Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"
Автор книги: Тэд Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 108 (всего у книги 200 страниц)
Когда все наконец расселись, Эолейр подробно рассказал о событиях в Эрнистире, начиная с бойни на Иннискрике и смертельного ранения короля Лута. Вдруг за стенами раздался какой-то шум. Через мгновение в дверь ввалился старый шут Таузер. За ним бежал Сангфугол, отчаянно тянувший старика за рубашку.
– Вот вы как! – Старик уставился на Джошуа красными слезящимися глазами. – Вы ничуть не лучше, чем ваш убийца-братец! – Он покачнулся, когда Сангфугол снова сильно дернул его рукав. Лицо шута налилось кровью, остатки волос стояли дыбом – Таузер был заметно пьян.
– Убирайся отсюда, будь ты проклят, – прошипел арфист. – Простите, мой принц, он внезапно вскочил с места и…
– Подумать только, после стольких лет верной службы, – пробормотал шут, – меня игнорируют, – последнее слово он выговорил с гордой тщательностью, – меня отстраняют и не допускают к вашим советникам, когда не осталось никого, кто был бы ближе меня к сердцу вашего отца.
Джошуа встал и грустно посмотрел на шута:
– Я не могу разговаривать с тобой, старик, когда ты в таком виде. – Он поморщился, глядя, как Сангфугол сражается с Таузером.
– Я помогу, принц Джошуа, – сказал Саймон. Он ни секунды не мог больше смотреть на позор старика.
С помощью Саймона арфисту удалось развернуть Таузера в другую сторону. Как только его повернули спиной к принцу, весь воинственный пыл шута немедленно угас, он позволил подтащить себя к двери.
Пронзительный ветер яростно обрушился на них. Саймон снял плащ и закутал им старого человека. Шут присел на верхней ступеньке – жалкая сморщенная фигурка.
– По-моему, меня тошнит.
Саймон похлопал его по плечу и беспомощно посмотрел на Сангфугола, во взгляде которого не видно было никакого сочувствия к страданиям Таузера.
– Все равно что за ребенком следить, – прорычал арфист. – Да нет, дети ведут себя гораздо лучше. Лилит, например, она и вовсе не разговаривает.
– Это я сказал им, где найти этот проклятый черный меч, – бормотал Таузер. – Говорил, где он находится… и о том другом тоже… и как Элиас не мог взять его в руки. «Твой отец хотел, чтобы ты взял его», – говорил я ему, но он не стал слушать, бросил его, как змею. И теперь этот черный меч тоже. – Слеза прокатилась по заросшей белой щетиной щеке. – Он отбрасывает меня, как ненужную ореховую скорлупу.
– О чем он говорит? – спросил Саймон.
Сангфугол скривил губы:
– Он рассказывал принцу что-то о Тёрне, это было еще до того, как ты уехал искать меч. Я не знаю, что должно означать все остальное. – Он наклонился и ухватил Таузера за руку. – И что он жалуется? Ему-то никогда не приходилось служить сестрой милосердия старому Таузеру. – Он кисло улыбнулся Саймону. – Что ж, наверное, плохие дни выдаются и у настоящих рыцарей. Например, когда тебя колотят мечами и всякое такое. – Он поставил шута на ноги и теперь ждал, пока старик обретет некоторое равновесие. – Ни у меня, ни у Таузера сегодня нет настроения, Саймон. Здесь нет твоей вины. Приходи попозже, и мы выпьем.
Сангфугол повернулся и пошел по гнущейся от ветра траве, стараясь одновременно поддержать Таузера и удержать его на возможно большем расстоянии от своей чистой одежды.
Принц Джошуа благодарно кивнул, когда Саймон вернулся в Дом Расставания. Саймону показалось странным, что его благодарят за исполнение такой тягостной обязанности. Эолейр заканчивал описание падения Эрнисадарка и бегства уцелевших в Грианспогские горы. Когда он рассказывал о том, как дочь короля увела народ в пронизывающие горы пещеры, герцогиня Гутрун улыбнулась:
– Эта Мегвин – умная девушка. Счастье, что она у вас есть, если жена короля так беспомощна, как вы рассказываете.
В улыбке графа была боль.
– Вы правы, леди. Она, конечно, дочь своего отца. Раньше я считал, что она была бы лучшей правительницей, чем Гвитин, который иногда бывал упрям и своеволен, но теперь я не так в этом уверен.
Он рассказал о растущих странностях Мегвин, о ее видениях и снах и о том, как эти сны привели дочь Лута и самого графа в каменный город в сердце горы – Мезуту’а.
Когда он дошел до описания необычных жителей города – дворров, собравшиеся обратились в слух. Только Джулой и Бинабик не выглядели потрясенными рассказом графа.
– Замечательно, – прошептал Стренгьярд, мечтательно глядя в сводчатый потолок Дома Расставания, как будто надеялся увидеть там город в недрах Грианспога. – Этот Зал Памяти! Какие замечательные истории записаны там, должно быть.
– Может быть, немного позже ты и прочтешь некоторые из них, – сказал Эолейр, которого развеселила восторженность архивариуса. – Я рад, что твоя любовь к знаниям пережила эту страшную зиму. – Он снова повернулся к обществу. – Но что важнее всего, пожалуй, так это то, что дворры сказали о Великих Мечах. Они утверждают, что сами выковали Миннеяр.
– Мы имеем известность о истории Миннеяра, – сказал Бинабик. – И дворры, или двернинги, как их именовывают северяне, участвовали в этой истории.
– Но больше всего нас заботит, куда делся Миннеяр. У нас есть один меч, второй у Элиаса, а третий…
– Почти все сидящие в этом зале видели третий, – сказал Эолейр. – И если дворры правы, почти все видели место, где он лежит теперь. Ибо они говорят, что Миннеяр попал в Хейхолт с Фингилом, но Престер Джон нашел его и назвал… Сверкающим Гвоздем. Если это правда, Джошуа, то Миннеяр был похоронен с вашим отцом.
– Вот так так, – пробормотал Стренгьярд, и оглушительная тишина последовала за его словами.
– Но я держал его в руках, – задумчиво сказал Джошуа. – И сам положил его на грудь отцу. Как может Сверкающий Гвоздь быть Миннеяром? Отец никогда ни слова об этом не говорил!
– Не говорил, – на удивление живо отозвалась Гутрун. – Даже моему мужу не говорил. Он сказал Изгримнуру, что это старая и неинтересная история. – Она покачала головой. – Секреты.
Саймон, который все это время молча слушал, тоже решился вставить словечко:
– А разве он не привез Сверкающий Гвоздь с Варинстена? – Он посмотрел на Джошуа, внезапно испугавшись, что эти слова были слишком большой наглостью с его стороны. – Ваш отец, я имею в виду. Я слышал такую историю.
Джошуа нахмурился, размышляя:
– Ее часто рассказывают, но теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что я ни разу не слышал от отца ничего похожего.
– Конечно, конечно. – Стренгьярд выпрямился, всплеснув длинными руками. Его повязка соскользнула к переносице. – Тот отрывок, который так беспокоил Ярнаугу, отрывок из книги Моргенса. Там говорилось о том, как Джон выступил на дракона, но у него было только копье! Боже, как слепы мы были! – Священник засмеялся весело, как маленький мальчик. – Но когда он вернулся, Сверкающий Гвоздь был при нем. О Ярнауга, если бы ты только был здесь!
Принц поднял руку:
– Тут есть о чем подумать, но в данный момент нас волнует более важная проблема. Если дворры правы, а я как-то чувствую, что они правы, потому что не нужно сомневаться в такой безумной истории в это безумное время, мы все равно должны завладеть этим мечом, как его ни называть – Сверкающий Гвоздь или Миннеяр. Он лежит в могиле моего отца, за стенами Хейхолта. Мой брат, стоя на крепостных укреплениях, может видеть могильные курганы. Эркингарды дважды в день маршируют по краю скалы – на восходе и в сумерках.
Всеобщее возбуждение спало.
В тяжелой тишине, которая последовала за словами принца, Саймон почувствовал, как что-то шевельнулось у него в мозгу. Это была неопределенная и неоформившаяся идея, поэтому он решил оставить ее при себе, – тем более что она как-то пугала его.
Заговорил Эолейр:
– Есть и еще кое-что, ваше высочество. Я говорил вам о Зале Памяти, и о картах, которые держат там дворры. Это планы всех туннелей, сделанных ими. – Он поднялся и подошел к седельным сумкам, оставленным у дверей. Вернувшись, он вытряхнул их на пол. Несколько свитков из промасленных овечьих шкур вывалились оттуда. – Это планы туннелей под Хейхолтом. Дворры говорят, что прорыли их еще тогда, когда замок назывался Асу’а и принадлежал ситхи.
Стренгьярд первым оказался на коленях. Он развернул одну из овечьих шкур с нежностью влюбленного.
– Ах, – вздохнул он. – Ах. – И его восторженную улыбку сменило озадаченное выражение. – Я должен признаться, что в некотором роде… в некотором роде разочарован. Я не думал, что карты дворров могут оказаться такими… Боже мой! такими грубыми.
– Это не карты дворров, – нахмурившись, сказал Эолейр. – Это плод кропотливой работы двух эрнистирийских писцов. Им пришлось работать почти в полной темноте, в жутком склепе, чтобы перенести каменные карты на что-то, что я мог привезти с собой.
Священник был убит:
– О, простите… простите меня, граф, я так сожалею…
– Пустое, Стренгьярд. – Джошуа обернулся к графу Над Муллаха. – Это неожиданный подарок, Эолейр. В тот день, когда мы будем стоять под стенами Хейхолта, мы помолимся о тебе небесам.
– Честно говоря, это была идея Мегвин. Я не уверен, что эти карты принесут вам какую-нибудь пользу, но лишнее знание никогда не помешает – я полагаю, архивариус согласится со мной. – Он указал на Стренгьярда, который рылся в шкурах, как поросенок, напавший на гнездо трюфелей. – Но признаюсь, я ехал сюда, надеясь получить нечто большее, чем простую благодарность. Я покинул Эрнистир, чтобы найти вашу армию и с ее помощью выгнать Скали и его воронов с нашей земли. Но я вижу, что мои надежды не оправдались, – вы не сможете послать армию.
– Нет. – Лицо Джошуа помрачнело. – Нас все еще очень мало. Каждый день все больше и больше людей стекается сюда, но пришлось бы слишком долго ждать, пока мы смогли бы хоть малую часть послать на подмогу Эрнистиру. – Принц встал и начал мерить шагами зал, потирая правое запястье, словно оно причиняло ему боль. – Наша борьба напоминает мне войну с завязанными глазами. Мы не знаем, какая сила движется против нас. Даже сейчас, когда нам известна сущность наших врагов, нас слишком мало, чтобы предпринять новую попытку. Мы вынуждены прятаться здесь, на самом краю Светлого Арда.
Деорнот подался вперед:
– Но, мой принц, если мы сумеем хоть где-нибудь дать им отпор, весь народ поднимется за нами. За пределами Тритингов даже мало кто знает, что вы живы.
– Он верно говорит, принц Джошуа, – вмешался Изорн. – Я многих знаю в Риммергарде, кто ненавидит Скали. Некоторые из них помогали мне прятаться, когда я бежал из лагеря Острого Носа.
– О вашем избавлении ходят смутные слухи, – сказал Эолейр. – Но даже если одно это известие я принесу в Грианспог, моя миссия может считаться успешной.
Джошуа, нервно расхаживавший по залу, остановился.
– Я клянусь, что вы принесете своим людям гораздо больше, граф Эолейр. – Он провел рукой по глазам, как человек, которого разбудили слишком рано. – Клянусь древом, что за день… Давайте сделаем перерыв, чтобы немного перекусить. В любом случае мне бы хотелось обдумать то, что я услышал сегодня. – Он устало улыбнулся. – Кроме того, я должен проведать жену. – Он махнул рукой. – Вставайте, вставайте все. Кроме вас, Стренгьярд, конечно. Я полагаю, вы останетесь?
Архивариус, наполовину зарывшийся в овечьи шкуры, даже не услышал его.
Погруженный в мрачные и запутанные размышления, Прейратс некоторое время не замечал этого звука. Когда тот наконец пробился сквозь туман мыслей, он резко остановился и закачался на краю ступеньки.
Мелодия, доносившаяся из сумрачного пролета, неприятно резала слух. Торжественные звуки то свивались, то расплетались в болезненный диссонанс. Это вполне могло быть размеренным гимном паука, стягивающего свою жертву клейким шелком. Тихо и медленно мелодия скользила от ноты к ноте, с изяществом, убеждающим, что кажущаяся дисгармония нарочита и основана на ином представлении о гармонии.
Другой человек мог бы повернуться и убежать на верхние этажи освещенного дневным светом замка, боясь встречи с исполнителем этой ужасной мелодии. Прейратс не колебался. Он продолжил спуск. Его шаги по каменным ступенькам отзывались гулким эхом. Вторая ниточка мелодии, такая же дикая и устрашающе спокойная, присоединилась к первой, и вместе они загудели, словно ветер в дымовой трубе.
Прейратс окончил спуск и свернул в коридор. Два норна, стоящие перед тяжелой дубовой дверью, смолкли при его приближении. Он подошел ближе, и они обратили на него лишенные любопытства и слегка оскорбительные взгляды греющихся на солнце кошек.
Они кажутся слишком высокими для хикедайя, понял Прейратс. Ростом с высокого мужчину, норны выглядели худыми, как умирающие от голода нищие. Их серебряно-белые пики были опущены, смертельно белые лица под черными капюшонами совершенно спокойны. Прейратс смотрел на норнов, норны смотрели на Прейратса.
– Ну? Вы будете зевать или откроете мне дверь?
Один из стражей медленно склонил голову:
– Да, лорд Прейратс.
Ни намека на уважение не было в холодном голосе с едва заметным странным акцентом. Норн обернулся и распахнул тяжелую дверь, за которой открылся коридор, озаренный красным огнем факелов, и новая лестница. Прейратс медленно прошел между стражниками и начал спускаться. Дверь захлопнулась за ним. Не успел он пройти и десяти ступеней, как жуткая паучья мелодия зазвучала вновь.
Молоты поднимались и опускались с чудовищным лязгом, придавая холодному металлу формы, угодные королю, который сидел в холодном Тронном зале, высоко над своей кузней. Шум был ужасен, но омерзительное зловоние, раскаленное добела железо, земля, выжженная до сухой соли, и сладковатый запах горелого человеческого мяса были еще ужаснее.
Люди, сновавшие взад-вперед по подземной кузне, казались невероятно уродливыми, словно жар пещеры растопил их, как дурной металл. Даже стеганая ватная одежда не могла скрыть этого. Прейратс знал, что только люди с исковерканным духом и телом могут работать в оружейной Элиаса. Были счастливцы, которым удавалось бежать, но большинство надсмотрщик Инч заставлял работать до тех пор, пока они не падали мертвыми. Несколько небольших групп потребовались лично Прейратсу для его опытов. То, что от них осталось, скормили тем же печам, которым они служили при жизни.
Сквозь нависающий дым королевский советник, прищурившись, смотрел, как рабочие сбрасывают в горн свою тяжелую ношу и отскакивают в стороны, будто ошпаренные лягушки, когда языки пламени взвиваются слишком близко от них. Так или иначе, подумал Прейратс, Инч разделывается со всеми, кто хоть сколько-нибудь умнее или красивее его.
На самом деле, рассуждал он, усмехаясь собственной жестокой шутке, если дело обстоит именно так, то просто чудо, что остается еще кто-то, кто может поддерживать огонь и отправлять расплавленный металл в гигантские тигли.
Лязг молотов прекратился, и в этот миг относительной тишины Прейратс услышал у себя за спиной угрожающий скрип. Он обернулся, стараясь, чтобы никому не показалось, что он сделал это слишком поспешно, – ничто не могло испугать красного священника, и важно было, чтобы все знали об этом. Увидев источник звука, Прейратс усмехнулся и сплюнул. Громадное деревянное колесо, вращающееся вокруг оси, выточенной из ствола могучего дерева, черпало воду из стремительного потока, бежавшего через кузню, поднимало ее вверх и выливало в хитроумный лабиринт многочисленных желобков. По ним вода растекалась, чтобы остужать металл, гасить огонь и, в редкие минуты благосклонного настроения Инча, смачивать запекшиеся губы рабочих. Кроме того, колесо управляло несколькими закопченными цепями, самые большие из которых уходили вертикально вверх, в темноту, и заставляли двигаться некоторые механизмы, необходимые для выполнения дорогих сердцу Прейратса проектов. Алхимик смотрел на медленно вращающиеся лопасти колеса и лениво думал, может ли подобное колесо, если его построить величиной с гору и приводить в движение усилиями тысяч рабов, вычерпать море и открыть мрачные секреты, веками прятавшиеся во тьме.
Его размышления о пленительных вещах, которые может извергнуть тысячелетний слой ила, прервала широкая рука с черными ногтями, опустившаяся на его рукав. Прейратс резко повернулся и отбросил ее.
– Как ты смеешь прикасаться ко мне! – прошипел священник, сузив темные глаза. Он оскалил зубы, как будто собирался вырвать горло огромной фигуре, склонившейся над ним.
Инч смотрел исподлобья некоторое время, прежде чем ответить. Его лицо было лоскутным одеялом кое-где пробивающейся бороды и багровых рубцов.
– Вы говорить хотите?
– Никогда больше не прикасайся ко мне. – Голос Прейратса стал спокойнее, но все еще вздрагивал от смертоносного напряжения. – Никогда!
Инч нахмурился, сморщив и без того рябое лицо. Правая глазница зияла жуткой пустотой.
– Что от меня надо?
Алхимик помолчал немного и набрал воздуху в легкие, пытаясь смирить ярость, охватившую его. Прейратс сам был удивлен своей свирепой реакцией – глупо было тратить гнев на грубого литейщика. Когда предназначение Инча будет выполнено, его следует зарезать, как бессмысленную скотину, каковой он, в сущности, и является. А пока он прекрасно подходит для планов короля и, что гораздо более важно, для его собственных планов.
– Король хочет, чтобы крепостную стену укрепили по-новому – новые скобы, новые стропила и самые тяжелые брусья, которые мы можем найти в Кинслаге.
Инч опустил голову, думая. Его усилия были почти ощутимыми.
– Когда? – спросил он наконец.
– К Сретенью. Иначе неделей позже ты и твои подземные люди будете подвешены над Нирулагскими воротами. – Прейратс сдержал смешок, представив голову Инча, насаженную на пику, – даже вороны не станут драться из-за такой добычи. – Я не желаю слушать возражений. У тебя еще треть года. И раз уж мы заговорили о Нирулагских воротах – есть еще кое-что, что ты тоже должен сделать. Несколько очень важных вещей. Это усовершенствования для защиты ворот. – Он вытащил из складок одежды свиток. Инч взял его и поднял, чтобы получше разглядеть в слабом красноватом свете. – Это тоже должно быть закончено к Сретенью.
– А где королевская печать? – Глаз Инча хитро блеснул.
Рука Прейратса взлетела в воздух. На кончиках пальцев появились пучки желтого света. Через мгновение свет погас, и Прейратс позволил руке упасть и скрыться в складках одежды.
– Если ты еще раз задашь мне вопрос, – проскрежетал алхимик, – я превращу тебя в пылинки пепла.
Лицо литейщика оставалось спокойным.
– Тогда некому будет закончить ворота и стену. Никто не сумеет заставить их работать так быстро, как доктор Инч.
– Доктор Инч. – Прейратс скривил тонкие губы. – Узирис, помоги мне, я устал разговаривать с тобой. Сделай работу так, как хочет этого король Элиас. Тебе повезло больше, чем ты думаешь, дубина. Ты увидишь начало великой эпохи, золотой эпохи. – Разве что начало, но уж никак не больше, пообещал себе священник. – Я вернусь через два дня. Тогда ты скажешь, сколько человек тебе еще потребуется и все прочее.
Когда он зашагал прочь, ему показалось, что Инч сказал что-то ему вслед, но, обернувшись, увидел, что Инч уже рассматривает громаду водяного колеса, медленно двигающегося в бесконечном кружении… Молоты грохотали, но священник долго еще слышал тяжелый скорбный скрип вращающегося колеса.
Герцог Изгримнур облокотился о подоконник и, поглаживая все еще отрастающую бородку, смотрел вниз, на маслянистый проток Кванитупула. Буря миновала, и снег, такой необычный в этих широтах, растаял. Болотный воздух, все еще прохладный после заморозков, снова стал влажно-липким. Изгримнур чувствовал яростную потребность двигаться, делать хоть что-нибудь.
В ловушке, думал он, намертво пришпилен, как если бы меня пригвоздили к дереву стрелой из лука. В точности как в этой проклятой битве у озера Клоду.
Конечно, здесь не было ни лучников, ни неприятеля. Кванитупул, освободившийся от ледяной хватки Севера, вернулся к своему обычному состоянию и обращал на Изгримнура не больше внимания, чем на всех остальных, населяющих его ветхое тело, словно полчища голодных блох. Нет, эти обстоятельства заманили в ловушку герцога Элвритсхолла, и именно они были сейчас непреклонней любых врагов, какими бы смелыми и хорошо вооруженными те ни были.
Изгримнур со вздохом поднялся и повернулся посмотреть на Камариса. Старый рыцарь сидел, прислонившись к дальней стене, завязывая и снова развязывая кусок веревки. Некогда величайший рыцарь Светлого Арда поднял глаза на герцога и улыбнулся простодушной улыбкой ребенка-идиота. Несмотря на преклонный возраст, у него были прекрасные здоровые зубы, а сила его рук была такова, что многие из нынешних молодых задир могли бы позавидовать ему. Но недели постоянных усилий Изгримнура так и не смогли изменить этой улыбки, сводящей герцога с ума. Заколдован Камарис, ранен в голову или просто выжил из ума – результат был один: Изгримнур не смог вызвать у него даже проблеска воспоминаний. Старик не узнавал его, не помнил прошлого, не помнил даже своего настоящего имени. Если бы герцог не знал когда-то Камариса так хорошо, он даже мог бы засомневаться в своей памяти, но он видел лучшего рыцаря короля Джона во все времена года, при любом освещении и в разных обстоятельствах. Камарис мог не помнить себя, но Изгримнур не ошибался.
И что теперь с ним делать? Безумен он или нет, Камарис явно нуждается в помощи. В первую очередь неплохо было бы доставить его к тем, кто чтит и уважает память лучшего друга Престера Джона. Даже если мир, который помогал строить Камарис, сегодня рушился, даже если король Элиас положил конец всем надеждам друга и сеньора Камариса короля Джона – все равно старик заслуживал того, чтобы провести свои последние дни там, где его любят и помнят, а не в этой гнилой трясине. Кроме того, если остался в живых хоть кто-нибудь из окружения принца Джошуа, им тоже приятно будет узнать, что и Камарис жив. Старый рыцарь стал бы для них символом надежды, и Изгримнур, который, несмотря на все свои отговорки, кое-что смыслил в политике, прекрасно это понимал.
Но если предположить, что Джошуа и его сторонники укрылись где-нибудь на севере – а такие слухи ходили на кванитупульском базаре, – как Изгримнуру и Камарису пробраться через полный врагов Наббан? И потом, как они могут уйти с постоялого двора? Умирая, отец Диниван велел герцогу привести Мириамель сюда. Изгримнур не нашел ее и вынужден был бежать из Санкеллана Эйдонитиса, но, может быть, Мириамель сама знает что-нибудь об этом месте, может быть, отец Диниван говорил с ней об этом? И вот она придет сюда, одинокая, беззащитная, и обнаружит, что Изгримнур уже ушел? Нет, так рисковать нельзя. Лучшее, что можно сделать для Джошуа, жив он или мертв, – это помочь принцессе.
Изгримнур надеялся, что Тиамак, каким-то образом связанный с отцом Диниваном, будет знать, где находится Мириамель, но эта надежда не оправдалась. После долгих расспросов смуглый человечек признался, что его тоже послал сюда Диниван, не дав при этом никаких объяснений. Он был потрясен известиями о смерти доктора Моргенса и Динивана, но даже после этого не смог сообщить Изгримнуру ничего полезного. В глубине души герцог считал, что он чего-то недоговаривает. Хотя нога у вранна действительно болела – по его словам, искусанная крокодилом, – но все-таки Изгримнур по-прежнему думал, что он мог бы разрешить хотя бы некоторые из загадок. Но вместо этого смуглый человек предпочитал бродить по комнате – за которую, кстати, платил Изгримнур, – проводить долгие часы за письменным столом или хромать по деревянным улицам Кванитупула, чем он, надо полагать, и занимался сейчас.
Изгримнур собирался сказать что-то молчаливому Камарису, но тут постучали в дверь. Она со скрипом открылась, и вошла хозяйка постоялого двора Чаристра.
– Я принесла еду, какую вы просили, – сказала она с таким видом, как будто делала огромное личное одолжение, а не просто брала деньги Изгримнура за не стоящие их стол и кровать. – Немного хорошего хлеба и супа, очень хорошего. С бобами. – Она поставила горшок с супом на низкий стол и брякнула возле него три миски. – Не понимаю, почему бы вам не спуститься вниз и не есть вместе с остальными?
Остальными были два враннских торговца перьями и странствующий ювелир из Наранси, который искал работу.
– Потому что я плачу за это! – прорычал Изгримнур.
– Где болотный человек? – Она разлила по мискам холодный суп.
– Не знаю и не думаю, что это тебя касается. – Он побагровел. – Я видел, утром ты куда-то уходила со своим дружком?
– На рынок, – фыркнула она. – Я не могу взять свою лодку, потому что он, – руки ее были заняты, так что она могла только мотнуть головой в сторону Камариса, – все не соберется ее починить.
– И не соберется. Ему сан не велит. И за это я тебе тоже плачу. – Раздражение Изгримнура нарастало. Чаристра все время испытывала его галантность. – Ты чересчур много треплешь языком, женщина. Хотел бы я знать, что ты там наговорила на рынке обо мне и остальных твоих странных постояльцах?
Она бросила на него взгляд, полный недобрых предчувствий:
– Ничего. Ни единого слова.
– Твое счастье, если это правда. Я плачу тебе, чтобы ты не трепалась о моем приятеле. – Он посмотрел на Камариса, который со счастливым выражением лица ложку за ложкой отправлял в рот жирную похлебку. – Но если ты думаешь, что можешь брать мои деньги и распускать сплетни, запомни: узнаю, что ты говорила обо мне или моих делах… и придется тебе пожалеть о своей болтливости… – Последние слова герцог изрек во всю силу своего мощного голоса.
Чаристра в ужасе отступила:
– Ни слова я никому не говорила! Прав вы таких не имеете, сир, оскорблять честную женщину! – Она пошла к двери, при этом размахивая поварешкой, словно защищаясь от ударов разгневанного Изгримнура. – Говорила я вам, что ни слова не скажу, так и не скажу. Это всякий вам подтвердит, сир, Чаристра держит свое слово. – Она возмущенно сотворила знак древа и выскользнула в коридор. На полу осталась длинная дорожка капель супа.
– Ха, – всхрапнул Изгримнур. Он смотрел на сероватую жижу, все еще бултыхающуюся в миске. Платить за ее молчание. Как же, сейчас! Это все равно что платить солнцу, чтобы оно не светило. Он разбрасывает деньги, как будто это вода Вранна, – скоро уже они кончатся. И что он тогда будет делать? Даже мысль об этом приводила его в бешенство. – Ха! – снова сказал он. – Будь я проклят!
Камарис вытер подбородок и улыбнулся, глядя в пространство.
Саймон обхватил рукой торчащий камень и заглянул вниз. Бледное солнце было почти точно над головой. Оно пробивалось сквозь подлесок, рассыпая отблески по поверхности холма.
– Это здесь, – крикнул он через плечо, потом прислонился к сглаженной ветром и дождями поверхности камня и стал ждать. Белый камень еще не растерял утреннего холода. Через мгновение Саймон почувствовал, что озноб пробирает его до костей. Он отступил и повернулся, чтобы оглядеться. Вертикально стоящие камни венчали вершину Сесуадры, как зубцы королевской короны. Несколько древних колонн упало, так что корона имела несколько потрепанный вид, но большинство из них осталось высокими и прямыми, исполняя свой долг под натиском бесчисленных веков.
Они точь-в-точь Камни гнева на Тистеборге, понял он вдруг.
Может быть, это тоже была работа ситхи? О Тистеборге рассказывали достаточно много престранных историй.
Куда же делись эти двое?
– Вы идете? – крикнул он. Не получив ответа, Саймон обошел камень кругом и стал коротким путем спускаться с горы. Он старался хвататься за надежные стебли вереска и не обращать внимания на колючки. Земля была скользкой и опасной. Внизу долина была полна серой воды, которая почти не колебалась, так что новое озеро вокруг Сесуадры казалось плотным, как каменный пол. Саймон не мог не вспомнить те дни, когда он взбирался на Башню Зеленого ангела и чувствовал себя сидящим в заоблачной выси королем мира. Здесь, на Сесуадре, казалось, что каменная гора только что родилась, появившись из первозданного хаоса. Легко было вообразить, что в мире нет еще ничего, кроме этого места, и что такое ощущение было, наверное, у Бога, когда тот стоял на вершине Дэн Халой и творил мир, как написано в Книге Эйдона.
Джирики рассказывал Саймону о том, как Рожденные в Саду пришли в Светлый Ард. В те дни, говорил ситхи, большая часть мира была покрыта океаном, так же как сейчас покрыт им запад. Народ Джирики приплыл со стороны восходящего солнца, преодолев невообразимое расстояние, чтобы высадиться на зеленом берегу мира, не знавшего человека, на маленьком острове посреди бескрайнего моря, окружавшего его. Какая-то катастрофа, по предположению Джирики, изменила лицо мира – земля поднялась, моря на востоке и на юге высохли, оставив после себя новые горы и долины. Вот почему Рожденные в Саду не смогли вернуться на свою потерянную родину.
Саймон размышлял об этом, глядя, прищурившись, на восток. Мало что можно было увидеть с Сесуадры, кроме сумрачных степей и безжизненных равнин, бесконечных полотен серого и темно-зеленого цветов. Саймон слышал, что даже до этой страшной зимы восточные степи были негостеприимной землей. Чем дальше на восток от Альдхорта, тем более пустынными и угрюмыми они становились. Путешественники говорили, что за определенные границы не рисковали заходить даже хирки и тритинги. Солнце по-настоящему никогда не освещало этой земли, где царили вечные сумерки. Те несколько безумцев, которые отважились пересечь степи в поисках новых земель, не вернулись обратно.
Саймон понял, что стоит так и смотрит уже довольно долго, но до сих пор никто не отозвался. Он уже собирался позвать еще раз, но в этот миг на склоне холма появился Джеремия, медленно пробиравшийся к вершине сквозь заросли ежевики и доходящей до пояса травы. Лилит, едва различимая в высокой траве, держалась за руку молодого оруженосца. Казалось, она испытывает к нему явную симпатию. Она по-прежнему не говорила, и лицо ее оставалось печальным и отстраненным. Когда девочка не могла быть с Джулой, то почти всегда старалась держаться поближе к Джеремии. Саймон думал, что она почувствовала в нем что-то похожее на свою боль, общий сердечный недуг.
– И куда же он ведет, под землю или за край холма? – спросил Джеремия.
– И то и другое, – ответил Саймон, махнув рукой в сторону ручья.
Они следовали по его течению с того места, где он начинался, – в здании, которое Джулой называла Дом Текущих вод или просто Дом Воды. Таинственно пробиваясь через камни, он, не пересыхая, заполнял водоем, который снабжал питьевой водой Новый Гадринсетт и стал центром торговли и сплетен молодого поселения. Покинув Дом Воды, стоящий в одной из самых высоких точек Сесуадры, ручей выплескивался в узкое русло и пересекал вершину, появляясь и исчезая в зависимости от рельефа. Саймон в жизни не встречал ручья, который вел бы себя таким образом. Да и кто когда-либо слышал о роднике, который пересекает горную вершину? И Саймон решил выяснить, куда он течет и откуда вытекает, пока не вернулись бури, которые могли бы оборвать поиски.
