Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"
Автор книги: Тэд Уильямс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 200 страниц)
– На, паренек, – сказал Таузер, подталкивая через стол новую бутыль. – Ты прав, как никогда. От них одни неприятности, всегда так было, и вряд ли когда это переменится.
Саймон искоса посмотрел на старого шута, который в данный момент казался ему вместилищем всей земной мудрости.
– Они пишут человеку письма, – сказал он и сделал большой глоток. – Лживые письма. – Он шваркнул кружкой об стол и долго смотрел, как плещется вино, угрожая пролиться.
Таузер прислонился спиной к стене своей похожей на ящик комнаты. Он был в холщевой нижней рубахе и не брился день или два.
– Они действительно пишут такие письма, – согласился он, мрачно кивая обросшим белой щетиной подбородком. – Иногда они еще лгут о вас другим леди.
Саймон сморщился, подумав об этом. Она-то наверняка именно так и сделала и рассказала всяким там высокородным дамам о глупом судомое, который плыл с ней в одной лодке по Эльфевенту. Эта история наверное развеселила весь Наглимунд.
Он сделал еще глоток и почувствовал, что кислый вкус возвращается, наполняя его рот желчью.
Таузер пытался встать на ноги.
– Смотри, смотри, – сказал старик, подходя к массивному деревянному сундуку и погружаясь в поиски чего-то. – Проклятие, я точно знаю, что это где-то здесь!
– Я должен был догадаться, – бранил себя Саймон. – Она написала мне записку. Откуда служанке знать, как писать правильно, лучше, чем я.
– Ну вот, теперь, конечно, она здесь, эта будь-она-проклята лютневая струна!
– Но, Таузер, она ведь написала мне записку – она написала: да благословит меня Бог! Назвала меня другом!
– Что? Да, это прекрасно, паренек, прекрасно. Это как раз такая девушка, какая тебе нужна, не какая-нибудь капризная неприступная леди! Уж она-то не будет смотреть на тебя сверху вниз, как та, другая! Ах, вот оно где!
– Ась? – Саймон потерял нить разговора. Ему-то казалось, что они говорили только об одной девушке – этой архипредательнице, этой притворщице Марии… Мириамель-Марии… Что же, это все не имеет никакого значения, вот так.
Но она спала на моем плече. Смутно, пьяно он вспомнил теплое дыхание на щеке и почувствовал пронзительную боль утраты.
– Посмотри-ка на это, парень, – Таузер, покачиваясь, стоял над ним, протягивая что-то белое. Саймон озадаченно моргнул.
– Что это? – спросил он, и голос прозвучал немного отчетливее, чем прежде.
– Шарф. Для холодной погоды. Видишь? – Старик показал согнутым пальцем на серию странных значков, вывязанных по белому темно-синей ниткой. Форма этих рун напомнила Саймону о чем-то, что коснулось глубоко запрятанного пульсирующего холода даже через винный туман.
– Что это такое?
– Руны Риммергарда, – объяснил старый шут, рассеянно улыбаясь. – Они читаются как Круин – мое настоящее имя. Это связала девушка, она связала этот шарф. Для меня. Когда я сопровождал моего дорогого короля Джона в Элвритсхолл. – Неожиданно старик заплакал, медленно нащупывая путь к столу, чтобы рухнуть наконец в твердое кресло. Через несколько минут всхлипывание прекратилось, и слезы застыли в его покрасневших глазах, как лужи после грибного дождя. Саймон ничего не стал говорить.
– Я должен был жениться на ней, – выговорил наконец Таузер. – Но она не хотела оставлять свою страну – не хотела ехать в Хейхолт. Боялась поселиться в чужом замке, вот оно как, боялась оставить свою семью. Она умерла много лет назад, бедная моя девочка. – Он громко шмыгнул носом. – А как я мог покинуть моего дорогого короля Джона?
– Что ты хочешь сказать? – спросил Саймон. Он не мог вспомнить, где и когда он видел руны Риммергарда, а может быть и не хотел вспоминать. Куда проще было молча сидеть при свете свечи, а старик пусть рассказывает свои истории. – Когда они… когда ты был в Риммергарде? – спросил он поспешно.
– О парнишка, годы, годы и годы. – Таузер без смущения вытер глаза и высморкался в огромный носовой платок. – Это было после битвы при Наарведе, через год после нее. Тогда я встретил девушку, которая связала его.
– Что это за битва при Наарведе? – Саймон потянулся, чтобы налить себе еще вина, но передумал. Интересно, что сейчас происходит в Большом зале?
– Наарвед? – Таузер удивленно вытаращил таза. – Ты не знаешь Наарведа? Битву, в которой Джон разбил старого короля Йормгруна и стал Великим королем севера?
– Мне кажется, я что-то слышал об этом, – смущенно отозвался Саймон. – Столько всего приходится знать в этом мире! Это была знаменитая битва?
– Конечно! – У Таузера заблестели глаза. – Джон держал Наарвед в осаде всю зиму. Йормгрун и его советники считали, что южане, эркинландеры, никогда не смогут выстоять так долго в суровых снегах Риммергарда. Они были уверены, что Джону придется снять осаду и отступить на юг. Но для Джона не было ничего невозможного! Он не только захватил Наарвед, но при заключительном штурме сам перелез через стену внутреннего двора и открыл подъемную решетку – один отбился от десяти человек, когда перерезал веревку. Так он сломил оборону Йормгруна и зарубил старого короля над его собственным языческим алтарем!
– Правда? А ты был там? – Саймон действительно уже знал всю эту историю, но услышать рассказ о таких событиях из уст непосредственного участника было захватывающе интересно.
– В общем да. Я был в лагере Джона. Он всюду брал меня с собой, мой старый добрый король.
– Как Изгримнур стал герцогом?
– Ахх! – рука Таузера, крутившая белый шарф, пустилась на поиски винной кружки, вскоре увенчавшиеся успехом. – Видишь ли, первым герцогом был его отец, Изборн. Это был первый человек из языческой знати Риммергарда, получивший благословение Узириса Эйдона. Джон сделал его дом первым домом Риммергарда. Так что сын Изборна, Изгримнур, теперь законный герцог, и более благочестивого эйдонита тебе не сыскать.
– А что случилось с сыновьями этого короля Йорг-как-его-там-звали? Они не захотели стать эйдонитами?
– О-о! – Таузер небрежно махнул рукой. – Я думаю, они все погибли в сражении.
– Хммм… – Саймон откинулся назад, стараясь забыть о запутанных отношениях религии и язычества, чтобы лучше представить себе эту великолепную битву. – У короля Джона уже был тогда Сверкающий Гвоздь?
– Да… да, был, – сказал Таузер. – Божье древо, он был так прекрасен в бою! Сверкающий Гвоздь сиял так ярко и бил так быстро – что временами казалось, будто Джон озарен святым серебристым нимбом. – Старый шут тяжело вздохнул.
– Так кто же была та девушка? – спросил Саймон.
Таузер недоуменно взглянул на него.
– Какая девушка?
– Ну та, которая связала тебе этот шарф.
– О! – Таузер нахмурился, сморщившись. – Сигмар. – Он снова надолго замолчал. – Ну, видишь ли, мы не уезжали почти год. Это нелегкая работа, наводить порядок в покоренной стране, я даже иногда думал, что проще сражаться на этой проклятой войне. А она убирала покои короля – там жил и я. У нее были золотые волосы – нет, светлее, почти белые. Я приманивал ее к себе очень осторожно, обращался с ней, как с диким жеребцом: ласковое слово тут, лакомый кусочек для ее семейства там… Ох, и хорошенькая же она была!
– Ты хотел тогда на ней жениться?
– Думаю, да, но это было много лет назад, парнишка. Я хотел забрать ее с собой, вот это уж вернее верного. Но она не захотела.
Некоторое время оба молчали. Штормовой ветер стонал за толстыми стенами замка, как забытые хозяином собаки. Воск свечи с шипением капал на стол.
– Если бы ты мог вернуться назад, – сказал наконец Саймон, – если бы ты мог снова оказаться там… – Он изо всех сил пытался справиться с трудной мыслью, – ты бы… ты бы позволил ей уйти во второй раз?
Сперва не последовало никакого ответа. Только когда Саймон совсем уже собрался встряхнуть его легонько, старик зашевелился и откашлялся.
– Я не знаю, – медленно произнес Таузер. – Бог решает наши судьбы так, как он считает нужным, но ведь должен же быть выбор, а, мальчик? Без выбора не будет ничего хорошего. Я не знаю – и вообще мне не хочется так глубоко залезать в прошлое. Лучше оставить все, как есть, правильно я выбрал тогда или нет.
– Но ведь гораздо легче выбирать потом, – сказал Саймон, поднимаясь на ноги. Таузер не отрывал глаз от колеблющегося пламени свечи. – Я хочу сказать, когда приходится принимать решения, ты никогда не знаешь всего. Это только потом понимаешь, как на самом деле нужно было поступить.
Внезапно он почувствовал себя скорее уставшим, чем пьяным; усталость накинула на него свои липкие сети и влекла за собой. Он поблагодарил за вино, пожелал доброй ночи старому шуту и вышел в пустынный двор под косые струи дождя.
Саймон стоял, сбивая грязь с сапог, и смотрел, как Хейстен спускается вниз по мокрой, исхлестанной ветром горе. Очаги распростертого внизу города посылали слабые дымки в стальное небо. Разворачивая тряпку, в которую был обернут его меч, он видел белое лезвие солнечного света, пробивавшееся сквозь тучи на северо-западном горизонте. Этот лучик мог быть посланцем лучшего, светлого мира по ту сторону бури, а мог явиться просто равнодушной игрой света, безразличной к миру и его заботам. Саймон задумчиво смотрел на него, крутя тряпье в руках, но настроение его ничуть не изменилось. Ему было ужасно одиноко. С тем же успехом он мог бы быть камнем или обрубком дерева, забытым среди волнующихся трав.
Бинабик заходил к нему этим утром, и стук его в конце концов прорвался сквозь тяжелый от вина сон Саймона. Юноша не обращал внимания на стук и смутно доносящиеся сквозь сон слова тролля, до тех пор пока все это не прекратилось, предоставив ему возможность свернуться в клубок и еще немного подремать. Он еще не был готов к тому, чтобы разговаривать с Бинабиком, и благословлял безразличную дверь, разделявшую их.
Бессердечный Хейстен долго смеялся над тем зеленоватым оттенком, который имело лицо Саймона, когда он пришел утром в казармы, и, пообещав вскоре взять его на настоящую выпивку, приступил к изгнанию винных паров через пот. Сначала Саймон был убежден, что одновременно из него вытекает жизнь, но примерно через час он почувствовал, что движение крови по его жилам начинает восстанавливаться. Хейстен заставил его работать с обернутым тряпкой мечом и подбитым войлоком щитом даже усерднее, чем накануне, но Саймон был рад отвлечься, погрузившись в безжалостный ритм ударов меча о щит: удар и контрудар.
Ветер пронизывал насквозь мокрую рубашку. Саймон поднял свое снаряжение и двинулся к Главным воротам.
Пробираясь через размокший от дождя внутренний двор, мимо группы стражников в плотных шерстяных плащах, которые шли сменить часовых, юноша думал, что, кажется, все краски вытекли из Наглимунда вместе с дождевой водой. Засыхающие деревья, серые плащи стражников Джошуа, темные рясы священников – все казалось изваянным из камня, даже торопливые пажи были всего лишь статуями, получившими кратковременную жизнь, но в конце концов обреченные на неподвижность.
Саймон с некоторым удовольствием забавлялся этими мрачными рассуждениями, когда внезапная вспышка цвета на дальней стороне двора привлекла его внимание. Яркость мелькнувших красок была такой же вызывающей, как зов трубы в тихий вечер.
Сверкающие шелка принадлежали трем молодым женщинам, которые появились из сводчатого прохода и со смехом понеслись через открытый двор. На одной было красное с золотом платье, другая отливала золотисто-желтым, как поле скошенного сена; третья была в длинном блестящем платье голубино-серого и голубого тонов. Менее чем через секунду он узнал в последней Мириамель.
Он уже шел по направлению к удаляющейся троице, прежде чем понял, что собственно собирается сделать; через мгновение, когда они исчезли в длинной колоннаде, перешел на рысь. Звук их голосов дразнил его, как особенно соблазнительный запах дразнит ценного мастиффа. Сделав тридцать длинных шагов, он поравнялся с ними.
– Мириамель! – сказал он, и это получилось у него так громко, что леди остановились в изумлении и замешательстве. – Принцесса!
Когда она обернулась, он сделал еще несколько шагов. Узнавание сменилось на ее лице другим чувством, чувством, которое он принял за жалость.
– Саймон? – спросила она, но в глазах ее не было сомнения. Они стояли на расстоянии трех-четырех аллей, глядя друг на друга, словно через глубокий каньон. Некоторое время они молча смотрели, причем каждый надеялся, что другой перекинет через пропасть мост надлежащей репликой. Потом Мириамель коротко и тихо сказал что-то своим спутницам. Саймон не разглядел их лиц, заметив только явное неодобрение, отразившееся на них. Парочка поспешно попятилась, потом дамы повернулись и отошли немного вперед.
– Мне… мне кажется странным не называть вас больше Мария… принцесса, – Саймон посмотрел вниз, на забрызганные грязью сапога, на штаны, покрытые зелеными пятнами от травы, и вместо стыда, которого следовало бы ожидать, почувствовал что-то вроде странной, свирепой гордости. Может, он и мужлан, но по крайней мере честный мужлан.
Принцесса быстро оглядела его, оставляя лицо напоследок.
– Извини меня, Саймон. Я лгала тебе не потому, что хотела, а потому что должна была. – Она разжала пальцы, сделав быстрый беспомощный жест. – Извини.
– Не… не надо извиняться, принцесса. Просто… просто… – Он подыскивал слова, сжимая ножны так, что побелели костяшки пальцев: – Просто все это кажется мне странным.
Теперь он оглядывал ее. Он нашел красивым ее платье – и решил, что узкие зеленые полоски на нем, наверное, символ упрямой преданности ее отцу, – и все это присоединилось к Марии, которую он помнил, и что-то отняло у нее. Ему пришлось признать, что выглядит она хорошо. Прелестные тонкие черты ее лица были теперь заключены в драгоценную оправу, подчеркивающую их достоинство. В то же время что-то ушло от нее, что-то смешное, земное и небрежное, что было в Марии, разделявшей с ним тяготы путешествия по реке и страшную ночь на Переходе. Немногое могло напомнить ему об этом в ее смягчившемся лице; только слабый намек в прядях коротко остриженных волос, выбивавшихся из капюшона.
– Вы красили волосы в черный цвет? – спросил он наконец.
Она застенчиво улыбнулась.
– Да. Задолго до того, как убежать из Хейхолта, я придумала, что нужно сделать. Я обрезала волосы – они были очень длинные, – добавила она с гордостью, – и женщина из Эрчестера сделал из них парик, а Лилит доставила его мне. Он был выкрашен в черный цвет, так что я могла наблюдать за людьми, окружавшими отца, слушать разговоры, которые я бы не могла услышать иначе, при этом оставаясь неузнанной. Я хотела понять, что же на самом деле происходит.
Саймон, несмотря на чудовищную неловкость, которую он чувствовал, был совершенно восхищен хитростью девушки.
– Но почему вы следили за мной? Какое значение я имел для вас?
Принцесса продолжала нервно сплетать и расплетать пальцы.
– Я не собиралась следить за тобой, во всяком случае первое время. В церкви я просто слушала спор моего отца и дяди. А потом… да, я действительно следила за тобой. Я видела тебя в замке, ты был сам по себе, никто не говорил тебе, что делать, где находиться, кому улыбаться и с кем разговаривать… Я завидовала тебе.
– Никто не говорил мне, что делать! – Саймон улыбнулся. – Ты, девочка, просто никогда не встречала Рейчел Дракона… то есть принцесса.
Мириамель, сперва тоже улыбнувшаяся, теперь снова показалась смущенной. На Саймона накатила волна гнева, который жег его все утро. Кто она такая, чтобы стесняться его? Разве он не снимал ее с дерева? Разве она не спала у него на плече?
Что ж, в том-то и дело, верно? – подумал он.
– Мне пора, – он поднял ножны, как бы желая показать ей украшающий их узор. – Я весь день сегодня упражнялся с мечом. Ваши подруги заждались вас. – Он повернулся было, чтобы идти, потом остановился и опустился перед ней на одно колено. На лице ее было еще больше смущения и грусти, чем раньше. – Принцесса, – сказал он и пошел прочь. Он ни разу не оглянулся. Он держал голову высоко, спина его была очень прямой.
Бинабик, одетый во что-то, что казалось его парадным одеянием, – белая куртка из оленьей кожи и ожерелье из птичьих черепов – встретил его на пути в комнату. Саймон холодно приветствовал его, втайне удивившись, что на месте вчерашнего яростного гнева сейчас в душе была только странная опустошенность. Тролль, подождав, пока он соскребет грязь с сапог, последовал за ним в комнату. Саймон стал переодеваться в чистую рубашку, которую любезно оставил для него отец Стренгьярд.
– Я имею уверенность, что ты сейчас содержишь сердитость, Саймон, – начал Бинабик. – Я имею желание, чтобы ты вооружился пониманием, что я не имел знания о принцессе, пока принц Джошуа не говаривал мне позапрошлым вечером.
Рубаха священника была чересчур длинной даже для долговязого Саймона, и он заправил ее в штаны.
– Почему ты мне не сказал? – спросил он, довольный той легкомысленной небрежностью, с которой это у него получилось. Совершенно незачем сокрушаться по поводу вероломства маленького человека – в конце концов он всегда был сам себе хозяин.
– Это потому, что было дано обещание, – Бинабик выглядел очень несчастным. – Я давал соглашение прежде, чем узнавал в чем дело. Но ты только один день не имел знания, когда я имел – разве в этом была такая очень большая разница? Она имела должность говорить все нам обоим сама, вот мое мнение.
В том, что сказал маленький человек, была правда, но Саймон не желал слушать, как ругают Мириамель, несмотря на то, что сам он винил ее в гораздо большем количестве гораздо менее значительных преступлений.
– Теперь это уже не имеет значения. – Вот все, что он сказал.
Бинабик изобразил жалкую улыбку:
– Питаю надежду, что так. В настоящий момент, с несомненностью, наибольшую важность имеет рэнд. В один такой вечер твоя история должна быть рассказана, и я имею предположение, что сегодняшний вечер будет именно этим вечером. Со своим уходом ты пропускал немного. В основном барон Дивисаллис требовал заверений принца Джошуа, чтобы принимать решения, насколько наббананцам нужно связывать себя с ним. Но сегодня…
– Я не хочу туда идти. – Он закатал свисавшие рукава. – Я собираюсь пойти повидать Таузера или Сангфугола. – Он возился с непокорным манжетом. – Принцесса там будет?
Тролль казался озабоченным.
– Кто может отвечать? Но ты нужен, Саймон. Герцог и его люди теперь здесь. Они приезжали меньше, чем час назад. Они очень грязные и очень ругают всех, а их лошади в изможденности и пене. Сегодня будут обсуждаться важности.
Саймон уставился себе под ноги. Проще было бы найти арфиста и выпить, это хорошо отвлекает от всевозможных проблем. Многие из его новых знакомых стражников могли бы составить прекрасную компанию. Можно, например, всем вместе, прогуляться в Наглимунд, город, которого он, в сущности, еще как следует и не видел. Все это было бы легче и приятнее, чем сидеть в этой огромной тяжелой комнате, придавленному грузом проблем и опасностей, нависших над ними. Пусть другие спорят и решают – он только судомой, слишком долго занимавшийся не своим делом. Разве так не будет лучше для всех? Разве нет?
– Я пойду, – неохотно произнес он. – Но только если я сам буду решать, надо мне говорить или нет.
– Договорились, – сказал Бинабик и широко улыбнулся, но Саймон был совсем не в том настроении, чтобы отвечать тем же. Он натянул плащ, чистый, но испещренный незалатанными шрамами дороги и леса, и позволил Бинабику увести себя в огромный зал.
– Вот оно! – рычал герцог Элвритсхолла. – Какие еще вам нужны доказательства? Очень скоро он заберет все наши земли!
Изгримнур, как и все его люди, еще не нашел подходящего спокойного момента, чтобы сменить свою дорожную одежду. Вода, капавшая с его насквозь мокрого плаща, образовала на полу небольшую лужицу.
– Подумать только, когда-то я держал на коленях это противоестественное чудовище! – Он конвульсивно вцепился в куртку на груди и обернулся к своим людям в поисках поддержки. Все, кроме узкоглазого Айнскалдира, лицо которого было лишено всяческого выражения, склонили головы в знак угрюмого сочувствия.
– Герцог! – позвал Джошуа, поднимая руку. – Изгримнур, сядь пожалуйста. Ты кричишь, не переставая, с того момента как ввалился в эту дверь, и я до сих пор не понял, что…
– Что сделал брат твой, король?! – Изгримнур побагровел. Выглядел он так, как будто в любую минуту может сгрести принца в охапку и перекинуть его через широкое колено. – Он украл мою землю! Он отдал ее изменникам, и они заключили в тюрьму моего сына! Чего вам еще надо, чтобы доказать, что он злобный демон?
Собравшиеся лорды и генералы, вскочившие на ноги, когда риммеры ворвались в помещение, сердито бормоча, начали падать обратно в деревянные кресла. В дюжины ножен с немелодичным скрежетом скользнула сталь.
– Должен ли я просить твоих людей говорить за тебя, добрый Изгримнур, – спросил Джошуа, – или ты сам сможешь рассказать нам, что произошло?
Старый герцог некоторое время смотрел на него, потом медленно поднял руку и провел ею по лбу, как бы вытирая пот. В какой-то момент Саймон был уверен, что Изгримнур сейчас заплачет; красное лицо герцога сморщилось в маске беспомощного отчаяния, глаза его напоминали глаза оглушенного животного. Он сделал шаг назад и опустился в кресло.
– Он отдал мою землю Скали Острому Носу, – выговорил он наконец. Когда из голоса герцога ушла неукротимая ярость, в нем явственно зазвучала опустошенность. – У меня больше ничего нет, и идти мне некуда, только сюда. – Он покачал головой.
Встал Этельферт из Тинсетта, его широкое лицо было полно сочувствия.
– Расскажите нам, что случилось, герцог Изгримнур, – сказал он. – Всех нас связывают общие беды, но помимо них существует еще долгая история нашего товарищества. Мы призваны быть друг для друга мечом и щитом.
Герцог благодарно взглянул на него.
– Спасибо вам, лорд Этельферт. Вы хороший товарищ и хороший северянин. – Он повернулся к остальным. – Простите меня. Я неправильно веду себя. Это ни к черту не годится, так сообщать новости. Позвольте мне теперь рассказать то, о чем всем вам следует знать. – Изгримнур поднял неизвестно чей кубок с вином и осушил его. Многие сидевшие за столом, предвидя длинный обстоятельный рассказ, распорядились наполнить свои кубки.
– Я уверен, что о многом из случившегося вы уже знаете, поскольку Джошуа и некоторые другие из здесь присутствующих были тому свидетелями. Я сказал Элиасу, что не могу больше оставаться в Хейхолте, когда снежные бури убивают моих людей и погребают наши города, а мой юный сын вынужден разбираться со всем этим вместо меня. Король препятствовал моему возвращению и препятствовал месяцами, но наконец вынужден был согласиться. Я забрал своих людей и двинулся на север.
Первым происшествием на нашем пути была засада в аббатстве Святого Ходерунда; прежде чем напасть на нас, негодяи перебили всех обитателей этого святого места. – Изгримнур коснулся деревянного древа, висевшего у него на груди. – Мы сражались и обратили их в бегство; они скрылись, когда нас остановил чудовищный ливень.
– Я не слыхал об этом, – сказал Дивисаллис из Наббана, задумчиво глядя на герцога. – Кто устроил засаду в аббатстве?
– Не знаю, – с отвращением ответил риммерсман. – Нам не удалось захватить ни единого пленника, хотя изрядное количество мерзавцев отправилось по холодной дороге в ад. Некоторые из них были похожи на риммеров. Тогда я был уверен, что это наемники – теперь я не тороплюсь с выводами. Один из моих родственников погиб в схватке с ними.
Во-вторых, когда мы стояли лагерем недалеко от Нока, на нас напали мерзкие буккены, целый рой буккенов, да еще на открытом месте, хотите верьте, хотите нет. Они напали на большой, хорошо вооруженный лагерь! Их мы тоже разбили, но понесли при этом большие потери… Хани, Тринин, Уте из Сигарда…
– Буккены? – Барон Дивисаллис поднял брови, и невозможно сказать, чего в этом было больше – изумления или презрения. – Вы хотите сказать, что ваших людей атаковали маленькие человечки из северных легенд, герцог Изгримнур?
– Может быть, на юге это и считают легендами, – фыркнул со своего места Айнскалдир. – Все может быть в изнеженных дворцах Наббана, но у себя на севере мы не сомневаемся в них и держим топоры наготове.
Барон Дивисаллис явно разозлился, но прежде чем он успел бросить сердитую реплику, Саймон ощутил рядом с собой быстрое движение, и зазвенел голос.
– Неправильное понимание и невежество мы имеем как на севере, так и на юге, – сказал вставший на стул Бинабик, положив руку на плечо Саймона. – Буккены, землекопы, не распространяются в своих норах за северные границы Эркинланда, но то, что приносит большую удачу южанам, не должно оказаться принимаемым за веселую сказку.
От изумления Дивисаллис откровенно разинул рот, да и не он один.
– Это что, сам буккен явился эмиссаром в Эркинланд? Теперь я видел все сущее под солнцем и могу умереть счастливым.
– Если я представляюсь собой самое странное существо, которое вы видели в прохождении этого года… – начал Бинабик, но его прервал рев Айнскалдира, вскочившего со своего места подле остолбеневшего Изгримнура.
– Это хуже всякого букки! – прорычал он. – Это тролль, гнусная тварь! – Он рванулся вперед, отбросив сдерживающую руку герцога. – Что здесь делает этот похититель младенцев?
– Тебе не понять, громадный бородатый идиот! – огрызнулся Бинабик. Собрание обрушилось во всеобщий крик и неразбериху. Саймон схватил тролля за запястье, потому что маленький человек так далеко наклонился вперед, что мог вот-вот рухнуть на залитый вином стол.
Наконец над всем этим бедламом разнесся голос Джошуа, сердито призывающий к порядку.
– Кровь Эйдона, я не потерплю подобного безобразия! Вы мужчины или дети?! Изгримнур, Бинабик из Йиканука мой гость. Если твой человек не желает уважать правила моего замка, он может испробовать на себе гостеприимство моих подвалов. Я требую извинений! – Принц подался вперед, как пикирующий ястреб, и вцепившийся в куртку Бинабика Саймон был поражен его сходством с покойным Верховным королем. Перед ним был Джошуа, каким ему следовало бы быть.
Изгримнур склонил голову:
– Я приношу извинения за моего вассала, Джошуа. У него горячая голова, и он не привык к приличному обществу. – Риммер бросил свирепый взгляд на Айнскалдира, который, бормоча что-то себе в бороду, уселся на место, упорно глядя в пол. – Между нашим народом и народом троллей – многолетняя вражда, – объяснил герцог.
– Тролли Йиканука не враждуют ни с кем, – более чем высокомерно ответил Бинабик. – Это риммеры питают такой страх к нашему огромному росту и ужасной силе, что предпринимают нападение везде, где видят нас, даже в замке Джошуа.
– Довольно, – принц раздраженно махнул рукой. – Это не место для откупоривания старых бутылок. Бинабик, вы еще получите слово. Изгримнур, ты не закончил свой рассказ.
Дивисаллис откашлялся.
– Позвольте мне сказать только еще одно, принц, – он обернулся к Изгримнуру. – Теперь, когда я увидел маленького человека из… Киванука? – мне легче поверить вашему рассказу о буккенах. Прошу простить мои слова сомнения, добрый герцог.
Нахмуренное лицо герцога смягчилось.
– Не стоит об этом, барон, – проворчал он. – Я уже позабыл ваши слова, так же, как вы, уверен, позабыли глупую речь Айнскалдира.
Герцог немного помолчал, чтобы собраться с мыслями.
– Итак, как я уже говорил, в этом-то и была странность всего происходящего. Буккены редки даже во Фростмарше и в пустынных северных горах, и мы благодарим Бога за это. Никто никогда не слыхал, чтобы они нападали на такие вооруженные отряды, как наш. – Его взгляд скользнул по Бинабику и остановился на Саймоне. Всматриваясь в его лицо, он снова нахмурился. – Маленькие… они маленькие… но свирепы и очень опасны, когда нападают в большом количестве. – Тряхнув головой, как бы освобождаясь от смутных воспоминаний, рожденных видом Саймона, герцог перевел взгляд на остальных присутствующих. – Мы избавились от обитателей нор и направились к Наглимунду. Здесь мы быстро пополнили запасы и двинулись дальше на север. Мне не терпелось поскорее увидеть родные места, обнять жену и сына.
Верхняя Вальдхельмская дорога и Фростмарш стали сейчас нехорошими местами. Те из вас, чьи замки находятся на севере, поймут, о чем я говорю, без лишних слов. Мы были счастливы на седьмую ночь пути увидеть впереди огни Вественби.
На следующее, утро у ворот нас встретил Сторфот, тан Вественби – то, что, как я полагаю, вы назвали бы бароном, – и полсотни его крестьян. Но он ждал не для того, чтобы приветствовать своего герцога.
Смущенно – и еще бы он не смущался, предательская собака, – он сказал мне, что Элиас объявил меня предателем и отдал мои земли Скали Острому Носу. Сказал, что Скали требует, чтобы я сдался, а он, Сторфот, отвезет меня в Элвритсхолл, где уже задержан мой сын Изорн… И что Скали обещал быть честным и милостивым. Честным! Скали из Кальдскрика, который убил собственного брата в пьяной ссоре! Он, видите ли, обещает мне милосердие под моей собственной крышей! Если бы мои люде не удержали меня… если бы… – Герцог Изгримнур был вынужден прерваться, в гневном раздражении теребя бороду. – Что ж, – заключил он, – вам не трудно будет догадаться, что я собирался в ту же минуту вышибить из Сторфота дух. Лучше помереть с мечом в потрохах, подумал я, чем кланяться такой свинье, как Скали. Но, как верно заметил Айнскалдир, еще лучше будет отобрать у Скали свой дом и заставить его самого нажраться стали.
Изгримнур обменялся кислыми усмешками со своим вассалом, снова повернулся к собранию и хлопнул по пустым ножнам.
– Итак, я обещаю. Даже если мне придется ползти на брюхе, на старом толстом брюхе до самого Элвритсхолла, однажды я окажусь там, чтобы воткнуть мой верный Квалнир в его черное сердце. Клянусь молотом Дро… Узирисом Эйдоном, извините, епископ Анодис.
Гвитин, принц Эрнистира, бывший до того момента необычайно молчаливым, теперь с грохотом стукнул кулаком по столу. Щеки его горели, но, как подумал Саймон, не только от вина, хотя юный эрнистириец выпил его предостаточно.
– Отлично, – сказал принц. – Но смотрите, смотрите, Изгримнур, вовсе не этот Скали ваш злейший враг – нет, сам король!
Шум прокатился по столу, но на этот раз, казалось, он был в основном одобрительным. Сама мысль о том, что чьи-то земли могут забрать и запросто отдать кровному врагу, задела болезненную струну почти в каждом из них.
– Эрнистириец верно говорит, – закричал тучный Ордмайер, приподнимаясь со своего места. – Ясно, что Элиас так долго держал вас в Хейхолте, чтобы у Скали было время осуществить свое предательство. Элиас – тот враг, который стоит за всем этим.
