Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 80 (всего у книги 200 страниц)

Как это ни позорно, ни один из представителей церковной канцелярии не поднял голос протеста или несогласия. Они смотрели огромными глазами на Ранессина, когда он наклонился над столом и спокойно выдержал злой взгляд попа. Свет, казалось, померк во всем банкетном зале, оставив освещенными лишь две фигуры: алую и белую, а тени их все вытягивались и вытягивались…

– Ложь, ненависть и алчность, – сказал Ликтор негромко, – это знакомые, стародавние враги. Неважно, под чьим знаменем они маршируют.

Он распрямился, стройная бледная тень, и воздел руку. Динивана снова охватила горячая неуемная любовь, которая заставляла его и раньше склонять в почтении голову перед тайной святой цели, которая заставляет его связывать свою жизнь со служением этому скромному и замечательному Человеку и Церкви, воплощенной в нем.

Спокойно и величественно Ранесеин осенил пространство перед собой знаком древа. Динивану почудилось, что стол снова задрожал под его рукой; на этот раз он не поверил, что это дело рук алхимика.

– Ты раскрыл двери, которые навсегда должны были оставаться запертыми, Прейратс, – возгласил Ликтор. – В своей гордыне и глупости ты и Верховный король принесли тяжкое зло в мир, который и без того стонал под бременем страдания. Наша церковь – моя церковь – будет бороться с вами за каждую душу, пока не настанет Судный день. Я отрешаю тебя от церкви и короля Элиаса вместе с тобой, а также каждого, кто последует за вами по пути мрака и заблуждения, отлучаю от лона церкви. – Руки его дважды опустились. – Дуос Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран. Дуос Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран.

Ни удара грома, ни трубного гласа не последовало за гулкими словами Ликтора, только отдаленный звук Клавеанского колокола, бьющего час. Прейратс медленно встал, лицо его было белым как мел, рот кривился в дрожащей гримасе.

– Ты сделал ужасную ошибку, – просипел он. – Ты глупый старик, а твоя великая Мать Церковь – детская игрушка, сделанная из пергамента и клея. – Его трясло от сдерживаемого гнева. – Мы скоро поднесем к ней факел. Вой будет оглушительным, когда она загорится. Ты сильно ошибся.

Он повернулся и зашагал из комнаты, звонко стуча каблуками, а одежда его развевалась, как пламя. Во всей сцене ухода красного священника Динивану почудился последний всепожирающий огонь, оставляющий за собой лишь обгоревшие страницы истории.

Мириамель пришивала деревянную пуговицу к плащу, когда кто-то постучал в дверь. Встревоженная, она вскочила с постели и босиком протопала к двери, чтобы узнать, кто это.

– Откройте дверь, прин… Малахиас. Пожалуйста, откройте.

Она отодвинула засов. В слабо освещенном вестибюле стоял Кадрах, лицо его блестело от пота. Он протиснулся мимо нее в крохотную келью и локтем так толкнул дверь, что Мириамель обдало ветром, а дверь чуть не ударила ее по носу.

– Ты что, с ума сошел? – возмутилась она. – Ты не имеешь права так врываться!

– Прошу вас, принцесса…

– Убирайся! Сию же минуту!

– Моя леди! – К ее удивлению. Кадрах упал на колени. Его лицо, обычно красноватое, было совершенно бледно. – Мы должны бежать из Санкеллана Эйдонитиса. Этой же ночью.

Она уставилась на него.

– Ты таки действительно сошел с ума. – Ее тон был царствен: – О чем ты говоришь? Ты что-нибудь украл, что ли? Не знаю, следует ли мне защищать тебя и дальше, и я уж, конечно, не стану тебя выручать из…

Он прервал ее на полуслове.

– Нет. Я ничего такого не сделал, по крайней мере сегодня, и опасность грозит не столько мне, сколько вам. Но опасность эта необычайно велика. Мы должны бежать немедленно!

На несколько мгновений Мириамель растерялась. Кадрах действительно выглядел страшно испуганным, с ним произошла разительная перемена, без следа исчезло обычное неопределенное выражение лица.

Он снова заговорил:

– Прошу вас, моя леди. Я знаю, что не был слишком надежным спутником, но ведь я делал и что-то хорошее. Пожалуйста, доверьтесь мне на этот раз. Вы находитесь в страшной опасности!

– Чего я должна опасаться?

– Здесь Прейратс.

Она почувствовала, как по ней прошла волна облегчения. Яростные мольбы Кадраха все-таки напугали ее.

– Идиот. Мне это известно. Я вчера разговаривала с Ликтором. Мне все известно о Прейратсе.

Грузный монах поднялся с колен. Лицо его было исполнено решимости:

– Это одно из ваших глупейших заявлений, принцесса. Вы знаете о нем крайне мало и должны этому радоваться. Радоваться!

Он протянул руку и схватил ее под локоть.

– Перестань! Как ты смеешь?! – Она попыталась дать ему пощечину, но Кадрах уклонился от удара, не отпустив ее локтя. Он был на редкость силен.

– Мощи св. Муирфата! – прошипел он. – Не дури, Мириамель! – Он наклонился к ней, впившись ей в глаза своим взглядом. От него, заметила она мимоходом, как ни странно, не пахло вином. – Если я вынужден обращаться с тобой как с ребенком, ладно, – прорычал монах. Он толкнул ее так, что она опрокинулась на постель, и встал над ней, рассерженный, но почтительный. – Ликтор провозгласил, что отлучает Прейратса и твоего отца. Ты понимаешь, что это означает?

– Да, – почти закричала она. – И я рада!

– Но Прейратс не рад, и случится нечто ужасное. Случится скоро. И вас здесь быть не должно, когда это произойдет.

– Ужасное? Что ты имеешь в виду? Прейратс в Санкеллане один. Он прибыл лишь с полудюжиной стражников моего отца. Что он может сделать?

– И вы говорите, что все о нем знаете? – Кадрах в отчаянии покачал головой, потом отвернулся и стал запихивать разбросанные вещи Мириамели в ее дорожную сумку. – Я, например, – заявил он, – не хочу видеть ничего из того, что он способен натворить.

Она ошеломленно наблюдала за ним несколько мгновений. Кто этот человек, похожий на Кадраха, что кричит, и приказывает, и хватает ее за локоть, как речной разбойник?

– Я никуда не пойду, не переговорив с отцом Диниваном, – заявила она наконец. Голос ее, однако, утратил прежнюю резкость.

– Великолепно, – сказал Кадрах. – Что угодно. Только приготовьтесь к отъезду. Думаю, Диниван согласится со мной, если только нам удастся его найти.

Она неохотно начала помогать ему.

– Скажи мне только одно, – спросила она. – Ты клянешься, что мы в опасности? И что это не результат того, что ты натворил?

Кадрах замер. Впервые с того момента, как он вошел, на его лице появилась прежняя полуулыбка, но на этот раз она исказила его лицо горестной гримасой.

– Мы все совершили что-то, о чем сожалеем, Мириамель. Я совершил такие ошибки, которые заставили Великого Господа рыдать на его высоком троне. – Он потряс головой от необходимости тратить дорогое время на разговоры. – Но эта опасность реальна и близка, и ни один из нас ничего не в состоянии сделать, чтобы ее уменьшить. Поэтому – бежим. Трусы всегда выживают.

Взглянув в его лицо, Мириамель вдруг расхотела узнать причину, которая заставляла его так себя ненавидеть. Ее пробрала дрожь, она отвернулась и нагнулась за сапогами.

Санкеллан Эйдонитис казался непривычно пустынным даже для этого позднего вечернего часа. Небольшие группы священников собрались в разных гостиных. Одни сидели и сплетничали тихими голосами; другие сновали по коридорам с зажженными свечами с разного рода поручениями. Кроме этих немногих, в коридорах никого не было. Факелы неровно горели в стенных нишах, как будто их постоянно тревожил ветерок.

Мириамель и Кадрах находились в безлюдной верхней галерее, которая вела от комнат для приезжих священнослужителей к административным и официальным помещениям Дома Божьего, когда монах вдруг втянул Мириамель в нишу темного окна.

– Опустите свечу и посмотрите, – сказал он тихонько.

Она воткнула подсвечник в щель между двумя плитами и наклонилась вперед.

– На что смотреть?

– Там, внизу. Видите всех этих людей с факелами? – Он пытался показать ей что-то сквозь узкую рамку окна. Мириамель смогла увидеть в нижнем дворе минимум двадцать человек в доспехах и плащах, с копьями на плечах.

– Да, – проговорила она медленно. Солдаты, казалось, были заняты лишь тем, что грели руки у костров. – Ну?

– Это солдаты внутренней гвардии герцога Бенигариса, – мрачно промолвил Кадрах. – Здесь ожидается что-то тревожное, именно здесь.

– Но я знаю, что солдатам не разрешено носить оружия в пределах Санкеллана Эйдонитиса. – Острия копий блестели в свете факелов, как языки пламени.

– Ха, герцог Бенигарис собственной персоной здесь в гостях, он присутствовал на дикторском банкете.

– Почему он не вернулся в Санкеллан Магистревис? – Она отошла от окна, из которого дуло. – Это ведь недалеко.

– Прекрасный вопрос, – ответил Кадрах с кислой улыбкой на полузатененном лице. – И правда, почему?

Герцог Изгримнур потрогал острое лезвие Квалнира большим пальцем и удовлетворенно кивнул. Он убрал оселок и баночку со смазкой в сумку. Было что-то успокаивающее в затачивании меча. Жаль, что приходится оставлять его. Он вздохнул и, снова завернув его в тряпки, сунул под матрас.

Не годится идти на аудиенцию с ликтором, имея при себе меч, размышлял он, как бы это ни облегчало самочувствия. Его гвардейцам это не пришлось бы по вкусу, я полагаю.

Не то чтобы Изгримнур шел прямо к Ликтору. Вряд ли незнакомого монаха допустят до личной спальни пастыря Матери Церкви, но покои Динивана были возле нее. У секретаря Ликтора не было никакой охраны. К тому же Диниван был знаком с герцогом и уважал его. Когда священник поймет, кто к нему пришел в этот поздний час, он выслушает внимательно все, что герцог собирается ему поведать.

Тем не менее Изгримнур ощутил нервные спазмы в желудке, точно так же, как перед битвой. Именно поэтому он и вынимал свой клинок: Квалнир обнажался не более двух раз с того момента, как герцог покинул Наглимунд, и уж, разумеется, не успел затупить свою драгоценную сталь. Но затачивание клинка давало занятие его хозяину и скрашивало ожидание. Что-то неладное витает в воздухе сегодня вечером, какое-то тревожное ожидание, подобное испытанному Изгримнуром на берегах Клоду перед битвой за Озерный край.

Даже королю Джону, закаленному в битвах ястребу, и тому было не по себе в ту ночь, ибо он знал, что десять тысяч тритингов поджидают где-то в темноте за сторожевыми кострами, и знал также, что жители равнин не привержены порядку начинать битву в рассветный час и вообще не знают цивилизованных путей ведения войны.

Престер Джон в ту ночь присел к костру рядом со своим риммерским другом Изгримнуром, который на тот момент еще не унаследовал отцовского герцогства, чтобы выпить кувшин вина и побеседовать. Пока они разговаривали, король достал кремень и замшу для полировки знаменитого Сверкающего Гвоздя. Они провели ночь в рассказах, сначала несколько напряженных и полных пауз, когда они прислушивались к незнакомым шумам, потом уже разговоры велись смелее, а ближе к рассвету они поняли, что тритинги не готовят ночных атак.

Джон поведал Изгримнуру о своей, юности, прошедшей на Варинстене, который он описывал как остров отсталых, исполненных предрассудков земледельцев, и о своих ранних выездах на материк Светлого Арда. Изгримнура захватили эти неожиданно приоткрывшиеся картины юности короля: Престеру Джону было уже почти пятьдесят, когда они сидели у костра на берегу озера Клоду, и молодому риммерсману всегда казалось, что он был королем с незапамятных времен. Но когда он спросил о его легендарной победе над красным червем Шуракаи, Джон отмахнулся от этого вопроса как от надоедливой мухи. Так же неохотно он обсуждал вопрос о том, как ему достался Сверкающий Гвоздь, сославшись на то, что эти истории уже слишком затерты и надоели.

Теперь, сорок лет спустя, в монашеской келье в Санкеллане Эйдонитисе Изгримнур вспомнил все это и улыбнулся. Никогда, ни до, ни после, герцог не видел даже подобия страха в своем господине, только когда он нервно точил свой меч. Это был страх перед битвой.

Герцог фыркнул. Теперь добрый старик уже два года в могиле, а его друг Изгримнур сидит в непонятной тоске, когда нужно делать дела на благо королевства, оставленного Джоном.

Если Богу будет угодно, Диниван станет моим союзником. Он умный человек. Он привлечет Ликтора Ранессина на мою сторону, и мы найдем Мириамель.

Он натянул пониже капюшон, открыл дверь, впустив луч света из коридора, и снова пересек комнату, чтобы задуть свечу: негоже оставлять ее, она может упасть на соломенный матрац и спалить весь дом.

Кадрах все больше нервничал. Они ждут в кабинете Динивана уже достаточно долго; высоко наверху Клавеанский колокол пробил одиннадцатый час.

– Он не вернется. Принцесса, а я не знаю, где его личные покои. Нам нужно идти.

Мириамель подглядывала в большую приемную Ликтора сквозь штору на задней стене кабинета.

– Насколько я знаю Динивана, его личные покои должны быть рядом с тем местом, где он работает, – сказала она. Обеспокоенный тон монаха заставил ее ощутить свое превосходство. – Он вернется сюда. Он оставил гореть все свечи. И почему ты так встревожен?

Кадрах поднял голову от бумаг Динивана, которые он мимоходом просматривал.

– Я был на банкете сегодня. Я видел лицо Прейратса. Это не тот человек, который привык к поражениям.

– Откуда ты это знаешь? И что ты делал на банкете?

– То что нужно. Держал глаза открытыми.

Мириамель опустила портьеру.

– Ты исполнен скрытых талантов, не так ли? Где ты научился открывать дверь без ключа, как ты это сделал сегодня?

Кадрах был уязвлен.

– Вы же сказали, что хотите видеть его, моя леди. Вы настояли на приходе сюда. Я подумал, что нам лучше подождать внутри, чем болтаться снаружи в ожидании, когда пройдут мимо дикторские гвардейцы или кто-нибудь из попов полюбопытствует, что мы делает в этой части Санкеллана.

– Взломщик, шпион, похититель – необычные таланты для монаха.

– Насмехайтесь сколько хотите, принцесса, – он казался пристыженным. – Я не выбирал своей судьбы, вернее, мой выбор оказался нехорош. Но воздержитесь от своих насмешек, пока мы не выбрались отсюда и не оказались в безопасности.

Она опустилась в кресло Динивана и потерла озябшие руки, при этом взгляд ее уперся в монаха.

– Откуда ты родом. Кадрах?

Он отрицательно покачал головой.

– Я не хочу говорить о подобных вещах. Меня все больше берет сомнение, что Диниван вернется. Нам нужно идти.

Кадрах выглянул в коридор, и быстро вновь закрыл дверь. Несмотря на холод. Волосы его вокруг тонзуры прилипли мокрыми прядями.

– Моя леди, умоляю вас ради спасения вашей собственной жизни, заклинаю вас уйти немедленно. Приближается полночь, и опасность нарастает с каждой минутой. Просто… поверьте мне, – голос его звучал совершенно отчаянно. – Мы больше не можем медлить…

– Ты заблуждаешься, – Мириамели нравилось, что она снова становится хозяйкой положения. Она водрузила свою обутую в сапог ногу на заваленный книгами стол Динивана. – Я могу ждать хоть всю ночь, если пожелаю. – Ей хотелось пригвоздить Кадраха строгим взглядом, но он нервно шагал по комнате позади нее. – И мы не станем спасаться бегством среди ночи, как последние идиоты, не переговорив с Диниваном. Я доверяю ему гораздо больше, чем тебе.

– Так оно и должно быть, я полагаю, – вздохнул Кадрах. Он наспех осенил себя знаком древа, затем поднял один из толстых томов и с размаху стукнул им принцессу по голове. Она без чувств рухнула на ковер. Чертыхаясь, он нагнулся, чтобы поднять ее, но приостановился, услышав в коридоре голоса.

– Тебе действительно пора уходить, – сказал Ликтор сонно. Он полулежал в постели, держа на коленях открытую книгу. – Я немного почитаю. А тебе самому нужно отдохнуть, Диниван. День выдался тяжелым для всех.

Его секретарь перестал изучать роспись на стенных панелях.

– Хорошо, но не читайте слишком долго, ваше святейшество.

– Не буду. Мои глаза быстро утомляются от слабого света свечей.

Диниван на мгновение задержал взгляд на этом старом человеке, затем, поддавшись мгновенному порыву, опустился на колени и взял его правую руку, поцеловал иленитовое кольцо на пальце. – Да благословит вас Господь, святейшество.

Ранессин посмотрел на него обеспокоенно, но с любовью.

– Ты действительно переутомился, друг мой. Ты странно ведешь себя.

Диниван поднялся:

– Вы только что отлучили Верховного короля, святейшество. День от этого стал необычным, не правда ли?

Ликтор остановил его движением руки.

– Это ведь ничего не изменит. Король и Прейратс будут все равно действовать по-своему. А люди будут ждать, что произойдет. Элиас не первый правитель, которого отвергает Мать Церковь.

– Тогда зачем было это делать? Зачем было восстанавливать их против себя?

Ранессин устремил на него проницательный взгляд.

– Ты так говоришь, как будто отлучение не было твоей сокровенной мечтой. Ты-то лучше кого-либо другого знаешь, почему: мы не смеем молчать, когда зло поднимает голову, независимо от того, можем мы что-нибудь изменить иди нет. – Он закрыл книгу, лежавшую перед ним. – Я, пожалуй, слишком устал, чтобы читать. Скажи мне правду, Диниван. Есть ли малейшая надежда?

Священник удивленно посмотрел на него.

– Почему вы мне задаете этот вопрос, святейшество?

– Я знаю, сын мой, что есть многое, чем ты не хочешь расстраивать старого человека. Я также знаю, что для твоей скрытности есть веские причины. Но скажи мне, опираясь на твое личное разумение: есть ли у нас надежда?

– Надежда есть всегда, ваше святейшество. Вы сами меня этому учили.

– А-а. – Улыбка Ранессина выглядела удовлетворенной. Он устроился поудобнее на подушках.

Диниван обратился к юному послушнику, который спал в ногах дикторской постели:

– Не забудь как следует задвинуть за мной засов. – Юноша, который было уже задремал, кивнул. – И никого сегодня ночью не впускай в покои господина.

– Нет, отец, конечно.

– Ладно, – Диниван шагнул к тяжелой двери. – Спокойной ночи, святейшество. Да пребудет с вами Господь.

– И с тобой, – сказал Ранессин, укладываясь. Как только Диниван вышел, служка прошлепал к двери, чтобы запереть ее.

Коридор был освещен еще более скудно, чем покои Ликтора. Диниван беспокойно щурился, пока не рассмотрел, что четверо гвардейцев стоят навытяжку у слабо освещенной стены, шпаги их торчат из ножен, а в руках пики. Он облегченно вздохнул, потом направился к ним по длинному коридору с высоким сводчатым потолком. Может быть, попросить еще две пары на подмогу? Он не устанет беспокоиться о безопасности Ликтора, пока Прейратс не вернется в Хейхолт, а предатель Бенигарис – в свой герцогский дворец.

Он тер глаза, приближаясь к гвардейцам. Он действительно ощущал крайнюю усталость, как будто его выжали и повесили сушиться. Он просто на минутку зайдет в свой кабинет за нужными вещами и отправится спать. Всего через несколько часов начнутся утренние службы…

– Послушайте, капитан, – обратился он к тому, у которого на шлеме белело капитанское перо, – думаю, будет лучше, если вы позовете… позовете… – Он замолчал, вглядываясь в фигуру перед собой. Глаза гвардейца светились, как точки, в глубине шлема, но они были устремлены на кого-то за Диниваном, как и глаза остальных. – Капитан? – Он прикоснулся к руке, негнущейся, каменной. – Именем Узириса Эйдона, – пробормотал он, – что здесь произошло?

– Они не видят и не слышат тебя.

Голос был знакомо скрипуч. Диниван резко обернулся и увидел красный отблеск в конце коридора.

– Дьявол! Что ты натворил?

– Они спят, – рассмеялся Прейратс. – Утром они ничего не смогут вспомнить. Как негодяи проберутся, чтобы убить Ликтора, останется тайной. Может быть, некоторые, вроде огненных танцоров, сочтут это своего рода… черным чудом.

Ядовитый страх пополз вверх из живота Динивана, смешиваясь с его гневом:

– Ты не причинишь вреда Ликтору.

– Кто мне помешает? Ты? – смех Прейратса наполнился горечью. – Попробуй, букашка. Можешь вопить – никто здесь ничего не услышит, пока я не уйду.

– Тогда я тебя остановлю. – Диниван вынул из-под сутаны древо, которое висело у него на шее.

– Ой, Диниван, ты упустил свое призвание. – Алхимик ступил вперед, свет факела дугой окружил его безволосый череп. – Вместо того, чтобы быть секретарем Ликтора, тебе следовало стать шутом при Господе. Ты ведь не в силах меня остановить. Тебе недоступна та мудрость, которой владею я, и та сила, которая дана мне.

Диниван не сдвинулся с места, глядя, как приближается Прейратс: шаги гулко отдавались в каменном коридоре.

– Если продажа бессмертной души по дешевке – мудрость, я рад, что у меня ее нет. – Несмотря на растущий страх, он старался сохранить твердость в голосе.

Рот Прейратса был растянут в ухмылке, подобно рту рептилии:

– Это твоя ошибка, твоя и тех трусливых дурней, которые называются носителями свитка. Орден Манускрипта! Сообщество сплетников, которое объединяет хнычущих, жонглирующих словами неудавшихся ученых. А ты, Диниван, хуже всех. Ты продал собственную душу за предрассудки и пустые похвалы. Вместо того чтобы раскрыть глаза на тайну бесконечности, ты похоронил себя среди церковников с мозолистыми коленями, которые только и знают, что прикладывают уста к перстням.

Ярость наполнила Динивана, вмиг поглотив волну страха.

– Остановись! – закричал он, подняв перед собой древо. Древо светилось и начало дымиться. – Ты не сделаешь дальше ни шага, слуга злых сил, если прежде не убьешь меня.

Глаза Прейратса расширились в притворном удивлении.

– А-а. Так у маленького попа есть зубки?! Ну, тогда давай играть в твою игру… и я тебе покажу свои зубы. – Он воздел руки над головой. Алое одеяние алхимика раздувалось, как от сильного ветра. Пламя факелов заметалось и погасло.

– И знай… – прошипел Прейратс в темноте. – Я владею теперь Словом Перемены. Я сам себе господин!

Древо в руках Динивана разгорелось еще ярче, но Прейратс оставался в тени. Голос алхимика усилился, произнося заклинания на языке, самый звук которого вызывал боль в ушах Динивана и узлом сдавливал горло.

– Именем Всевышнего… – воскликнул Диниван, но заклинания Прейратса достигли победоносного пика и, казалось, сами вырывали слова молитвы, прежде чем он успевал их произнести. Диниван задыхался. – Именем… – Голос его смолк. В сумраке перед ним алхимик перерождался в какой-то невыносимой агонии и издавал звуки, подобные пародии на человеческую речь, хрипящие и задыхающиеся.

Там, где незадолго перед тем стоял Прейратс, теперь была мутная, неузнаваемая тень, которая извивалась, колебалась, завязывалась узлом и все росла, росла до тех пор, пока не затмила даже свет звезд и не погрузила вестибюль в непроницаемую мглу. Чьи-то массивные легкие сипели, как кузнечные мехи. Мертвенный древний холод окутал коридор невидимым инеем.

Диниван бросился вперед с возгласом отчаянной ярости, пытаясь поразить бестелесное своим святым древом, но вместо этого оказался пойманным и подвешенным в воздухе чем-то массивным и в то же время ужасающе неуловимым. Они боролись, затерянные в ледяной мгле. Диниван задыхался, чувствуя, как нечто пробирается в самые его скованные ужасом масли, копошится в самой его голове своими горящими пальцами, пытаясь вскрыть его мозг, как запертую шкатулку. Он боролся изо всех сил, пытаясь удержать образ Святого Эйдона в мельтешащих мыслях; ему показалось, что нечто, держащее его, издало звук боли.

Но впечатление, что тень становится более плотной, было обманчиво. Ее хватка стала жестче, она казалась жутким кулаком из желе и свинца. Кислое холодное дыханье обдавало его щеку, как кошмарный поцелуй.

– Именем Господа… и Ордена… – простонал Диниван. Животные звуки и ужасное затрудненное дыхание начали угасать. Ангелы, излучающие до боли яркий свет, наполнили его голову, они исполняли танец в честь наступающей тьмы и оглушили его своей неслышной песней.

Кадрах вытащил обмякшее тело Мириамели в вестибюль, в панике вознося обеты разным святым, богам и демонам. Единственным источником света были звезды, чье голубоватое сияние лилось из окон высоко над головой, но трудно было не заметить лежащего в нескольких шагах посреди коридора тела священника, похожего на брошенную марионетку. Было так же невозможно не услышать жутких криков и воплей, доносившихся из комнаты Ликтора в конце коридора, где разбитые в щепки толстые деревянные двери валялись на полу.

Шум внезапно прекратился, завершившись длинным воплем отчаяния, который, наконец, перешел в булькающее шипение. Лицо Кадраха перекосила гримаса ужаса. Он нагнулся, подхватил принцессу, взвалив ее на плечо, потом нагнулся за тюком с пожитками. Он выпрямился и с трудом заковылял прочь от обломков в конце коридора, пытаясь удержаться на ногах.

За углом проход расширялся, но и там факелы были погашены. Он подумал, что может рассмотреть призрачные фигуры стражей в доспехах, но они стояли неподвижно, как музейные экспонаты. Неторопливый отзвук шагов послышался позади него в сводчатом коридоре. Кадрах заспешил вперед, проклиная скользкие плиты.

Коридор повернул еще раз, уперся в обширный вестибюль, но, поспешив пройти арку, Кадрах ударился, плечом обо что-то твердое, как стена из алмаза, хотя он не видел перед собой ничего, кроме воздушного пространства. Оглушенный, он споткнулся и отлетел назад. Мириамель соскользнула с его плеча на твердый пол.

Стук каблуков приближался. Кадрах, в панике протянув руку вперед, наткнулся на противоестественное препятствие, невидимое, но неподдающееся. Прозрачнее кристалла, оно даивало возможность в мельчайших деталях рассмотреть все освещенное факелами пространство за собой.

– Прошу тебя, пусть она им не достанется, – бормотал монах, отчаянно царапая ногтями, пытаясь обнаружить хоть какую-то зацепку в препятствии. – Умоляю!

Его усилия были тщетны. Стена не имела стыков.

Кадрах встал на колени перед дверным проемом, голова его склонялась все ниже на грудь по мере приближения шагов. Неподвижного монаха можно было принять за осужденного у плахи. Внезапно он поднял голову.

– Постой! – прошипел он. – Думай, бездарь, думай! – Он потряс головой и сделал глубокий вздох, затем приложил ладонь к препятствию и произнес одно-единственное тихое слово. Струя холодного воздуха обдала его, пробежала по гобеленам вестибюля. Препятствие исчезло.

Он протащил Мириамель через дверной проем, проволок ее по полу в одну из ниш большого вестибюля. Они исчезли из поля зрения, как раз когда фигура Прейратса в красном одеянии появилась в дверях, недавно перекрытых невидимым препятствием. Неясные звуки тревоги начали просачиваться в вестибюль.

Поп в красном помедлил, обнаружив исчезновение своего барьера, тем не менее он сделал какой-то жест в ту сторону, откуда пришел, как бы убирая возможные оставшиеся следы своей темной работы.

Пораженный неожиданно пришедшей ему в голову мыслью, Прейратс вдруг задержался в проходе и оглядел зал. Он снова поднял руку, двигая пальцами. Один из факелов заискрился и выбросил язык пламени, который лизнул гобелены на стене. Старинная ткань вспыхнула, огонь взметнулся ввысь к потолочным балкам и быстро распространился по всему залу. В предыдущем зале также разгорелся пожар.

Алхимик ухмыльнулся.

– Следует отдавать должное предзнаменованиям, – проговорил он, ни к кому не обращаясь, и покинул зал, довольно похохатывая. Повсюду в Санкеллане Эйдонитисе поднялся гомон испуганных людей, пребывающих в смятении.

Герцог Изгримнур поздравил себя с тем, что позаботился о свече. В вестибюле было темно, как в печной трубе. Где же стража? Почему не горят факелы?

В чем бы ни было дело, Санкеллан вокруг него пробуждался. Он слышал, как кто-то рядом громко возвещал об убийстве, отчего его сердце учащенно забилось; за этим криком последовали другие, более отдаленные. На минуту он заколебался, не вернуться ли ему назад, в свою крошечную келью, но затем решил, что эта суета лишь на руку ему. Какой бы ни была действительная причина, а он сомневался, что могло произойти убийство, это могло означать, что ему удастся найти секретаря Ликтора без необходимости отвечать на лишние вопросы со стороны ликторских гвардейцев.

Свеча в деревянном подсвечнике отбрасывала тень Изгримнура на стены огромного вестибюля. По мере приближения тревожных звуков он ломал голову над тем, как лучше выбраться из зала. Он выбрал арку, которая казалась наиболее подходящей.

Пройдя немного после второго поворота коридора, он очутился в широкой галерее. Одетая в сутану фигура была простерта на полу посреди сброшенных портьер на глазах у нескольких вооруженных гвардейцев.

– Статуи они, что ли? – недоумевал он. Но, черт побери, статуи так никогда не выглядят. Вот тот, например, наклонился, как будто шепчет тому, другому. – Он вгляделся в невидящие глаза, светившиеся в шлемах и почувствовал мурашки на теле. – Сохрани нас, Эйдон. Черное колдовство, вот что эта такое.

К своему отчаянию, он узнал тело, простертое на полу, как только перевернул его. Лицо Динивана имело голубоватый оттенок даже в теплом свете свечи. Тонкие кровавые полоски тянулись по щекам от ушей и выглядели, как кровавые слезы. Тело его казалось мешком, набитым ломаными сучьями.

– Элисия, Матерь Божия, что здесь произошло? – простонал герцог вслух.

Веки Динивана затрепетали и открылись, испугав Изгримнура настолько, что он чуть не уронил голову священника назад на плиты. Взгляд Динивана поблуждал несколько мгновения, прежде чем остановиться на нем. Может быть, из-за свечи, которую держал Изгримнур, показалось, что в глазах священника вспыхивает какая-то искра. Так или иначе, Изгримнур осознал, что эта искра не продержится долго.

– Ликтор… – выдохнул Диниван, – посмотри… что… с Ликтором.

– Диниван, это я, – сказал он. – Герцог Изгримнур. Я ищу Мириамель.

– Ликтор, – повторил упрямо священник, его окровавленные губы попытались произнести слово.

Изгримнур выпрямился.

– Ладно, – он беспомощно огляделся в поисках чего-нибудь, что можно было бы подложить под раненую голову священника, но ничего не смог найти. Он опустил Динивана, потом поднялся и прошел в конец коридора. Комнату Ликтора можно было определить без колебаний: дверь была превращена в обломки, и даже мрамор вокруг дверной рамы выглядел обожженным и разбитым. Еще меньше сомнении вызывала судьба Ликтора Ранессина: Изгримнуру достаточно было раз оглядеть разгромленную комнату. Он повернулся и поспешно покинул страшную сцену. Кровь была размазана по стенам как будто огромной кистью. Изувеченные тела главы Матери Церкви и его молодого прислужника были неузнаваемы: над ними измывались всевозможными способами. Даже закаленное в боях сердце старого воина содрогнулось при виде такого обилия пролитой крови.

Когда герцог вернулся, в отдаленных арках мелькало пламя, но он заставил себя пока не обращать на это внимания. Еще будет время подумать о спасении. Он поднял холодеющую руку Динивана.

– Ликтор мертв. Можете ли вы помочь мне найти принцессу Мириамель?