355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тэд Уильямс » Память, Скорбь и Тёрн » Текст книги (страница 107)
Память, Скорбь и Тёрн
  • Текст добавлен: 27 апреля 2021, 16:32

Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"


Автор книги: Тэд Уильямс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 107 (всего у книги 200 страниц)

– Куда он ведет? – спросила принцесса. Ган Итаи пролезла через щель, и теперь девушке были видны только ноги и подол платья.

– Это потайной ход. По нему можно очень быстро попасть в трюм и на палубу. Нора ниски, вот как его называют.

Мириамель заглянула в щель. У противоположной стены крошечной каморки стояла лестница. У самого потолка, по обе стороны от трапа тянулся узкий и низкий коридор.

Нагнувшись, принцесса пролезла в щель и вслед за Ган Итаи начала подниматься по трапу. Вскоре свет из каюты ниски перестал освещать путь, и все погрузилось в кромешную тьму. Только по шороху платья Мириамель догадывалась, что Ган Итаи все еще рядом. Проход был таким низким, что приходилось ползти на четвереньках, и принцесса подобрала длинную юбку. Огромные корабельные доски усиливали эхо, казалось, что их проглотило огромное морское чудовище и теперь они ползут по его желудку.

Примерно через двадцать локтей Ган Итаи остановилась:

– Осторожно, дитя.

Среди мрака блеснула тонкая полоска света – это Ган Итаи сняла очередную панель. Заглянув внутрь, ниски потянула за собой Мириамель. После глубокой тьмы, в которой они только что находились, трюм казался светлым и солнечным местом.

– Тише, – шепнула Ган Итаи.

Трюм был завален мешками и бочками, связанными вместе, чтобы они не перекатывались с места на место при качке. У одной стены лежал монах. Казалось, его тоже связали, чтобы не повредить во время шторма. Две длинные цепи сковывали его лодыжки и запястья.

– Ученый! – прошептала Ган Итаи.

Голова Кадраха оторвалась от пола. Его движения были такими же медленными и неуверенными, как движения побитой собаки. Голос его был хриплым и усталым:

– Это ты?

Сердце Мириамели учащенно забилось. Милостивый Эйдон, взгляни на него! Скован по рукам и ногам, словно дикий зверь!

– Я пришла поговорить с тобой, – сказала Ган Итаи. – Тебе скоро принесут обед?

– Вряд ли. Они не торопятся кормить меня. Скажи лучше, ты передала мою записку… леди?

– Да, и она пришла сюда, чтобы повидаться с тобой.

Монах замер и медленно поднес руки к лицу:

– Что? Ты привела ее сюда? Нет, нет, я не хочу ее видеть.

Ган Итаи подтолкнула Мириамель вперед:

– Он очень несчастен. Говори с ним.

– Кадрах, что они с тобой сделали? – дрожащим голосом спросила принцесса.

Монах соскользнул по стене, превратившись в комок призрачных теней. Глухо звякнули цепи.

– Уходите, леди. Я не могу смотреть на вас и не хочу, чтобы вы на меня смотрели.

– Говори. – Ган Итаи снова подтолкнула принцессу.

– Мне жаль, что они так поступили с тобой, – сказала Мириамель, и слезы снова подступили к ее горлу. Девушка едва сдерживала рыдания. – Что бы ни произошло между нами, я никогда не могла бы пожелать тебе таких мучений.

– Ах, леди, этот мир так жесток и беспощаден! – В голосе монаха тоже звучали слезы. – Вы должны принять мой совет и бежать. Пожалуйста!

Мириамель устало покачала головой, но потом поняла, что он не видит ее в тени крышки люка.

– Как это сделать, Кадрах? Аспитис не спускает с меня глаз. Ган Итаи сказала, что сможет передать мое письмо кому-нибудь, кто переправит его… но кому? Я не знаю, где дядя Джошуа. Родственники моей матери в Наббане предали меня. Что же делать?

Темная фигура Кадраха медленно приподнялась.

– В «Чаше Пелиппы», леди, может оказаться человек, который поможет вам. Я, кажется, упоминал об этом в письме. – Голос монаха звучал не очень уверенно.

– Кому я могу послать письмо? – спросила Мириамель.

– Посылайте его на постоялый двор «Чаша Пелиппы». На нем нарисуйте перо, обведенное кругом. Это будет знаком для того, кто мог бы вам помочь, если, конечно, он будет там. – Кадрах с трудом поднял руку с тяжелой цепью. – Уходите, принцесса, прошу вас. После всего, что случилось, я хочу только, чтобы меня оставили одного. Мне еще больнее оттого, что вы видите мой позор.

У Мириамели не было больше сил удерживать слезы. Лишь через несколько мгновений она снова смогла заговорить:

– Тебе что-нибудь нужно?

– Кувшин вина. Нет, лучше мех с вином – его легче спрятать. Это для того, чтобы тьма во мне как-то соответствовала тьме вокруг меня. – Смех монаха тяжело было слышать. – А вам – счастливо скрыться.

Мириамель отвернулась. Она не могла больше смотреть на его истерзанное тело.

– Мне так жаль, – проговорила она и скользнула в темный коридор. После встречи с Кадрахом на сердце у нее стало еще тяжелее.

Ган Итаи сказала что-то Кадраху и присоединилась к ней, задвинув за собой панель. Они снова ползли в глубокой темноте.

Оказавшись в комнате у Ган Итаи, Мириамель разрыдалась. Ниски, чувствуя себя неловко, тихо стояла в стороне, но принцесса никак не могла успокоиться, и Ган Итаи ласково обняла ее за плечи длинной паучьей рукой:

– Перестань, дитя. Ты снова будешь счастлива.

Мириамель подняла голову и вытерла глаза.

– Нет, не буду. И Кадрах тоже не будет. Боже в раю, почему я так одинока?!

Ган Итаи прижала ее к себе и не отпускала до тех пор, пока не кончился очередной взрыв рыданий.

– Ничто живое нельзя связывать и мучить с такой жестокостью. – В голосе ниски звучал гнев. – Они схватили Руяна Be, ты знаешь? Схватили прародителя моего народа, Великого Навигатора. Когда он хотел снова взойти на корабль и отправиться в плавание, его схватили и заковали в цепи. – Ган Итаи медленно раскачивалась в такт своим словам. – А потом они сожгли корабли.

Мириамель всхлипнула. Она не знала, о ком с такой ненавистью говорит ниски, но сейчас это было совершенно не важно.

– Они хотели сделать нас своими рабами, но мы, тинукедайя, мы свободный народ.

Постепенно рассказ ниски начал переходить в речитатив, напоминающий старинную песню.

– Они сожгли наши корабли, наши великие корабли. Никогда в этом мире не будет создано подобного. Они сожгли наши корабли, они бросили нас умирать на берегу. Они говорили, что спасают нас из небытия, но это была ложь. Они только хотели, чтобы мы разделили с ними их изгнание. А мы не нуждались в их помощи. Океан, вечный и неизменный, мог бы вечно быть нашим домом, но они сожгли наши корабли и заточили в темницу Великого Руяна. Неправильно связывать цепями того, кто не причинил тебе никакого зла. Неправильно удерживать того, кто хочет уйти.

Ган Итаи держала Мириамель на коленях, укачивая, словно ребенка, и тихо рассказывала об ужасной несправедливости того, как поступили с ее народом. Солнце скрылось, и странные тени плясали по стенам.

Мириамель лежала в своей темной каюте и прислушивалась к грустному пению Ган Итаи на палубе. Ниски была очень расстроена. Принцесса не думала, что она вообще способна на такие сильные чувства, но стоны связанного Кадраха и слезы принцессы, как видно, задели что-то в душе маленькой женщины.

Кто они на самом деле, эти ниски? Кадрах называл их тинукедайя – дети океана, как сказала и Ган Итаи. Откуда они взялись? Может быть, с какого-нибудь далекого острова? Корабли в далеком океане, сказала ниски, корабли, приплывшие издалека… Неужели все на свете хотят вернуть какое-то время, которое прошло давным-давно?

Ее философские размышления прервал резкий стук в дверь.

– Леди Мария, вы не спите?

Она промолчала. Дверь медленно отворилась, и Мириамель мысленно выругала себя – надо было запереть ее на ключ.

– Леди Мария, – мягко проговорил граф, – вы больны? Мне не хватало вашего общества за ужином.

Она протерла глаза, делая вид, что только что проснулась:

– Лорд Аспитис? Простите, но я не совсем здорова. Мы поговорим завтра, когда я буду чувствовать себя лучше.

Кошачьей походкой граф приблизился к кровати и сел. Потом протянул руку и длинными пальцами погладил ее щеку.

– Но это ужасно. Что случилось? Я пришлю Ган Итаи приглядеть за вами. Она умеет ходить за больными, и я доверяю ей больше, чем всем придворным лекарям, вместе взятым.

– Благодарю вас, Аспитис, вы очень добры. Теперь, если вы позволите, я хотела бы еще немного поспать. Простите, но сегодня я невеселая собеседница.

Граф, судя по всему, не спешил уходить. Он медленно погладил ее шелковистые волосы и улыбнулся.

– Мария, я стыжусь грубых слов, сказанных вам раньше. Я чересчур хорошо отношусь к вам, и мне становится страшно при мысли, что вы вдруг покинете меня. В конце концов, мы же любим друг друга, правда? – Его пальцы скользнули по шее, и принцесса внутренне съежилась.

– Поверьте, граф, сейчас я просто не в состоянии разговаривать. Но я прощаю вам злые слова – я верю, что они были поспешными и неискренними.

Она внимательно посмотрела на него, стараясь понять, о чем он думает. Голубые глаза графа были простодушно-спокойными, но Мириамель вспомнила все, что говорил Кадрах и рассказывала Ган Итаи, и озноб снова охватил ее.

– Да, да, вы правы. Я так рад, что вы все правильно поняли. Поспешные, необдуманные слова.

Мириамель захотела испытать его притворную искренность:

– Но поймите мое горе, граф. Мой отец ничего не знает обо мне. Может быть, ему уже сообщили из монастыря, что я не приехала. Он стар, Аспитис, и я боюсь за его здоровье. Вот почему мне придется покинуть вас, хочу я того или нет.

– Конечно, – ответил граф, и у принцессы мелькнула безумная надежда. Что, если она ошиблась – все ошиблись? – Нельзя заставлять вашего отца беспокоиться. Мы пошлем ему весточку, как только доберемся до берега. Я думаю, что можно будет пристать у острова Спент. Мы пошлем ему хорошие новости.

Мириамель улыбнулась:

– Он будет рад узнать, что со мной все в порядке.

– Еще бы. – Аспитис улыбнулся ей в ответ. – Но будет и еще одна новость, которая порадует его. Мы сообщим ему, что его дочь выходит замуж за члена одной из пятидесяти благородных семей Наббана.

Улыбка Мириамели несколько поблекла.

– Что?

– Мы сообщим ему о нашей предстоящей свадьбе. – Аспитис восторженно засмеялся. – Да, леди, я много думал об этом, и хотя семья ваша не столь прославлена, как моя, да к тому же из Эркинланда, – ради любви я плюну на традиции. Мы поженимся, как только вернемся в Наббан. – Он поцеловал ее ледяную руку. – Но вы не так рады, как я мечтал увидеть, прекрасная леди Мария?

Мысли Мириамели метались, но она понимала, что теперь ей остается только один путь – бежать.

– Я… я ошеломлена, граф.

– И это понятно. – Он встал, потом наклонился поцеловать ее. Его губы пахли вином, а щеки духами. Он сделал шаг к двери. – Все это несколько неожиданно, я знаю, но было бы ужасно, если бы я заставлял вас мучиться после того, что случилось между нами. Я люблю вас, Мария. Северные цветы не похожи на южные, но аромат их столь же сладок, а бутоны столь же свежи. Отдыхайте, моя леди, мне о многом нужно поговорить с вами. Спокойной ночи.

Дверь захлопнулась. Мириамель вскочила с кровати и закрыла ее на ключ. Потом она вернулась под одеяло.

Мрак сгущался.

3
ВОСТОК МИРА

– Я теперь рыцарь, верно ведь? – Саймон провел рукой по густому меху на шее Кантаки. Волчица бесстрастно посмотрела на него.

Бинабик оторвался от куска пыльного пергамента и кивнул:

– После подавания клятвы твоему Богу и твоему принцу. – Тролль вернулся к рукописи Моргенса. – И это удовлетворительно сказывается на твоих рыцарских свойствах.

Саймон глядел вдаль, за каменные плиты Сада Огня, пытаясь найти слова, которыми можно было бы выразить его мысль:

– Но я не вижу… никакой разницы. Я теперь рыцарь и мужчина… Почему же я чувствую себя как тот же самый человек?

Повторно оторванный от чтения, Бинабик ответил не сразу:

– Питаю сожаление, Саймон, но я не был достаточно внимательным для выслушивания. Не мог бы ты повторить все сначала?

Саймон нагнулся, поднял камень и швырнул его в подлесок через каменные плиты. Кантака бросилась за ним.

– Если я уже взрослый и рыцарь, почему же я чувствую себя как тот же глупый судомой?

Бинабик улыбнулся:

– Не ты один в этом мире имеешь подобные размышления, друг Саймон. Приходит новый этап для жизни, и ты добиваешься очень большой награды, но в тебе самом не протекает никаких изменений. Джошуа производил тебя в рыцари за храбрые поступки, которые ты совершал на Урмсхейме. Если ты изменялся, то не вчера, на церемонии, а очень раньше – на горе. – Тролль рассеянно похлопал Саймона по голенищу сапога. – Не сам ли ты говаривал, что кровь дракона, пролившись, указывала тебе путь.

– Да, – буркнул Саймон, покосившись на хвост Кантаки, мелькавший над вереском, как клуб серого дыма.

– Люди, тролли и жители долин становятся взрослыми, когда приходит их время, но не тогда, когда им сообщают, что пора взрослеть. Будь доволен. Ты всегда будешь отличаться большой похожестью на Саймона, но даже за те месяцы, в которые мы становились друзьями, я замечал много изменений.

– Правда? – Саймон остановился, так и не бросив очередной камень.

– Да. Ты делаешься мужчиной, Саймон, но это имеет должность происходить самостоятельно, без помощи твоих размышлений. – Он зашуршал пергаментом. – Послушай, я хочу кое-что читать для тебя. – Коротким пальцем Бинабик водил по строчкам доктора Моргенса. – Я испытываю превеликую благодарность к Стренгьярду за то, что он выносил эту книгу из обломков Наглимунда. Это последняя вещь, которая связывает нас с этим знаменитым человеком, твоим учителем. – Палец тролля наконец остановился. – А, вот. Моргенс говаривает про короля Джона.

«…Если он и был отмечен Богом, это более всего сказывалось в умении найти подходящий момент для штурма и отступления, в искусстве определить единственное место, в котором необходимо оказаться в нужное время, и вследствие этого преуспеть».

– Я читал эту часть, – сказал Саймон.

– Тогда ты наверняка отмечал ее значительность для наших усилий.

«Джон Пресвитер знал, что в войне и в дипломатии, так же как в любви и коммерции – занятия хотя и различные, но чем-то схожие, – награда достается не сильнейшему и даже не справедливейшему, но скорее самому удачливому. Джон знал также, что тот, кто передвигается быстро и без излишних предосторожностей, готовит тем самым свою победу».

Саймон нахмурился, глядя на довольное лицо Бинабика:

– Ну, так что?

– А, – тролль был невозмутим, – слушай дальше. «Поэтому в битве, сокрушившей Наббанайскую империю, Джон провел свое войско через Онестрийский проход и бросил его прямо на копья легионов Адривиса, хотя все были уверены, что только глупец может поступить подобным образом. Однако этот поступок оказался тем безумием и безрассудством, которое предоставило войску Джона огромное преимущество внезапности и заставило ошеломленную армию Наббана принять его за божественный промысел».

Саймон с беспокойством прислушивался к нотке триумфа, звучавшей в голосе Бинабика. Похоже было, что тролль считает суть дела совершенно ясной. Саймон снова нахмурился, размышляя:

– Ты хочешь сказать, что нам надо поступать, как король Джон? Мы тоже должны застать Элиаса врасплох? – Эта идея была совершенно ошеломляющей. – Ты думаешь, мы сможем атаковать его?

Бинабик кивнул, обнажив в улыбке желтые зубы:

– Умница, Саймон. Почему нет? Мы все время ответствовали на удары, но никогда не имели храбрости наносить их. Может быть, немного изменения этой традиции приносило бы нам пользу.

– Да, но остается еще Король Бурь! – Сам напуганный этой мыслью, Саймон невольно оглянулся на затянутый тучами горизонт. Ему даже не хотелось называть это имя в диком месте под низким небом. – И, кроме того, Бинабик, нас ведь всего несколько сотен, а у короля Элиаса тысячи солдат, это же каждый знает.

Тролль пожал плечами:

– Разве я говариваю, что мы имеем должность сражаться сразу со всей его армией? Кроме того, наше народонаселение все время растет. Каждый день люди приходят, чтобы поселяться… как это называл Джошуа?.. А! В Новом Гадринсетте.

Саймон покачал головой и швырнул в заросли вереска еще один сглаженный дождями и ветром камень.

– Я думаю, что это глупо. То есть не глупо, а слишком опасно.

Бинабик не был обескуражен. Он свистнул Кантаку, и она тут же примчалась рысью, легко перемахивая через огромные валуны.

– Может быть, в твоих словах есть правильность. А пока что мы пойдем немного прогуляться.

Принц Джошуа смотрел на меч, лицо его было озабоченным и усталым. Хорошее настроение, которым он порадовал всех на торжествах в честь Саймона, совершенно исчезло.

Дело, наверное, не в том, что принц действительно стал счастливее в последнее время, думал Деорнот, просто он понял, что его вечные сомнения в своих силах заставляют окружающих чувствовать себя неловко. В такие времена люди предпочитают бесстрашного честному – поэтому Джошуа вынужден был носить маску оптимизма в обществе своих подданных. Но Деорнот, хорошо знавший Джошуа, ни минуты не сомневался, что груз ответственности, лежащей на плечах принца, на самом деле становится все тяжелее.

Он похож на мою мать, понял Деорнот. Странно думать так о принце, но, как и она, он чувствует, что должен взять на себя все заботы и страхи, потому что никому другому не снести этой ноши.

И так, как это было с матерью Деорнота, Джошуа, казалось, стареет быстрее, чем окружающие. Всегда стройный, Джошуа совсем исхудал за время бегства из Наглимунда. Он немного поправился с тех пор, но сохранилась какая-то слабость, которая не исчезла. Деорноту принц казался немного не от мира сего, как человек, только что поднявшийся после тяжелой болезни. В его волосах появились седые пряди, а в глазах, таких же острых и проницательных, как прежде, был теперь заметен легкий лихорадочный блеск.

Ему нужен покой. Ему нужен отдых. Я хотел бы встать у его постели и никого не подпускать к нему, пока он не проспит по крайней мере год.

– Боже, дай ему сил, – пробормотал он.

Джошуа повернулся к нему:

– Прости, я задумался. Что ты сказал?

Деорнот покачал головой, не желая ни лгать, ни делиться своими мыслями. Оба снова обратились к мечу.

Принц и рыцарь стояли перед массивным каменным столом в одном из залов здания, которое Джулой называла Домом Расставания. Не осталось никаких следов ночного пиршества, и длинное черное тело меча лежало на столе.

– Подумать только, сколько народу погибло от этого меча, – наконец проговорил Деорнот. Он протянул руку и дотронулся до обмотанной шнуром рукояти. Тёрн был таким же холодным и безжизненным, как и камень, на котором он лежал.

– И совсем недавно множество других погибло, чтобы мы могли завладеть им.

– Но раз уж он так дорого нам обошелся, мы не можем позволить, чтобы он бессмысленно валялся здесь, в открытом зале, куда любой может зайти. – Деорнот покачал головой. – Может быть, в нем – самая большая наша надежда, ваше высочество, наша единственная надежда. Разве не лучше будет спрятать его в укромное место или поставить охрану?

Джошуа улыбнулся:

– Зачем, Деорнот? Любое сокровище можно украсть, любой замок открыть, любой тайник отыскать. Пусть он лучше лежит здесь, где все могут видеть его и чувствовать, какая надежда заключена в нем. – Он прищурился, глядя вниз, на черное лезвие. – Не могу сказать, что испытываю надежду, глядя на него. Полагаю, ты не будешь считать меня менее царственным, если я скажу, что меня пробирает какая-то дрожь в его присутствии. – Он медленно провел рукой вдоль всего лезвия. – В любом случае, судя по тому, что рассказывали Бинабик и юный Саймон, никто не может унести этот меч туда, куда он сам не пожелает. Кроме того, если он лежит на виду у всех, словно топор Тестейна в сердцевине легендарной березы, остается надежда, что однажды кто-нибудь выйдет вперед и объяснит нам, зачем он нужен.

Деорнот был озадачен:

– Вы имеете в виду простых людей, ваше высочество?

Принц фыркнул:

– Есть разные виды мудрости, Деорнот. Если бы мы больше прислушивались к простым людям, живущим на Фростмарше, которые говорили, что Зло снова ходит по нашей земле, – кто знает, каких страданий мы могли бы избежать. Нет, Деорнот, любое мудрое слово об этом мече чрезвычайно важно для нас теперь. Любая старинная песня, любая полузабытая история. – Джошуа не мог скрыть досады. – В конце концов мы не имеем никакого представления, какая нам польза в этом клинке. Фактически мы не знаем даже, есть ли вообще от него польза, – ничего, кроме древнего и непонятного стихотворения.

Хриплый голос запел, прервав его рассуждения. Мужчины удивленно обернулись. В дверях стояла Джулой. Она продолжала петь, подходя к ним.

– Я не могла не услышать вас, принц Джошуа, у меня острый слух Вы говорите мудрые вещи, но сомнения в силе меча… – Она поморщилась. – Простите старую лесную женщину за ее прямоту, но, если мы не будем верить в силу предсказания Ниссеса, нам не останется никакой надежды.

Джошуа попытался улыбнуться:

– Я не спорю с тем, что оно очень много значит для нас, валада Джулой. Я только хочу знать, какое оружие мы получаем, собирая эти мечи.

– Мы бы тоже хотели это знать. – Колдунья кивнула Деорноту, потом бросила взгляд на черный меч. – Во всяком случае, у нас теперь есть один из трех Великих Мечей, и это больше, чем было еще недавно.

– Верно. Очень верно. – Джошуа облокотился на стол. – И благодаря вам мы в безопасности. Я не перестал радоваться хорошему, Джулой.

– Но вы расстроены. – Это не было вопросом. – Становится все труднее прокормить наше растущее население и труднее управлять теми, кто живет здесь.

Принц кивнул:

– Многие из них даже не знают, зачем они здесь, попросту последовав за друзьями и соседями. После такого холодного лета я просто не знаю, как мы переживем зиму.

– Люди будут повиноваться вам, ваше высочество, – сказал Деорнот. В присутствии колдуньи Джошуа казался скорее прилежным студентом, чем принцем. Деорнот никак не мог привыкнуть к этому. Ему это очень не нравилось, и он только частично научился скрывать свое раздражение. – Они сделают все, что вы скажете. Мы переживем зиму вместе.

– Конечно, Деорнот. – Джошуа положил руку на плечо друга.

Казалось, принц хочет сказать еще что-то, но в этот момент по широким ступенькам застучали чьи-то шаги.

В дверях появились тролль и юный Саймон. По пятам за ними следовала ручная волчица Бинабика. Этот огромный зверь принюхался и потыкался носом в камень, лежащий у двери, прежде чем отойти и лечь в дальнем углу зала. Деорнот смотрел, как она отходит, с некоторым облегчением. Бесконечное число раз он убеждался, что она совершенно безопасна, но детство его прошло в эркинландской деревне, где волки были сказочными демонами, о которых рассказывают у огня.

– А, – весело сказал Джошуа. – Мой самый новый рыцарь и с ним благородный посланник далекого Йиканука! Заходите, садитесь. – Он указал на ряд сидений, оставшихся после вчерашнего пира. – Нам надо подождать еще нескольких, включая самого графа Эолейра. – Принц повернулся к Джулой. – Вы видели его? Он здоров?

– Несколько порезов и синяков. Кроме того, он отощал – проделал длинный путь с небольшим запасом еды. Но он здоров.

Деорнот подумал, что она вряд ли сказала бы больше, даже если бы графа Над Муллаха изувечили и четвертовали, – попросту она поставила бы его на ноги. Колдунья не оказывала должного почтения принцу, но он должен был признать, что она хорошо знает свое дело.

– Я счастлив слышать это. – Джошуа поежился. – Здесь холодно. Давайте разведем огонь, чтобы стук зубов не мешал разговору.

Пока Джошуа и остальные о чем-то беседовали, Саймон взял ветки, сваленные грудой в углу зала, и сложил их в камин, довольный, что хоть чем-то может быть полезен. Он был горд участием в делах столь высокого общества, но еще не привык к своему новому положению.

– Поставь их пирамидкой, – посоветовала Джулой.

Он последовал ее совету и возвел над кучей золы шалашик из веток. Грубый очаг казался неуместным на тщательно отделанном каменном полу – как если бы дикие звери устроили свое логово во дворце. В огромном зале не было ничего, что могло бы служить очагом самим ситхи. Как они поддерживали тепло в помещении? Саймон вспомнил, как Адиту бегала босиком по снегу, и подумал, что, может быть, им это было и не нужно.

– Дом Расставаний – настоящее название этого места? – спросил он Джулой, когда она подошла с кремнем и огнивом.

Некоторое время она не отвечала, присев на корточки и высекая искру на завитки коры, разложенные вокруг больших веток.

– Это похоже на то, что есть на самом деле. Я называла его Дворцом Прощания, но тролль поправил меня. – Она натянуто улыбнулась. Струйка дыма поднялась из-под ее рук.

Саймон решил, что она пошутила, но не был полностью в этом уверен:

– «Расставания» – это потому, что в этой комнате разошлись ситхи и норны?

– Да, я думаю, это произошло именно здесь. Здесь было заключено соглашение. Полагаю, у самих ситхи было другое название, поскольку место это как-то называлось задолго до того, как решили расстаться два племени.

Значит, это правда. В ночь бдения он видел прошлое этого замка. Задумавшись, он смотрел на огромный зал, на великолепные колонны из резного камня – чистые, не тронутые бесконечными годами, которые пронеслись над ними. Некогда народ Джирики строил прекрасные здания, но сейчас дома ситхи в Джао э-Тинукай были такими же непостоянными, как летние птичьи гнезда. Может быть, ситхи поступают мудро, не пуская теперь глубоких корней? И все-таки настоящий дом, дом, который никто не станет переносить с места на место, казался сейчас Саймону величайшим сокровищем мира.

– Почему эти две семьи разделились?

Джулой пожала плечами:

– Никогда нельзя назвать одну причину такой великой перемены, но я слышала, что к этому имели отношение смертные.

Саймон вспомнил последний страшный час в Ясире:

– Утук’ку, королева норнов. Она была в ярости, что ситхи не «выгнали смертных плетьми из Светлого Арда». И еще она сказала, что Амерасу не должна позволять смертным спокойно жить на ее земле.

Трудно было без стыда думать об Амерасу, Рожденной на Борту. Ее убийца утверждал, что пришел по следам Саймона.

Некоторое время колдунья молча смотрела на Саймона:

– Иногда я забываю, как много ты видел, мальчик. Надеюсь, сам ты не забудешь об этом, когда придет твое время.

– Какое время?

– Что же до расставания ситхи и норнов, – продолжала она, игнорируя его вопрос, – то смертные принимали в этом участие, но говорят, что две семьи были не особенно добрыми соседями даже на земле своих предков.

– В Саду?

– Так они ее называют. Я не очень хорошо знаю эти предания, они никогда не интересовали меня. Я всегда работала с вещами, которые можно потрогать и разглядеть, с которыми можно побеседовать. Говорили, что была женщина-ситхи и мужчина из хикедайя, она умерла, он умер, обе семьи озлобились… Это очень старая история, мальчик. Если увидишь снова своего друга Джирики, спроси у него, – в конце концов, это жизнь его народа.

Джулой встала и отошла, оставив Саймона греть руки перед огнем.

Эти старинные истории похожи на кровь – они бегут через наши сердца, даже если мы не знаем и не думаем о них. Некоторое время он обдумывал эту мысль. Но даже если вы не хотите вспоминать о них, вам все равно придется сделать это, когда придут тяжелые времена, – и тогда они будут повсюду, точно так же как кровь.

Пока Саймон в задумчивости смотрел на огонь, прибыл Хотвиг и его помощник Озберн. Затем появились Изорн и его мать, герцогиня Гутрун.

– Как себя чувствует моя жена, герцогиня? – спросил Джошуа.

– Не очень хорошо, ваше высочество, иначе она была бы здесь. Но этого следовало ожидать. С детьми, знаете ли, гораздо проще бывает после того, как они появятся.

– Я знаю очень мало, добрая леди, особенно об этом, – засмеялся Джошуа. – Я никогда раньше не был отцом.

Наконец явился отец Стренгьярд в сопровождении графа Эолейра из Над Муллаха. Граф сменил свой дорожный наряд на одежду тритингов – рубашку и штаны из грубой коричневой шерсти. На шее у него было витое золотое ожерелье, длинные черные волосы стянуты в хвост на затылке. Саймон вспомнил, что видел его давным-давно в Хейхолте, и подивился тому, как судьба двигает людей, словно фишки при игре в шент.

– Добро пожаловать, Эолейр, добро пожаловать! – сказал Джошуа. – Хвала Эйдону, я так рад снова вас видеть!

– И я тоже, ваше высочество. – Граф отбросил седельные сумки, которые он принес с собой, к дальней стене, быстро преклонил колено и поднялся прямо в объятия Джошуа. – Приветствую вас от имени изгнанных эрнистирийцев.

Джошуа быстро представил Эолейра всем, с кем он не встречался раньше. Саймону граф сказал:

– Я уже успел многое услышать о тебе, с тех пор как приехал. – На его худощавом лице была открытая улыбка. – Может быть, у тебя найдется немного времени, чтобы поговорить со мной.

Польщенный Саймон учтиво кивнул:

– Конечно, граф.

Джошуа провел Эолейра к длинному столу, на котором в спокойном ожидании лежал Тёрн, неподвижный и пугающий, словно король на смертном ложе.

– Знаменитый меч Камариса… – сказал эрнистириец. – Я столько слышал о нем! Как странно видеть его и понимать, что он выкован из металла, как любое другое оружие.

Джошуа покачал головой:

– Не совсем так же.

– Могу я потрогать его?

– Конечно.

Эолейр едва смог оторвать рукоять от каменного стола. Когда он пытался сделать это, вены на его шее вздулись от напряжения. Наконец он сдался и потер сведенные судорогой пальцы:

– Он тяжел, как мельничный жернов.

– Иногда. – Джошуа похлопал графа по плечу. – А иногда легче гусиного перышка. Мы не знаем почему и не знаем, чем он может помочь нам. Но это все, что мы имеем.

– Отец Стренгьярд рассказал мне о пророчестве Ниссеса. Думаю, мне есть что сообщить вам о Великих Мечах. – Он оглядел зал. – Если только сейчас подходящее время.

– Это военный совет, – просто сказал Джошуа. – И здесь можно говорить все, что угодно. А мы рады любым известиям о Великих Мечах. Кроме того, мы бы хотели услышать что-нибудь о вашем народе. Лут погиб, и мы выражаем глубочайшее сочувствие по этому поводу. Он был прекрасный человек и хороший король.

Эолейр кивнул:

– И Гвитин, его сын, тоже мертв.

Сир Деорнот, сидевший рядом с графом, застонал:

– Боже мой! Он вышел из Наглимунда перед самой осадой. Что случилось?

– Его поймали и зверски зарубили солдаты Скали. – Эолейр опустил глаза. – Они швырнули его тело у подножия горы, словно мешок с падалью, и уехали.

– Будь они прокляты! – зарычал Деорнот.

– Мне стыдно называть их соотечественниками, – сказал молодой Изорн.

Его мать согласно кивнула:

– Когда мой муж вернется, он разделается с Острым Носом и его отребьем. – В ее голосе была такая уверенность, как будто все это было столь же неотвратимо, сколь и предстоящий восход солнца.

– Мы все здесь соотечественники, – сказал Джошуа. – Все мы один народ, отныне и в будущем, мы вместе бьемся с общим врагом. – Он показал на стоящие у стены сиденья. – Садитесь все. Приходится обходиться без помощи слуг – чем меньше лишних ушей, тем легче нам будет открыто говорить обо всем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю