Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 200 страниц)

Покидая зал фонтанов, Эолер из Над Муллаха повстречал двух легионеров.

– Проклятый горец, – сказал один из них, увидев одежду графа и заплетенные в хвост черные волосы.

– Хеа, знаешь, время от времени пастухам тоже надо поглядеть, на что похож город.

– …А как моя маленькая племянница Мириамель, граф? – спросила герцогиня.

Эолер сидел по левую руку от нее. Сир Флурен, вновь прибывший выдающийся сын Наббана, занимал почетное место по правую руку герцога Леобардиса.

– Она была здорова, моя леди.

– Часто ли вы видели ее при дворе Верховного короля? – герцогиня Нессаланта наклонилась к нему, приподняв изысканно нарисованную бровь.

Герцогиня была красивая строгая старая дама, и вовсе неважно, какой частью своей красоты она была обязана умелым рукам горничных, парикмахеров и портных.

Эолеру не дано было разгадать этого. Нессаланта была как раз такого рода женщина, в обществе которых не чуждый симпатии к прекрасному полу Эолер всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Она была моложе своего мужа герцога, но сын ее был человеком в расцвете лет. Что в ней было неувядающей молодостью, а что искусством? Но, с другой стороны, какое это имело значение? Герцогиня была могущественной женщиной. Большее влияние на судьбы нации имел только сам Леобардис.

– Я редко бывал в обществе принцессы, герцогиня, но у нас было несколько приятных бесед за ужином. Она была, как всегда, восхитительна, но мне кажется, принцесса очень уж тоскует по Меремунду.

– Ах… – герцогиня положила в рот корочку солдатского хлеба и изящно облизнула пальцы. – Интересно, что вы об этом упомянули, граф Эолер. Я как раз получила известие из Эркинланда, что она вернулась в Меремунд. – Нессаланта повысила голос. – Отец Диниван? – Молодой священник, сидевший неподалеку, поднял глаза от своей тарелки. Макушка его была по-монастырски выбрита, но оставшиеся волосы были кудрявыми и длинными.

– Отец Диниван, личный секретарь его святейшества, Ликтора Ранессина, – объяснила герцогиня. Эолер сделал потрясенное лицо. Диниван засмеялся.

– Но это не говорит о том, что я обладаю большим умом и талантом. Ликтор одинаково привечает меня и голодных собак. Эскритор Веллигис очень сокрушается. «Санкеллан Эйдонитис не псарня!» – говорит он Литору, но его святейшество улыбается и отвечает: «Светлый Ард тоже не детская, но Всеблагой Господь дозволяет своим детям оставаться здесь, несмотря на все их проказы». – Диниван поднял широкие брови. – Трудно спорить с Ликтором.

– Это правда, – спросила герцогиня, пока Эолер весело смеялся, – будто бы когда вы видели короля, он сказал, что его дочь отбыла в Меремунд?

– Да, да, правда, – серьезно ответил Диниван. – Он сказал, что она больна и врачи рекомендовали ей морской воздух.

– Я очень огорчен, герцогиня. – Эолер смотрел мимо нее на герцога и сира Флурена, которые тихонько беседовали о чем-то под шум ужина. Удовольствие для утонченных людей, подумал он. Наббанайцы определенно переоценивают громкое застолье.

– Что ж, – сказала Нессаланта, откинувшись в кресле. Вокруг суетился паж с чашечкой для омовения рук, – это просто доказывает, что нельзя требовать от людей того, что не в их силах. В жилах Мириамели, конечно, течет кровь наббанаи, а наша кровь соленая, как морская вода. Мы не можем жить вдали от побережья. Люди должны придерживаться своего места.

Так что же, размышлял граф, вы хотите сказать мне этим, моя милая леди?

Чтобы я уезжал к себе в Эрнистир и оставил в покое вашего мужа и ваше герцогство? Чтобы, грубо говоря, убирался восвояси?

Эолер задумчиво наблюдал за разговором Флурена и Леобардиса. Было ясно, что он попал в ловушку: не было никакого приличного способа оставить герцогиню и вмешаться в их беседу. Тем временем старый Флурен обрабатывал герцога, передавая ему улещивания Элиаса. А может быть, угрозы? Нет, пожалуй, нет. Элиас не стал бы посылать с этим величественного Флурена. Для этого существовал Гутвульф, Рука Короля, всегда готовый выполнить подобную миссию.

Оставив всякую надежду, он завел ленивую беседу с герцогиней, но сердце его в ней не участвовало. Он был уверен, что Нессаланте известна цель его приезда и эту цель она не одобряет. Бенигарис был зеницей ее очей, а он весь вечер умело избегал Эолера. Нессаланта была честолюбива и прекрасно понимала, что лучше обеспечит судьбу Наббана присоединение к сильному Эркинланду, даже тиранствующему и жестокому. С ним не могли сравниться язычники маленького Эрнистира.

К тому же, внезапно понял граф, у нее же есть дочь на выданье, леди Антиппа. Может быть, ее горячий интерес к здоровью Мириамели не просто забота доброй тети о любимой племяннице?

Он знал, что дочь герцога Антиппа уже давно была обещана барону Дивисаллису, фатоватому молодому аристократу, который сейчас боролся с Бенигарисом на дальнем конце стола. Но ведь Нессаланта могла желать для своей дочери и чего-то большего.

Если принцесса Мириамель не захочет – или не сможет – выйти замуж, герцогиня подумает о Фенгбальде. Граф Фальширский – куда более удачная партия, чем второсортный наббанайский барон. А герцог Леобардис тогда будет намертво связан с Эркинландом.

Так что теперь, понял граф, надо будет волноваться не только за Джошуа, но и за Мириамель. Боже, какая путаница!

Интересно, что бы сказал обо всем этом старый Изгримнур? Он и без того жаловался на вечные интриги. Да у него борода бы загорелась!

– Скажите мне, отец Диниван, – сказал граф, оборачиваясь к священнику. – Что говорят ваши святые книги об искусстве политики?

– Что ж, – умное, некрасивое лицо Динивана на мгновение омрачилось. – Книга речей Эйдона часто говорит о разных злоключениях народов. – Он немного подумал. – Вот одно из моих любимых мест: «Если твой враг придет говорить с тобой с мечом в руках, открой дверь, чтобы говорить с ним, но держи меч в руках своих. Если он придет к тебе с пустыми руками, с пустыми руками встречай его. Но если он придет к тебе с дарами, встань на своих стенах и бросай в него камни».

– Воистину мудрая книга, – кивнул Эолер.

Глава 9. НАЗАД В СЕРДЦЕ

Ветер швырял им в лица пригоршни дождя, а они бежали на восток, сквозь непроглядную тьму к предгорьям. Буря накинула свое черное плотное покрывало на отчаянно бьющийся военный лагерь. Они бежали по мокрой долине, и паническое возбуждение Саймона начало спадать. Дождь и усталость постепенно свели на нет восторженное ощущение новой силы, чувство, что он, как олень, может бежать и бежать сквозь ночь, пока не упадет от усталости. Через пол-лиги пути его галоп превратился в быструю ходьбу, а вскоре и она потребовала чрезмерных усилий.

Колено, за которое ухватилась костлявая рука, костенело, как заржавевшая петля, обручи боли стискивали горло при каждом глубоком вздохе.

– Моргенс… послал тебя? – крикнул он.

– Очень позже, Саймон, – Бинабик задыхался. – Говорить позже…

Они бежали все дальше и дальше, они спотыкались, и размокшая земля под ногами разлеталась брызгами.

– Тогда… – пропыхтел Саймон, – тогда… что это были… за твари?

– Эти… предпринявшие акцию? – даже на бегу тролль сделал странный жест, как будто прикрывая рот рукой. – Буккены… землекопы их еще… именовывают.

– Что они такое? – спросил Саймон и чуть не упал, проехавшись по скользкой глине.

– Нехорошие. – Тролль сморщился. – Нет обязательной необходимости разговаривать сейчас.

Когда они уже больше не могли бежать и перешли на медленную ходьбу, из-за облаков показалось солнце, казавшееся огоньком свечи на серой простыне.

Перед ними возник Вальдхельм, на фоне бледного восхода похожий на согнутые спины молящихся монахов.

Бинабик устроил что-то вроде лагеря в сомнительном укрытии – в кольце гранитных валунов, как бы повторявших силуэты Вальдхельма. Обойдя все вокруг в поисках наилучшей защиты от переменчивой стихии, тролль привел Саймона к месту, где два валуна, прислонившись друг к другу, образовали угол и где юноша мог устроиться, хотя и с минимальным комфортом. Измученный Саймон немедленно заснул, как убитый.

Капли надоедливого дождя скатывались по краям валунов. Скорчившийся Бинабик закутался в плащ Саймона, который он нес с собой всю дорогу от Святого Ходерунда, и полез в мешок за сушеной рыбой и костями. Кантака закончила обход новой территории и свернулась в ногах у Саймона. Тролль тем временем раскинул кости, употребляя мешок вместо стола.

Темный путь. Бинабик горько усмехнулся. Потом Упирающийся баран, и снова Темный путь. Он негромко, но пространно выругался – только дурак может не последовать такому ясному совету. Бинабик знал многое о своих свойствах, случалось тут быть и глупости, но сейчас он не имел права рисковать.

Он натянул меховой капюшон и свернулся клубком рядом с Кантакой. Любой прохожий, если бы только он смог что-нибудь разглядеть в слабом утреннем свете, подумал бы, что наши три путника – это просто странной формы серый лишайник на подветренной стороне камней.

– Так что за игру ты ведешь со мной, Бинабик? – мрачно спросил Саймон. – Откуда ты знаешь о докторе Моргенсе? – Пока он спал, бледный рассвет превратился в угрюмое, холодное утро, не украшенное ни костром, ни завтраком.

Небо, затянутое тучами, висело низко, как грязный потолок.

– Я не играю никаких игр, – ответил тролль. Он очистил и перевязал раны Саймона, и теперь осторожно осматривал Кантаку. У нее оказалась только одна серьезная рана – глубокий порез на внутренней части передней лапы. Когда Бинабик очищал грязную кожу, доверчивая, как ребенок, Кантака обнюхивала его руки.

– Я не имею сожалений из-за этого сокрытия. Если бы не возникала нужда, ты и сейчас обладал бы неведением. – Он втер немного целебной мази в рану и отпустил свою «лошадку». Она немедленно улеглась и принялась вылизывать рану.

– Я так и знал! – с мягким упреком сказал тролль и осторожно улыбнулся. – Она держится твоего мнения, что я нехорошо знаю мою работу.

Саймон поймал себя на том, что бессознательно теребит умело наложенную повязку, и наклонился вперед.

– Ну, Бинабик, пожалуйста, скажи мне! Откуда ты узнал про Моргенса? Вообще откуда ты на самом деле взялся?

– Я взялся именно оттуда, как я рассказывал! – возмущенно ответил Бинабик. – Я канук. Я конкретно не видел Моргенса, но один раз имел краткосрочную встречу. Он один очень хороший друг моего наставника. Они немного… коллеги, я думаю, это разговор двух ученых людей.

– Чего? Что это значит?

Бинабик прислонился спиной к камню. Дождь прекратился, но достаточно было и пронзительного ветра, чтобы держаться поближе к укрытию. Маленький человек даже прикрыл глаза, тщательно обдумывая свои слова. Саймону он показался ужасно усталым, его смуглая кожа сморщилась и была бледнее обычного.

– Во-первых, – произнес он наконец, – ты должен узнавать нечто о моем наставнике. Он звался Укекук. Он был… Поющий, так бы вы наверное его называли. Когда мы говорим «Поющий» о человеке, который исполняет песни, мы думаем про человека, который помнит старые песни и очень старую мудрость. Как если соединить доктора и священника, так это мне показывается.

Укекук становился моим наставником, потому что очень старшие думали, что я имею у себя специфические свойства. Это очень много честности – нет, чести – разделять мудрость Укекука. Когда мне сказывали так, я три дня не имел питания, чтобы достигнуть нужной чистоты. – Бинабик улыбнулся. – Когда я со всей гордостью докладывал об этом моему наставнику, он ударял меня в ухо для получения боли. «Ты очень молодой и глупый, чтобы определенно умаривать себя голодным животом, – сказал он мне. – Это очень много самонадеянности. Ты будешь голодный, когда случится несчастное происшествие».

Спокойствие улыбки Бинабика взорвалось смехом. Саймон немного подумал и тоже засмеялся.

– Обязательно, – продолжал тролль, – я буду тебе поведовать о моих годах училища у Укекука. Он был очень большой толстый тролль, Саймон, он весил очень тяжелее тебя, хотя и был с меня ростом, но теперь довольно, очень пора перебегать к сути.

Я не знаю с очевидностью, когда мой наставник имел первый раз встречу с Моргенсом, но это бывало за много-много лун до того, как я приходил в его пещеру. Во всяком случае, они имели дружбу, мой наставник и твой доктор. Они обладали совпадением многих мышлений об этом мире.

Всего через два лета мои родители были умерщвлены. Эта погибель наступила в Драконовом снегу[4]4
  Тролль имеет в виду снежную лавину. (Прим. переводчика)


[Закрыть] на горе, которую мы именовали Маленький Нос. Тогда я преподнес все мои многие мысли учению у господина Укекука. В эту оттепель он сказывал мне, что я буду осуществлять эскорт ему в великом путешествии на юг. Я бывал очень восторженным, потому что понимал великую очевидность грядущего испытания для моей пригодности.

Чего я не ведал, – сказал тролль, тыча посохом в грязную траву, – почти сердито, подумал Саймон, – чего мне не сказывали, так это то, что Укекук имел очень более сложные причины путешествовать, чем закончание моего училища. Он получал слова от доктора Моргенса… и еще других, которые придавали ему обеспокоенность, и он хотел нанести визит в ответ на посещение Моргенса, имевшее место много лет назад, когда я первоначально появился в пещере.

– Что его беспокоило? – спросил Саймон. – Что говорил Моргенс?

– Если это еще не представляет для тебя полную известность, – серьезно ответил Бинабик, – то, с некоторой вероятностью, присутствуют истины, без которых ты со спокойствием можешь обойтись. Об этом буду я размышлять, но теперь предоставь мне возможность говорить то, что я могу сказать, – то, что я уже должен сказать.

Обиженный Саймон сдержанно кивнул.

– Я не буду очень сильно обременять тебя всей длиной рассказа про наше путешествие на юг. Я очень быстро понимал тогда, что наставник не говорил всей правды даже мне. Кроме того, испытания, которыми мы обладали в дороге, тоже были очень нехорошие. Я сам путешествовал, как я сказывал тебе, и задолго до того, как стать учеником наставника Укекука, но никогда я не имел такого плохого времени для путешествий. Испытание, очень аналогичное тому, которым ты обладал вчера. Мы имели его ниже озера Дроршульвен, на Фростмарше.

– Ты говоришь об этих… буккенах? – спросил Саймон. Даже днем было страшно вспомнить о скользких цепких руках.

– Несомненно, – кивнул Бинабик, – и это был… есть… очень нехороший знак – что они так нападали. Мой народ не имеет такого в памяти, чтобы боганики, как мы их именовываем, атаковывали группу вооруженных людей. Это дерзко и пугательно дерзко. Для них характерно атаковывать животных и одиноких путников.

– Что они такое?

– Очень позже, Саймон, ты будешь узнавать очень многое, если не будешь утрачивать терпение. Мой наставник тоже не рассказывал мне сразу про все – замечай, что это не имеет целью сказать, что я твой наставник – но он бывал очень обеспокоенным. Мы прошли весь Фростмарш, но я ни разу не видывал его в сонности. Когда я засыпал, он все равно имел бодроствование, и утро имело встречу с ним, когда он бывал на ногах. Кроме того, он не был молодой: он был очень старый, когда я приходил к нему, и несколько лет продлевалось мое учение.

Однажды ночью, когда впервые мы вошли в южные части Эркинланда, он обращался ко мне с просьбой быть стражником, пока он пойдет по Дороге снов. Мы пребывали в месте, очень аналогичном тому, – Бинабик обвел рукой унылую долину у подножия холмов, – весна уже прибежала, но еще не совсем усилилась. Это было наверное рядом с вашим Днем всех дураков, может быть накануне.

Канун Дня всех дураков… Саймон пытался вернуться назад, к тому далекому, далекому времени, и вспомнить. Ночь, когда страшный грохот разбудил замок. Ночь перед тем, как пошли дожди…

– Кантака убежала охотиться, а баран Одноглаз – спокойное толстое существо – имел свой сон у костра. Мы были вдвоем, с нами только небеса. Мой наставник поел сонной коры, которую он получал из болот Вранна на юге. Потом пришло к нему впечатление, похожее на сон. Он не говорил мне, зачем так, но я имел догадку, что он ищет ответы, которые невозможно отыскать иначе. Ботаники испугали его, потому что в их акциях была не правильность.

Потом он начинал бормотать, как всегда, когда ходил Дорогой снов. Очень многое было непостижимое уму, но один или два раза он говорил слова, повторенные братом Дочиасом. Вот почему ты мог увидеть мое удивление.

Саймон сдержал кислую улыбку. Он-то знал, что это его страх отозвался в смертельном ужасе монаха.

– Внезапно, – продолжал тролль, мрачно тыкая посохом в пропитанный водой, словно губка, дерн, – я имел чувство, что нечто схватило его, опять очень похожее на брата Дочиаса. Но мой наставник был очень сильный, сильнее в могучести своего сердца почти любого человека или тролля, и он имел битву. Он боролся и бился весь день и весь вечер, а я ничем не мог ему помогать, только стоял рядом и мочил его лоб водой. – Бинабик выдернул пригоршню травы, подбросил ее и потом несколько раз подкинул концом посоха. – Потом, когда прошла полночь, он говорил мне немного слов, такие спокойные, как будто он сидел с другими старейшинами в пещере, – и умирал.

Для меня, я думаю, это было очень хуже, чем погибель моих родителей, потому что их я потерял – они пропали за время снежной лавины без никаких следов. Я хоронил Укекука там, на склоне горы. Одноглаз не желал идти дальше в отсутствие своего хозяина, все, что я имею знать о нем, это то, что он, вероятно, все еще там. Я питаю надежду на это.

Некоторое время тролль видел молча, не сводя свирепого взгляда с протертой кожи своих штанов. Его боль была так близка скорби Саймона, что юноша никак не мог найти подходящих слов, которые он мог бы сказать другу.

Потом тролль молча открыл свой мешок и вытащил горсть орехов и бурдюк с водой. Все это он передал Саймону.

– Тогда, – начал Бинабик так спокойно, как будто он и не прерывался, – произошло очень непонятное событие.

Саймон закутался в плащ и молчал, глядя прямо в лицо троллю.

– Два дня я проводил в близости от могилы моего наставника. Это было очень довольно хорошее место, широкая площадь под открытым небом, но в сердце моем была боль, потому что я знал, что он оказался бы очень счастливее лежать высоко в горах. Я мыслил, что предпринимать дальше – идти опять к Моргенсу или возвращаться к моему народу и говорить им, что Поющий умер. На полдне второго дня я порешал, что надо мне возвращаться в Йиканук. Я не имел верных представлений о необходимости беседы моего наставника с доктором Моргенсом – я и теперь не понимаю достаточно много, печально так говорить – и у меня имелись другие… обязательства.

Когда я уже подзывал к себе Кантаку и последний раз приласкивал верного Одноглаза, маленькая серая птичка прилетела из воздуха и села на могилу Укекука. Я знал ее как одну почтовую птицу моего господина. Она очень в большой усталости была, потому что носила тяжелый груз, послание… и еще другую вещь.

Когда я хотел ловить ее, Кантака очень с треском выпрыгнула из кустов. Птичка испугалась, без всякой удивительности. Она вспорхнула, и я еле мог ловить ее.

Она уже улетала, но я ловил ее.

Это было послание от Моргенса, и смысл его был ты, друг мой. В ней говорили читателю – а он имел должность бывать моим наставником – что ты будешь иметь большую опасность и будешь один проходить из Хейхолта в Наглимунд. Там просили помогать тебе, но так, чтобы ты не знал, если так будет возможно, и там было еще много вещей.

Саймон был потрясен – вот она, недостающая часть его истории.

– Какие другие вещи? – спросил он.

– Назначенные только глазам моего наставника, – тон Бинабика был ласковым, но твердым. – После того, не нужно длинных объяснений, все переменялось. Мой наставник имел просьбу от его старого друга, но только я мог ее выполнять. Это было не очень просто, но когда я уже получал записку Моргенса, я уже знавал, что имею должность выполнять его поручение. Тогда же, не останавливаясь в ожидании вечера, я вышел в Эрчестер.

В записке говорилось, что я буду путешествовать один. Моргенс никогда не надеялся, что сможет сбежать. Саймон почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Стараясь не выдать слабости, он спросил:

– Как же ты меня нашел?

Бинабик улыбнулся.

– Тяжелый до невыносимости жребий канука, друг Саймон. Я имел должность поймать твой след – знаки, что здесь проходил молодой человек и разное прочее. Трудная работа кануков и огромность везения привлекли меня к тебе.

В сердце Саймона внезапно вспыхнуло воспоминание, серое воспоминание, страшное даже теперь.

– Ты шел за мной через кладбище? То, которое за стенами замка? – Он знал, что не все происшедшее тогда было простым сном. Кто-то звал его по имени.

Круглое лицо тролля не изменилось.

– Нет, Саймон, – сказал он, осторожно припоминая. – Я не имел твоего следа до, как надо полагать, Старой Лесной дороги. А что?

– Это неважно. – Саймон встал и потянулся, оглядывая сырую равнину. Потом он снова сел и взял бурдюк с водой. – Ну что ж, теперь понятно… но мне нужно еще о многом подумать. Похоже, мы можем продолжать путь в Наглимунд? Как ты полагаешь?

Бинабик выглядел озабоченным.

– В этом я не имею большой уверенности, Саймон. Если буккены имеют активность на Фростмарше, дорога к Наглимунду может иметь большую опасность для двух путников в одиночестве. Я имею должность признавать, что крайне беспокоюсь над тем, что теперь сделать. Неплохо бы, чтобы с нами был твой доктор Моргенс, который мог бы давать нам хороший совет. Ты имеешь вокруг очень большую опасность, Саймон. Мы не имеем возможности как-нибудь посылать ему известие? Я не думаю, что такие неприятности входят в его желания.

Саймон не сразу сообразил, что тролль все еще говорит о Моргенсе. Спустя мгновение он понял наконец: тролль не знает, что случилось.

– Бинабик, – начал он и сразу же почувствовал боль, как будто он потревожил еще не затянувшуюся рану. – Он мертв. Доктор Моргенс мертв.

Глаза маленького человека вдруг раскрылись так широко, что впервые стали видны белки. Потом лицо Бинабика снова застыло в бесстрастной маске.

– Мертв? – спросил он наконец таким ледяным голосом, что Саймону захотелось как-то оправдаться перед ним, как будто он был чем-то виноват в случившемся, это он, выплакавший так много слез.

– Да. – Саймон помолчал. – Он умер, вызволяя из замка принца Джошуа и меня. Это король Элиас убил его. Точнее не он, а его человек, Прейратс.

Бинабик посмотрел на Саймона и опустил глаза.

– Я имел одно знание о пленении Джошуа. Об этом тоже… говорилось в письме. Остальное новости, которые есть очень плохие. Позволь мне теперь иметь прогулку, Саймон. Я должен подумать, что это все может означивать. Должен подумать…

Лицо маленького человека оставалось бесстрастным, когда он отошел от груды камней. Кантака немедленно вскочила, чтобы следовать за ним. Тролль начал было отгонять ее, потом пожал плечами. Она лениво кружила вокруг него, а он медленно удалялся прочь, опустив голову и спрятав руки в рукава. Саймон подумал, что он слишком мал для забот, которые несет на плечах.

Саймон втайне надеялся, что тролль вернется с жирным голубем или хотя бы с белкой. Но в этом его ожидало разочарование.

– Мне очень печально, Саймон, но все равно, это принесло бы мало пользы. Мы не можем иметь костер без дыма, потому что вокруг только сырой кустарник для топлива, а сигнальный дым сейчас – это не есть лучшая идея. Съедай немного сушеной рыбы.

Рыба, которая тоже уже подходила к концу, не была ни сытной, ни вкусной, но Саймон угрюмо жевал свой кусок: кто знает, когда им в следующий раз придется поесть?

– Я думал, Саймон. Твои новости, не имея никакой вины с твоей стороны, приносят большую боль. Так сразу после погибели моего наставника узнавать, что умерщвлен и доктор, этот прекрасный старый человек… – Бинабик замолчал, а потом, нагнувшись, принялся укладывать вещи в мешок. Но прежде он достал оттуда два свертка.

– Это твои вещи – видишь, я очень хранил их для твоего использования.

– Этот, другой… – сказал Саймон, принимая пакеты, – не стрела, а этот… – он передал сверток обратно Бинабику. – Это манускрипт доктора Моргенса.

– Правда? – спросил Бинабик, разворачивая тряпичную обертку. – Нечто помогательное?

– Вряд ли, – ответил Саймон. – Это про жизнь Престера Джона. Я читал немного, там только о битвах и всяком таком.

– А. Да. – Бинабик снова передал рукопись Саймону. – Это нехорошо. Нам были бы полезны его конкретные слова в данный момент действительности. – Тролль вернулся к прерванному занятию, склонившись над мешком. – Моргенс и Укекук, мой наставник, они оба имели принадлежность к одной очень особенной группе. – Он вытащил что-то из мешка и показал Саймону. Вещичка слабо поблескивала в темнеющем вечернем свете. Это был брелок в виде свитка пергамента и писчего пера.

– У Моргенса тоже был такой, – заметил Саймон, прищуриваясь.

– Конечно, – кивнул Бинабик. – Этот был в принадлежности у моего наставника. Это тайный знак, имеющий принадлежность только к тем, кто входил в Орден Манускрипта. Их в нем всегда не больше, чем семь человек. Твой наставник и мой наставник умирали – теперь там остается не более пяти. – Он сжал брелок в кулаке и бросил его в мешок.

– Орден Манускрипта? – удивился Саймон. – Что это такое?

– Такие ученые люди, которые делят знания, так говаривал мне мой наставник. С вероятностью, это не все, но он никогда не говаривал мне больше. – Он кончил собираться и выпрямился. – Мне очень печально говорить так тебе, Саймон, но я думаю, нам необходимо идти дальше.

– Снова? – полузабытая боль судорогой свела его мышцы.

– Я боюсь, что мы имеем необходимость. Я уже упоминал, что я имел много мыслей. Я обдумывал, что… – он сложил разобранный посох и свистнул Кантаку. – Во-первых, я имею должность привести тебя к Наглимунду. Это не переменяется, и я не бывал прав, когда не желал этого. Но есть неприятность. Я не питаю доверия к Фростмаршу. Ты уже видывал буккенов – я думаю, ты больше не желаешь их видеть. Но нам нужно на север. Я думаю, мы имеем должность вернуться в Альдхорт.

– Но, Бинабик, почему ты думаешь, что в лесу мы будем в безопасности? Что может помешать этим землекопным тварям последовать за нами в лес? Мы ведь там даже убежать не сможем!

– Понимаю смысл твоего вопроса. Я сообщал тебе единожды о Старом сердце, и… и… я не могу придумать слова на твоем языке, Саймон, но «душа» и «дух» могут оказать тебе помощь в понимании.

Буккены могут проходить под корнями Старого сердца, но это не очень легко для них. Корни Альдхорта имеют большую силу, такую, какую нелегко одолеть подобным… тварям. Кроме того, в лесу есть некто, кого я имею должность видеть, чтобы получить объяснение вещам, которые происходили с моим наставником и твоим.

Саймон уже сам устал слушать собственные вопросы, но все-таки спросил:

– Кто это?

– Ее именовывают Джулой. Она имеет большой ум, ее знают как валаду – это слово из Риммергарда. И она может оказывать нам помощь добираться до Наглимунда, поскольку мы будем пересекать Вальдхельм с лесной стороны к востоку, а этот путь мне неизвестный.

Саймон натянул плащ, закрепив под подбородком изношенную пряжку.

– Мы тронемся прямо сейчас? Уже так поздно…

– Саймон, – сказал Бинабик, и Кантака тут же вскочила, свесив язык. – Пожалуйста, верь мне. Есть вещи, про которые я не могу всего и честно рассказывать тебе, но мы должны становиться настоящими товарищами. Дело не в том, оставается королем незаменимый Элиас или нет. На карту поставлено большее.

Ты и я, мы навсегда теряли тех, кого нежно любили – доктора Моргенса и очень старого тролля. Они знавали большее, чем я и ты. Они оба питали страх. Брат Дочиас, я думаю, жестоко умирал от страха. Зло кончило свой сон, и мы будем дураками, если не будем спрятываться.

– Что просыпается, Бинабик? Какое зло? Дочиас назвал имя, когда умирал, я очень хорошо слышал, он сказал: К…

– Не надо! – Бинабик попытался помешать, но юноша не обратил на него внимания. Он уже устал от бесконечных намеков и полутонов.

– Король Бурь, – решительно заключил он. Бинабик огляделся, как будто боялся, что вот-вот, откуда ни возьмись, появится нечто ужасное.

– Я знаю, – прошипел он. – Я тоже слышал это, но я знаю очень малое. – За далеким горизонтом прогремел гром, и маленький человек помрачнел. – На далеком севере, Саймон, Король Бурь – это имя из легенд, имя ужаса, холодного и беспощадного. Все, что я имею в этой области, – это очень мало слов, которые мне давал мой наставник, но их полная достаточность, чтобы я немного болел от тревога. – Он вскинул мешок на плечо и двинулся по размокшей долине к скорченной, грубой линии холмов. – Это имя, – сказал он, и то, как он понизил голос в этом открытом месте и среди бела дня, показалось Саймону нелепым. – Само по себе имеет возможность очень плохо уничтожить урожай, призвать к тебе болезни и дурные, нехорошие сны…

– Дождь и плохую погоду? – спросил Саймон, поглядев в безобразное, мутное небо.

– И нечто другое, – сказал Бинабик и коснулся рукой своей куртки как раз над сердцем.