семьи или плохого рода – захотел бы на тебе жениться?

– Плохого… рода? – Адиту внимательно посмотрела на него. – Ты спрашиваешь, могу ли я решить, что кто-то из моего народа ниже меня? Нас слишком мало для этого, Саймон. А почему ты должен на ней жениться? Разве ваш народ не может любить, не вступая в брак?

На мгновение Саймон лишился дара речи. Любить королевскую дочь, даже не подумав жениться на ней?

– Я рыцарь, – сдержанно сказал он, – и должен вести себя благородно.

– Это любить кого-то неблагородно? – Она покачала головой. Насмешливая улыбка вернулась на свое место.

Саймон уперся локтями в колени и закрыл лицо руками.

– Ты хочешь сказать, что твоему народу все равно, кто на ком женится? Я в это не верю.

– Именно это послужило поводом для окончательного разрыва между зидайя и хикедайя, – сказала Адиту. Когда он посмотрел на нее, золотые глаза ситхи стали жесткими. – Мы хорошо усвоили этот ужасный урок.

– Что ты имеешь в виду?

– Это смерть Друкхи, сына Утук’ку и Экименису Черного Посоха, разделила наши семьи. Друкхи женился на Ненайсу из рода Соловья. – Она подняла руку и сделала жест, словно закрывала книгу. – Она была убита смертными еще в те годы, когда Туметай не поглотили льды. Это был несчастный случай. Она танцевала в лесу. Смертного охотника привлек блеск ее яркого платья. Думая, что видит оперение птицы, он спустил стрелу. Когда Друкхи нашел мертвую Ненайсу, он сошел с ума. – Адиту скорбно склонила голову, словно это случилось совсем недавно.

Она замолчала, и Саймон спросил:

– Но почему это поссорило ваши семьи и какое это имеет отношение к женитьбе по собственному желанию?

– Это долгая история, Сеоман, – возможно, самая длинная из тех, что рассказывают ситхи, за исключением только Бегства из Сада и Перехода через Черные Моря в Светлый Ард. – Тонким пальцем она подвинула один из камешков шента. – В то время Утук’ку и ее муж правили всеми Рожденными в Саду – они были Хранителями Рощ Танцев Года. Когда ее сын полюбил Ненайсу, дочь Дженджияны и ее супруга Инитри, Утук’ку резко возражала против этого. Родители Ненайсу были зидайя, хотя в те давно прошедшие дни наш род назывался иначе. Они также верили, что смертным, пришедшим на эту землю после того, как здесь появились Рожденные в Саду, должно быть позволено жить свободно, пока они не захотят воевать с нашим народом.

Она более затейливо расставляла камешки на лежащей перед ней доске.

– Утук’ку и ее клан считали, что смертным следует уйти за океан, а воспротивившиеся этому должны быть убиты – так, как некоторые смертные фермеры давят насекомых, которых они находят на своих полях. Но поскольку эти два великих клана и множество меньших, союзничавших либо с тем, либо с другим, разделились на примерно равные части, даже Утук’ку, Глава Дома Танцев Года, не могла навязывать остальным свое мнение. Видишь, Сеоман, у нас никогда не было «королей» и «королев», как у вас, смертных.

Во всяком случае, Утук’ку и ее муж были в ярости, что их сын женился на женщине, как они считали, из клана предателей. Когда Ненайсу была убита, Друкхи сошел с ума и поклялся, что убьет любого смертного, который попадется ему на пути. Люди клана Ненайсу пытались удержать его, хотя они были опечалены и испуганы не меньше, чем он. Рожденные в Саду не смогли прийти к соглашению. Но, достаточно напуганные тем, что может произойти, если Друкхи останется на свободе, они решили подвергнуть его заточению – нечто никогда до тех пор не случавшееся по эту сторону океана. – Она вздохнула. – Это было слишком для него и для его безумия – быть пленником у своего собственного народа, в то время как те, кого он считал убийцами своей жены, оставались свободными. Друкхи заставил себя умереть.

Саймон был очарован. Ему страшно понравилась эта прекрасная сказка, хотя он и видел по выражению лица Адиту, что для ситхи все это было очень серьезно.

– Ты хочешь сказать, что он убил себя?

– Не так, как ты думаешь, Сеоман. Нет, скорее Друкхи просто… перестал жить. Когда его нашли мертвым в пещере Си-инджиян’ре, Утук’ку и Экименису собрали свой клан и ушли на север, поклявшись не иметь больше ничего общего с кланом Дженджияны.

– Но сперва все пошли на Сесуадру, – сказал он, – в Дом Расставаний. И там они заключили договор, что я видел во время бдения в Обсерватории.

Она кивнула:

– Судя по тому, что ты рассказал, я думаю, ты действительно видел истинное видение прошлого.

– И поэтому Утук’ку и норны так ненавидят смертных?

– Да. Но, кроме того, они воевали с первыми смертными Эрнистира задолго до того, как Эрн дал этой земле название. В этом сражении Экименису и многие другие хикедайя потеряли жизнь. Так что норны могли лелеять и другие обиды.

Саймон откинулся назад, обхватив руками колени.

– Я не знал. Моргенс, Бинабик или кто-то еще говорил мне, что битва при Ноке была первой, в которой смертные убивали ситхи.

– Ситхи – да, зидайя. Но люди Утук’ку несколько раз вступали в сражение со смертными, прежде чем из западных морей пришли мореходы и переменили все. – Она опустила голову. – Так что ты видишь, – закончила Адиту, – почему мы, Дети Рассвета, так осторожны и не любим говорить, что кто-то выше других. Эти слова для нас обозначают трагедию.

Он кивнул:

– Думаю, понимаю. Но у нас пока по-другому, Адиту. Существуют правила, кто на ком может жениться… и наши принцессы не выходят замуж за безземельных рыцарей, особенно за таких, которые в недавнем прошлом были поварятами.

– Ты видел эти правила? Они содержатся в одном из ваших священных текстов?

Он поморщился:

– Ты же знаешь, что я имею в виду. Послушала бы ты Камариса, если хочешь понять, как у нас все устроено. Он знает все – кому надо кланяться, в какой день какой цвет нужно носить… – Саймон грустно засмеялся. – Если бы я спросил его, может ли кто-нибудь вроде меня жениться на принцессе, я думаю, он отрубил бы мне голову. Но ласково. И без всякого удовольствия.

– Ах да, Камарис. – Казалось, Адиту собирается сказать что-то значительное. – Он… странный человек. Он многое повидал, как я думаю.

Саймон внимательно посмотрел на нее, но не смог разглядеть никакого особого значения за ее словами.

– Повидал. И мне кажется, что всему этому он собирается научить меня еще до того, как мы придем в Наббан. Но это не повод для жалоб. – Он встал. – Собственно говоря, скоро стемнеет, так что мне надо пойти повидаться с ним. Он хотел показать мне, как правильно пользоваться щитом… – Саймон помолчал. – Спасибо, что поговорила со мной, Адиту.

Она кивнула:

– Не думаю, что сказала тебе что-нибудь полезное, но надеюсь, ты не будешь так грустить, Сеоман.

Он пожал плечами, подбирая с полу свой плащ.

– Подожди, – сказала она, поднимаясь. – Я пойду с тобой.

– Повидать Камариса?

– Нет, у меня другое дело. Но мы можем идти вместе, пока наши дороги не разойдутся.

Она вышла из палатки вслед за ним. В отсутствие прикосновений хрустальный шар померцал, затуманился и стал темным.

– Ну, – сказала герцогиня Гутрун. В ее нетерпеливом тоне Мириамель ясно слышала тревогу.

Джулой встала. Она сжала на мгновение руку Воршевы, потом положила ее на одеяло.

– Ничего страшного, – сказала колдунья. – Немного крови, вот и все. Она уже остановилась. У вас было много собственных детей, Гутрун, и еще больше внуков. Вам следовало бы знать, что тут не о чем так волноваться.

Герцогиня вызывающе выставила подбородок:

– Да, я родила и вырастила много собственных детей, чего не могут о себе сказать некоторые. – Джулой не повела и бровью в ответ на этот выпад, и Гутрун продолжала с несколько меньшим жаром. – Но я никогда не вынашивала детей, сидя верхом на лошади, а ее муж требует от бедной девочки именно этого! – Она посмотрела на Мириамель в поисках поддержки, но принцесса только пожала плечами. Теперь в спорах уже не было смысла – поздно что-то менять. Принц решил идти в Наббан.

– Я могу ехать в фургоне, – сказала Воршева. – Во имя Степного Громовержца, Гутрун, женщины моего клана иногда не вылезают из седла до последнего месяца.

– Значит, женщины твоего клана просто дуры, – сухо сказала Джулой. – В отличие от тебя, надеюсь. Да, ты можешь ехать в фургоне. В открытой степи это тебе не слишком повредит. – Она повернулась к Гутрун. – Что до Джошуа, то вы прекрасно знаете – он делает то, что считает необходимым. Я согласна с ним. Это прозвучит грубо, но принц не может остановить войну по всему Светлому Арду на сто дней, чтобы его жена выносила своего ребенка в мире и спокойствии.

– Значит, должен быть какой-то другой путь. Я сказала Изгримнуру, что это жестоко, и это только то, что я думаю. И я велела ему передать это принцу Джошуа. Мне все равно, что он обо мне подумает. Я не могу видеть, как страдает девочка.

Джулой мрачно улыбнулась:

– Я уверена, что ваш муж внимательно выслушал все это, Гутрун, но сомневаюсь, что Джошуа когда-нибудь услышит хоть одно слово из того, что вы сказали.

– Что это значит? – спросила Гутрун.

Прежде чем лесная женщина успела ответить – впрочем, Мириамель подумала, что она не особенно торопится, – за дверью палатки послышался слабый шум. Клапан молниеносно скользнул в сторону, открыв звездную россыпь. Потом внутрь скользнула гибкая фигура Адиту, и ткань снова упала.

– Я не помешала? – спросила ситхи. Мириамели показалось, что, как ни странно, ее действительно волновало, не помешала ли она. Для молодой женщины, выросшей в лицемерной вежливости королевского двора, удивительно было слышать эту привычную фразу, неожиданно вернувшую себе исходное значение. – Я слышала, ты плохо себя чувствуешь, Воршева?

– Мне уже лучше, – улыбаясь, ответила жена Джошуа. – Заходи, Адиту, тебе здесь всегда рады.

Ситхи села на пол у постели Воршевы. Ее золотые глаза внимательно смотрели на больную, длинные изящные руки были сложены на коленях. Мириамель не могла оторвать от нее взгляда. В противоположность Саймону, который, кажется, вполне привык к ситхи, она еще чувствовала себя неловко в присутствии такого чуждого существа. Адиту казалась нереальной, как персонаж старой сказки, и даже еще нереальнее, потому что она сидела среди них, в смутном свете горящего тростника, такая же настоящая, как камень или дерево. Казалось, что прошлый год перевернул мир вверх ногами и таинственные существа, раньше упоминавшиеся только в легендах, кувыркаясь, выкатились наружу. Адиту вытащила из складок серой туники кожаный мешочек и подняла его.

– Я принесла кое-что, чтобы ты лучше спала. – Она высыпала горсть зеленых листьев на ладонь, потом показала их Джулой. Колдунья кивнула. – Я сварю их для тебя, пока мы будем разговаривать.

Ситхи, казалось, не замечала недовольных взглядов Гутрун. При помощи двух палочек Адиту вытащила из очага горячий камень, стряхнула с него пепел и бросила камень в миску с водой. Когда над миской поднялся пар, ситхи раскрошила туда листья.

– Мне сказали, что мы пробудем здесь еще один день. Это даст тебе возможность отдохнуть, Воршева.

– Я не понимаю, почему все так волнуются. Это всего-навсего ребенок. Такое часто бывает с женщинами.

– Но не все женщины носят единственного ребенка принца, – тихо сказала Мириамель, – к тому же во время войны.

Адиту растерла листья по дну миски горячим камнем, помешивая воду палочкой.

– Я уверена, что у вас с мужем родится здоровое дитя. – Мириамели эта фраза показалась неуместной в устах ситхи. Так мог бы сказать смертный – весело и вежливо. Может быть, Саймон все-таки был прав?

Когда Адиту убрала камень, Воршева села, подняла все еще дымившуюся миску и сделала маленький глоток. Мириамель наблюдала за ней. Она такая прелесть! – думала принцесса.

У Воршевы были огромные темные глаза, восковые веки потяжелели от усталости; ее волосы густым черным облаком спускались к плечам. Мириамель коснулась собственных стриженых кудрей и ощупала неровные края, там, где она отрезала крашеные волосы. Она не могла не чувствовать себя уродливой младшей сестрой.

Перестань! – сердито сказала она себе. Ты достаточно хорошенькая. Чего ты еще хочешь – что тебе нужно?!

Но было трудно не чувствовать себя дурнушкой, видя рядом дерзкую красоту Воршевы и кошачью грацию ситхи. Но Саймону я нравлюсь, она почти улыбнулась. Нравлюсь, я знаю. Настроение у нее немного испортилось. Впрочем, какое все это может иметь значение? Все равно он не может сделать то, что я должна. Кроме того, он не знает обо мне ровным счетом ничего.

Однако что-то странное было в том, что Саймон, который присягнул на верность ей – это был мучительный, но прекрасный момент, – был тем же человеком, что и долговязый мальчик, с которым они вместе шли в Наглимунд. Он повзрослел. И дело было не только в росте и пушистой бороде – изменились глаза и осанка. Теперь она видела, что он будет красивым мужчиной, – вот уж чего никак нельзя было подумать, когда они останавливались в доме Джулой. Его длинный нос и вытянутое лицо что-то приобрели за последние месяцы – черты стали правильными, чего не было раньше.

Как это сказала одна из ее нянек о другом хейхолтском мальчике? Ему надо дорасти до своего лица. Это было абсолютно верно для Саймона, так он и делал.

И ничего удивительного, решила она. Он столько всего пережил с тех пор, как покинул Хейхолт, – да он почти герой! Он сражался с драконом! Что такого сделали сир Камарис или Таллисто, что можно было бы считать большим подвигом? Правда, Саймон всячески преуменьшал значительность своей встречи с Ледяным Червем, хотя в то же время Мириамель видела, что ему до смерти хочется немножко похвастаться, – но она же была рядом с ним, когда на них напал гигант! Она видела его храбрость. Они не стали убегать и прятаться, так что и ей тоже не откажешь в некоторой смелости. Саймон действительно был хорошим товарищем – а теперь он стал ее защитником. Что-то в ней затрепетало, как будто мягкие крылья забились у нее в груди. Она не хотела этого чувства – никаких таких чувств – не время было для них. А скоро, может быть, вообще ни для чего уже не будет времени.

Тихий музыкальный голос Адиту вернул ее обратно в палатку, к окружавшим ее людям:

– Если ты уже сделала все, что собиралась, для Воршевы, я хотела бы, чтобы ты уделила мне несколько минут. Мне нужно поговорить с тобой.

Гутрун громоподобно хмыкнула. Мириамель решила, что этот звук предназначался для того, чтобы выразить мнение герцогини о людях, которые уходят и секретничают. Джулой пропустила мимо ушей ее бессловесное замечание и кивнула.

– Что ей теперь нужно, так это сон или немного тишины. – Она повернулась к Гутрун. – Я загляну к ней попозже.

– Как вам угодно, – сказала герцогиня.

Колдунья кивнула Воршеве и Мириамели, прежде чем вслед за Адиту выйти из палатки. Жена принца, снова откинувшаяся на подушки, приподняла руку в прощальном жесте. Глаза ее были почти закрыты; казалось, она уже засыпала.

В палатке на некоторое время воцарилось молчание. Гутрун шила и тихо мурлыкала себе под нос что-то без слов и мелодии, не прекращая петь даже тогда, когда подносила шитье к огню, чтобы лучше рассмотреть шов. Наконец Мириамель встала.

– Воршева устала. Я тоже пойду. – Она наклонилась и взяла руку женщины. Та открыла глаза; потребовалось несколько мгновений, чтобы ей удалось сфокусировать взгляд. – Спокойной ночи. Я уверена, что у тебя будет замечательный ребеночек и ты и дядя Джошуа сможете гордиться им.

– Спасибо. – Воршева улыбнулась и снова опустила длинные ресницы.

– Доброй ночи, тетушка Гутрун, – сказала Мириамель. – Я рада, что вы оказались здесь, когда я вернулась с юга. Мне очень не хватало вас. – Она поцеловала теплую щеку герцогини, потом деликатно освободилась из материнских объятий Гутрун и выскользнула наружу.

– Я уже много лет не слышала, чтобы она меня так называла, – услышала принцесса удивленный голос герцогини. Воршева что-то сонно пробормотала. – Бедная девочка выглядит такой тихой и грустной в последнее время, – продолжала Гутрун, – но, с другой стороны, это так понятно…

Удаляясь по мокрой траве, Мириамель уже не слышала, что собиралась еще сказать герцогиня.

Адиту с Джулой шли вдоль журчащего Стефлода. Луну закрывали облака, но в некоторых местах мерцали звезды. С востока дул мягкий ветер, неся с собой запах травы и мокрых камней.

– То, что ты говоришь, очень странно, Адиту. – Колдунья и ситхи странно выглядели вместе – летящая походка бессмертной, старавшейся подстроиться под широкие шаги Джулой. – Но я не думаю, что в этом есть какая-то опасность.

– А я и не говорю, что она есть, просто следует подумать об этом, – раздался шелестящий смех ситхи. – Но подумать только, что я могла так запутаться в делах смертных! Мамин брат Кендарайо’аро смолол бы собственные зубы!

– Это дела смертных лишь отчасти, – сказала Джулой как нечто само собой разумеющееся. – Иначе бы тебя не было здесь.

– Знаю, – согласилась Адиту. Она наклонилась и сорвала несколько травинок, потом поднесла их к носу и чихнула. – Трава здесь не похожа на ту, что растет в лесу и даже на Сесуадре. Она… моложе. В ней нет такой жизненной силы, но зато она сладкая. – Ситхи уронила на землю сорванные стебельки. – Но я отвлеклась. Джулой, в Камарисе нет никакого вреда, кроме того, что может быть опасно для него самого. Но странно, что он держит в тайне свое прошлое. И еще более странно, потому что он может знать многое, что помогло бы его народу в этой великой борьбе.

– Камарис не позволит торопить себя. Если он и раскроет свои секреты, то это будет только тогда, когда ему самому захочется, это ясно. Мы все уже говорили с ним. – Она засунула руки в карманы своей тяжелой куртки. – И все-таки я не могу сдержать любопытства. Ты уверена?

– Нет, – задумчиво сказала Адиту, – не уверена. Но странная вещь, которую рассказал Джирики, уже давно не дает мне покоя. Оба мы – и он, и я – думали, что Сеоман – первый смертный, побывавший в Джао э-Тинукай. И конечно, так же думали мои отец и мать. Но Джирики сказал мне, что Амерасу, при встрече с Сеоманом, говорила, что он был не первым. Я много думала об этом. Первая Праматерь знала историю Рожденных в Саду лучше, чем кто бы то ни было, – может быть, даже лучше, чем сереброликая Утук’ку, много размышлявшая над прошлым, но не сделавшая эти размышления настоящим искусством, как Амерасу.

– Но я все еще не понимаю, почему ты думаешь, что Камарис мог быть первым.

– Вначале это было только ощущение, – Адиту повернулась и побрела вниз по берегу, к тихо поющей реке, – что-то в том, как он смотрел на меня еще до того, как разум вернулся к нему. Я несколько раз ловила его взгляд, когда он не думал, что я на него смотрю. Потом, снова обретя разум, он продолжал наблюдать за мной – не исподтишка, а так, словно вспоминал что-то болезненное.

– Это могло значить все, что угодно, – может быть, ты показалась ему похожей на кого-нибудь, кого он знал, – нахмурилась Джулой. – А может быть, ему просто было стыдно за то, что его друг, король Джон, преследовал ваш народ.

– Джон преследовал зидайя в основном до того, как Камарис появился при дворе, судя по тому, что мне говорил архивариус Стренгьярд, – ответила Адиту. – Не смотри на меня так, – засмеялась она. – Я интересуюсь многими вещами, а мы, Дети Рассвета, никогда не боялись учиться или задавать вопросы – хотя оба эти слова у нас не употребляются.

– И все-таки могла быть масса причин, по которым он мог бы так смотреть на тебя. Ты не такое уж обычное зрелище, Адиту но-са’Онсерей, во всяком случае для смертного.

– Верно. Но тут нечто большее. Как-то ночью, до того как к нему вернулся разум, я гуляла возле Обсерватории, как вы ее называете, – и увидела, что он медленно идет мне навстречу. Я кивнула, но он казался погруженным в свой призрачный мир. Я пела песню – очень старую песню о Джина-Т’сеней, любимую песню Амерасу, – и, проходя мимо Камариса, заметила, что его губы двигаются. – Она остановилась и присела на корточки. Даже в темноте ее глаза сверкали, как янтарные угли. – Он беззвучно шептал слова той же песни.

– Ты уверена?

– Так же, как и в том, что деревья в роще живы и снова зацветут однажды. Я чувствую это кровью и сердцем. Песня Амерасу была знакома ему. И хотя лицо его было таким же отстраненным, как обычно, он молча пел вместе со мной песню, которую любила петь Первая Праматерь. Эта мелодия не из тех, что поются в городах смертных и даже в древних священных рощах Эрнистира.

– Но что это может значить? – Джулой стояла над Адиту, вглядываясь в противоположный берег. Ветер постепенно изменил направление. Теперь он дул как бы от лагеря, лежавшего на склоне горы. Обычно невозмутимая лесная женщина казалась слегка взволнованной. – Даже если Камарис каким-то образом знал Амерасу – что это может значить для нас?

– Я не знаю. Но, учитывая, что рог Камариса некогда принадлежал нашему врагу и что сын Амерасу – некогда величайший из зидайя – тоже наш враг, я хотела бы знать. Правда и то, что меч этого рыцаря очень важен для нас. – Адиту едва заметно поджала губы, что для ситхи было признаком глубокого огорчения. – Если бы только Амерасу была жива и могла рассказать нам о своих подозрениях!

Джулой покачала головой:

– Мы слишком долго возимся с призраками. Хорошо, что же мы можем сделать?

– Я обращалась к нему. Он не хочет говорить со мной, хотя ведет себя вежливо. Когда я пытаюсь подвести его к интересующей меня теме, он притворяется, что не понимает, или просто ссылается на какие-то другие дела и уходит. – Адиту поднялась с прибрежной травы. – Может быть, принц Джошуа разговорит его? Или Изгримнур, который больше всех подходит на роль друга Камариса? Ты знаешь их обоих, Джулой. Они с подозрением относятся ко мне, за что я не могу винить их, – много поколений смертных сменилось, прежде чем мы уговорили судходайя быть нашими союзниками. Может быть, по твоему настоянию один из них уговорит Камариса рассказать нам, был ли он в Джао э-Тинукай и что это может значить для нас?

– Я попробую, – обещала Джулой. – Немного позже я увижу их обоих. Но даже если они убедят Камариса, я не уверена, что он сможет рассказать что-нибудь ценное. – Она провела грубыми пальцами по волосам. – Во всяком случае, за последнее время мы выяснили исключительно мало того, что могло бы быть нам полезно. – Она подняла глаза. – Адиту! Что случилось?

Ситхи напряглась и стояла, совершенно нечеловеческим образом наклонив голову набок.

– Адиту! – снова сказала Джулой. – На нас напали?

– Кей-вишаа, – прошипела Адиту, – я чую его.

– Что?

– Кей-вишаа. Это… нет времени для объяснений. Это запах, которого не должно быть в здешнем воздухе. Что-то происходит. Следуй за мной, Джулой, – я испугана.

Адиту бросилась прочь, вверх по берегу реки, быстрая, как вспугнутая лань. Спустя мгновение она уже исчезла в темноте, спеша в лагерь. Следуя за ней, колдунья пробежала еще несколько шагов, бормоча слова смятения и ярости. Когда она достигла тени ив, растущих над берегом Стефлода, там произошло судорожное движение; слабый свет звезд, казалось, изогнулся, тьма сгустилась и вырвалась наружу. Джулой или, по крайней мере, фигура Джулой не появилась из теней, но зато возник крылатый силуэт. Широко раскрыв желтые глаза, сова летела вслед за быстрой Адиту, сверяя свой путь с неразличимым, словно отдаленный шепот, следом на мокрой траве.

Саймон весь вечер не находил себе места. Разговор с Адиту помог, но только немного. В каком-то смысле ему стало даже еще больше не по себе.

Он отчаянно хотел поговорить с Мириамелью. Он думал о ней все время – ночью, когда засыпал, днем, стоило ему заметить в толпе девичье лицо или услышать женский голос, и в другое время, когда ему следовало бы думать о других вещах. Странно, как много она стала значить для него за то короткое время, которое прошло с момента ее возвращения: малейшее изменение в ее поведении по отношению к нему не давало ему покоя.

Она казалась такой странной, когда прошлой ночью он встретил ее коновязи. И тем не менее, когда они отправились к костру Изгримнура, чтобы послушать пение, она была добра и дружелюбна, может быть, только немного рассеянна. Но сегодня целый день Мириамель избегала его – или, по крайней мере, так казалось, потому что, где бы он ни искал ее, всюду говорили, что она где-то в другом месте. Наконец он подумал, что принцесса нарочно идет на шаг впереди него, потому что боится встречи с ним.

Сумерки сменились темнотой, которая, как огромная черная птица, сложив крылья, опустилась на лагерь. Визит к Камарису продлился недолго – старик выглядел таким же поглощенным своими мыслями, как и он сам, едва способным сосредоточиться на объяснении построения перед боем и правил сражения. Для Саймона, чьи заботы были более насущными и более волнующими, литания рыцарских правил казалась сухой и бессмысленной. Он принес свои извинения и быстро удалился, оставив старика сидеть у огня в его неуютной палатке. Казалось, он не меньше Саймона был доволен, что его оставили в покое. После бесплодного обхода лагеря Саймон заглянул к Воршеве и Гутрун.

– Мириамель была здесь, – сказала герцогиня шепотом, чтобы не разбудить спящую Воршеву, – но она ушла некоторое время тому назад.

Разочарованный, Саймон вернулся к своим поискам.

Теперь, стоя на дальнем краю палаточного города, у начала широкого венца костров, отмечавших спальные места тех членов отряда Джошуа, для кого палатка была невообразимой роскошью, он размышлял, где же может оказаться принцесса. Он уже прошел вдоль берега реки, думая, что она могла захотеть погулять у воды, чтобы остаться наедине со своими мыслями, но там не было никаких следов Мириамели – только несколько жителей Нового Гадринсетта, при свете факелов занимавшихся рыбной ловлей, по всей видимости, без особого успеха.

Может быть, она опять пошла к своей лошади? – подумал он внезапно.

В конце концов, именно там он нашел ее прошлой ночью. Может быть, она решила, что там будет достаточно тихо, после того как все остальные пошли ужинать. Он повернулся и направился к темнеющему склону горы.

Сперва Саймон остановился поздороваться с Домой, которая приняла его приветствие с некоторым равнодушием и только по прошествии некоторого времени снизошла до того, чтобы фыркнуть ему в ухо. После этого он пошел вверх по склону, туда, где, как говорила принцесса, была привязана ее лошадь. Там действительно двигалась какая-то едва различимая фигура. Довольный своей проницательностью, он шагнул вперед.

– Мириамель?

Фигура в капюшоне замерла, потом резко повернулась. Мгновение он не мог разглядеть ничего, кроме мертвенно-бледного лица, почти скрытого черным капюшоном.

– С-Саймон? – Это был потрясенный, испуганный голос, но он, без сомнения, принадлежал принцессе. – Что ты здесь делаешь?

– Я искал тебя. – То, как она говорила, встревожило его. – Ты здорова? – На этот раз вопрос пришелся как нельзя более кстати.

– Здорова… – Она застонала. – О, почему ты пришел?

– Что случилось? – Он сделал несколько шагов к ней. – Ты?.. – Он замолчал.

Даже при лунном свете было видно, что в силуэте ее лошади появилось нечто странное. Саймон протянул руку и коснулся туго набитых седельных сумок.

– Ты куда-то едешь… – сказал он удивленно. – Ты хочешь убежать?

– Нет, не хочу. – Выражение страха сменилось болью и яростью. – Ничего подобного. А теперь оставь меня одну, Саймон.

– Куда ты едешь? – Все это странно напоминало ему сон – темный склон горы, одинокие деревья, бледное лицо Мириамели под капюшоном. – Это из-за меня? Я чем-то обидел тебя?

Она горько рассмеялась:

– Нет, Саймон, не ты. – Голос ее немного смягчился. – Ты не сделал ничего плохого. Ты был мне другом, когда я не заслуживала этого. Я не могу тебе сказать, куда я еду, – и, пожалуйста, не говори до завтра Джошуа, что видел меня. Умоляю!

– Но… Но я не могу! – Как мог он сказать Джошуа, что стоял рядом и смотрел, как племянница принца в полном одиночестве покидает лагерь? Он пытался успокоить бешено колотившееся сердце и подумать. – Я поеду с тобой, – решил он наконец.

– Что?! – Мириамель была потрясена. – Но ты не можешь!

– Я не могу позволить тебе уехать одной. Я присягал защищать тебя, Мириамель.

Она, казалось, была на грани истерики:

– Но я не хочу, чтобы ты ехал, Саймон! Ты мой друг – я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось!

– А я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с тобой! – Теперь он чувствовал себя спокойнее. Появилась странная уверенность, что он решил правильно… хотя другая часть его в то же время кричала: Простак! Простак! – Вот почему я поеду с тобой.

– Но ты нужен Джошуа!

– У Джошуа много рыцарей, и я последний среди них. А у тебя – только один.

– Но я не могу позволить тебе сделать это, Саймон. – Она яростно потрясла головой. – Ты не понимаешь, что я делаю и куда я еду…

– Тогда скажи мне.

Она снова потрясла головой.

– А раз так, мне придется выяснить это, поехав вместе с тобой. Или ты возьмешь меня, или останешься здесь. Извини, Мириамель, но это мое последнее слово.

Мгновение она смотрела на него так отчаянно-пристально, словно хотела заглянуть в самое сердце. Она явно не знала, что ей теперь делать, и дергала уздечку своей лошади. Саймон подумал, что животное может испугаться и убежать.

– Очень хорошо, – сказала наконец принцесса. – О Элисия, спаси всех нас! Очень хорошо! Но тогда мы должны отправиться прямо сейчас. И ты не будешь больше спрашивать, куда мы едем и почему это надо было сделать сегодня.

– Ладно, – сказал он. Сомнения все еще не покинули его, но Саймон решил не прислушиваться к ним. Он не мог вынести даже мысли о том, что она в одиночестве поедет по ночной степи. – Но я должен пойти и забрать свой меч и кое-что еще. У тебя есть еда?

– Для меня достаточно… Но только не пытайся стащить еще, Саймон. Слишком велика опасность, что кто-то увидит тебя.

– Хорошо. Подумаем об этом позже. Но я должен взять свой меч и оставить им какую-то весточку. Ты это сделала?

Она уставилась на него:

– Ты с ума сошел?

– Не для того чтобы сообщать, куда ты едешь, а только чтобы они знали, что ты уехала по доброй воле. Это мы должны сделать, Мириамель, – твердо сказал он, – иначе будет жестоко. Они подумают, что нас похитили норны или что мы… мы… – он улыбнулся, когда ему пришла в голову эта мысль, – или что мы убежали, чтобы пожениться, как в песне про Джека Мундвуда.

Она оценивающе взглянула на него:

– Ну хорошо. Бери свой меч и оставь записку.

Саймон нахмурился:

– Я пошел. Но запомни, Мириамель: если тебя не будет здесь, когда я вернусь, я подниму на ноги Джошуа и весь Новый Гадринсетт, и все они немедленно бросятся в погоню за тобой.

Она вызывающе выставила подбородок: