Текст книги "Память, Скорбь и Тёрн"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 150 (всего у книги 200 страниц)

Старик встал с такой же удивительной легкостью, с какой сел десятью минутами раньше. Саймон подумал было, что чем-то обидел рыцаря.

– Встань, юноша.

Саймон выполнил приказание.

– Ты тоже… Джеремия.

Друг Саймона тоже поднялся с места.

Камарис критически оглядел их обоих.

– Одолжи мне свой меч, пожалуйста. – Он указал на деревянный меч, все еще зажатый в руке Саймона. – Я оставил ножны с Тёрном в палатке. Должен признаться, что я до сих пор чувствую себя неуютно рядом с ней. Ей свойственно некоторое беспокойство, которого я не люблю, – может быть, это только мои причуды.

– Ей? – удивленно спросил Саймон.

Старик махнул рукой:

– Так мы говорили на Винитте. Лодки и мечи – она, бури и горы – он. А теперь послушай меня внимательно. – Он взял учебный меч и начертил на мокрой траве круг. – Канон Рыцарства говорит, что, поскольку мы сделаны по образу и подобию Господина нашего, так же и земля… – он нарисовал меньший круг внутри первого, – сделана по образу и подобию небес. Но, как ни прискорбно, без их совершенства. – Он критически оглядел круг, как будто уже видел, как его заселяют грешники.

Как ангелы являются любимцами и посланниками Бога Всевышнего, – продолжал он, – так братство рыцарства служит земным правителям. Ангелы несут с собой добрые дела Господа, которые абсолютны, но земля изъязвлена грехами, затрагивающими и правителей. Таким образом, возникают разногласия о том, какова Божья воля. Будет война. – Он разделил внутренний круг одной чертой. – Этим испытанием Господь проверяет справедливость наших правителей. Именно война лучше всего отражает лезвие Господней воли, ибо она есть шарнир, на котором возносятся и падают земные империи. Если бы вопрос преимущества решала одна сила, без благородства или милосердия, не было бы победы, ибо воля Господа не может выражаться только в борьбе силы. Разве кошка более любима Богом, чем мышь? – Камарис мрачно покачал головой и обратил острый взгляд к своим слушателям. – Вы слушаете?

– Да, – быстро сказал Саймон. Джеремия только кивнул, все еще пораженный немотой.

– Хорошо. Все ангелы, кроме Того, Который Бежал, послушны Богу Всевышнему, поскольку Он совершен, всезнающ и всемогущ. – Камарис начертил несколько значков на внешнем круге – ангелов, по предположению Саймона. По правде говоря, он был несколько смущен. Он чувствовал, что не может понять многого из длинной речи рыцаря, а потому запоминал все возможное и ждал. – Но, – продолжал старик, – правители людей, как уже было сказано прежде, имеют изъяны. Они грешники, так же как и все мы. Таким образом, хотя каждый рыцарь предан своему господину, он должен быть также предан Канону Рыцарства, всем правилам боя и этикета, правилам благородства, милосердия и ответственности – одинаковых для всех рыцарей. – Камарис разрезал вертикальную линию во внутреннем круге, нарисовав перпендикуляр. – Итак, вне зависимости от того, какой из земных правителей выиграет сражение, если его рыцари будут верны Канону, битва может считаться выигранной согласно Божьему Закону. Это будет справедливое отражение Его воли. – Он пристально посмотрел на Саймона. – Ты меня слышишь?

– Да, сир. – По правде говоря, в этом явно был какой-то смысл, хотя Саймону больше хотелось самому подумать об этом некоторое время.

– Хорошо. – Камарис наклонился и вытер испачканное деревянное лезвие, как будто это было лезвие Тёрна, после чего вручил меч Саймону. – Теперь, так же как Божий священник должен сделать Его волю понятной людям, в форме доступной и изысканной, Его рыцари должны выполнять Его волю таким же образом. Вот почему война, как бы ужасна она ни была, не должна выглядеть дракой между животными. Вот почему Рыцарь – это больше, чем просто сильный человек на лошади. Он наместник Бога на поле боя. Фехтование – это молитва, ребята, серьезная и грустная, однако радостная.

Он не выглядит особенно радостным, подумал Саймон. Но что-то от Божьего наместника в нем есть.

– И вот почему человек не становится рыцарем, пройдя бдение и принеся присягу, точно так же как он не может стать священником, перенеся Книгу Эйдона из одного конца поселка в другой. Это труд, труд во всех своих проявлениях. – Он повернулся к Саймону. – Встань и подними свой меч, юноша.

Саймон поднял. Камарис был на добрую ладонь выше, и это казалось странным: Саймон уже привык быть выше всех окружающих мужчин.

– Ты держишь ее как дубину. Вытяни руки! – Рыцарь схватил Саймона за руки. Его пальцы были сухими и твердыми, словно Камарис всю жизнь провел, обрабатывая землю и возводя каменные стены.

Внезапно, по его прикосновению, Саймон понял всю чудовищность испытаний, выпавших на долю старого рыцаря, понял его гораздо глубже, чем понимают ожившую легенду или старика, знающего массу полезных историй. Он ощутил бесконечные годы тяжелой, усердной работы, бесчисленные, по большей части нежеланные турниры, которые пришлось выдержать этому человеку, чтобы стать могущественнейшим рыцарем своей эпохи; и все это время, понял Саймон, получая от всего этого не больше удовольствия, чем добросердечный священник, вынужденный проклясть невежественного грешника.

– А теперь ощути его, – сказал Камарис, – ощути, как от твоих ног приходит сила. Нет, ты не держишь равновесия. – Он толчком заставил Саймона сдвинуть ноги. – Почему башня не падает? Потому что она твердо стоит на своем фундаменте.

Вскоре он заставил работать и Джеремию, и работать на совесть. Вечернее солнце, казалось, бежало по небу. С приближением сумерек ветер стал ледяным. Старик вел их нелегкой дорогой упражнений, и в глазах его появилось какое-то сияние, холодное, но ясное.

К тому времени когда Камарис наконец отпустил их, был уже вечер. Чаша долины была расцвечена огнями костров. То, что за этот день все поселенцы были перевезены через озеро, дало возможность людям Джошуа двинуться в путь с первыми лучами солнца. И теперь жители Нового Гадринсетта разбивали временные палатки, ели запоздалый ужин или бесцельно бродили по долине. Неподвижность и ожидание нависли над долиной, такие же реальные, как вечерние сумерки. Саймон подумал, что все это похоже на Место Ожидания перед входом в рай.

Но оттуда можно попасть и в ад, подумал Саймон. Мы не просто путешествуем. Нас ждет война… а может быть, и что-то еще худшее.

Он и Джеремия шли в молчании, еще тяжело дыша после упражнений Камариса. Пот на их лицах быстро высыхал. Мышцы Саймона приятно ныли, но горький опыт говорил, что завтра, особенно после целого дня верхом на лошади, в этом будет гораздо меньше приятного.

– Джеремия, ты приглядел за Домой?

Юноша раздраженно посмотрел на него:

– Конечно. Я же сказал, что пригляжу, разве нет?

– Я думаю, я все-таки схожу проведать ее.

– Ты что, не доверяешь мне? – обиженно спросил Джеремия.

– Конечно доверяю, – поспешно ответил Саймон. – Правда, это не имеет к тебе никакого отношения. Это просто слова Камариса насчет рыцаря и его лошади… заставили меня подумать о Домой. – Кроме того, он испытывал потребность некоторое время побыть в одиночестве. Обдумывания требовало все, о чем говорил Камарис. – Ты же понимаешь меня, верно?

– Думаю, да. – Джеремия нахмурился, но не выглядел слишком уж расстроенным. – А я пойду найду чего-нибудь перекусить.

– Встретимся позже у костра Изгримнура. Я думаю, Сангфугол собирается спеть нам несколько песенок.

Джеремия продолжал двигаться в сторону самой оживленной части лагеря и палатки, которую они с Саймоном и Бинабиком поставили этим утром. Что же касается Саймона, то он повернул в другую сторону, к тому месту, где были привязаны лошади.

Вечернее небо было мутно-лиловым, а звезды еще не появились. Пока Саймон пробирался по грязной дороге в быстро сгущающейся темноте, он обнаружил, что хотел бы немного лунного света. Один раз он поскользнулся и упал, а потом долго ругался, вытирая грязные руки о штаны, которые и так не отличались чистотой после долгих часов фехтования. Сапоги уже насквозь промокли. Фигура, шедшая ему навстречу, превратилась во Фреозеля, который тоже ходил повидать свою лошадь, а заодно приглядеть за рыжим Виньяфодом Джошуа. В этом смысле он занял место Деорнота в жизни принца и, кажется, превосходно справлялся с этой ролью. Фальширец однажды сказал Саймону, что вышел из семьи кузнеца, – чему нетрудно было поверить, глядя на широкоплечего малого.

– Приветствую вас, сир Сеоман, – сказал он. – Я вижу, вы тоже не захватили с собой факела. Ну, если вы поторопитесь, то сможете обойтись и без него. – Он прищурился, глядя вверх, оценивая, с какой скоростью убывает скудный свет. – Только будьте внимательны. В полусотне шагов за мной огромная грязная яма.

– А я уже нашел одну такую, – засмеялся Саймон, показывая на свои измазанные грязью сапоги.

Фреозель с видом знатока посмотрел на ноги Саймона: – Приходите в мою палатку, и я дам вам жиру смазать их. Никуда не годится, если эта кожа потрескается. Или вы собирались слушать, как поет арфист?

– Думаю, да.

– Тогда я возьму жир с собой. – Фреозель вежливо кивнул ему, прежде чем продолжить путь. – Осторожнее с этой лужей, – крикнул он через плечо.

Саймон последовал его совету и умудрился благополучно обойти лужу засасывавшего ила, которая, безусловно, была старшей сестрой его предыдущей знакомой, столь гибельно повлиявшей на сапоги юного рыцаря. Приближаясь, он слышал тихое ржание лошадей. Они были привязаны на склоне горы, и их темные силуэты выделялись на фоне мутного неба.

Домой стояла там, где сказал Джеремия, недалеко от узловатого ствола старого развесистого дуба. Саймон поднес ладонь к носу лошади и ощутил ее теплое дыхание, потом положил голову ей на шею и погладил. Ее крепкий запах успокаивал его.

– Ты моя лошадь, – сказал он тихо. Домой дернула ухом. – Моя лошадь.

Джеремия накинул ей на спину плотное одеяло, подаренное Саймону Гутрун и Воршевой, которым он сам укрывался до тех пор, пока лошадей не вывели из их теплых стойл в пещерах Сесуадры. Саймон убедился, что оно привязано так, как следует, надежно, но не слишком туго. Проделав необходимый осмотр, он повернулся и увидел бледную фигуру, лавирующую между лошадьми. Саймон почувствовал, как заколотилось его сердце.

Норны?

– К-кто это? – крикнул он и повторил басом: – Кто здесь? Выходи! – Он опустил руку к поясу, через мгновение вспомнив, что, кроме канукского кинжала, у него нет никакого оружия, даже деревянного меча.

– Саймон?

– Мириамель? Принцесса? – Он сделал несколько шагов вперед.

Она выглядывала из-за спины одной из лошадей, словно пряталась. Когда Саймон подошел ближе, принцесса тоже шагнула вперед. В ее одежде не было ничего необычного – светлое платье и темный плащ, но на лице застыло странное вызывающее выражение.

– Вы здоровы? – спросил он и тут же выругал себя за дурацкий вопрос. Он не ожидал увидеть ее здесь одну и не мог придумать ничего более умного. Вот опять! Лучше уж было промолчать, чем брякнуть такую глупость.

Но почему у нее такой виноватый вид?

– Здорова, спасибо. – Она заглядывала ему за спину, как бы пытаясь понять, один ли он. – Я пришла посмотреть на свою лошадь. – Она заметила темную массу фигур внизу по склону. – Мы отобрали ее у… наббанайского аристократа, о котором я рассказывала.

– Вы напугали меня, – сказал Саймон и засмеялся. – Я уж решил, что вижу привидение или… одного из наших врагов.

– Я не враг, – сказала Мириамель, но в ее голосе не было обычной легкости. – Насколько я могу судить, к привидениям меня пока тоже нельзя отнести.

– Рад слышать это. Вы закончили?

– Закончила… с чем? – Мириамель смотрела на него со странным напряжением.

– Приглядывать за вашей лошадью. Я думал, вы могли… – Он помолчал.

Мириамель, похоже, чувствовала себя крайне неловко. Саймон подумал, не обидел ли он ее чем-то? Может быть, не следовало предлагать ей Белую стрелу? Все это теперь казалось сном. То был очень странный день.

Саймон начал снова:

– Сангфугол и кое-кто еще собираются играть и петь сегодня у палатки герцога Изгримнура. – Он показал вниз, на огненные кольца костров. – Вы не собираетесь прийти послушать?

Мириамель немного помедлила.

– Я приду, – проговорила она наконец. – Да, это будет славно, – принцесса быстро улыбнулась, – если только никто не даст петь дядюшке Изгримнуру.

В ее голосе было что-то не совсем правильное, но Саймон все-таки засмеялся шутке.

– Думаю, это будет зависеть от того, сохранилось ли еще вино графа Фенгбальда.

– Фенгбальд! – Мириамель с отвращением фыркнула. – Подумать только, что отец хотел выдать меня за эту… эту свинью!

Чтобы отвлечь ее от мыслей об отце, Саймон сказал:

– Он собирается петь о Джеке Мундвуде – Сангфугол, я имею в виду. Он обещал мне. Думаю, он споет эту, про повозку епископа. – Он взял ее за руку, почти не сознавая, что делает, потом на мгновение испугался, что она оскорбится. Но Мириамель почти не обратила внимания на его неприличное поведение.

– Да, это будет чудесно, – сказала она. – Приятно провести ночь у костра под старые песни.

Саймон снова был озадачен. Такие сборища происходили в Новом Гадринсетте чуть ли не каждую ночь, особенно в последнее время, когда люди собрались на рэнд. Но он снова ничего не сказал, решив просто наслаждаться тем, что его рука сжимает ее сильные тонкие пальцы.

– Это будет просто замечательно, – сказал он и повел ее вниз по склону горы к манящим огням костров.

После полуночи, когда туман наконец рассеялся и высоко в небе засияла луна, яркая, как серебряная монетка, на вершине горы, которую так недавно покинули принц и его люди, произошло какое-то движение.

Три силуэта, три темные фигуры, почти невидимые, хотя светила луна, стояли у одного из камней на самом краю и смотрели вниз, в долину. Большинство костров угасало, но по всему лагерю все еще виднелись яркие островки пламени; можно было разглядеть, как в их красноватом свете двигаются смутные фигуры.

Когти Утук’ку, неподвижные, как охотящиеся совы, долго наблюдали за лагерем. Наконец, не произнеся ни слова, они повернулись и молча пошли сквозь высокие травы назад, к центру вершины. Бледные громады полуразрушенных каменных строений Сесуадры стояли перед ними, как зубы во рту старухи.

Слуги королевы норнов далеко продвинулись за короткое время. Они могли позволить себе дождаться другой ночи – ночи, которая, без сомнения, скоро наступит.

Три тени бесшумно скользнули в развалины того здания, что смертные называли Обсерваторией, и долгое время стояли, глядя сквозь треснувший купол на возникающие в небе звезды. Потом они вместе сели на камни. Один из них начал тихо петь; по темному залу поплыл причудливый мотив, острый и безжизненный, как расщепленная кость.

Хотя этот звук не рождал даже эха и, конечно уж, не мог быть слышен за пределами каменных стен, некоторые спящие в долине все-таки стонали во сне. Людям, достаточно чутким, чтобы ощутить прикосновение песни, – и Саймон был среди них – снился лед, потерянные и разрушенные вещи и гнезда извивающихся змей в старых колодцах.

10
ПОДАРОК ДЛЯ КОРОЛЕВЫ

Отряд принца – медленно движущаяся процессия телег, животных и беспорядочно бредущих пешеходов – покинул долину и вышел на равнины, следуя вдоль извивающегося русла Стефлода на юг. Потрепанной армии понадобилось около недели, чтобы достичь места, где река впадала в Имстрек.

Это было в некотором роде возвращением, потому что они разбили лагерь в защищенной холмами долине, которая некогда была местом первого поселения беженцев Гадринсетта. Многие из тех, кто разложил свою постель и искал дрова в развалинах своего бывшего дома, думали, выиграли ли они что-нибудь, оставив это место, чтобы связать свою судьбу с Джошуа и его повстанцами. В лагере поднялся мятежный шепот, но длилось это недолго и ни к чему не привело. Слишком многие помнили отвагу, с которой Джошуа и его соратники выступили против войск Верховного короля.

Это возвращение могло быть и более горьким: сейчас погода смягчилась, и снег, засыпавший эту часть степей, снова растаял. Тем не менее ветер носился по неглубоким лощинам, гнул редкие молодые деревья, стегал высокую траву, и пламя лагерных костров колебалось и подпрыгивало. Магическая зима немного отступила, но все-таки на открытых равнинах Тритингов стоял Декандер.

Принц заявил, что люди могут отдыхать три ночи, пока он и его советники будут решать, какой путь лучше всего выбрать. Его подданные, если их можно было так назвать, жадно ухватились за эту возможность. Даже короткий путь от Сесуадры нелегко дался раненым и немощным, которых было немало, и тем, у кого были маленькие дети. Кое-кто распускал слухи, что Джошуа изменил решение и будет строить Новый Гадринсетт здесь. Хотя более серьезно настроенные пытались ссылаться на глупость замены хорошо защищенной Сесуадры на открытую равнину и на тот очевидный факт, что принц Джошуа, кем бы он ни был, во всяком случае не был дураком, достаточное количество бездомных теперь горожан сочли новости обнадеживающими, так что распространение слухов оказалось нелегко остановить.

– Мы не можем оставаться здесь долго, Джошуа, – сказал Изгримнур. – Каждый лишний день отнимает у нас десяток человек. Они просто не пойдут за нами, когда мы наконец двинемся.

Джошуа изучал оборванную, выгоревшую на солнце карту. Она принадлежала раньше Хельфгриму, бывшему лорд-мэру Гадринсетта, который вместе со своими погибшими дочерями стал кем-то вроде святого покровителя переселенцев.

– А мы и не собираемся здесь задерживаться, – сказал Джошуа. – Но если мы уйдем от реки, нам надо быть уверенными, что там будет вода. Погода меняется так часто, что никто не может сказать, какой она будет завтра. Вполне возможно, что, когда мы зайдем в степь, дожди полностью прекратятся.

Изгримнур огорченно вздохнул и посмотрел на Фреозеля в поисках поддержки. Однако молодой фальширец, так и не примирившийся с походом на Наббан, только с вызовом взглянул на герцога. Они могли бы не отходить от Имстрека до самого Эркинланда – явственно читалось на его лице.

– Джошуа, – начал герцог, – отсутствие воды нам не грозит. Животные могут утолять жажду росой, если будет такая необходимость, а мы можем пока что наполнить водой уйму бурдюков – ведь мы еще не ушли от реки. На этот случай здесь масса новых ручьев, появившихся после оттепели. Уж скорее нам придется страдать от голода.

– Кстати, этот вопрос тоже не решен, – заметил Джошуа. – Но боюсь, что, какой бы маршрут мы ни выбрали, этой беде не поможешь. Но мы можем идти так, чтобы озера были поблизости. Я только не знаю, насколько следует доверять карте Хельфгрима.

– Я никогда… никогда не понимал, как сложно накормить такую массу народа, если вы простите мне мою дерзость. – Стренгьярд тихо читал один из пергаментов Укекука, переведенных Бинабиком. – А как справляются армии?

– Они или опустошают королевскую казну, и деньги текут, как песок из дыры в мешке, – мрачно сказала Джулой. – Или просто съедают все на своем пути, как саранча. – Она встала с того места, где сидела на корточках возле архивариуса. – Там много растений, Джошуа, которые можно использовать, чтобы накормить людей, много трав и цветов, которые могут обогатить наше меню, хотя некоторые горожане найдут это достаточно странным.

– Странное становится привычным, когда люди голодают, – вставил Изгримнур. – Не помню, чьи это слова, но в них чистая правда, это уж так. Послушайте, Джулой! Мы справимся. Что нам действительно нужно, так это торопиться. Чем дольше мы задержимся где-нибудь, тем скорее сделаем то, о чем она говорила, – сожрем все вокруг, как саранча. Лучше будет, если мы как можно скорее пойдем дальше.

– Мы остановились не только для того, чтобы я мог поразмыслить, Изгримнур, – холодно сказал принц. – Ты зря думаешь, что целый город – которым мы, собственно, являемся – встанет с места и дойдет до Наббана за один переход. Им нелегко далась первая неделя; давайте дадим людям время, чтобы немного привыкнуть.

Герцог Элвритсхолла подергал себя за бороду.

– Я знаю, Джошуа. Но отныне, как я уже говорил, нам следует двигаться быстро. Пусть слабые догонят нас, когда мы сделаем остановку. В любом случае из них не сделаешь хороших бойцов.

Джошуа поджал губы.

– А разве они уже не дети Божьи, если не могут владеть мечом?

Изгримнур покачал головой. У принца снова было такое настроение.

– Я не это хотел сказать, Джошуа, и ты это отлично знаешь. Я просто говорю, что у нас армия, а не религиозная процессия с проповедником в хвосте. Мы должны делать то, что от нас требуется, а не дожидаться всех захромавших людей и всех потерявших подковы лошадей.

Джошуа повернулся к Камарису, тихо сидевшему у маленького костра и смотревшему на дым, поднимавшийся в воздух.

– А вы что думаете, сир Камарис? Вы побывали в большем количестве походов, чем любой из нас, кроме разве что Изгримнура. Он прав?

Старик медленно оторвал взгляд от мерцающих языков пламени.

– Я думаю, то, что он сказал, справедливо, да… Наш долг перед этими людьми в целом – делать то, что мы начали делать. Более того, это наш долг перед Господом, слышавшим наши клятвы. И было бы слишком самонадеянно выполнять Божью работу, пытаясь поддерживать каждого упавшего путника. – Он помолчал несколько мгновений. – Как бы то ни было, мы хотим – нет, мы нуждаемся в том, чтобы люди присоединялись к нам. Но люди не станут следовать за бегущей шайкой воров. Они пойдут только за триумфальной армией. – Он оглядел палатку, взгляд его был ясен и чист. – Мы должны идти так быстро, как только можем, пока все наши люди хорошо себя чувствуют. Вперед надо посылать всадников, не только для разведки, но и для того, чтобы возвещать людям: «Принц идет!» – Казалось, что он мог бы что-то добавить, но лицо его вдруг стало отстраненным, и старый рыцарь замолчал.

Джошуа улыбнулся:

– Вам следовало бы быть эскритором, сир Камарис. Вы так же красноречивы, как и мои старые учителя, узирианские братья. Я только в одном с вами не согласен. – Он слегка повернулся, чтобы видеть всех сидевших в палатке. – «Мы идем в Наббан, – будут кричать наши глашатаи. – Камарис вернулся! Он вернулся, чтобы помочь своему народу! И Джошуа с ним».

Камарис слегка поморщился, как будто ему стало неловко от слов принца.

Изгримнур кивнул:

– Камарис прав. Спешить, но с достоинством.

– Но достоинство не позволяет грабить, – сказал Джошуа. – Таким путем сложно завоевать сердца людей.

Изгримнур пожал плечами. Он подумал, что принц опять все усложняет.

– Наши люди голодны, Джошуа. Они обнищали. Ведь некоторые из них почти два года жили в диких землях. Когда мы достигнем Наббана, ты не уговоришь их не трогать растущей на полях еды и пасущихся на холмах овец.

Принц устало прищурился на карту:

– Я больше ничего не знаю. Мы сделаем все, что можем, и да благословит нас Бог.

– Да смилуется над нами Бог, – глухим голосом поправил его Камарис. Он снова смотрел на поднимающийся от костра дымок.

Спустилась ночь. Три фигуры сидели в рощице за деревьями, холодно оглядывая долину. Приглушенная музыка реки поднималась к ним. У них не было огня, но бело-голубой камень, лежавший между ними, слабо светился. Свет его был не намного более ярким, чем сияние далекой луны. Он окрашивал голубым бледные высокоскулые лица, пока трое тихо переговаривались на шипящем наречии Пика Бурь.

– Сегодня? – спросил один из них, по имени Рожденный под Камнем Цааихта.

Кровь Серебряного Огня шевельнула пальцами в знак отрицания. Она положила руку на голубой камень и долго сидела в неподвижном молчании. Наконец она выдохнула.

– Завтра, когда Мезумииру спрячется в облаках. Сегодня, на новом месте, смертные будут бдительны. Завтра ночью. – Она значительно посмотрела на Рожденного под Камнем Цааихта. Он был самым молодым из Когтей и никогда еще не покидал темных пещер под Наккигой. Напряжение в его длинных тонких пальцах и блеск лиловых глаз выдавали, что ему нелегко будет выдержать это. Но он был храбр, в этом не было сомнения. Каждый, кто вынес бесконечное ученичество в Пещере Разрыва, не боится ничего, кроме недовольства госпожи в серебряной маске. Однако сверхрвение может быть столь же вредоносно, сколь и трусость.

– Посмотрите на них, – сказала Призванная Голосами, поглощенная созерцанием человеческих фигур в лагере внизу, – они похожи на червей, вечно корчатся и извиваются.

– Если бы твоя жизнь длилась всего несколько мгновений, – ответила Кровь Серебряного Огня, – ты, возможно, тоже ни на секунду не хотела бы останавливаться. – Она тоже смотрела вниз, на мерцающее созвездие костров. – Однако ты права. Они действительно похожи на червей. – Она сжала тонкие губы. – Они копают, едят и испражняются. Теперь мы поможем покончить с ними навсегда.

– Только этим одним? – спросила Призванная Голосами.

Кровь Серебряного Огня посмотрела на нее, лицо ее было холодным и твердым, как слоновая кость.

– Ты задаешь вопрос?

Мгновение длилась напряженная тишина, потом Призванная Голосами заговорила:

– Я только стремлюсь выполнять Ее желания. Только хочу служить Ей наилучшим образом.

Рожденный под Камнем Цааихта издал легкий музыкальный звук, полный скрытого удовольствия. Луна белым могильным камнем отражалась у него в глазах.

– А Она желает смерти. Особенной смерти. Это будет нашим даром Ей.

– Да. – Кровь Серебряного Огня подняла светящийся камень и положила его за ворот своей черной, как вороново крыло, рубахи к холодному сердцу. – Это дар Когтей, и завтра ночью мы вручим его Ей.

Они замолчали и за всю долгую ночь больше не произнесли ни слова.

– Ты все еще слишком много думаешь о себе, Сеоман. – Адиту склонилась вперед и столкнула полированные камешки в полумесяц, огибавший берега Серого Мыса. Кости шента слабо поблескивали в свете одного из хрустальных шаров Адиту, лежавшего на трехногой подставке из резного дерева. Последние лучи вечернего солнца вползали сквозь незакрытый клапан палатки Саймона.

– Что это значит? Я не понимаю.

Адиту перевела взгляд с доски на Саймона. В ее глазах сверкали веселые искорки.

– Ты слишком погружен в себя, вот что я хочу сказать. Ты не пытаешься понять, что думает твой партнер. Шент – это игра для двоих.

– Мне хватает того, что надо запоминать эти бесконечные правила, а ты еще требуешь, чтобы я думал, – пожаловался Саймон. – Кроме того, как это я могу догадаться, о чем ты думаешь, когда мы играем? Я никогда не знаю, что у тебя в голове.

Адиту, видимо, собиралась сделать одно из своих загадочных замечаний, но промолчала и положила ладонь плашмя на свои камешки.

– Ты расстроен, Сеоман. Это видно по твоей игре. Ты уже играешь достаточно хорошо, когда думаешь о шенте, а не о чем-нибудь другом.

Она не стала спрашивать, что тревожит его. Саймон подумал, что, даже если партнер по игре внезапно потеряет ногу, Адиту или любой другой ситхи может спокойно ждать несколько лет, не пытаясь узнать, что же случилось. То в ней, что он считал специфической особенностью ситхи, раздражало его, но сейчас он был очень польщен ее похвалой – хотя она, безусловно, имела в виду, что он играет хорошо для смертного, – а поскольку он был единственным на земле смертным, умеющим играть в шент, это был сомнительный комплимент.

– Я не расстроен, – он посмотрел на игровое поле, – а если и расстроен, ты мне ничем помочь не можешь.

Адиту ничего не сказала, откинулась назад, вытянув шею, и покачала головой. Ее светлые волосы, закрепленные на затылке, свободно падали к плечам, туманом окружая их. У висков они завивались мягкими кольцами.

– Я не понимаю женщин, – внезапно сказал он, поджав губы, как будто Адиту собиралась возражать. Судя по всему, она была согласна с ним, потому что продолжала молчать. – Я просто не понимаю их.

– Что ты хочешь сказать, Сеоман? Конечно, что-то ты все-таки понимаешь. Я часто говорю, что не понимаю смертных, но я же знаю, как они выглядят, сколько живут, и я даже могу немного говорить на их языке.

Саймон раздраженно посмотрел на нее. Она что, опять издевается над ним?

– Я думаю, это относится не ко всем женщинам, – сказал он неохотно. – Я не понимаю Мириамель. Принцессу.

– Эту тоненькую, с желтыми волосами? – Она действительно издевалась.

– Если тебе угодно. Но я вижу, что глупо было говорить с тобой об этом.

Адиту потянулась и коснулась его руки:

– Прости, Саймон, я не буду дразнить тебя. Расскажи мне о том, что тебя тревожит, если хочешь. Я мало знаю о смертных, но, может быть, если ты выговоришься, тебе будет легче.

Он пожал плечами, уже раскаиваясь, что коснулся этой темы:

– Я не знаю. Иногда она добра ко мне. А иногда она ведет себя так, как будто едва знает меня. Иногда она смотрит так, как будто я пугаю ее. Я! – Он с горечью рассмеялся. – Я спас ей жизнь! Чего ей бояться?

– Если ты спас ей жизнь, это и может быть одной из причин. – На сей раз Адиту была серьезна. – Спроси моего брата. Когда кто-то спасает твою жизнь, ты чувствуешь себя обязанным.

– Но Джирики же не ведет себя так, как будто ненавидит меня!

– Мой брат принадлежит к древней и замкнутой расе, хотя среди зидайя мы с ним считаемся молодыми, импульсивными и опасно непредсказуемыми. – Она одарила его кошачьей улыбкой; за этой улыбкой вполне мог скрываться кончик мышиного хвоста, свисающий из уголка ее рта. – Но нет, Джирики не ненавидит тебя. Он очень высоко тебя ценит, Сеоман Снежная Прядь. Иначе ты никогда бы не попал в Джао э-Тинукай – многие наши после этого сочли, что он не вполне достоин доверия. Но твоя Мириамель – смертная девушка, и она очень молода. Даже рыба в реке и та живет на свете дольше, чем она. Не удивляйся, что она считает тяжкой ношей то, что обязана тебе жизнью.

Саймон смотрел на нее. Он ожидал насмешек, но Адиту говорила о Мириамели разумно, и, кроме того, она сказала о ситхи такое, чего он никогда от нее не слышал. Он разрывался между двумя увлекавшими его темами.

– Это не все, по крайней мере, я не думаю, что это все. Я не знаю, как быть с ней, – сказал он наконец. – С принцессой Мириамель. Я хочу сказать, что думаю о ней все время. Но кто я такой, чтобы думать о принцессе?

Адиту засмеялась хрустальным, переливающимся смехом, похожим на звук падающей воды:

– Ты Сеоман Храбрый. Ты видел Ясиру. Ты беседовал с Первой Праматерью. Какой еще смертный может сказать о себе что-то подобное?

Он почувствовал, что краснеет.

– Дело же не в этом. Она принцесса, Адиту, дочь Верховного короля.

– Дочь твоего врага? Это тебя беспокоит? – Она, казалось, была искренне озадачена.

– Нет. – Он покачал головой. – Нет, нет, нет, – нетерпеливо огляделся вокруг, не понимая, как объяснить ей это. – Ты дочь короля и королевы зидайя, так?

– Более или менее так – во всяком случае, на вашем языке. Я из Дома Танцев Года, да.