Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 200 страниц)

Мы уже здесь. Бинабик прав, мы уже здесь, слишком далеко, чтобы повернуть назад.

– А Инелу… – пальцы, которыми он начертал знак древа, дрожали не только от холода. – Король Бурь… он дьявол? – спросил он наконец.

Бинабик сморщился.

– Дьявол? Враг вашего Бога? Почему спрашиваешь ты этот вопрос? Ты не слушал, когда говорил Ярнауга?

– Наверное, – он съежился, – это просто… Я вижу его в своих снах. Во всяком случае мне кажется, что это он. На самом деле я вижу только красные глаза, и вокруг них все черно – как сгоревшее полено, в котором еще видны красные точки. – Ему было нехорошо от одного только воспоминания.

Тролль пожал плечами, обеими руками ухватившись за шею Кантаки.

– Нет, он не ваш дьявол, друг Саймон. Но он зло – или, я предполагаю, что то, чего он желает, будет злом для всех нас, а этого достаточно, чтобы именовывать его злом.

– А… дракон? – медленно произнес Саймон мгновение спустя. Бинабик, резко повернув голову, странно посмотрел на Саймона сквозь прорези в маске.

– Тот, который живет на горе. Тот, чье имя я не могу произнести.

Бинабик разразился смехом, пар его дыхания клубился в воздухе.

– Игьярик его именовывают! Дочь Гор, у тебя много забот, юный друг! Дьяволы! Драконы! – От смеха слезы выступили у него на глазах. Тролль поймал одну слезинку на палец перчатки и поднял вверх. – Смотри! – засмеялся он. – Как будто нам и так не хватает льда!

– Но там был дракон! – горячо отозвался Саймон. – Все так говорят!

– Очень сильно давно, Саймон. Это место полно дурных предзнаменований, но я предполагаю, что в этом виновна его оторванность от остального мира. Легенды кануков говаривают, что ледяной червь некогда жил здесь, и мой народ не ходил сюда, но теперь я предполагаю, что на самом деле это бывал снежный леопард или кто-то подобный. Нельзя говорить, что мы вообще не имеем никакой опасности. Гюны, как ты очень хорошо знаешь, имеют далекие захождения в эти дни.

– Так что на самом деле ничего такого страшного нет? По ночам в голову приходят такие ужасные вещи!

– Я не говаривал, что не надо питать страха, Саймон. Мы не имеем должности забывать, что имеем врагов, и некоторые из них, как я предполагаю, весьма могущественные.

Еще одна ледяная ночь в пустыне; еще один маленький костер в пустынной тьме бескрайних снежных полей. Саймону ничего бы так не хотелось, как свернуться калачиком под теплым одеялом в Наглимунде, даже если самая кровавая битва всей истории Светлого Арда будет бушевать за дверями. Он был уверен, что если в этот момент кто-нибудь предложил бы ему теплую сухую кровать, он солгал бы, убил, дал любую клятву именем Узириса, чтобы получить ее. Сидя скорчившись, закутавшись в попону и стараясь не стучать зубами, он был уверен, что чувствует, как его ресницы примерзают к векам.

Волки пронзительно лаяли и завывали в бесконечной темноте вне круга слабого света, ведя длинные, тоскливые разговоры. За две ночи до этого, когда путники впервые услышали их пение, Кантака провела весь вечер, нервно расхаживая вокруг костра. Но с тех пор она успела привыкнуть к ночному крику своих собратьев и только изредка отвечала беспокойным поскуливанием.

– Почему она не от-т-т-ветит им? – озабоченно спросил Хейстен. Житель равнин эркинландского севера, он любил волков не больше Слудига, хотя успел почти полюбить коня Бинабика. – Почему она не велит им мучить кого-нибудь другого?

– Как и люди, не все племена рода Кантаки имеют мир между собой, – ответил Бинабик, никого не успокаивая.

В эту ночь огромная волчица делала все, что могла, чтобы не обращать внимания на вой – даже притворялась спящей, но выдавала себя, сверкая колючими глазами в сторону самых громких воплей. Волчья песня, решил Саймон, закутываясь в одеяло, это пожалуй самая одинокая песня, которую ему приходилось слышать.

Почему я здесь? – думал он. Почему все мы здесь? Ищем в ужасных снегах какой-то меч, о котором долгие годы никто и не вспоминал. А тем временем принцесса и все остальные, оставшиеся в замке, со дня на день ждут королевской атаки! Глупо! Бинабик вырос в горах, в снегу; Слудиг, Гримрик и Хейстен солдаты, они ко всему привыкли; один Эйдон знает, чего хотят ситхи, – но почему я здесь?! Это глупо!

Вой стих. Длинный указательный палец коснулся руки Саймона, заставив его подпрыгнуть от неожиданности.

– Ты слушал волков, Сеоман? – спросил Джирики.

– Т-трудно не слышать.

– Они поют такие свирепые песни, – ситхи покачал головой. – Они такие же, как вы, смертные. Они поют о том, где они были, что видели и чуяли. Они рассказывают друг другу, где бежит лось и кто кого выбрал себе в пару, но по большей части просто кричат: Я здесь! Вот я! – Джирики улыбнулся, прикрыв глаза, сонно глядя на умирающий огонь.

– И ты думаешь, то же самое говорят… говорят смертные?

– Словами и без них, – ответил принц. – Попытайся посмотреть на вещи нашими глазами – нам, зидайя, твой народ часто кажется детьми. Вы видите, что долгоживущие ситхи не спят, что мы бодрствуем всю темную ночь истории. Вы, люди, как дети, хотите оставаться у костра со старшими, слушать песни и сказки, смотреть на танцы. – Он сделал широкий жест, как будто окружающая темень была полна танцующих весельчаков. – Но вы не можете, Сеоман, – ласково продолжал он. – Вы не должны. Вашему народу дано засыпать последним сном, так же как нам дано всю ночь гулять и петь под звездами. И возможно, что ваши сны драгоценны, но мы, зидайя, не можем понять этого.

Звезды, повисшие в хрустально-черном небе, казалось, скользнули прочь, утонув во всепоглощающей ночи. Саймон думал о ситхи, о жизни, у которой нет конца, и не мог заставить себя понять, что это может означать. Промерзший до костей – а может быть даже до самой души – он наклонился ближе к костру, стягивая с себя мокрые перчатки, чтобы согреть руки.

– Но ситхи могут ум-мереть, п-п-правда? – спросил он осторожно, проклиная свою закоченевшую, запинающуюся речь.

Джирики быстро склонился к нему, глаза его сузились, и на одно ужасное мгновение Саймону показалось, что принц сейчас ударит его за такое неуместное любопытство. Но ситхи только взял дрожащую руку Саймона и поднес ее к свету.

– Твое кольцо, – сказал он, глядя на причудливую завитушку в форме рыбы. – Я не видел его раньше. Кто дал тебе это?

– Мой… мой наставник, я д-д-думаю, – запинаясь, ответил Саймон, – доктор Моргенс из Хейхолта. Он послал его для меня Б-б-бинабику. – Ледяная хватка принца пугала его, но он не смел отнять руку.

– Значит, ты один из рода смертных, кто знает тайну? – спросил Джирики, внимательно глядя на него. Саймона пугала глубина его золотистых глаз со ржавыми отблесками огня.

– Т-т-тайна? Н-н-нет! Нет, я не знаю никакой тайны!

Джирики некоторое время не сводил с него глаз, удерживая взгляд мальчика так же надежно, как если бы держал его голову двумя руками.

– Тогда почему они дали тебе кольцо? – спросил Джирики, обращаясь главным образом к самому себе, и покачал головой, отпустив руку Саймона. – А сам я дал тебе Белую стрелу… Воистину, предки уготовили нам странный путь. – Он отвернулся, устремив взор в пляшущее пламя, и перестал отвечать на вопросы.

Тайны! – сердито думал Саймон. – Опять эти тайны! У Бинабика тайны, у Моргенса были тайны, ситхи полны тайн! Я ничего больше не хочу знать ни о каких тайнах! За что мне такое наказание? Почему все всегда навязывают мне свои ужасные тайны?!

Некоторое время он беззвучно плакал, обхватив руками колени, мечтая о невозможном.

Они достигли восточных окраин Диммерскога вечером следующего дня. Лес прятался под толстым одеялом белого снега, но тем не менее казался, как говорил Бинабик, Обителью Призраков. Путешественники не вошли под его покровы, больше того, им вообще не хотелось идти в ту сторону, настолько была полна запретов атмосфера леса. Деревья, какого бы размера они ни были – а некоторые из них были действительно огромными – казались карликовыми, скрученными, как будто они скорчились под ношей покрытых иглами ветвей и тяжелого снега. Открытые пространства между искривленными стволами безумно изгибались, словно ходы, вырытые пьяным гигантским кротом и ведущие к опасным тайнам глубин.

Они двигались почти бесшумно. Копыта лошади Саймона мягко скрипели по снегу колонноствольных залов Диммерскога, под сверкающей белой крышей засыпанных снегом ветвей. Кто мог знать, куда ведут эти переходы? Может быть в темное, злобное сердце леса, где едино дыхание деревьев, где они передают друг другу бесконечные слухи, когда трут друг о друга чешуйчатые ветви под злобным выдохом ветра сквозь прутья и замерзшие листья.

На этот раз они снова разбили лагерь на открытом месте, хотя Диммерског скорчился совсем рядом, как спящее животное. Никто из них не хотел проводить ночь под покровом леса – особенно Слудиг, который вырос на страшных историях об омерзительных тварях, крадущихся по ночам по белым коридорам леса. Ситхи, казалось, все было безразлично, но Джирики провел часть вечера, смазывая свой клинок из волшебного дерева. Снова путники сгрудились у открытого огня, и весь длинный вечер напролет восточный ветер, словно бритва, пронизывал их, насылая неукротимые струи снежных вихрей и забавляясь в верхних пределах Диммерскога. Когда они засыпали в эту ночь, их окружали тихие звуки потрескивающего леса и ветвей, трущихся друг о друга под ударами ветра.

Еще два дня медленной езды вдоль леса через последний участок открытой ледяной земли – и они оказались у подножия гор. Равнина была все такой же унылой, днем ледяная корка сверкала так, что у Саймона голова болела оттого, что он постоянно прищуривался, но казалось, что погода чуть-чуть потеплела. Снег все еще падал, но острый ветер уже не пробивался сквозь плащ и куртку, как прежде, близ широкой стены гор.

– Смотрите! – крикнул Слудиг, показывая вверх, на наклонный выступ предгорья.

Сначала Саймон не увидел ничего, кроме вездесущих камней и деревьев, одетых снегом. Потом, скользя взглядом по линии низких холмов к востоку, он заметил какое-то движение. Две фигуры странной формы – а может быть четыре, причудливо связанные, – виднелись на вершине хребта, меньше чем в полумиле от них.

– Волки? – нервно спросил он.

Бинабик на Кантаке отделился от отряда, дал товарищам время отойти, потом сложил рупором руки в перчатках.

– Ях аконик мий-айа ну тутусик, хениматук? – его слова разнеслись быстрым эхом и замерли среди покрытых снежной пеленой гор. – На самом деле мы не имеем должности кричать, – прошептал он удивленному Саймону. – Выше в горах это может вызывать снежный оползень.

– Но кого ты…

– Шшш, – Бинабик махнул рукой. Через мгновение фигуры ближней дорогой двинулись вниз по хребту, к путешественникам. Теперь Саймон видел, что это были маленькие люди верхом на круторогих баранах. Тролли!

Один из них что-то крикнул. Бинабик внимательно выслушал и с улыбкой повернулся к товарищам.

– Они хотят знать, куда мы идем, не пожирающий ли людей риммер с нами и не пленник ли он?

– Дьявол их возьми! – зарычал Слудиг.

Улыбка Бинабика стала шире, и он снова повернулся к хребту.

– Бинбиниквегабеник эа сикка! – крикнул он. – Ук сиккан мохинак да Йиджарьюк.

Две круглых головы в меховых капюшонах посмотрели на них тупо, как попавшие на солнце совы. Потом один из них постучал себя по груди, другой маленькой рукой в меховой варежке описал широкий круг, и, повернув своих баранов, они в облаке снежной пыли поехали вверх по хребту.

– И что это все значит? – раздраженно спросил Слудиг.

Улыбка Бинабика выглядела несколько натянутой.

– Я сказал им, что мы собираемся идти на Урмсхейм, – объяснил он. – Один давал знак питать страх перед злом, другой употребил заклятье против сумасшедших.

Поднявшись в горы, они разбили лагерь в маленькой пещере, выдолбленной в кайме покрова Урмсхейма.

– Вот здесь мы будем оставлять лошадей и те вещи, которые будут в дальнейшем без необходимости, – сказал Бинабик, осмотрев защищенное место.

Джирики подошел к входу в пещеру и прислонился спиной к камню, глядя на скалистую, покрытую снегом голову Урмсхейма, с западной стороны окрашенной заходящим солнцем в розовый цвет. Ветер развевал его плащ и взлохматил, волосы, обрамлявшие его лицо подобно лиловатым облакам.

– Прошло очень много времени с тех пор как я в последний раз видел это место, – сказал он.

– А ты раньше уже влезал на эту гору? – спросил Саймон, возясь с пряжкой подпруги своей лошади.

– Я никогда еще не видел противоположной стороны пика, – ответил ситхи. – Это будет чем-то новым для меня – самая восточная область хикедайя.

– Норнов?

– В Дни Расставания все, что лежит к северу от этой горы, было уступлено им, – Джирики пошел обратно в пещеру. – Киушапо, ты и Сиянди приготовите укрытие для лошадей. Смотри, под наклонными камнями растет кустарник, это может вам пригодиться, если не хватит сена. – Тут он перешел на язык ситхи. Аннаи и двое других ситхи немедленно принялись устраивать лагерь, более постоянный и удобный, чем любой из тех, какими наслаждался отряд с тех пор, как покинул охотничий домик.

– Эй, Саймон, смотри, что я приносил! – крикнул Бинабик. Юноша прошел мимо троих солдат, раскалывавших только что срубленные небольшие деревья на дрова. Тролль сидел на корточках, вытаскивая обернутые промасленной кожей предметы из седельной сумки. – Кузнец в Наглимунде думал, что я настолько же безумный, насколько маленький, – улыбнулся Бинабик, когда подошел Саймон. – Но он изготовлял для меня все, чего я желал.

Из развязанных мешочков посыпались очень странные предметы: покрытые гвоздями металлические пластины с кожаными ремнями и пряжками, странные Молотки с острыми концами и нечто вроде упряжи для очень маленьких лошадей.

– Что это такое?

– Для уговаривания и покорения гор, – самодовольно улыбнулся Бинабик. – Даже кануки, очень быстроногие жители, не влезают на очень высокие вершины, когда совсем не готовы к этому. Смотри, вот это, чтобы надевать на сапоги. – Он показал на пластины с гвоздями. – А это ледяные топоры – они имеют большую пользу. Слудиг, с несомненностью, узнает их.

– А сбруя?

– Чтобы мы могли связывать себя вместе. Если идет дождь со снегом или если прибежала лавина, или если лед слишком тонкий, когда один упадет, другие могут удерживать его тяжесть. Если бы я имел время, то приготовлял бы упряжь и для Кантаки тоже. Она будет огорчаться, оставаясь сзади, и мы будем иметь грустное расставание, – смазывая и полируя все это, тролль напевал себе под нос тихую мелодию.

Саймон молча смотрел на снасти Бинабика. Почему-то он думал, что лазить по горам ничуть не труднее, чем подниматься по ступенькам Башни Зеленого ангела – круто в гору, но, в сущности, ничего более страшного, чем обыкновенный трудный переход. Эти разговоры о падениях и лавинах…

– Хо, Саймон-парень! – Это был Гримрик. – А ну-ка давай, делай дело. Собери хотя бы немного щепок. Устроим последний хороший костер перед тем как лезть в горы, искать свою смерть.

Этой ночью в его снах снова возникла белая башня. Он отчаянно цеплялся за ее скользкие окровавленные стены, а волны выли внизу, и черная красноглазая тень наверху звонила в гибельные колокола.

Трактирщик поднял глаза и открыл рот, чтобы заговорить, но остановился, не сказав ни слова. Он моргал и сглатывал, как голодная лягушка.

Вошедший был монахом в черной рясе с капюшоном, его одеяние в нескольких местах было запачкано дорожной пылью. Что в нем было удивительным, так это размеры. Он был нормально высокий, но могучий, как бочка, достаточно большой для того, чтобы комната таверны – не самая светлая из всех возможных, надо отметить, – заметно потемнела, когда он протиснулся в дверь.

– Я… Извините, отец, – трактирщик заискивающе улыбнулся. Этот слуга эйдонитского бога выглядел так, как будто, увидев грешника, сжимает его, пока грех не вытечет вместе с кровью. – Что вы спрашивали?

– Я сказал, что обошел все кабаки на каждой улице у этой пристани, и нигде мне не было удачи. Спина у меня болит. Налей мне кружку чего-нибудь покрепче. – Он протопал к столу и опустил свое грузное тело на скрипучую скамью. – В этом богом проклятом Абенгейте больше трактиров, чем дорог, – трактирщик заметил, что монах говорит с акцентом жителя Риммергарда. Это объясняло нежный розовый цвет лица монаха: трактирщик слышал, что густые бороды мужчин-риммеров приходится брить трижды в день – а те, которые этого не делают, просто отращивают их.

– Это портовый город, отец, – сказал он, поставив здоровенную бутыль перед сердитым помятым монахом. – А в эти дни, когда такое творится. – Тут он передернул плечами и состроил гримасу. – Ну просто уйма приезжих ищет комнату.

Монах вытер пену с верхней губы и нахмурился.

– Я знаю. Проклятый позор. Бедный Ллут…

Трактирщик нервно огляделся, но эркинландские стражники в углу не обращали на них никакого внимания.

– Вы говорили, что вам не повезло, отец, – сказал он, меняя тему. – Могу я узнать, что вы ищете?

– Монаха, – прорычал огромный человек. – Брата-монаха, я хотел сказать, да еще парнишка при нем. Я прочесал пристань сверху донизу.

Хозяин таверны улыбнулся, вытирая фартуком тяжелую бутыль:

– И вы пришли сюда под конец? Прошу простить меня, отец, но боюсь, что ваш бог решил испытать вас.

Большой человек хрюкнул и оторвался от зля.

– Что ты хочешь сказать?

– Так они же были здесь – были, если только это та самая пара. – Удовлетворенная улыбка трактирщика окаменела, когда монах поднялся со скамьи. Его покрасневшее лицо оказалось в нескольких дюймах от лица трактирщика.

– Когда?

– Д-два-три д-дня назад – я не уверен…

– Ты действительно не уверен? – угрожающе спросил монах. – Или просто хочешь денег? – Он мрачно похлопал себя по одеянию. Трактирщик не знал, кошелек иди нож нащупывает этот странный Божий человек; как бы то ни было, он никогда особенно не доверял эйдонитам, и проживание в самом космополитичном городе Эрнистира не улучшило его мнения о них.

– О нет, отец, правда! Они… они были здесь несколько дней назад. Спрашивали о ложе в Пирруин. Монах маленький такой, лысый? Парнишка узколицый, черноволосый? Они были здесь.

– Что ты им сказал?

– Чтобы шли к старому Гелгиату, к «Иргвд Рам» – эта таверна с веслом, нарисованным на входной двери, у конца ближнего берега!

Трактирщик в ужасе замолчал, потому что огромные руки монаха легли ему на плечи. Будучи вполне сильным мужчиной, он чувствовал, что его держат легко, как ребенка. Через мгновение у него закружилась голова от сокрушающего ребра объятия, так что когда монах вслед за этим сунул ему в руку золотую монету, он мог только тихо хрипеть, пытаясь расправить сдавленные легкие.

– Милостивый Узирис да благословит твой трактир, эрнистириец, – прогремел огромный человек, и по всей улице головы рыбаков повернулись на шум. – Это первая удача с тех пор, как я начал этот Богом проклятый поиск! – Он протиснулся в дверь со скоростью, достойной человека, бегущего из горящего дома.

Трактирщик медленно вздохнул, морщась от боли, и сжал в кулаке монету, еще теплую от огромной руки монаха.

– Сумасшедшие, как лунатики, эти эйдониты! – сказал он себе. – Вот уж тронутый!

Она стояла у поручней и смотрела, как скользит прочь Абенгейт, отступая в туман. Ветер растрепал ее коротко остриженные волосы.

– Отец Кадрах! – крикнула она. – Идите сюда! Видели ли вы когда-нибудь что-то более прекрасное? – Она указала на расширяющуюся полосу зеленых вод океана, отделявшую их от туманной серой линии берега. Над пенистым кильватером корабля с криками носились чайки.

Монах слабо махнул рукой с того места, где присел у груды связанных бочек.

– Ты наслаждайся… Малахиас. Я никогда не был особенно хорошим мореплавателем. Видит Бог, я не думаю, что это путешествие может что-нибудь изменить, – он вытер со лба соленые брызги – или капли пота. Кадрах не выпил ни капли вина с тех пор, как ступил на палубу корабля.

Мириамель подняла голову и увидела двух эрнистирийских матросов, с интересом наблюдающих за ней с верхней палубы. Она тряхнула головой, встала и подошла, чтобы сесть рядом с монахом.

– Почему вы поехали со мной? – спросила она через некоторое время. – До сих пор я не могу этого понять.

Монах не поднял глаз:

– Поехал, потому что леди заплатила мне.

Мириамель натянула капюшон.

– Ничто не может так, как океан, напомнить о том, что действительно важно, – сказала она тихо и улыбнулась.

Ответная улыбка Кадраха получилась невыразительной и слабой.

– Ах, видит милостивый Бог, это правда, – простонал он. – Мне он напомнил, что жизнь прекрасна, море полно предательства, а я дурак.

Мириамель таинственно кивнула, глядя на раздувшиеся паруса.

– Эти прекрасные вещи действительно стоит вспомнить, – сказала она.