Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"
Автор книги: Тэд Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 91 (всего у книги 200 страниц)
Деорнот взглянул на тяжелое от туч небо, потом обернулся назад. Лишь несколько одиноких коров казались точками на далеком горизонте, никаких признаков отряда преследователей не было заметно.
– Мы должны где-то соорудить укрепленный лагерь, принц Джошуа! – крикнул он.
– Правильно! – воскликнул Изорн. – Люди соберутся под ваше знамя, вот увидите!
– А как они нас найдут? – спросил Джошуа с иронической усмешкой. – Эти твои люди, как они нас найдут?
– Ну как-нибудь, – прокричал Изорн, – ведь до сих пор все как-то находили! – он зашелся от смеха. К нему присоединились принц и Деорнот. Остальные смотрели на них как на умалишенных.
– Скачем дальше! – прокричал Джошуа. – Я женат и вне закона!
За весь день солнце так и не появились. Когда неясный свет хмурого дня начал угасать и мрак приближающегося вечера пополз по мрачному небосводу, отряд принца выбрал место для своего бивуака.
Они скакали от повозочного лагеря на север, пока не достигли Имстрека, который пересекли по илистому броду, испещренному следами копыт. Джошуа решил, что на восток будет безопаснее двигаться вдоль дальнего берега реки, поскольку от леса их будет отделять лишь час езды. Если Фенгбальд продолжает их преследовать, они по крайней мере смогут, пришпорив лошадей, укрыться в чащобе Альдхорта и таким образом избежать столкновения с более сильным противником.
Однако никаких признаков отряда Верховного короля в течение дня они не заметили. Ночные часы также прошли без неожиданностей. После завтрака, состоявшего из сушеного мяса и хлеба, отряд снова отправился в путь. Они по-прежнему ехали быстро, но страх преследования становился меньше час от часа: если Хотвиг и другие пытались задержать Фенгбальда, им, кажется, это вполне удалось. Единственной неприятностью были страдания тех, кто не привык к верховой езде. Холодное хмурое утро наполнилось жалобными стонами, когда они снова поскакали на восток.
На второй день пути по зеленой, но неуютной долине путникам стали встречаться большие крытые повозки и неряшливые глинобитные хижины, разбросанные по берегам Имстрека. В двух или трех местах эти сооружения как бы срослись в поселения, как сбиваются в гурты медлительные жвачные животные, которые на темных равнинах ищут общества себе подобных. Холодные луга окутывал туман, и картина, представшая путникам, рисовалась нечетко, но обитатели этих поселений не походили на тритингов.
– Хотвиг прав, – размышлял Джошуа вслух, когда они проезжали мимо одного такого поселения. Горстка размытых силуэтов колебалась на фоне серой ленты Имстрека: это поселенцы забрасывали в реку рыболовные сети. – Мне кажется, они эркинландцы. Посмотрите, вон на стене изображение Святого древа! Но что они здесь делают? Наш народ никогда не селился здесь.
– Разруха. Неурожай, – сказал Стренгьярд. – Боже, как же люди должны страдать в Эрчестере! Ужас!
– Скорее всего, это те богобоязненные люди, которые поняли, что Элиас связался с дьяволом, – заметила Гутрун. Она крепче прижала к груди Лилит, как бы пытаясь уберечь ребенка от соприкосновения с Верховным королем.
– Может быть, нам следует сказать этим людям, кто вы, сир, – предложил Деорнот. – Ведь чем нас больше, тем безопаснее. Кроме того, они эркинландцы, и вы их законный принц.
Джошуа посмотрел на отдаленный лагерь, потом покачал головой.
– Возможно, они сбежали сюда, чтобы спастись от всех принцев, законных и незаконных. К тому же, если нас преследуют, зачем ставить под удар невинных, сообщая им наши имена и цель пути? Нет, как ты верно заметил, когда у нас будет крепость, они придут к нам по собственному желанию, а не потому, что мы обрушились на них на конях и при оружии.
Деорнот попытался сохранить на лице бесстрастное выражение, но в душе был разочарован. Им позарез нужны союзники. И зачем это Джошуа стремится быть таким чертовски осторожным и никогда не отступать от принципов? Было совершенно очевидно, что в чем-то его принц никогда не изменится.
Всадники скакали по нахмурившейся степи, а погода неустанно портилась. С трудом верилось, что сейчас начало анитула, то есть разгар лета, а не начало зимы. Снежные залпы сопровождали порывы северного ветра, а бескрайнее степное небо стало безнадежно серым, тусклым, как пепел в очаге.
Пейзаж становился все более неприветливым и неприглядным, но путникам стали встречаться более обширные поселения, которые, казалось, не выросли, а сгрудились на берегах Имстрека. Подобно тому, как река выбрасывает на песчаную отмель всякий хлам и ил, люди, похоже, оказались в этом странном и довольно негостеприимном месте случайно, как бы застряв в узкой горловине, в то время как поток мчится дальше, но уже без них.
Отряд Джошуа проносился мимо этих молчаливых деревенек, зарождающихся поселков, таких же неприветливых, как сама земля в этих местах. Каждое поселение включало в себя, может быть, не более дюжины наскоро устроенных хибарок. Вокруг этих хлипких стен почти не видно было ничего живого, разве только струйки дыма вырывались из очагов и вились по ветру.
Изгнанники во главе с принцем скакали еще три дня и провели три ночи под звездами, скрытыми густыми тучами, пока, наконец, не достигли долины реки Стефлод. Вечер пятого дня принес новый снег и зверский холод, но темень была расцвечена огнями: горели факелы и костры, заполняя сотнями огней эту часть долины, как чашу драгоценными камнями. Это было самое большое из дотоле встреченных поселений – подобие города, составленного из непрочных на вид жилищ, угнездившихся на дне неглубокой низины в месте слияния рек Имстрека и Стефлода. После долгого пути по голой степи это зрелище грело душу.
– Мы ведем себя как ночные воришки, принц Джошуа, – сердито прошептал Деорнот. – Вы сын Престера Джона, мой лорд. Почему мы должны пробираться тайком в это скопление батрацких хибарок, как какие-то разбойники?
Джошуа улыбнулся. На нем по-прежнему была одежда, выданная ему тритингами, хотя он и выторговал себе лишнюю смену.
– Ты уже не извиняешься за свою прямолинейность, Деорнот, как некогда? Ну, ну, не смущайся. Мы слишком многое пережили вместе, чтобы я стал тебя осуждать. Ты прав, но я не явился принцем со свитой. Во всяком случае, мой двор выглядит слишком жалким. Лучше мы позаботимся о том, чтобы не подвергать наших женщин и маленькую Лилит ненужной опасности, – он обернулся к Изорну, который был еще одним и до этого молчавшим членом их трио. – Имейте в виду, нам следует отвести любые подозрения в том, что мы не просто путешественники. Особенно ты, Изорн, выглядишь неприлично сытым. Эти бедняги могут испугаться одного твоего вида, – он со смехом ткнул крупного риммерсмана под ребра. Изорн, которого неожиданная шутливость принца застала врасплох, споткнулся и чуть не упал.
– Мне не уменьшиться в размере, Джошуа, – заворчал он. – Радуйтесь, что я не такой мощный, как мой отец, а то бы эти твои бедняги при виде меня с визгом бросились наутек.
– Да-а, как мне не хватает Изгримнура! – произнес Джошуа. – Да сохранит Эйдон твоего отца, этого доброго человека, и вернет его нам в целости и сохранности.
– Мать очень грустит о нем и боится за него, – тихо сказал Изорн, – но она в этом не признается, – его добродушное лицо стало серьезным.
Джошуа пристально посмотрел на спутника.
– Да, ваше семейство не из тех, что станут бить себя в грудь.
– Тем не менее, – неожиданно сказал Деорнот, – герцог способен устроить такую бучу, когда чем-нибудь недоволен! Я помню, что было, когда он обнаружил, что Скали намерен присутствовать на похоронах короля Джона. Он бросил стул в экран аббата Дометиса и разбил его вдребезги. Черт побери! – смеясь, Деорнот в темноте споткнулся о бугорок. – Держи факел ближе, Изорн. И вообще, почему мы спешились и ведем лошадей в поводу?
– Потому что если ты сломаешь ногу, ты можешь ехать верхом, а если твой Вилдаликс сломает ногу, ты не сможешь его нести.
Деорнот неохотно признал разумность сказанного.
Тихонько вспоминая отца Изорна и его легендарный темперамент, проявления которого постоянно сопровождались бурными извинениями, как только герцог остывал, они спустились по поросшему травой склону к огням ближайших костров. Остальной отряд разбил лагерь на краю долины, и костер, за которым наблюдала Гутрун, казался сейчас маяком на возвышенности позади них.
Стая дрожащих изголодавшихся собак залаяла при их приближении и пустилась наутек. Какие-то тенеподобные силуэты поднимали головы от костров и смотрели на них, какие-то люди наблюдали за ними, стоя в дверях своих убогих жилищ, но если Джошуа и его спутники и казались здесь чужими, никто не дал им это почувствовать. Из обрывков разговоров, которые им удалось уловить, стало ясно, что в большинстве своем поселенцы действительно эркинландцы: они говорили и на простонародном крестьянском наречии, и на вестерлинге; тут и там можно было также услышать раскатистое наречие эрнистирийцев.
Меж двух хибарок стояла женщина и рассказывала соседке о кролике, которого принес ее сын и которого они потушили с травами на праздничный обед в честь Лафмансы. Странно, подумал Деорнот, слышать, как люди говорят о таких обыденных вещах здесь, среди пустынной степи, как будто церковь, куда они отправятся утром, совсем недалеко, а винная лавка, где они смогут купить пива к своему тушеному кролику, расположена через дорогу.
Эта средних лет, краснолицая и ширококостная женщина повернулась к ним и бросила на них взгляд, в котором были настороженность и любопытство. Деорнот и Изорн обошли ее с двух сторон, а Джошуа остановился.
– Желаем вам доброго вечера, хозяюшка, – сказал принц, слегка наклонив голову в приветствии. – Не знаете ли вы, где нам достать немного еды? Мы путники и готовы хорошо заплатить.
Женщина внимательно оглядела его, потом искоса посмотрела на его спутников.
– Здесь нет ни гостиниц, ни таверн, – сказал она сурово. – Все живут тем, что имеют.
Джошуа медленно кивнул, как бы впитывая драгоценные крупицы мудрости из ее ответа.
– А как зовется это место? – спросил он. – Его нет ни на одной карте.
– Еще бы, – фыркнула она. – Два лета назад его здесь вообще не было. Да и названия-то настоящего у него нет. Некоторые называют его Гадринсетт.
– Гадринсетт, – повторил Джошуа. – Место сбора.
– Не то чтобы кто-то здесь для чего-то собирался, – заметила она. – Просто дальше некуда идти.
– Это почему? – спросил Джошуа.
Женщина не удостоила его ответом, а только смерила оценивающим взглядом с головы до ног.
– Вот что, – сказал она наконец, – если вам нужна еда и вы за нее готовы заплатить, может, я что и смогу для вас сделать. Только сперва покажите деньги.
Джошуа показал ей горсть цинтий и мелочь, оставшихся еще из Наглимунда. Женщина покачала головой.
– Не могу взять медяки. Там за рекой кое-кто за серебро еще что и продаст, так я попробую. А, может, у вас есть что на продажу? Куски кожи от старых седел? Пряжки? Лишняя одежда? – она посмотрела на одеяние Джошуа и сморщилась. – Нет, одежды лишней у вас, видать, нет. Пошли. Я вам дам супу, а вы мне новости расскажете, – она помахала своей подруге, которая все это время оставалась на безопасном расстоянии, с раскрытым ртом наблюдая за этими переговорами, и повела их назад через скопление хижин.
Женщину звали Эльда, и хотя она неоднократно заявляла, что ее муж может вернуться в любой момент, Деорнот догадался, что это делалось скорее, чтобы предупредить возможную попытку ограбления со стороны трех незнакомцев. Он не обнаружил никаких признаков наличия мужа. Все ее хозяйство было сосредоточено вокруг костра на улице и шаткой хижины. У нее действительно было несколько детей, мальчиков или девочек, из-за грязи и темноты не разобрать. Дети вышли взглянуть на принца и его товарищей, и глазели на них с такими же широко открытыми тазами, с какими они наблюдали бы, как змея заглатывает лягушонка.
Получив серебряную монету, которая тут же исчезла в кармане платья, Эльда налила каждому из них по тарелке жидкого супа, потом достала откуда-то жбан пива, который, по ее словам, ее благоверный привез с собой из Фальшира, где они до того жили. Этот жбан еще тверже убедил Деорнота в том, что муж ее умер, ибо какой человек может жить в этой забытой Богом дыре и так долго хранить нетронутым пиво?
Джошуа поблагодарил ее, и они втроем несколько раз отхлебнули из него по очереди, прежде чем сообразили, что следовало предложить пиво хозяйке. Она кивнула с благодарностью и сделала несколько изрядных глотков. Ее дети обсудили это между собой на каком-то странном наречии, состоявшем в основном из хрюкающих звуков, нескольких узнаваемых слов, щелчков по голове и тычков.
Удовольствие от компании и беседы вскоре начало сказываться на женщине. Сначала сдержанная, очень скоро она начало изливать перед ними все свои познания относительно того, что можно было узнать о Гадринсетте и его населении. Хоть и необразованная, она обладала хитрым умом и юмором, и вскоре путешественники, которым было важнее выяснить, как им добраться до цели (указания Джулой не отличались особой детальностью), обнаружили, что с удовольствием слушают, как Эльда изображает своих соседей.
Подобно многим жителям Гадринсетта, Эльда со своей семьей покинула Фальшир, когда Фенгбальд с отрядом эркингардов сжег шерстобитные кварталы города, в наказание за отказ гильдии торговцев шерстью, поддержать одно из наименее популярных постановлений короля Элиаса. Эльда также объяснила, что Гадринсетт – поселение более крупное, чем Джошуа и его люди сначала предположили: оно тянется дальше по долине, сообщила она, но холмы настолько высоки, что за ними не видно костров, горящих на другом ее конце.
Именно это место было избрано для стоянки таким количеством людей, объяснила Эльда, потому что о земле, лежащей за местом слияния Имстрека и Стефлода идет дурная слава и она считается опасной.
– Она изрисована магическими кругами, – сказала она серьезно, – там полно впадин, в которых по ночам танцуют духи. Вот почему жители Тритингов не трогают нас – они сами здесь ни за что не стали бы жить, – она понизила голос, и глаза ее расширились. – Там есть такая большая гора, где собираются ведьмы. Там полно колдовских камней – это похуже Тистеборга в Эрчестере, если вам когда-либо доводилось слышать об этом пропащем месте. Недалеко оттуда есть город, где когда-то жили черти, – город заклятый, чудной город. Уж чего там, за рекой, полно, так это всякого черного колдовства: у некоторых женщин даже детей похищали. А одной взамен дали оборотня – с острыми ушами и со всем таким.
– Да, похоже, эта колдовская гора действительно страшное место, – заметил Джошуа с самым серьезным выражением лица. Когда женщина опустила голову, чтобы взглянуть на миску, в которой она месила муку с водой, он поймал взгляд Деорнота и подмигнул. – А где оно?
Эльда махнула в темноту.
– Вон там, прямо, вверх по Стефлоду. Разумнее всего его избегать, – она остановилась и нахмурилась. – А вообще-то куда вы направляетесь?
Деорнот вмешался в разговор, прежде чем успел ответить Джошуа.
– Мы вообще-то странствующие рыцари, готовые отдать свои мечи за великое дело. Мы слыхали, что принц Джошуа, младший сын Верховного короля Престера Джона, прибыл сюда, в восточные земли, где готовится свергнуть своего злого брата короля Элиаса. – Пытаясь сдержать улыбку, он не обращал внимания на раздраженную жестикуляцию Джошуа. – И мы приехали, чтобы присоединиться к этому великому делу.
Эльда, которая на минуту прервала свое занятие, чтобы посмотреть на Деорнота, фыркнула и снова взялась за тесто.
– Принц Джошуа? Здесь, в степи? Ничего себе шуточка! Не то чтобы я не хотела, чтобы что-то было сделано. Дела так скверно пошли с тех пор, как умер благословенный старый Престер Джон. – Она сделала строгое лицо, но глаза ее внезапно увлажнились. – Так тяжко нам всем, так тяжко…
Она резко поднялась и выложила раскатанные лепешки на чистый нагретый камень у края костра; они начали тихонько шипеть.
– Схожу-ка я к своей приятельнице, – сказала Эльда, – и узнаю, не найдется ли у нее еще немного пивка для вас. Я не стану говорить ей про то, что вы тут мне наговорили насчет принца, а то она смеяться будет. Присмотрите за лепешками, пока я хожу, – они детям на утро. – Она направилась прочь от костра, утирая глаза краем грязной шали.
– Что это за шутки, Деорнот? – сердито спросил Джошуа.
– Но разве вы не слышали? Такие люди только и ждут, чтобы вы что-нибудь предприняли. Вы же их принц. – Это же настолько очевидно. Джошуа должен это видеть.
– Принц чего? Принц развалин, принц опустошенной земли и травы. Мне нечего предложить этим людям… пока, – он встал и отошел от костра. Глаза детишек Эльды, устремленные на него, светились в темном дверном проеме.
– Как вы можете добиться чего бы то ни было, если за вами не пойдут люди? – вмешался Изорн. – Деорнот прав. Если Фенгбальд узнал, где мы находимся, Элиас не замедлит обрушить на нас весь свой гнев.
– Эти люди могут не решиться подойти к Скале прощания, но ничто не удержит ни графа Гутвульфа, ни армию Верховного короля, – сказал Деорнот.
– Если король, восседающий на драконьем троне, захочет обрушить на нас свою армию, – горячо ответил Джошуа, воздев руки к небу в жесте отчаяния, – несколько сот жителей Гадринсетта окажутся лишь перышками в урагане, выступив против нее. Тем больше у нас оснований не втягивать их во все это. Нас немного, и мы сможем при необходимости снова исчезнуть в Альдхортском лесу, но им же это не удастся.
– Мы опять планируем отступление, принц Джошуа, – гневно возразил Деорнот. – Ты же сам устал от этого, по твоим словам!
Они продолжали спорить, когда Эльда вернулась. Они виновато смолкли, думая о том, что из их спора она могла услышать. Но совсем не их разговор был у нее на уме.
– Мои лепешки! – воскликнула она, оттаскивая их одну за другой и подвывая от боли, обжегши пальцы. Лепешки сгорели дочерна, уподобившись душе Прейратса. – Чудовища! Как же вы посмели!? Сначала разглагольствуют про принца, а потом дают сгореть моим бедным лепешкам! – она обернулась и хлопнула рукой по широченным плечам Изорна, что не возымело никакого эффекта.
– Прости нас, добрая женщина, – сказал Джошуа, доставая еще одну серебряную монету. – Пожалуйста, прими это и прости нас.
– Деньги! – воскликнула она, беря, однако, монету. – А как же мои лепешки? Что я, деньги дам детям на завтрак, когда они есть запросят? – Она схватила метелку и набросилась с ней на Деорнота, чуть не смахнув его с камня, на котором он сидел. Он быстро вскочил и присоединился к отступавшим Джошуа и Изорну.
– И больше чтоб вас здесь не было! – закричала она им вслед. – Наемники тоже мне! Сжигатели лепешек, вот вы кто! Принц умер, сказала моя подруга, и все ваши разговоры ни к чему!
Ее громкие крики постепенно замерли вдали, когда Джошуа и его друзья доковыляли до своих лошадей и направились к лагерю вдоль окраины Гадринсетта.
– По крайней мере, – сказал Джошуа, – мы теперь знаем, где находится Скала прощания.
– Мы узнали больше, высочество, – сказал Деорнот с полуулыбкой. – Мы убедились, что ваше имя все еще вызывает страстный отклик у ваших подданных.
– Может, вы и принц травы, но уж точно не король лепешек, – добавил Изорн.
Джошуа недовольно взглянул на них обоих и медленно сказал:
– Я был бы крайне признателен, если бы мы прибыли в лагерь в молчании.
Глава 22. СКВОЗЬ ЛЕТНИЕ ВОРОТА– Нас туда приведет не дорога, – сказала Адиту поучительно. – Это будет своего рода песня.
Саймон раздраженно нахмурился. Он задал простой вопрос, но по своему ситхскому обыкновению эта сестричка Джирики опять дала ему ответ, который таковым не был. Слишком холодно стоять просто так и молоть чепуху. Он сделал новую попытку.
– Если туда нет дороги, то хотя бы направление какое-то должно быть. Куда мы пойдем?
– Внутрь. В сердцевину леса.
Саймон попытался разглядеть солнце в небе, чтобы сориентироваться.
– Значит, туда? – он указал на юг, то есть в ту сторону, куда он шел до сих пор.
– Не совсем. Иногда туда, но это бы означало, что мы собираемся войти через Ворота Дождей. Но для этого времени года это не подходит; Нет, мы должны направиться к Летним Воротам, а это совсем иная мелодия.
– Ты все говоришь о мелодии. Как можно куда-то добраться по мелодии?
– Как?.. – она попыталась это серьезно обдумать. Внимательно посмотрела на Саймона. – Ты странно мыслишь. Ты умеешь играть в шент?
– Нет. А какое это имеет ко всему прочему отношение?
– Интересно было бы с тобой сыграть. Надо бы узнать, играл ли кто-нибудь со смертным? Никто из моих сородичей не задал бы подобного вопроса. Мне нужно научить тебя правилам игры.
Саймон, совершенно сбитый с толку, попытался что-то еще выяснить, но она прервала дальнейшие расспросы жестом своей изящной ручки. Она стояла совершенно неподвижно, паутина ее лавандовых волос дрожала на легком ветерке, все остальное замерло. В своем белом одеянии она была почти невидима на снегу. Казалось, что она заснула стоя как цапля, которая покачивается на одной ноге в камышах. Ее лучистые глаза, однако, были широко раскрыты. Наконец она начала глубоко дышать, выпуская воздух с шипящим звуком. Ее выдохи постепенно превратились в легкое гудение, которое, казалось, исходило совсем не от нее. Ветер, до того ледяными пальцами упиравшийся в щеку Саймона, внезапно изменил направление.
Нет, осознал он через мгновение, дело не только в изменении ветра. Скорее это было ощущение, что все мироздание слегка повернулось – пугающее ощущение, вызвавшее приступ головокружения. В детстве он, бывало, кружился, кружился, потом останавливался, а мир продолжал вращаться вокруг него. Этот приступ был очень похож на то состояние, однако вращение мира сейчас было спокойным, напоминающим движение раскрывающихся лепестков цветка.
Бессловесная легкая мелодия Адиту перешла в песнопение на незнакомом языке ситхи, затем постепенно снова превратилось в глубокие вздохи. Тусклый свет, сочившийся через ветви заснеженных деревьев, приобрел какой-то более теплый оттенок, еле заметный тон, добавивший к серому голубизну и золото. Молчание затягивалось.
– Это волшебство? – собственный голос, нарушивший тишину, показался Саймону ослиным ревом. Он тотчас же осознал свою глупость. Голова Адиту качнулась в его сторону, но выражение ее лица не было гневным.
– Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь, – промолвила она. – Так мы находим тайные места, а Джао э-Тинукай – такое тайное место. Но в самих словах нет никакой силы, если ты об этом спрашиваешь. Их можно произносить на любом языке. Они лишь помогают ищущему припомнить определенные знаки, определенные тропы. Если под волшебством ты имел в вицу что-то иное, мне жаль тебя разочаровывать. – Особого сожаления лицо ее, однако, не выражало. Там снова мелькнула лукавая улыбка.
– Мне не следовало прерывать тебя, – пробормотал Саймон. – Я часто просил своего друга доктора Моргенса научить меня волшебству. А он никогда этого не делал. – Вспомнив о старом ученом, он моментально увидел солнечное утро в пыльных покоях доктора, услышал его бормотание, его разговор с самим собою, пока Саймон занимался уборкой. Это воспоминание вызвало мгновенный укол сожаления: все это в прошлом.
– Моргенс… – сказала. Адиту задумчиво. – Я однажды видела его, когда он был в гостях у моего дяди. Он был очень привлекательным молодым человеком.
– Молодым человеком? – Саймон снова уставился на ее тонкое эфемерное лицо. – Доктор Моргенс?
Ситхи внезапно снова стала серьезной.
– Мы больше не можем медлить. Хочешь, я буду петь на твоем языке? От этого не будет большего вреда, чем тот, что мы сейчас приносим, ты и я.
– Вред? – это совершенно сбило его с толку, но Адиту приняла свою прежнюю позу. Он вдруг почувствовал, что нужно ответить быстро, а то дверь закроется. – Да, пожалуйста, на моем языке.
Она привстала на цыпочки, как птичка на ветке. Сделав несколько ровных вздохов, она начала свои причитания. Постепенно слова песни стали различимы: неуклюжие громоздкие звуки вестерлинга приобретали мягкость и мелодичность, слова сливались и как бы перетекали друг в друга, как тающий воск.
Глаз грезящего змея зелен,
– пела она. Глаза ее были устремлены на сосульки, которые свисали драгоценными вымпелами с ветвей умирающего дерева. Огонь, который не был заметен в приглушенном свете солнца, искрился в их глубине.
И серебристо-лунный след за ним,
И только Женщина с сетью способна видеть
Сокровенные цели его пути.
Рука Адиту застыла в воздухе на несколько мгновений, прежде чем Саймон понял, что она предназначается ему. Он ухватился за ее пальцы рукой в перчатке, но она выпростала их. На миг ему показалось, что он ее неправильно понял, что он позволил себе какую-то неуместную вольность в отношении этого златоглазого создания, но когда ее пальцы стали нетерпеливо сжиматься и разжиматься, он сообразил, что требуется его обнаженная рука. Он зубами стянул кожаную рукавицу, затем сжал ее тонкую руку своими пальцами, теплыми и влажными. Она ласково, но твердо освободила свою руку, скользнула ладонью по его руке, затем обхватила ее прохладными пальцами. Тряхнув головой, как разбуженная кошечка, она повторила пропетые ею раньше слова:
Глаз грезящего змея зелен,
И серебристо-лунный след за ним,
И только Женщина с сетью способна видеть
Сокровенные цели его пути.
Адиту вела его вперед; пригнувшись, они прошли под деревом с гроздьями сосулек. Крепкий, сдобренный снегом ветер, впивавшийся ему в лицо, вызывал слезы на глазах. Лес вдруг предстал пред ним в своем искаженном виде, как будто Саймон заточен в одну из сосулек и выглядывает из нее на окружающий мир. Он слышал скрип своих сапог на снегу, но звук этот казался страшно далеким, как если бы голова его плыла высоко над верхушками деревьев.
Сын ветра носит синюю корону,
Из кроличьей шкурки его сапоги.
Адиту все мурлыкала свою песню. Они шли по лесу, но это движение было похоже скорее на парение или плавание.
Его с небес не видит Мать-Луна,
Но внемлет его тихому дыханью…
Они повернули и спустились в подобие оврага, где росли вечнозеленые кустарники: их ветви казались Саймону руками, готовыми обнять обоих путников, ухватиться за них, удушить своим сильным терпким запахом. Смолистые иглы налипали на штаны. Ветер, шептавший меж качающихся ветвей, стал более влажным, но по-прежнему оставался знобяще-холодным.
На панцире Старой Черепахи желтая пыль.
Адиту замедлила шаг перед грядой темно-коричневых камней, которые торчали из-под снега на дне оврага подобно стене разрушенного дома. Пока она стояла и пела перед этими камнями, лучи солнца, прорвавшиеся сквозь ветви, вдруг изменили угол падения: тени в трещинах камней стали глубже, затем переполнили расселины, как вышедшая из берегов река, скользнули по поверхности камней, будто лучи закатного солнца, которое спешит на покой.
Он разгуливает в глубине,
– слышался ее речитатив. —
И, укрывшись под сухим камнем,
В нежной тени считает удары своего сердца…
Они обогнули каменную гряду и неожиданно оказались перед идущей под уклон тропой. Более мелкие камни – не только темные, но бледно-розовые, песочно-желтые – проглядывали из-под снега. Зелень деревьев здесь была более темной, в их ветвях пело множество птиц. Дыхание зимы ощущалось гораздо меньше.
Казалось, они не просто преодолели какое-то расстояние, но переместились из одного дня в другой, как будто двигались под прямыми углами к привычному миру, перемещаясь беспрепятственно, подобно ангелам, которые, как было известно Саймону, могут летать тут и там по воле Божией. Как все это возможно?
Глядя сквозь деревья на безрадостное серое небо и держась за руку Адиту, Саймон подумал, что, возможно, он и вправду умер. А что если это потустороннее создание, чьи глаза способны видеть то, что недоступно его взору, сопровождает его душу в последний путь, а его безжизненное тело лежит где-то в лесу и его постепенно заносит снег?
А в раю тепло? – подумал он рассеянно.
Он потер лицо свободной рукой, и ощущение боли на потрескавшейся от мороза коже несколько успокоило его. Как бы то ни было, он мог идти лишь туда, куда его вели. Он был даже рад этой беспомощности, которая не давала ему освободить руку из руки Адиту: это было так же невозможно, как оторвать от тела собственную голову.
Песнь Облаков колышет алый факел.
Рубин в пучине серых океанов.
Она пахнет корой кедра,
На груди ее кость слоновая…
Голос Адиту взмывал и опускался; медленное задумчивое течение ее песни сливалось с пением птиц, так же как воды одной реки, вливаясь в воды другой, становятся неразличимы. Каждая строфа в этом нескончаемом потоке, все эти названия и описания являлись для Саймона драгоценными загадками, ответы на которые казались совсем рядом, но ускользали, и когда ему чудилось, что он что-то уловил, это что-то исчезало, и на смену ему в самом лесном воздухе являлось что-то новое, манящее и дразнящее.
Путники сошли с каменной тропы и оказались в более глубокой тени, в гуще темно-зеленой живой изгороди, усыпанной, как жемчужинами, крошечными белыми цветками. Листва была сырой, снег под ногами намокшим и неустойчивым. Саймон крепче ухватился за руку Адиту. Он попытался вытереть глаза, которые снова затуманились. Маленькие цветочки пахли воском и корицей.
Глаз выдры коричнев, как речная галька,
Она скользит под десятью мокрыми листьями,
И когда она танцует в алмазной струе,
Весело смеется Несущий Светильник.
Теперь, к парящей мелодии Адиту и нежным трелям птиц присоединился звук воды, плещущейся в мелких заводях, мелодичный, как музыкальный инструмент, сделанный из хрупких травинок. Тающие снежинки мерцали в неровном свете. Поражаясь этим прекрасным звукам, Саймон оглядывался вокруг на звездное сияние солнца, проходящего через толщу воды. Казалось, с ветвей деревьев падают капли света.
Они прошли мимо маленького бойкого ручейка, чей веселый голосок отдавался в залах леса с колоннадой деревьев. Тающий снег лежал на камнях, а под мокрыми листьями была видна жирная черная земля. У Саймона кружилась голова. Песня Адиту струилась через все его мысли, как ручей скользил по отшлифованным камням и обегал их. Сколько времени они уже идут? Сначала казалось, что они прошли лишь несколько шагов, и вдруг такое ощущение, что они идут несколько часов – даже дней! И вообще – почему тает снег? Еще несколько мгновений назад он устилал все!
Весна! – подумал он, и почувствовал, как нервный возбужденный смех вскипает в нем. Думаю, мы входим в весну!
Они шагали вдоль ручья. Мелодия Адиту звучала в такт бегущей воде. Солнце скрылось. Закат расцветил небо, как розу, обагрив все листья и ветви Альдхорта, опалив стволы огненным светом, раскалив докрасна камни. Саймон следил и наблюдал, как пламя в небе полыхнуло и угасло, на смену ему пришла лиловизна, которую, в свою очередь, поглотила бархатная чернота. Возникло ощущение, что мир под ногами вращается быстрее, но он все еще твердо ступает по земле, крепко сжимая руку Адиту.
