Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 116 (всего у книги 200 страниц)

– Чтобы Эйдон сжег и разорвал его! Он ни на шаг не должен отходить от меня! – В хриплом голосе Элиаса слышалось какое-то странное отчаяние, казавшееся почти отражением безнадежного отчаяния Рейчел. – Хенгфиск! – закричал он. – Черт побери твою душу, где ты?! Когда я найду его, я перережу ему глотку!

– Я приготовлю чашу для вас, ваше величество. Я сделаю это немедленно. Пойдемте.

– Дело не только в этом! Что он делает? Где он может быть? Он не имеет права расхаживать, где ему вздумается!

– Я уверен, что он скоро вернется, – сказал священник с раздражением. – Потребности его малы, и их легко удовлетворить. Теперь пойдемте, Элиас. Мы должны вернуться в вашу комнату.

– Он прячется! – Рейчел услышала, что шаги короля внезапно стали громче. Он остановился, и тотчас же заскрипели петли: Элиас дернул за одну из сломанных дверей. – Он прячется где-то в темном углу!

Шаги приближались. Рейчел затаила дыхание, стараясь быть неподвижной, как камень. Она слышала, что король подходит все ближе и ближе, бормоча проклятия, дергая двери и распихивая ногами груды упавших драпировок. Голова ее закружилась. Тьма, казалось, застилала ей глаза – тьма, пронизанная блестящими искорками.

– Ваше величество! – Голос Прейратса стал резким. Король перестал грохотать и тихо вернулся в кухню. – Это ни к чему не приведет. Пойдемте. Позвольте мне приготовить вам питье. Вы просто переутомлены.

Элиас тихо застонал – ужасный звук, похожий на предсмертный вздох издыхающего хищника.

– Когда это все кончится, Прейратс? – проговорил он наконец.

– Скоро, ваше величество. – Голос священника снова успокаивал. – Есть некоторые ритуалы, которые должны быть исполнены в канун Духова Дня. После того как год повернет, появится звезда, и это будет сигналом, что наступают последние дни. Вскоре после этого ваше долгое ожидание окончится.

– Иногда у меня не хватает сил переносить эту боль, Прейратс. Иногда я думаю: стоит ли что-нибудь такой боли?

– Величайший дар из всех даров стоит любой цены, Элиас. – Шаги Прейратса приблизились. – Так же как эта боль превосходит то, что суждено другим, так и ваша храбрость превосходит все силы простых смертных. И награда ваша будет достойна этого.

Двое двинулись прочь от ее убежища. Рейчел почти беззвучно вздохнула.

– Я сгораю.

– Я знаю, мой король.

Дверь за ними захлопнулась.

Рейчел Дракон, обмякнув, опустилась на пол чулана, и рука ее, творившая знак древа, дрожала.

Гутвульф ощущал камень у себя за спиной и камень под ногами, и в то же время он понимал, что стоит перед бездонной пропастью. Согнувшись, он опустился на колени и осторожно стал ощупывать камни перед собой, уверенный, что его рука вот-вот повиснет в пустоте. Но перед ним не было ничего, кроме каменных плит коридора.

– Помоги мне Бог! Я проклят! – закричал он. Голос его гремел и эхом отскакивал от далекого потолка, заглушая на мгновение шепчущий хор, окружавший его так долго, что он потерял счет времени. – Проклят! – Он упал вперед, закрыв лицо руками, бессознательно принимая позу молящегося, и зарыдал.

Он знал только, что находится где-то в лабиринтах под замком. С того момента как он шагнул сквозь невидимую дверь, убегая от пламени, такого жаркого, что он мог бы превратиться в уголь, если бы задержался еще немного, он был потерян, как проклятая душа. Он блуждал по подземным лабиринтам так долго, что уже не мог вспомнить ощущения ветра и солнечного света на своем лице и вкуса еды, отличной от червей и жуков. И все время эти… другие… следовали за ним, тихий ропот, недоступный пониманию, призрачные существа, которые, казалось, двигались рядом с ним, насмехаясь над его слепотой и ускользая прежде, чем он мог их коснуться. Бесконечные дни он брел, спотыкаясь, не видя ничего, сквозь этот подземный, глубинный мир скорбного шепота и мечущихся фигур, пока тлеющий огонек жизни не стал единственной силой, которая все еще позволяла ему испытывать мучения. Он стал чем-то вроде шнура, туго натянутого между ужасом и голодом. Он был проклят. Другого объяснения не было.

Гутвульф повернулся на бок и медленно сел. Если небеса наказывают его за грехи, сколько это может длиться? Он всегда смеялся над священниками и их разговорами о вечности, но теперь знал, что даже час может растянуться до ужасной, бесконечной длины. Что он должен сделать, чтобы Господь отменил ужасный приговор?

– Я грешил, – закричал он, и голос его звучал, как хриплое карканье. – Я лгал и убивал даже тогда, когда точно знал, что поступаю не так, как должно! Грешил!

Эхо улетало и затихало, рассеиваясь под высокими сводами лабиринта.

– Грешил, – прошептал он.

Гутвульф прополз вперед еще немного, молясь, чтобы пропасть, которую он чувствовал, действительно оказалась перед ним – бездонная дыра, свалившись в которую он нашел бы освобождение в смерти – если он уже не мертв. Все, что угодно, было лучше, чем эта бесконечная пустота. Если бы это не было таким же страшным грехом, как убийство, он бился бы головой о камни до тех пор, пока не пришла бы смерть, но Гутвульф боялся, что, добавив ко всем своим преступлениям еще и самоубийство, он очнется приговоренным к чему-то еще более страшному. В отчаянии он ощупью двигался вперед, но его дрожащие пальцы скользили все по тому же камню, бесконечно извивающимся каменным плитам коридора.

Конечно, это была только одна часть наказания – призрачная колеблющаяся реальность его тюрьмы. Всего за мгновение до этого он был уверен, что великая бездна простирается перед ним, бездна, которой на самом деле не существовало, как доказало прикосновение его пальцев к холодному камню. Раньше он уже встречал великолепные колонны, поднимающиеся к потолку, и ощупывал искусную резьбу, пытаясь прочитать хоть что-то несущее надежду, но уже через секунды обнаруживал, что стоит в центре пустого зала, в котором не было не только колонн, но даже обломков камней.

Что же с другими? – подумал он. Что с Элиасом и этим дьяволом Прейратсом? Конечно, если божественное правосудие свершилось, они не могли избежать его – они, чьи преступления были куда ужаснее и непростительнее, чем все сделанное Гутвульфом. Что случилось с ними и со всеми другими бесчисленными грешниками, которые жили и умерли на этой несчастной земле? Был ли каждый из них приговорен к собственному одинокому проклятию? Блуждали ли по другую сторону каменных стен другие, такие же несчастные, как Гутвульф, раздумывая, не являются ли они последними существами во вселенной?

Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, пошел вдоль стены, колотя по ней ладонью.

– Вот я! – кричал он. – Я! – Он снова упал на пол, и его ладонь соскользнула вниз по холодной и чуть влажной поверхности стены.

Все те годы, когда он был еще жив – потому что он не мог не чувствовать, что жизнь его уже окончена, хотя мятежный дух все еще обитал в больном и голодном теле, – Гутвульф никогда не знал простого чувства товарищества. Он получал удовольствие от встреч с другими – грубой компании мужчин, мягкой податливости женщин, – но всегда мог обходиться без них. Друзья умирали или уходили. От некоторых Гутвульф был вынужден отвернуться, когда они противостояли ему, одного или двух ему пришлось убить, несмотря на былую дружбу, – даже король под конец пошел против него, но Гутвульф был силен. Нуждаться – значит быть слабым. Быть слабым – значит не быть мужчиной.

Теперь Гутвульф думал о самом ценном, что у него было. Это не была честь, потому что он знал, что поступился ею, когда не пошевелил и пальцем, чтобы помочь Элиасу противостоять его растущему безумию. Это не была гордость, потому что он утратил ее вместе со зрением, превратившись в спотыкающегося инвалида, которому приходилось звать слугу, чтобы тот подал ему ночной горшок. Даже мужеством своим он больше не мог распоряжаться, потому что оно улетучилось, когда Элиас заставил его коснуться серого меча, и Гутвульф ощутил, как ужасная холодная песнь Скорби растеклась по нему, словно смертельный яд. Нет, единственное, что было оставлено ему, казалось самым эфемерным из всего возможного – маленькая искорка, которая все еще жила и надеялась, погребенная под тяжким грузом отчаяния. Может быть, это была душа, о которой болтали священники, а может быть, и нет – ему это было все равно. Но он знал, что отдал бы даже эту последнюю, драгоценную искру только за то, чтобы снова иметь товарища, – если только мог когда-нибудь наступить конец этому ужасающему одиночеству.

Пустая тьма внезапно наполнилась сильным ветром – ветром, который дул сквозь него, но не пошевелил ни волоса на голове. Гутвульф слабо застонал – это случалось с ним и раньше. Пустота, окружавшая его, наполнилась щебечущими голосами. Они проносились мимо него – стонущие, печальные слова, которых он не мог понять, но чувствовал, что они полны тоски, потери и страха. Он протянул руку, зная, что тронет пустоту… но рука коснулась чего-то.

Задохнувшись от неожиданности, Гутвульф отдернул руку. Мгновением позже, когда вихрь вопящих теней исчез в отдалении, что-то снова коснулось его, на этот раз толкнув его вытянутую ногу. Он крепко зажмурился, как будто то, что там было, могло поразить зрение даже слепого человека. Его еще раз настойчиво толкнули в ногу, он снова медленно потянулся и ощутил… мех.

Кошка, потому что это именно она и была… Он чувствовал, как под его рукой изгибается пушистая спина, длинный хвост, скользящий между его пальцев. Это кошка толкала его колено маленькой твердой головкой. Он не мог шевельнуться, боясь, что она испугается и убежит. Гутвульф затаил дыхание, наполовину уверенный, что через мгновение она исчезнет, как и другие части странного глубинного мира. Но кошка, казалось, была довольна своей собственной реальностью – она положила передние лапки на его ногу, деликатно выпуская когти и вытягиваясь под его бережным прикосновением.

На мгновение, пока он почесывал и гладил, а невидимое животное изгибалось от удовольствия, он вспомнил, что не ел ничего, кроме проклятых ползучих тварей, – с тех пор как попал в это ужасное место.

Теплое тело двигалось под его рукой – настоящий пир для умирающего от голода человека – горячее мясо и соленая кровь, отделенные от него только тонкой прослойкой меха.

Это было бы так легко, подумал он, бережно охватив пальцами шею кошки. Легко. Легко. Потом, когда его пальцы чуть-чуть сжались, кошка начала мурлыкать. Ее горло вибрировало пульсом удовольствия и доверия, таким пронзительно-прекрасным, как музыка ангельского хора. Второй раз за этот час Гутвульф разразился слезами.

Когда тот, кто некогда был графом Утаньята, проснулся, он не имел ни малейшего представления, сколько времени он проспал, но в первый раз за много дней почувствовал, что действительно отдохнул. Мгновение покоя прошло, как только он понял, что уютно устроившееся у него на коленях теплое тельце исчезло, – он снова остался один.

Когда пустота снова обрушилась на него, он ощутил мягкое прикосновение к своей ноге. Потом маленький холодный нос тихонько коснулся его руки.

– Вернулась, – прошептал он. – Ты вернулась.

Он потянулся, чтобы погладить ее, но вместо кошки обнаружил, что сжимает что-то маленькое и теплое. Кошка замурлыкала, когда он ощупал то, что она подтолкнула к его бедру. Это была только что задушенная крыса.

Гутвульф сел, произнеся безмолвную благодарственную молитву, и дрожащими пальцами разорвал подношение. Половину он вернул организатору трапезы.

Глубоко под темной громадой Пика Бурь Утук’ку Сейт-Хамака внезапно открыла глаза. Она лежала неподвижно в ониксовом склепе, в котором была ее постель, глядя вверх, в абсолютную черноту своей каменной комнаты. Идя вдоль своей паутины по Дороге снов, она забрела в места, доступные только старейшим из бессмертных, и там, среди теней самых немыслимых и непредставимых вещей она увидела то, чего никак не ждала. Серебряное лезвие беспокойства пронзило ее древнее сердце. Где-то на самом дальнем краю ее замыслов лопнула нить. Что это значит, она не знала, но в узоре, который она плела так долго и тщательно, появился теперь изъян.

Королева норнов села. Ее рука с длинными пальцами вцепилась в серебряную маску. Утук’ку надела маску, снова представ бесстрастной и равнодушной, как луна, и послала холодную быструю мысль. В темноте открылась дверь, и вошли темные фигуры, принеся с собой немного света, – они тоже были в масках, и их маски были высечены из слабо светящегося бледного камня. Они помогли своей госпоже подняться с ложа и принесли белоснежные и серебряные царственные одежды, в которые облачили ее торжественно и молчаливо, как священники, пеленающие мертвого.

Когда она оделась, слуги торопливо удалились, снова оставив Утук’ку в одиночестве. Некоторое время она сидела в своей неосвещенной комнате; если она и дышала, то совершенно беззвучно. Только едва слышный треск древних корней горы нарушал абсолютную тишину.

Через некоторое время королева норнов поднялась и пошла по переплетающимся коридорам, которые ее слуги некогда вырезали в плоти горы. Наконец она пришла в Зал Дышащей Арфы и уселась на свой огромный трон из черного камня. Арфа парила в тумане, поднимавшемся из глубокого колодца; ее колеблющаяся форма сверкала в свете огней, горящих в глубине наверху. Лишенные Света пели где-то в лабиринтах Пика Бурь, и их глубокие голоса следовали за мелодией песен, которые были древними и запретными еще в Утерянном Саду, Венига Досай-э. Утук’ку сидела и смотрела на арфу, позволяя своим мыслям следовать ее хитросплетениям, в то время как влажные пары бездны встречались с ледяным воздухом зала, покрывая льдом ее ресницы.

Инелуки не было. Он скрылся, как случалось с ним иногда, в то место, которое и местом-то не было и куда мог отправиться только он, – место, расположенное так же далеко за пределами сна, как сон за пределами бодрствования, так же далеко, как смерть лежит за пределами жизни. На сей раз королеве норнов придется держать совет с самой собой.

Хотя ее сияющее серебряное лицо было, как всегда, бесстрастным, Утук’ку тем не менее ощущала некоторое нетерпение, глядя в опустевший колодец. Времени оставалось мало. Целая жизнь для суетливых смертных была всего лишь мигом старейших. Так что короткое мгновение, которое оставалось между настоящим моментом и часом ее торжества, продлилось бы не более нескольких сердцебиений, если бы она этого захотела, но она не хотела. Каждое мгновение было драгоценным, каждый миг приближал победу – но чтобы она состоялась, ошибок не должно быть.

Королева норнов была озабочена.

2
НОЧИ ОГНЯ

Кровь Саймона, казалось, закипела в жилах. Он посмотрел вокруг – на покрытые белым одеялом холмы, на темные деревья, сгибавшиеся под пронзительным ветром, – и удивился своему ощущению. Это было возбуждение; трепет ответственности… и опасности. Саймон чувствовал себя полным жизни.

Юноша прислонился щекой к шее Домой и похлопал ее. Прохладная кожа лошади была влажной от пота.

– Она устала, – сказал Хотвиг, подтягивая подпругу на седле своей лошади. – Она не может скакать так быстро.

– Она в порядке, – огрызнулся Саймон. – Она сильнее, чем ты думаешь.

– Уж в чем, в чем, а в лошадях тритинги разбираются, – бросил через плечо стоявший у дерева Слудиг. – Не будь таким гордецом, Саймон.

Саймон некоторое время смотрел на риммера, прежде чем заговорить:

– Это не гордость. Мы с ней проделали долгий путь, и я ее ни на кого не променяю.

Хотвиг успокаивающе поднял руку:

– Я не хотел сердить тебя. Просто к тебе хорошо относится принц Джошуа, ты его рыцарь, и, если бы ты попросил, ты мог бы получить одну из лошадей нашего клана.

Саймон посмотрел на жителя степей с заплетенной в косички бородой и попытался улыбнуться.

– Я знаю, что ты хотел как лучше, Хотвиг, и одна из ваших лошадей была бы настоящим подарком для меня, но тут другое. Я назвал эту лошадь Домой, и туда она со мной и отправится.

– А где твой дом, юный тан? – спросил кто-то из тритингов.

– Хейхолт, – твердо сказал Саймон.

Хотвиг рассмеялся:

– Место, где правит брат Джошуа? Ты и твоя лошадь должны быть великими путешественниками, чтобы отважиться на такой поход.

– Это уж как получится. – Саймон обернулся, чтобы посмотреть на остальных, прищурившись от ветра. – Если вы все готовы, пора ехать. Если мы промедлим, буря может пройти, и тогда нам придется идти при свете полной луны. Я бы предпочел, чтобы шел снег и часовые грелись у костра.

Слудиг хотел было что-то сказать, но передумал. Тритинги согласно кивнули и легко вскочили на лошадей.

– Веди, тан. – Смех Хотвига был коротким, но дружелюбным.

Маленький отряд вышел из рощи под удары пронзительного ветра.

Саймон был почти так же благодарен за возможность сделать хоть что-нибудь, как и за это свидетельство доверия Джошуа. Долгие дни постоянно ухудшающейся погоды вместе с важными обязанностями, возложенными на всех, кроме него самого, сделали Саймона нервным и раздраженным. Бинабик, Джулой и Стренгьярд углубились в дискуссию о Великих Мечах и Короле Бурь; Деорнот надзирал за вооружением и подготовкой разношерстной армии Нового Гадринсетта; даже Сангфугол, хотя и против собственной воли, все-таки должен был следить за Таузером. До того как принц Джошуа позвал его к себе в шатер, Саймон чувствовал себя так, как будто воплотились в жизнь его давние мечты и он превратился в мальчишку-барабанщика и бежит за императорскими солдатами.

– Просто пошпионить чуть-чуть, – так квалифицировал Джошуа задание.

Для Саймона в тот момент это было почти так же прекрасно, как быть посвященным в рыцари. Он должен был взять несколько всадников Хотвига и отправиться в разведку, чтобы оценить силы приближающегося неприятеля.

– Не делай ничего, – подчеркнул принц, – только смотри, считай шатры и лошадей, если увидишь их. Ищи знамена и шлемы, если будет достаточно светло. Но оставайся незамеченным, а если тебя заметят – уезжай. Быстро.

Саймон обещал. Рыцарь, ведущий отряд в бой, – вот кем он стал. Горя желанием выполнить это славное задание, он слегка подпрыгивал от нетерпения, надеясь, что делает это не очень заметно, ожидая последних указаний Джошуа.

К его удивлению, Слудиг захотел пойти с ним. Риммер все еще подшучивал над новым положением Саймона, но юноша подозревал, что он, как и сам Саймон, чувствует себя немного заброшенным и предпочитает некоторое время побыть подчиненным бесконечному ожиданию на Сесуадре. Слудиг был воином, не генералом. Риммер оживлялся только в настоящем бою – меч на меч.

Хотвиг тоже предложил свои услуги. Саймон подумал, что принц Джошуа, который очень доверял тритингу, попросил его отправиться вместе с отрядом и приглядеть за самым юным рыцарем принца. Как ни удивительно, такая возможность ничуть не беспокоила Саймона. Он начал немного понимать, что такое бремя власти, и знал, что Джошуа старается сделать все возможное для каждого из своих людей. Так что Саймон решил: пусть Хотвиг будет глазами Джошуа в отряде, а уж дело Саймона – постараться, чтобы он доложил принцу что-то хорошее.

Буря усиливалась. Вся долина Стефлода была занесена снегом; сама река казалась только темной полосой, бегущей по белому полю. Саймон поплотнее закутался в плащ и замотал лицо шерстяным шарфом.

Тритинги, несмотря на все свои шуточки, были порядком испуганы переменами, которые буря принесла в их родные степи. Саймон видел, как расширялись их глаза, когда они оглядывались вокруг, как тревожно они пришпоривали лошадей, переходя через глубокие заносы, и как невольно складывались их пальцы в знаки, предотвращающие беду. Только один Слудиг, дитя морозного севера, казалось, не смущался мрачной погодой.

– Это действительно черная зима, – сказал Хотвиг. – Если бы я еще раньше не поверил словам Джошуа о том, что это работа злого духа, сейчас у меня не осталось бы никаких сомнений.

– Черная зима, да – а лето еще и кончиться не успело. – Слудиг смахнул снег с ресниц. – Земли севернее Фростмарша больше года не видели весны. Мы не только с людьми сражаемся, это верно.

Саймон нахмурился. Он не знал, насколько суеверны люди клана, но не хотел, чтобы ими овладел страх, способный помешать их задаче.

– Это действительно магическая буря, – сказал он достаточно громко, чтобы перекричать рвущий плащи ветер. – Снега не откусят вам нос, но могут отморозить хвост.

Один из тритингов с улыбкой повернулся к нему:

– Если замерзнут хвосты, то ты будешь страдать больше всех, молодой тан, на этой костлявой лошади.

Саймон, довольный тем, как ловко ему удалось перевести разговор, засмеялся вместе со всеми.

По мере того как они продвигались вперед, день быстро перешел в вечер. Они ехали почти бесшумно, если не считать мягкого стука копыт и непрерывного стона ветра. Солнце, весь день боровшееся с тучами, наконец сдалось и упало за низкие холмы. Фиолетовый, поглощающий тени свет покрыл долину. Вскоре стало слишком темно, для того чтобы маленький отряд мог различать дорогу; луна, запутавшаяся в облаках, была еле видна; не было и следа звезд.

– Может, стоит остановиться и разбить лагерь? – крикнул Хотвиг, стараясь перекричать ветер.

Саймон немного поразмышлял.

– Не думаю, – сказал он наконец. – Мы не так уж далеко, всего час езды. Полагаю, мы можем рискнуть зажечь факел.

– Может быть, мы еще протрубим в трубы? – громко спросил Слудиг. – Или найдем глашатаев, которые побегут впереди и всем возвестят, что мы идем разведывать позиции Фенгбальда?

Саймон нахмурился, но не проглотил наживки:

– Между нами и лагерем Фенгбальда в Гадринсетте лежат холмы. Если люди, сбежавшие из его армии, не врали, мы много раз успеем погасить свет, прежде чем часовые смогут заметить нас. – Он повысил голос, чтобы вышло более убедительно. – Или ты думаешь лучше подождать рассвета, когда люди Фенгбальда как следует отдохнут, взойдет солнце и нас будет еще легче заметить?

Слудиг махнул рукой, уступая.

Хотвиг достал факел – толстую ветку, замотанную тканью и обмазанную смолой, – и высек искру. Он прикрывал пламя от ветра, пока оно не разгорелось, потом поднял факел и отъехал на несколько шагов от остальных, поднимаясь по склону берега реки и направляясь под защиту холма.

– За мной! – крикнул он.

Кавалькада продолжала путь. Факел Хотвига превратился в подпрыгивающий огненный шар – единственный предмет в занесенной бурей долине, на котором мог остановиться взгляд.

– Кто-нибудь может спеть? – спросил наконец Саймон. Голос его звучал слабо, хотя он изо всех сил старался перекричать унылый ветер.

– Спеть? – Слудиг удивленно сморщил лоб.

– Почему бы и нет? Мы достаточно далеко от Фенгбальда. Кроме того, я почти не слышу тебя из-за этого проклятого ветра, а ведь ты едешь на расстоянии вытянутой руки от меня.

Хотвиг и его тритинги не захотели петь, но явно были не прочь послушать. Слудиг скорчил рожу, как будто сама мысль о пении была ему противна.

– Значит, мне, выходит, петь? – улыбнулся Саймон. – Похоже, что так. Жаль, что здесь нету Шема-конюха. Он больше всех знает песен и историй. – Где-то там Шем – живет ли он так же счастливо в огромных конюшнях Хейхолта? – Я спою вам одну из его песен – про Джека Мундвуда.

– Про кого? – спросил один из тритингов.

– Джек Мундвуд, известный разбойник. Он жил в Альдхортском лесу.

– Если он вообще жил, – усмехнулся Слудиг.

– Если он вообще жил, – согласился Саймон. – Итак, я спою одну из песен о Мундвуде. – Он еще раз обернул руку поводьями и откинулся в седле, пытаясь вспомнить первую строчку.

 
Сказал Джек Мундвуд храбрый, —
 

начал он наконец, пытаясь подстроиться под глухой ритм шагов лошади:

 
– Отправлюсь я в Эрчестер.
Я слышал, там девица
Прекрасная живет.
 
 
Храз – имя девы милой.
У ней златые косы,
Коралловые губы —
Прекрасней не найдешь.
 
 
Разбойники сказали:
– Не дело ты задумал,
Констебль тебя повесит,
Давным-давно он ждет.
 
 
Но Джек лишь рассмеялся:
Была вражда давнишней,
Не раз меня констебль
Пытался изловить.
 
 
И вот Джек Мундвуд храбрый
Надел камзол богатый,
Сказал, что Олал место
Слуги его займет.
 
 
– Я буду граф Цветочный,
Богатый, благородный,
С подарками, с деньгами —
Им это подойдет.
 

Саймон пел так, чтобы его можно было расслышать сквозь вой ветра. Это была длинная песня с массой куплетов.

Они следовали за факелом Хотвига через холмы, а Саймон продолжал историю о том, как Джек Мундвуд переодетым приехал в Эрчестер и очаровал отца Храз, барона, который решил, что нашел богатого жениха для своей дочери. Хотя время от времени Саймону приходилось прерываться, чтобы перевести дыхание или вспомнить слова – Шем учил его этой песне очень давно, – голос его становился все увереннее. Он пел о том, как Джек-обманщик явился к прекрасной Храз, влюбился в нее с первого взгляда и сел рядом с ничего не подозревающим лордом-констеблем на ужине у барона. Джек убедил жадного барона отдать ему дочь за волшебный розовый куст, в каждом бутоне которого лежала золотая монета, заверив, что барон и лорд-констебль смогут собирать золотые каждый сезон.

Саймон уже подошел к концу песни – он начал строфу, в которой говорилось, как пьяная реплика разбойника Олала выдала Джека и он был схвачен людьми констебля, – когда Хотвиг натянул поводья и махнул рукой, призывая к молчанию.

– Похоже, мы уже близко, – сказал тритинг. Дорога шла под уклон, и даже сквозь метель было видно, что перед ними находится открытое пространство.

Слудиг ехал подле Саймона.

– Закончишь песню по пути назад, парень. Это отличная история.

Саймон кивнул.

Хотвиг соскочил с лошади и сунул факел в сугроб. Потом он заткнул его за пояс и выжидающе посмотрел на Саймона.

– Тогда вперед, – сказал Саймон. – Но осторожно, потому что света у нас нет.

Они пришпорили лошадей. Прежде чем отряд проехал полпути по длинному склону, Саймон разглядел отдаленные огни – разбросанные светящиеся точки.

– Вон! – показал он и тут же пожалел, что заговорил слишком громко. Сердце его билось быстро и тревожно. – Это лагерь Фенгбальда?

– Это то, что осталось от Гадринсетта, – сказал Слудиг. – Лагерь Фенгбальда немного дальше.

В долине перед ними, там, где Стефлод встретился с невидимым Имстреком, горела небольшая россыпь огней. Но на той стороне, там, где, как был уверен Саймон, находился северный берег Имстрека, огней было больше – грубые круги огненных точек расползлись до всей темной долине.

– Ты прав, – сказал Саймон, всматриваясь. – Это, конечно, эркингарды. Шатер Фенгбальда, наверное, в центре. Хорошо бы пустить стрелу в его одеяло.

Хотвиг подъехал поближе:

– Он там, да. И я убил бы его своими руками, хотя бы за то, что он говорил о Клане Жеребца, когда мы встречались последний раз. Но сегодня у нас другие дела.

Саймон вздохнул.

– Конечно, – сказал он наконец. – Джошуа должен узнать силу его войска. – Он помолчал, задумавшись. – Может быть, стоит посчитать огни? Тогда мы узнаем, сколько солдат он привел.

Слудиг поморщился:

– Пока мы не узнаем, сколько человек спит у каждого костра, это нам ничего не даст.

Саймон задумчиво кивнул.

– Да, – сказал он. – Тогда мы сосчитаем сейчас огни, а потом подъедем поближе и выясним, приходится ли костер на одну палатку или на дюжину.

– Не слишком близко, – предупредил Слудиг. – Я люблю битвы, как и всякий богобоязненный человек, но предпочитаю драться в более благоприятных обстоятельствах.

– Ты очень умен, – улыбнулся Саймон. – Тебе бы следовало взять Бинабика в ученики.

Слудиг фыркнул.

Сосчитав крошечные огненные точки, они осторожно спустились с горы.

– Нам везет, – тихо сказал Хотвиг. – Я думаю, что сегодня ночью часовые горожан будут стоять поближе к кострам, прячась от ветра.

Саймон содрогнулся, нагибаясь к шее Домой.

– Не все горожане такие умные.

Когда они спустились в заснеженную долину, Саймон снова почувствовал, как сильно бьется его сердце. Несмотря на опасность, было что-то хмельное и возбуждающее в том, чтобы подкрадываться к вражескому лагерю, бесшумно двигаясь сквозь темноту на расстоянии полета стрелы от вооруженных людей. Он чувствовал себя полным жизни, как будто бы ветер пронизывал его плащ и рубашку, покалывая кожу. В то же время он был почти убежден, что войска Фенгбальда уже заметили его маленький отряд и что в этот самый момент все солдаты затаились с натянутыми луками в глубокой темноте под прикрытием шатров. Они медленно объехали вокруг лагеря Фенгбальда, пытаясь передвигаться от одной группы деревьев к другой. Но деревья досадно редко попадались в степи. И только когда они подъехали к берегу реки у западного конца лагеря, они почувствовали себя в безопасности.

– Если там меньше тысячи вооруженных людей, – заявил Слудиг, – считайте меня хиркой.

– В этом лагере есть тритинги, – сказал Хотвиг. – Люди из Озерных Тритингов, если я хоть что-нибудь в этом понимаю.

– Откуда ты знаешь? – спросил Саймон. На шатрах не было видно никаких отметин – многие из них представляли собой всего лишь временные укрытия из ткани, накинутой на столбы и привязанной к кустам и камням, – и никто из всех обитателей лагеря не рискнул покинуть своего убежища во время такой бури.

– Слушай. – Хотвиг приложил руку к уху. Его покрытое шрамами лицо было торжественным.

Саймон задержал дыхание и прислушался. Песня ветра перекрывала все, заглушая даже звуки людей, ехавших рядом с ним.

– Слушать что?

– Слушай внимательнее, – сказал Хотвиг.

– Это сбруи, – рядом с ним важно кивнул один из его соотечественников.

Саймон пытался расслышать то, что расслышал тритинг. Ему показалось, что он различает смутное позвякивание.

– Это? – спросил он.

Хотвиг улыбнулся, обнаружив отсутствие нескольких зубов. Он знал, что произвел большое впечатление.

– На этих лошадях озерные сбруи, я в этом уверен.

– Вы различаете сбруи по звуку?! – Саймон был потрясен. Неужели у этих степных людей уши как у кроликов?

– Наши уздечки так же отличаются друг от друга, как перья разных птиц, – сказал один из тритингов. – Сбруи озерных, луговых и верхних тритингов для нас так же различны, как твой выговор и выговор северян, молодой тан.

– Как бы иначе мы ночью на расстоянии узнавали своих лошадей? – нахмурился Хотвиг. – Во имя Всех с Четырьмя Копытами, как вы, горожане, мешаете вашим соседям воровать у вас?

Саймон покачал головой.

– Итак, мы знаем, откуда наемники Фенгбальда. Но можете ли вы сказать, сколько тритингов там внизу?

– Судя по укрытиям, я думаю, что больше половины войска из внеклановых, – ответил Хотвиг.

Саймон помрачнел:

– И держу пари, все отличные бойцы.

Хотвиг кивнул. Что-то вроде гордости мелькнуло на его лице.

– Все мы умеем сражаться, но те, которые вне кланов, самые… – он искал слово, – самые свирепые.

– И эркингарды не намного лучше. – Голос Слудига был сердитым, но в глазах его горела хищная искорка: это была бы беспощадная и кровавая битва, металл против металла.