Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"
Автор книги: Тэд Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 131 (всего у книги 200 страниц)
Итак, спор разгорелся и продолжается по сей день: кто из двоих был более велик? Камарис, умнейший человек из всех, кто когда-либо брал в руки меч? Или Престер Джон, только немного менее искусный в битве, но зато выводивший в бой тысячи людей и горячо приветствовавший справедливую и богоугодную войну?»
Бинабик прочистил горло.
– И вот, как он говаривал, этот спор продолжался многое время, и Моргенс упоминает об этом еще очень много страниц подряд, потому что это был вопрос чрезвычайной важности – или его считали тогда вопросом черезвычайной важности.
– И значит, Камарис убивал лучше, но нравилось ему это меньше, чем королю Джону? – спросил Саймон. – Почему же тогда он вообще делал это? Почему он не ушел в монахи или в отшельники?
– В этом вся суть твоего предварительного спрашивания, Саймон, – сказал Бинабик, внимательно глядя на юношу. – Вот благодаря какой причине все писания великих думателей оказывают огромную помощь простым людям вроде всех остальных нас. Моргенс использует другие слова и имена, но его спрашивание такое же, как твое: правильно ли умерщвлять людей, даже если этого желает твой хозяин, твоя страна или твоя религия? Что будет очень лучше: умерщвлять, не имея очень большого удовольствия, или не умерщвлять совсем, но сматривать, как другие умерщвляют твоих очень любимых людей?
– А сам Моргенс дает ответ?
– Нет. – Бинабик покачал головой. – Как я говаривал, мудрые имеют знание, что такие вопросы не имеют истинных ответов. Жизнь вся целиком является сборником таких вопросов, и ответы на них мы каждый раз все до одного отыскиваем с самостоятельностью.
– Хоть бы один раз, Бинабик, ты сказал мне, что на какой-то вопрос ответ есть. Я устал все время думать.
Тролль засмеялся:
– Наказание за то, что ты рожден… нет, так будет слишком сильно сказать. Наказание за то, что ты с истинностью жив, – в этом будет справедливость. Добро пожаловать в такой мир, где все имеют приговор каждый день думать, удивляться и ничего не знать с очень хорошей уверенностью.
Саймон фыркнул:
– Ну, спасибо.
– Да, Саймон. – Странная мрачная серьезность была в голосе Стренгьярда. – Добро пожаловать. И я молю Бога, чтобы однажды ты обрадовался, что тебе не просто было принимать все эти решения.
– Как это может быть?
Стренгьярд покачал головой:
– Прости меня, что я говорю то, о чем вечно брюзжат старики, но… ты увидишь сам.
Саймон встал.
– Очень хорошо. Теперь, когда у меня от ваших наставлений голова пошла кругом, я последую примеру Слудига: с отвращением уйду отсюда и постараюсь заснуть. – Он положил руки на плечи Бинабика и повернулся к архивариусу, который благоговейно укладывал манускрипт обратно в сумку. – Спокойной ночи, отец Стренгьярд. Берегите себя. Спокойной ночи, Бинабик.
– Спокойной ночи, Саймон-друг.
Пока Саймон шел к тому месту, где раньше устраивался на ночлег, он еще слышал тихие голоса священника и Бинабика. Почему-то он чувствовал себя в большей безопасности от сознания, что такие люди бодрствуют.
Деорнот закончил свои приготовления в последние мгновения перед рассветом. Меч его был наточен. Он пришил несколько бляшек, оторвавшихся от кольчуги, – от работы с выточенной из гвоздя иглой до боли сводило пальцы – и старательно счистил грязь с сапог. Теперь надо было либо снять сапоги и остаться босым, не считая намотанных на ноги тряпок, – а это чертовски холодно, – либо снова надеть сапоги и до самого боя сидеть на одном месте. Один-единственный шаг по грязным развалинам, в которых расположился лагерь, разумеется, сведет на нет всю его тщательную работу. Лед будет достаточно скользким и без грязи, которая прилипнет к его подметкам и сильно ухудшит дело.
Небо начинало бледнеть. Деорнот слушал тихую песню своих людей. Ему никогда не приходилось сражаться бок о бок с ними до вчерашнего дня. Без всякого сомнения, они были настоящей армией оборванцев – многие никогда раньше не держали в руках меча, а другие были так стары, что уже долгие годы не проходили ежегодного смотра годных к службе. Но необходимость защищать собственный дом может превратить даже самого кроткого фермера в опасного врага, а этот голый камень стал домом для многих из них. Люди Деорнота, направляемые теми, кто имел воинский опыт, исполняли свой долг храбро – действительно очень храбро. Он только хотел бы, чтобы их ожидала хоть какая-нибудь награда, кроме предстоящей новой резни.
В это время по грязи зачавкали лошадиные копыта, и тихий разговор возле него замер. Деорнот повернулся и увидел группу всадников, спускающуюся по тропе, ведущей к лагерю. Первым среди них был высокий человек на каштановом жеребце; плащ его развевался на сильном ветру. Джошуа был готов выступить. Деорнот вздохнул, встал, махнув своим людям, и схватил сапоги. Время витания в облаках прошло. Стараясь подольше оттянуть момент обувания, Деорнот пошел, чтобы присоединиться к принцу, все еще держа сапоги в руках.
Сначала второй день сражения не принес неожиданностей. Как и предрекал Слудиг, это была кровавая работа: грудь в грудь, меч к мечу. Когда солнце немного поднялось над горизонтом, лед уже покраснел, а там, где битва на время затихала, вороны приступали к своей страшной трапезе.
Уцелевшие в этой битве потом дадут ей много названий. Для Джошуа и его окружения она будет осадой Сесуадры. Для эркинландских отрядов Фенгбальда она назовется боем в долине Стефлода, для тритингских наемников – Битвой Скалы. Но большинство вспомнивших этот день – а никто не сможет вспомнить его без содрогания – назовут его Битвой на стеклянном озере.
Все утро битва переливалась взад и вперед по ледяному рву Сесуадры, временное преимущество получала то одна, то другая сторона. Сначала Эркингарды, помня о своем вчерашнем позоре, начали такую сильную атаку, что не сумевшие устоять защитники Сесуадры были отброшены к собственным баррикадам. Они были бы побеждены, если бы вперед не выехал Джошуа на огненном Виньяфоде с отрядом тритингов Хотвига. Это вызвало замешательство в рядах эркинландеров, и они не сумели воспользоваться своим преимуществом. Стрелы, старательно собранные Фреозелем и другими защитниками, целыми роями летели со склонов горы, и наряженные в зеленую форму гвардейцы вынуждены были отступить, выжидая, покуда у осажденных кончится запас метательных снарядов. Герцог Фенгбальд в развевающемся красном плаще ездил по чистому отрезку льда в середине озера, размахивал мечом и жестикулировал.
Его войска предприняли новую атаку, но на этот раз защитники были готовы к ней, и волна верховых эркинландеров разбилась о бревенчатую баррикаду. Небольшой отряд, неожиданно спустившийся с горы, прорвал зеленую линию и глубоко врезался в войско Фенгбальда. Они не были достаточно сильны, чтобы расколоть отряды герцога, иначе битва могла бы пойти совсем по-другому, но после того, как отряд отступил, понеся большие потери, стало ясно, что у фермеров Деорнота тоже поприбавилось решительности. Они поняли, что сражаются с гвардейцами на равных, и не собирались отдавать свой дом мечам короля, не спросив за это кровавой цены.
Солнце достигло вершин деревьев, его лучи только начали освещать противоположную сторону долины. Лед снова покрывала густая пелена тумана. В мглистой дымке бой становился все отчаяннее, потому что люди сражались не только друг с другом, но и с предательским льдом. Обе стороны, казалось, решили покончить с этим до наступления ночи; вопрос, кто кого, должен был быть решен раз и навсегда. Судя по количеству неподвижных фигур, распростертых на льду, почти не оставалось сомнений, что к полудню останется немного защитников Сесуадры, которые будут присутствовать при окончательном разрешении этой проблемы.
В течение первого часа после восхода солнца Саймон забыл о Камарисе, о Престере Джоне и даже об Узирисе Эйдоне. Он чувствовал себя кораблем, захваченным яростным штормом, но волны, грозившие утопить его, имели человеческие лица и сжимали в руках острые клинки. Сегодня уже не было смысла держать троллей в резерве. Джошуа понимал, что Фенгбальд будет просто бросать свои отряды на защитников Сесуадры до тех пор, пока они не будут повержены. В сегодняшнем сражении не было ни порядка, ни дисциплины – только оборванные знамена да отдаленные звуки рога напоминали о присутствии каких-то военачальников. Армии сходились в яростном бою, вцепляясь друг в друга, как утопающие, потом снова расходились, чтобы отдохнуть перед следующей волной, оставляя на затянутом туманом льду тела сотен погибших. Когда атака эркингардов прижала защитников к баррикаде, Саймон увидел тролля-пастуха Сненека, которого копье противника выбило из седла и пригвоздило к бревенчатой стене. Хотя тролль, безусловно, был уже мертв или умирал, закованный в латы гвардеец выдернул свое копье и снова ударил сползавшее по стене тело. Разъяренный Саймон пришпорил Домой, проведя ее через брешь в людской свалке, и со всей силой, на которую был способен, ударил гвардейца мечом, чуть не отрубив ему голову. Человек упал на лед, кровь фонтаном била из раны. Саймон нагнулся, схватился одной рукой за кожаную куртку Сненека и поднял его с земли, почти не почувствовав веса. Голова тролля безжизненно болталась, невидящие глаза были широко раскрыты. Саймон прижал к себе маленькое коренастое тело, не обращая внимания на текущую в седло кровь.
Некоторое время спустя он обнаружил себя на краю битвы. Тело Сненека исчезло; Саймон не знал, положил ли он его куда-нибудь или просто уронил; он не помнил ничего, кроме удивленного, испуганного лица мертвого тролля. На губах маленького человека пенилась кровь.
Саймон обнаружил, что ненавидеть легче, не думая. Когда лица врагов были только бледными пятнами в шлемах, а их разинутые рты – страшными черными дырами, не трудно было молотить мечом, стараясь отделить от тел вопящие головы и колющие руки, пытаясь скорее умертвить ненавистную тварь. Он также понял, что если не бояться умереть – а сейчас он не боялся, ему казалось, что весь страх сгорел в пожаре ненависти, – уцелеть тоже легче. Люди, которых он атаковал, обученные солдаты, возможно ветераны, казалось, пугались прямых нападений Саймона. Он бил и бил, и каждый новый удар был не слабее, а сильнее предыдущего. Когда они поднимали свое оружие, чтобы защититься, он ударял по запястьям и кистям рук. Если они откидывались назад, пытаясь обманом вывести его из равновесия, он направлял Домой им в бок, выбивая из седла, как когда-то Рубен Медведь бил по раскаленному металлу в кузницах Хейхолта. Саймон обнаружил, что рано или поздно в их глазах появлялся испуг, и они отступали, но Саймон продолжал рубить, колоть и бить до тех пор, пока противники не убегали или не падали.
Кровь лилась повсюду, кровавый туман стоял в воздухе. Лошади падали в конвульсиях и отчаянно били копытами. Битва грохотала так, что шум ее практически не был слышен. Пробиваясь через кровавую бойню, Саймон чувствовал, что руки его становятся железными, жесткими, как клинок, который он держит; теперь у него была не лошадь, а четыре сильные ноги, которые несут его туда, куда ему нужно попасть. Он был весь в крови, частично и собственной, но не чувствовал ничего, кроме огня ненависти в груди и судорожной потребности убивать тварей, пришедших отнять у него его новый дом и убить его друзей.
Саймон не знал этого, но лицо его под шлемом было мокрым от слез.
Казалась, что отдернули занавеску, впуская свет в темную комнату животной ярости Саймона. Он остановился близко к середине озера, и кто-то звал его по имени:
– Саймон! – Голос был очень высоким, но странным. Несколько мгновений юноша не мог понять, где находится, и тогда голос позвал снова: – Саймон!
Он посмотрел вниз, думая, что обладатель голоса стоит там, но пехотинец, съежившийся на льду, уже никого позвать не мог. Оцепенение Саймона немного рассеялось. Лежавший был одет в зеленую форму эркингарда. Саймон отвернулся, не желая смотреть на его дряблое лицо.
– Саймон, иди! – Это была Ситки, сопровождаемая двумя верховыми троллями.
Поворачивая Домой, чтобы встретить их, Саймон не мог не заглянуть в желтые глаза верховых баранов. Что они думают обо всем этом? Что вообще животные могут думать о таком ужасе?
– Ситки? – Он моргнул. – Что?..
– Иди, иди быстро. – Она показала копьем куда-то в сторону баррикад. Битва кипела повсюду, и, хотя Саймон вглядывался изо всех сил, он понимал, что нужно было зрение Ярнауги, чтобы различить что-нибудь в этом хаосе.
– Что там?
– Помоги другу! Твоему крухоку. Иди!
Саймон ударил каблуками по ребрам Домой и, когда тролли аккуратно развернули своих баранов, последовал за ними. Домой несколько раз споткнулась, пробираясь вслед за троллями по скользкой поверхности озера. Саймон видел, что лошадь устала, ужасно устала. Он должен был остановиться и дать ей воды, а потом спать… спать… В голове у него стучало, а правая рука чувствовала себя так, будто по ней колотили дубинами.
Милость Эйдона, что же я сделал? Что я сделал сегодня?
Тролли вели его назад, в самую гущу сражения. Люди были так измучены, что почти полностью теряли всякую осторожность, словно рабы с южных островов, которых в старину в Наббане заставляли драться на аренах. Нанося удары, противники, казалось, поддерживали друг друга, и оружие сталкивалось с печальным звуком, похожим на звон сотен надтреснутых колоколов.
Слудига и нескольких других защитников окружили тритингские наемники. У риммера в каждой руке было по топору. Его лошадь, видимо, погибла, но, даже с трудом удерживаясь на льду, он умудрялся держать двух Тритингов с покрытыми шрамами лицами в совершенно безвыходном положении. Саймон и тролли, двигаясь так быстро, как позволяла предательская поверхность, приближались к противникам Слудига сзади. Сведенная судорогой рука Саймона не смогла нанести чистый удар, но его клинок попал по незащищенному крупу одной из тритингских лошадей, заставив животное резко попятиться. Всадник рухнул на лед, где почти тотчас же был растоптан товарищами Слудига. Риммер использовал лишившуюся всадника лошадь в качестве щита в борьбе со вторым врагом, потом каким-то образом поставил ногу в стремя и вскочил в седло, подняв свой боевой топорик как раз вовремя, чтобы отбить удар кривой сабли Тритинга. Еще дважды, столкнувшись, зазвенело оружие, потом Слудиг, прорычав что-то невнятное, вырвал саблю из рук наемника, зацепив ее топориком и вонзив второй в голову врагу. Твердый кожаный шлем раскололся, словно яичная скорлупа. Уперевшись сапогом в грудь Тритинга, Слудиг вытащил топор; наемник перевалился через шею лошади и тяжело упал на землю.
Саймон окликнул Слудига и тут же вынужден был отвернуться: лошадь, с которой только что упал всадник, толкнула Домой, так что Саймон чуть не вылетел из седла. Он вцепился в поводья, с трудом выпрямился и сильно лягнул ногой обезумевшее животное, которое отчаянно заржало, пытаясь устоять на льду, а потом с громким топотом умчалось прочь.
Мгновение риммер смотрел на Саймона, словно не узнавая. Его кольчуга в нескольких местах была разорвана, светлая борода забрызгана кровью.
– Где Деорнот?
– Не знаю! Я только что сюда приехал! – Сжав коленями бока Домой, Саймон приподнялся в седле, чтобы оглядеться.
– Его сшибли! – Слудиг встал в стременах. – Вон! Я вижу его плащ! – Он показал на небольшую группу тритингов, в гуще которых мелькнула голубая вспышка. – Пойдем! – Слудиг пришпорил лошадь наемника. Животное, которое никто не снабдил специальными шипами, скользило и спотыкалось.
Саймон позвал Ситки и ее друзей, которые спокойно добивали копьями раненых тритингов. Дочь Пастыря и Охотницы пролаяла что-то своим спутникам на языке кануков, и все они поскакали за Саймоном и Слудигом.
Небо над головой потемнело, облака закрыли солнце. Вихрь крошечных снежинок обрушился на озеро. Туман тоже, казалось, стал плотнее. Саймону почудился алый плащ в гуще сражающихся людей – недалеко, позади Слудига. Фенгбальд? Здесь, в центре событий? Нет, невозможно представить себе, что герцог пойдет на такой риск, когда сила и опыт на его стороне.
У Саймона было меньше минуты, чтобы обдумать такую невероятную возможность. Потом Слудиг ворвался в группу тритигов, без разбору рубя во все стороны сразу двумя топорами. Два человека упали, открывая риммеру путь, но Саймон видел, что к бреши уже двигаются другие, некоторые на лошадях. Слудиг будет окружен. Ощущение нереальности всего происходящего снова усилилось. Что он здесь делает? Он никогда не был солдатом. Это безумие, но что можно было сделать? Его друзей ранили и убивали у него на глазах. Он пришпорил Домой и ринулся на бородатых наемников. Каждый удар отзывался немыслимой болью, словно язык пламени обжигал плечо и шею. Саймон слышал у себя за спиной отрывистые крики Ситки и ее кануков. И внезапно он прорвался.
Слудиг сошел с лошади. Он стоял на коленях возле распростертой на льду фигуры в плаще цвета раннего вечернего неба. Это был Деорнот, лицо его казалось очень бледным. Рядом, полуприкрытый голубым плащом рыцаря Джошуа, лежал чудовищно мускулистый тритинг. Его пустые глаза смотрели в затянутое тучами небо, на губах запеклась кровь. С обостренной ясностью безумия Саймон увидел, как летящая снежинка медленно опускается прямо в раскрытый глаз наемника.
– Это вождь наемников! – Слудиг пытался перекричать шум битвы. – Деорнот убил его!
– Но Деорнот, он жив?
Слудиг уже пытался поднять рыцаря со льда. Саймон огляделся, чтобы проверить, нет ли прямой опасности, но наемники уже отвлеклись на другой маленький бой в глубине бурлящего хаоса. Саймон быстро спешился и помог Слудигу поднять Деорнота на лошадь. Риммер вскочил в седло и подхватил рыцаря, повисшего, точно сломанная кукла.
– Плох, – сказал Слудиг. – Мы должны доставить его назад, к баррикадам. – Он пустил лошадь рысью.
Ситки и два ее тролля последовали за ним. Риммер широким полукругом развернул лошадь, направляя ее к краю смертоносного льда и сравнительной безопасности.
Саймон мог только, тяжело дыша, прислониться к боку Домой и смотреть вслед Слудигу на бледное лицо Деорнота, подпрыгивающее у плеча риммера. Все было так плохо, что хуже уже и быть не могло. Джирики и ситхи не появлялись. Бог, видимо, не собирался протянуть руку невинным. Если бы только можно было стереть весь этот кошмарный день, словно его и не было вовсе! Саймон содрогнулся. Ему почти казалось, что, закрыв глаза, он откроет их в своей постели, в Хейхолте, в помещении для слуг, и лучи весеннего солнца будут медленно ползти по каменным плитам.
Он тряхнул головой и снова взобрался в седло. Ноги его дрожали. Он пришпорил Домой. Сейчас не время позволять своим мыслям блуждать неизвестно где. Не время.
Снова мелькнул красный плащ, на этот раз справа от него. Саймон обернулся и увидел фигуру в алом, сидящую на белом коне. Шлем всадника украшали серебряные крылья.
Фенгбальд!
Медленно, как будто лед под копытами его лошади превратился в липкий мед, Саймон развернул Домой и направил ее к человеку в доспехах. Это, конечно, сон! Лошадь герцога стояла позади небольшой группы эркинландеров, но внимание Фенгбальда, казалось, целиком было сосредоточено на развернувшейся перед ним схватке. Путь для Саймона был открыт. Он пришпорил Домой.
Саймон двигался вперед, постепенно набирая скорость, и тут серебряный шлем внезапно вырос перед ним, нестерпимо сверкая даже в сумеречном свете. Алый плащ и яркая кольчуга казались открытой раной на фоне возвышающихся по берегам озера деревьев.
Саймон окликнул, но герцог не обернулся. Он ударил каблуками в бока Домой. Кобыла обиженно заржала и ускорила шаг.
– Фенгбальд! – снова закричал Саймон; и на этот раз герцог, кажется, услышал.
Шлем с опущенным забралом повернулся к Саймону, глазные щели выглядели бессмысленно загадочными. Одной рукой герцог поднял меч, другой дернул поводья, чтобы развернуть коня к нападающему. Движения его были замедленными, словно все происходило под водой, словно Фенгбальд неожиданно обнаружил себя в каком-то ужасном сне.
Саймон оскалил под шлемом зубы. Значит, ужасный сон? Ну так на этот раз это будет персональный кошмар Фенгбальда. Он замахнулся мечом, чувствуя, как напряглись мускулы его плеч. Когда Домой подъехала к герцогу, Саймон ударил, держа рукоять обеими руками. Меч встретился с клинком герцога, и это столкновение чуть не выбило Саймона из седла, но что-то подалось от его удара. Проехав несколько футов и выпрямившись в седле, он осторожным полукругом развернул Домой.
Фенгбальд выронил меч и свалился с лошади. Теперь он барахтался на спине, пытаясь встать.
Саймон выпрыгнул из седла и тут же, поскользнувшись, упал вперед, больно ударившись коленями и локтями. Но через несколько секунд он был там, где герцог все еще пытался обрести равновесие, и изо всех сил опустил меч на сверкающий шлем. Фенгбальд упал назад, раскинув руки, словно крылья серебряного орла на его шлеме. Саймон наступил ногой ему на грудь и опустился на корточки. Он, кухонный мальчишка, только что убил герцога Фенгбальда. Значит, они победили? Задыхаясь, он огляделся, но никого не было видно. Не похоже было и на то, что сражение начало затихать, – призрачные фигуры рубились по всему озеру. Неужели он выиграл битву, а никто этого не заметил?
Саймон вытащил из ножен канукский кинжал и разрезал завязки шлема, не особенно заботясь об удобствах владельца. Юноша отбросил шлем в сторону, и тот волчком завертелся на льду, а Саймон наклонился над лежащим перед ним человеком.
Его пленник был уже не молод, его седые волосы во многих местах поредели, в окровавленном рту почти не было зубов. Это был не Фенгбальд.
– А, кровавое древо! – выругался Саймон.
Мир рушился. Все вокруг было ложью. Он смотрел на алую накидку, на шлем с орлиными крыльями, валявшийся в двух шагах от него. Все это были вещи Фенгбальда, в этом не было никакого сомнения. Но человек, которого он убил, Фенгбальдом не был.
– Обмануты! – простонал Саймон. – О Боже, мы обмануты, как дети! – Холодный комок подступил к горлу. – Мать Эйдона, тогда где же Фенгбальд?
Далеко к западу вдали от тревог и огорчений защитников Сесуадры, из небольшого отверстия в склоне Грианспога вышла маленькая процессия, напоминающая стайку белых мышей, выпущенных из клетки. Покинув темные туннели, люди остановились, щурясь и мигая от невыносимо яркого снежного блеска.
Эрнистири, которых осталось, как говорили, всего несколько сотен, в большинстве своем женщины, дети и старики, в замешательстве остановились на каменистом уступе. Мегвин чувствовала, что, не получив никакой поддержки, они быстро кинутся обратно, к темной и затхлой безопасности подземных пещер. Равновесие было очень неустойчивым. От Мегвин потребовались огромные усилия и вся сила ее убеждения, чтобы только уговорить своих людей пуститься в это, по всей видимости гибельное, путешествие.
Боги наших праотцов, думала она, Бриниох и Ринн, где же наша гордость и достоинство? – Кажется, лишь одна Диавен, которая с трудом вдыхала ледяной воздух, высоко подняв руки над головой, словно в ритуальном торжестве, понимала все величие и великолепие этого выступления. Выражение морщинистого лица старого Краобана не оставляло никаких сомнений относительно того, что он думал обо всем этом безумии. Что же касается прочих, то они выглядели просто очень испуганными и, казалось, подыскивали хоть какое-нибудь оправдание, чтобы немедленно повернуть обратно.
Они нуждались в ободрении, вот и все. Смертные боялись жить так, как того хотели боги.
Мегвин набрала в грудь побольше воздуха.
– Великие дни предстоят нам, люди Эрнистира, – крикнула она. – Боги хотят, чтобы мы спустились с горы и смело встретили наших врагов – врагов, укравших наши дома, фермы, стада, наших свиней и овец. Вспомните, кто вы! Идите за мной!
Она пошла вперед по тропе. Медленно и неохотно ее спутники последовали за ней. Многие дрожали, хотя все были укутаны в самую теплую одежду, которую только могли найти. Дети плакали.
– Арноран! – позвала она.
Арфист, немного поотставший, видимо в надежде, что так на него меньше будут обращать внимания, вышел вперед, слегка нагибаясь под порывами сильного ветра:
– Да, моя леди?
– Иди рядом со мной! – приказала она. Арноран посмотрел вниз, на широкое снежное лицо горы прямо за узкой тропой, и быстро отвел глаза. – Я хочу, чтобы ты сыграл песню, – сказала Мегвин.
– Какую песню, моя леди?
– Такую, которую знают все, чтобы люди могли подпевать. Что-нибудь поднимающее дух. – Она задумалась. Арфист нервно смотрел себе под ноги. – Играй «Лилию Куимна».
– Да, моя леди. – Арноран поднял свою арфу и стал перебирать открывшиеся струны, чтобы согреть озябшие пальцы. Потом он заиграл, громко ударив по струнам, чтобы его слышали даже те, кто плетется в самом хвосте.
Он шел вперед, возвышая голос над ревом ветра, бродившего по склону горы и сгибавшего верхушки деревьев.
Один за другим спутники Мегвин подхватывали слова знакомой песни.
Когда дошло до припева, десятки людей присоединились к арфисту. Теперь, казалось, они шагали в ритм старой песне. Голоса людей Мегвин становились все громче, пока наконец не перекрыли вой ветра, – и, странно, он как будто ослабел, признавая свое поражение.
Оставшиеся эрнистири с песней маршировали по горной тропе вниз из своих пещер.
Они остановились на занесенном снегом уступе и съели свои дневные порции под тусклыми лучами пробивающегося сквозь тучи солнца. Мегвин прошлась среди своих людей, особое внимание обращая на детей. Впервые за долгое время она чувствовала себя счастливой и довольной. Дочь Лута наконец делала то, к чему предназначила ее судьба. Успокоенная сознанием этого, она ощущала необычайный прилив любви к народу Эрнистира – и ее народ понимал это. Некоторые из старших все еще испытывали недоверие к этому безумному предприятию, но дети видели в нем только великолепное развлечение. С криками и смехом они бежали за Мегвин через весь лагерь, и тогда даже их недоверчивые родители ненадолго забывали об опасности, навстречу которой они шли, отбрасывая все сомнения, – как принцесса могла быть исполнена такого света и радости, если боги не сопутствуют ей?
Что же касается самой Мегвин, то все ее сомнения, в сущности, остались на Брадах Торе. Она снова заставила петь свой маленький отряд, и так прошел последний остававшийся до полудня час.
Когда они достигли наконец подножия горы, ее люди, казалось, окончательно обрели надежду. Почти все они впервые ступали по полям Эрнистира с тех пор, как полгода назад наступление войск Риммергарда загнало их в горы. Теперь они возвращались домой.
При виде маленькой армии, спускающейся со склонов Грианспога, первый пикет Скали поспешно выступил вперед. Кони риммеров резко затормозили, подняв тучи снежной пыли, увидев, что в руках у людей не было никакого оружия, кроме разве что запеленутых младенцев. Закаленные воины, которые никогда не дрогнули бы перед смятением и ужасом самого кровавого сражения, сосредоточенно смотрели на Мегвин и ее отряд.
– Стой! – закричал их предводитель. На нем был подбитый мехом плащ, забрало шлема опущено, и всем своим видом риммер напоминал ошеломленного барсука, близоруко моргающего перед входом в свою нору. – Куда ходите вы?
Мегвин надменно вскинула бровь, услышав, как он владеет вестерлингом, но все-таки снизошла до ответа:
– Мы идем к твоему хозяину – к Скали из Кальдскрика.
Солдаты выглядели теперь еще более ошеломленными, если только такое было возможно.
– Так много сдаваться не нужно. – сказал вождь. – Говори женщинам и детям ждать. Мужчины с нами пойдут.
Мегвин нахмурилась:
– Болван. Мы пришли не сдаваться. Мы пришли забрать у вас нашу землю. – Она махнула рукой, и ее спутники, выжидавшие, пока она закончит разговаривать с солдатами, снова двинулись вперед.
Риммеры пристроились в конце процессии, словно собаки, пытающиеся загнать в хлев равнодушных и упрямых овец.
Пока они шли по заснеженным лугам между подножиями гор и Эрнисадарком, Мегвин чувствовала, как в ее груди снова поднимается ярость, на время заглушенная радостью от выполнения давно задуманного дела. Древние деревья: дубы, буки и ольха – ряд за рядом были срублены топорами риммеров, ободранные стволы оттащили в сторону по изрезанной колеями земле. Вокруг лагерей риммеров земля была превращена в мерзлую грязь, а снег, усыпанный золой бесчисленных костров, был совершенно серым. Само лицо земли было израненным и страдающим – не удивительно, что боги гневались! Мегвин оглянулась и увидела собственную ярость, отраженную в лицах идущих за ней людей; их томительные колебания теперь исчезали быстро, как вода, капнувшая на горячий камень. С их помощью боги снова очистят это место. Как можно было сомневаться в этом?
Наконец, когда огромный шар послеполуденного солнца стал склоняться к середине серого неба, они достигли окраины самого Эрнисадарка. Теперь Мегвин вела за собой гораздо бóльшую толпу – пока они шли, многие риммеры выходили из лагерей и присоединялись к ним, чтобы посмотреть, что же будет делать диковинная процессия, пока их не стало столько, что появилось ощущение, будто вся армия оккупантов тянется вслед за ними. Этот странный отряд, в котором теперь, пожалуй, было не меньше тысячи человек, петлял по узким улицам Эрнисадарка, приближаясь к королевскому дому Таигу.
Когда они добрались до огромной площади на вершине холма, Скали из Кальдскрика уже ждал их, стоя перед широкими дубовыми воротами Таига. Риммер был одет в свои темные доспехи, как если бы ожидал тяжкой битвы, и держал под мышкой шлем. Вокруг него стояли мрачные бородатые люди – личная стража Скали.
Многие из пришедших с Мегвин в последний момент почувствовали, что храбрость покинула их. Поскольку риммеры пока что держались на почтительном расстоянии, они тоже замедлили шаг и стали отставать. Но Мегвин и несколько других – старый Краобан, истинно преданный рыцарь, в их числе – спокойно вышли вперед. Без страха и колебаний Мегвин шла к человеку, который завоевал и зверски поработил ее страну.
– Кто ты, женщина? – спросил Скали. Голос его был на удивление мягким, с некоторым намеком на заикание.
Прежде Мегвин слышала его только раз, когда риммер кричал в сторону потайного убежища эрнистирийцев, что принес им в дар тело бесчеловечно убитого принца Гвитина, ее брата, но того раза было вполне достаточно: кричал Скали или шептал, она хорошо помнила этот голос и ненавидела его.
Нос, которому Скали был обязан своим прозвищем, решительно торчал с широкого обветренного лица. Глаза его были внимательными и умными. Ни намека на доброту не было в их глубине, но Мегвин и не ждала этого.
