Текст книги ""Фантастика 2025-1". Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Юрий Москаленко

– Где Васька??? – меня как подбросило, хотя только что я едва стоял.

– Так это, – недоуменно махнул рукой Ходкевич, – у Басенка остался, при пушках…

– Выпорю мерзавца!!!

– Кого, Басенка? – выпучил глаза Сенька.

– Ваську, стервеца, ему же наказано было не отходить!

Внизу, в церкви Воздвиженья у Ховриных ударил колокол, стали слышны пение монахов с подворья Кирилло-Белозерского монастыря и разноголосый бабий плач.

Мы метнулись обратно к Фроловским, нашли Ваську невредимым, я на радостях выписал ему подзатыльник и обещал двадцать горячих за небрежение приказом.

Татары продолжали давить, но уже без прежнего азарта и через шесть часов приступ сошел на нет.

– Отобьемся! – уверенно заключил Федька, отстояв благодарственный молебен в Успенском соборе.

Басенок угукнул, и я с ними согласился – пушки есть, пороховое зелье тоже, воеводы крепки, ратники, горожане и собранные за стены окрестные жители надежны… Одна проблема – сущее столпотворение в Кремле. Я только и прикидывал, что делать, если осада затянется надолго… Зерна и скотины у нас в избытке, вода есть, а вот с дровами на такую кучу народа не очень, наверное, придется раскатывать и жечь постройки, вопреки моему же запрету на открытый огонь.

Мы сочли дневные потери – умеренно, часть пораненых уже вернулась в строй, в том числе Никеша, которого, как оказалось, зацепило в свалке. А вот Гриша Кривой Кошель, мытарь и доглядчик, полег у Никольской башни. Теперь думай, кого ставить на его место, чтобы не обидеть остальных и чтобы человек был надежный…

Вечером по стенам прошелся Ремиз, распевая, по своему обыкновению похабные частушки, в этот раз про татар. В наступивших сумерках ордынские лучники уже не могли бить точно, как днем, и потому Ремез несколько раз бесстрашно влезал прямо между зубцами, под боевые ставни, и размахивал вынутым из порток срамом, насмехаясь над осаждающими. В ответ неслась ругань и неметкие стрелы, Ремеза поддерживали пищальники, так и дождались ночи, переругиваясь и грозясь.

– А давай их пугнем? – предложил Федька.

– Угу, как ежа голым задом, – скривился я.

– Не, смотри: они сюда изгоном пришли, нигде боя не имели…

– И что?

– Да то, что они не знают, куда войско делось! Если мы устроим трезвон и пальбу, то могут подумать, что Шемяка с войском подошел!

– А толку-то? – я все никак не мог уразуметь смысл пугания.

– Ну, спать не дадим…

– Ага, а сами, значит, дрыхнуть будем.

– Не, мы на вылазку пойдем. Тогда точно напугаем.

– Бог с тобой, делай, как сочтешь нужным, – в конце концов, полководец и стратег у нас не я, а Федька, ему видней.

Треть ночи прошла в приготовлениях

А потом взревели трубы, во всех кремлевских церквах ударили в колокола, а по всем трем мостам на Торг выкатились многостволки, расчистившие путь Федькиным конным. Как уж он сумел подать известие в Спас-Андроник, тоже крепко державшийся в осаде, не знаю, но оттуда донесся не меньший шум.

Всадники, со свистом и гиком порубав сколько-нито татар, вернулись под прикрытие артиллерии, а Басенок еще врезал навесом из самых больших пушек – успел, шельмец, построить под них наклонные подставки!

Паника разыгралась знатная, в татарском стане вопили как бы не громче нас и палили в белый свет, как в копеечку. Дудели зурны или как их боевые дудки называются, били барабаны, орали десятники и беки, от опрокинутых котлов столбами вставал пар, а огонь под ними перекинулся на юрты и палатки…

К утру, обозрев округу в подзорную трубу с башен, воеводы порадовали, что царевичи, бросив обоз и стан, бежали. Остались только несколько сотен – жечь костры, да пускать в город тяжелые стрелы. Раздухарившиеся конники тут же метнулись за стены, рубить и ловить прикрытие.

– Бежали вброзе, с великим соромом, гонимые гневом Божьим, – подвел итоги скорой татарщины Палецкий.

– Все по пророчеству Ипатиеву свершилось, – довольно усмехнулся утром Волк, но тут же заткнулся, увидев мои осатанелые глаза.

Зла не хватает, пророк, мать его!

Но в целом, все не так уж плохо – город устоял, зажиток сохранили, зерно спасли, людей в полон угнать не дали, и можно считать, что мы отделались малой кровью.

Если бы не шальная стрела, пробившая горло Васьки.

Глава 15
Слуцкая война

Всю жизнь недоумевал, когда в фильмах и книгах герои мучались над составлением похоронок – война же, какие, к черту, эмоции? Стандартное извещение, все давным-давно известно, «пал смертью храбрых», число, подпись.

А тут пришлось писать самому. Как, ну как сказать самому близкому мне в этом веке человеку, что его сын убит? Что я недоглядел, не успел ухватить за плечо и удержать, когда Васька метнулся с конными рубить татарский арьергард?

Изнывал, скрипел пером, зачеркивал, комкал и выбрасывал… Бумаги извел – страсть сколько, но за два дня накорябал только пару строк.

Душу терзала горькая истома, и я малодушно прятался от нее за делами, которых после набега прихлынуло море разливанное.

Народишко из города бегом-бегом расходился по своим селам и деревням, чтобы успеть до холодов починить или наново отстроить порушенное да сожженное. В Кремле тут же сделалось пусто и невероятно просторно, но вид имело самый неприглядный, все надо было приводить хоть в какой порядок до приезда великих княгинь из Углича.

Великокняжеский двор сжирал уйму внимания, один только учет истраченного за время осады на обустройство и прокорм людей не оставлял времени ни на что остальное. Я очевидным образом не вытягивал и только обалдевал – как Маша-то ухитряется со всем управляться?

Сад у житного двора сверкал обглоданными, а кое-где и поломанными стволами, и каждая улочка под стеной – проплешинами от костров, на которых грели смолу, кипятили воду или же варили похлебку. А мусор? От осады, от тесного сидения в крепости тысяч людей и несчитанного числа голов скотины, от пробитых и горевших на приступе деревянных кровель, ставень, ходов и лестниц, его появились просто горы!

Отчаявшись, я бросил вникать в росписи двора и отчеты чашников с ключницами – все равно сейчас проверить толком не смогу, так что хрен с ними, даже если что и прилипнет к рукам, то на фоне общего разорения это немного. Понятное дело, что каждый из слуг и дворских себя не обидит, но рамки были мной и Машей установлены твердо, и за жадность выше меры могли не только кнутами на конюшне шкуру со спины спустить, но и чего похуже устроить, вплоть до потока и разграбления.

Только и приказал все вымести, вычистить и вымыть, чтобы хоть похороны Васи прошли не посреди колоссального бардака. А сам носился вскачь между моими селами, загородным двором, Спас-Андроником – лишь бы подальше от проклятого письма.

Везде уже стучали топоры, плотники поправляли заборы, дворники сгребали и грузили на телеги тот мусор, который не мочно было сжечь в печах. Восстанавливали и поправляли не только свое, но общие мостовые, колодцы, конюшни… Драили церкви, в кои при осаде на непрерывных службах натащили на ногах немало грязи – число прихожан-то внезапно умножилось, служки не успевали прибираться.

В посад, где множество людей осталось без крыши над головой, неостановимо пошли обозы с лесом. Кто мог – рубили себе новые дома, а для неимущих я приказал ставить на зиму общие бараки. Понемногу на закопченных и погорелых улицах разбирали обугленные остовы, меж них зажелтели свежеошкуренные бревна. В немногих каменных церквях ставили леса для изографов – расчищать и подновлять покрытые сажей после татарщины росписи.

На Яузском городке, глядя на опаленные и кое-где пробитые дубовые стены Политекнио и стоявшие неприступно на холме каменные башни Спас-Андроника, спросил у Кассиодора:

– Как отбились?

– Пушками, княже, все больше пушками, – потеребил седеющую курчавую бороду механикус. – Пороха много стратили, а когда совсем худо было, Збынек в пороховой амбар с фитилем пошел, чтобы не досталось басурманам.

Чех только скупо улыбнулся.

– Людей много побило?

– Мастеров никого, почти всех успели отправить в Ростов. Одна мастерская погорела, не успели затушить, за месяц поправим.

– Добре. Запускайте работу, коли нужно что, говорите, а я поехал.

Конвой привычно вытянулся в две вереницы вдоль дороги, по которой тянулись телеги и возы. Пропуская их, рынды и постельничие порой сталкивались и звякали стременами, но уже перешучивались с возчиками, да они отвечали тем же.

По дороге проверили Соляной двор, Варьскую и Великую улицы, где распоряжались городовые бояре, на ходу решили, кому какая помочь нужна. Но вся эта круговерть не спасала от тяжелых мыслей – как написать Диме, что сказать Стасе. Еще наверняка найдутся сволочи, что припомнят отравление Юрия Дмитриевича, повесят на меня и начнут нашептывать Шемяке, что его крестный брат решил потихоньку извести все галицкое семейство…

Сквозь стук топоров и разъезженные до состояния болота улицы мы добрались в многострадальное Воробьево.

Татары сожгли все.

– Мельницы, – чуть не рыдал тиун, – мельницы все дотла, одно погорелое место! Только отстроили, а они…

Он утер шапкой чумазое лицо, собрался и продолжил:

– Мука цела, всю успели в Кремль свезти. Зерно что осталось, закопали, тоже уцелело. Басурмане троих увели, кто последние в селе остались, да один сбег, вернулся, Бог даст, и остальные тоже…

Надежда такая была – на отходе Махмуда и Ахмата крепко потрепали касимовские и рязанцы, по сказкам, даже убили кого-то из царевичей. Так что не исключено, что татарщина обошлась ордынцам куда дороже, чем нам. Но все портило скверное ощущение, будто вернулся в обокраденную квартиру, когда не денег жаль, а выворачивает оттого, что в твоем доме рылся чужой и хватал грязными лапами дорогие сердцу вещи.

– Ставим три большие избы на зиму, хоромы княжеские… – тиун запнулся и посмотрел на меня.

– Не нужно, потом. Сейчас главное поднять хозяйство, терем потом.

Я тронул Сокола пятками и двинулся по бывшей улице, вдоль которой раздавался веселый перестук топоров, уханье потных мужиков, поднимавших венец за венцом… И устыдился – у людей пропало все, но они упрямо, раз за разом, отстраивали село, а я не могу написать правду!

Сразу же по возвращении засел в рабочей палате, сжал зубы и написал все, как было, наплевав на конспирацию – обычным слогом XXI века. Гонец отвезет безопасной дорогой, а Дима не дурак, догадается сжечь.

Осталось решить, как рассказать Стасе.

Но она все сделала за меня.

Великие княгини вернулись через девять дней после того, как в Углич умчался посыльный, когда город привели в относительно приличный вид и успели подготовить похороны.

Тянуть с ними больше было невозможно, тело Васи и так слишком долго пролежало, пусть и обложенное льдом. Служба в Архангельском соборе началась сразу по приезду княгинь.

Митрополит сказал поминальное слово, среди горящих свечей тело, укрытое аксамитом, окурили ладаном и миррой, окропили святой водой, положили в белокаменный саркофаг и опустили сквозь раскрытый пол собора под плачи собравшихся.

На камень легла Васькина сабля, сверху поставили временное деревянное надгробие с резным орнаментом, позже его заменят на кирпичное.

Преосвященный Николай возгласил вечную память отроку Василию, убиенному во брани, авву сменили служки, которым предстояло сорок дней читать над могилой Псалтирь.

А я все косился на Стасю – всю службу она буквально висела на руках у ближников, ноги не держали, и сотрясалась от рыданий. Убивалась она явно не напоказ, как тут принято на похоронах, вплоть до найма профессиональных плакальщиц, а вполне искренне. Такой реакции я совсем не ожидал – гибель Васи вовсе не из ряда вон. И дети мерли, несмотря на мое настойчивое внедрение «Нового Домостроя», и князей в бою убивали. Как говорится, бог дал, бог взял. Вон, хотя бы родного Васиного дядю, тоже Васю, но Косого, Волк зарубил в Устюжне…

Но это, как оказалось, были цветочки.

В палатах служки накрывали поминальный обед, а великокняжеское семейство с ближниками собралось в отдельной комнатке, и вот тут Стася превратилась в фурию. В рваной старой одежде, как того требовал чин погребения и как были одеты все мы, она кинулась ко мне и вцепилась в лицо, выкрикивая проклятия.

Я только зажмуриться успел, чтобы глаза не выцарапала.

Опешили и остальные – не бить же великую княгиню? А Стася все полосовала меня ногтями, пытаясь добраться до горла. Спасла меня Маша – она оказалась единственной, кто мог применить силу, не мне же драться с женщиной. Уж где она этому научилась, не знаю, но коротко и резко двинула невестку под ребра и, пока та ловила ртом воздух, схватила ее за руки и с помощью сенных боярынь утащила на свою половину.

А я разлепил глаза и оглядел обалдевших ближников, застывших с открытыми ртами – когда еще такое увидишь!

По морде стекла капля, я подхватил ее языком – кровь.

– Водку дай, – скомандовал Волку, – и плат чистый. И зеркало.

Да уж, как на поминки в таком виде явится? Сказаться больным нельзя, не поймут, сразу же слухи пойдут, и так почва для них имеется… Придется объявить, что в горе с лестницы упал и всю морду государскую окарябал…

– Все вон, – распорядилась Маша, вернувшаяся с резным туеском в руках. – А ты садись.

Я сел, прижимая смоченную в алкоголе ткань к царапинам, шипя и ругаясь сквозь зубы.

– Дай сюда, – отобрала она тряпицу и приложила вместо нее мазь из туеска.

И продолжала сосредоточенно оттирать мою рожу от крови, чистить и смазывать царапины.

Примерно через четверть часа я почувствовал себя значительно лучше, хотя следы, разумеется, не исчезли.

– Что это с ней?

– Сорвалась, – просто объяснила жена. – Всю дороге ехала, сцепив зубы, да повторяла «На все воля Божья», а тут сорвалась.

– Где она сейчас?

– У меня в палатах, я снотворным взваром напоила, при ней Мавра, Максатиха и Ефимия. И еще стариц из Вознесенского монастыря позвала, пусть молитвы читают, от одержимости.

На поминках прямо в лицо мне смотреть избегали, косились исподтишка и наверняка пытались понять, где это такая когтистая лестница нашлась. А учитывая, что отсутствующую Стасю объявили больной, сложить два и два сумели многие.

Обед прошел в тишине и печали, как ему и положено, а как все закончилось, я побрел к себе спальню, слишком вымотался, сил больше ни на что не оставалось. Скинул платье, все эти порты, кушаки и положенные символы власти вроде перстня с печаткой, глянул в серебряное зеркальце на полосатую, как у тигра, морду и упал на кровать.

За окном понемногу темнело, на ночные службы меня не рискнут разбудить, есть шанс отоспаться до рассвета.

Но нет.

– Нам надо поговорить, – в спальню вошла Маша.

Я чуть не застонал, хорошо представляя, чем заканчиваются такие заходы в отношениях с женщинами.

И ошибся.

– У нас слишком мало детей.

«Да куда ж больше-то» – полыхнула в мозгу первая мысль, а потом ее догнала вторая – «А ведь точно, мало!» Тут двенадцать детей в семье никого не удивляют, у нас же всего трое, а нелепая Васькина гибель показала, что внезапно может стать еще меньше.

– Мальчика хочу, – решительно заявила жена, стаскивая через голову домашний саян.

И как только она в нем не путается – там же клинья да сборки, ширина подола метров пять, если не семь…

Но тут Маша уселась верхом, и все дурацкие мысли вышибло из головы. Особенно когда она наклонилась, прижалась грудью и устроилась поудобнее.

А на мое удивление (раньше она не любила быть сверху, да тут вокруг секса столько запретов наверчено, особенно от церкви – то нельзя, это нельзя, лежи ровно и все!) прошептала в ухо:

– Стася сказала, что когда сверху, как раз мальчики получаются.

Ну, кто я такой, чтобы спорить с мнением женщины, чуть меня не убившей?

Выспаться не получилось, не знаю, как насчет мальчика, но сам процесс…

На следующий день мы проводили Стасю – она предпочла поскорее уехать, даже несмотря на то, что пришла утром в слезах и просила прощения. Наверное, чтобы лишний раз не видеть мою исполосованную рожу.

С ней уезжало многострадальное письмо, а за возком мыкался Ипатий, и эдак бочком-бочком утопал, чтобы не попадаться мне на глаза. Народец московский великую княгиню провожать вышел и всячески пытался попасть Ипатию под благословение, но он на сей раз был, вопреки обыкновению, весьма скуп на раздачу слонов и постарался убраться поскорее.

Тем более, что на западе таки полыхнуло и его присутствие там могло весьма помочь.

Туда же отправился и Юрка.

– Я уже взрослый! – стоял он передо мной с покрасневшим лицом.

– Через год отпущу, – мне только не хватало из-за ложного чувства вины собственного сына угробить.

– Ваське столько же было! – стиснул кулаки сын.

В расстроенных чувствах пошел за советом к Никуле, втайне надеясь, что он меня отговорит. Но нет, митрополит повздыхал и сказал, как отрезал:

– Пусть едет.

Ночь мы с Машей не спали, делились переживаниями. А утром внучка Владимира Храброго поджала губы и пошла собирать сына в дорогу:

– На все воля Божья.

Решение отпустить Юрку стоило мне первых седых волос, а Маше – морщин вокруг глаз, но оно мгновенно пресекло все шепотки. Отправили не одного, а с целым войском, глядеть за которым назначили Басенка. Еще к Юрке приставили несколько рынд, а чтобы он не взбрыкивал, то объявили, что они отпросились родные места повидать.

Пока Дима собирал войска у Полоцка и Борисова, намереваясь идти на Вильно и, наконец, покончить с «Великим княжеством Литовским», удар под дых нанесли Олельковичи. Верховодил у них мой племянник Семен, сын сестры Анастасии, выданной за князя Олелько, внука Ольгерда и правнука Гедимина.

Клан этот мечтал о троне великого княжества, на которое уселся их двоюродный дядя Казимир, а тут Шемяка их даже уделов лишил! Оттого-то они были главной движущей силой всей пограничной резни, а к началу 1452 года набрали охочих людей, заняли у «Прусского союза» денег, наняли войск и внезапным налетом захватили Копыльское княжество, бывшее их вотчиной. Сам Копыль удержался только два дня, отчего раздухарившиеся Олельковичи, не обращая внимания на опасность с фланга, ломанулись отбирать свое главное владение – Слуцк.

Но в городе в малой силе сидел брат Никифора Вяземского, Афанасий. Как писал мне Юрка в регулярных отчетах, «воюясь с поляками и литвой крепко, и не даше им приступать к городу, и бившеся зело».

Три недели протекли в бесплодных попытках, время работало против осаждающих – в любой момент из не слишком далекого Борисова могла подойти подмога. Олельковичи упросили «найвышейшего гетмана литоуского» выделить орудия, дабы взять Слуцк решительным штурмом. А еще успели соорудить подкоп и шедро натолкать в него бочек с порохом, отчего при взрыве начисто разрушило три городни.

Рубка на проломе случилась страшная, Вяземский сумел отбиться и даже погнал Олельковичей до обоза, но тех попросту было больше. Афанасия пленили, в город ворвались и началось.

Если бы обыкновенное «взятие на щит» с грабежами и убийствами в пределах средневековой нормы, но нет. Жаждавшие мести Олельковичи устроили натуральную резню – строили связанных пленных рядами и секли им головы…

Дима и без того после гибели Васьки был в тяжелом состоянии духа, а после известий из Слуцка просто остервенел. И со всей силой, включая подошедший московский отряд, не глядя ломанулся на Новогрудок. Войск набралось преизрядно, так что Олельковичей, и без того немногочисленных, да еще и понесших изрядные потери, можно было не опасаться.

Поляки такого фортеля не ожидали и даже не успели сесть в осаду, Шемяка взял город с наворопа, поквитавшись за прошлогодний Минск. При таких известиях зашевелился Орден – оборона Великого княжества Литовского очевидным образом рушилась, впереди замаячил неиллюзорный шанс вздуть Польшу. При такой перспективе утихла даже внутренняя свара вестфальцев с рейнландцами и прочими.

Гетманы стягивали силы к Гродно, надеясь удержать последний перешеек к землям вокруг Вильны, туда же двигались русские и немцы. Знал бы я, что Дима так безоглядно попрет на запад, хрен бы отпустил Юрку, да что теперь ныть, надо было тогда самому ехать…

Генеральное сражение произошло в июне в одном переходе от Гродно.

Юрка торчал на небольшом холмике над Неманом, где расположилась Димина ставка, и тяжело переживал запрет, который ему выдал Шемяка, увидев желание племянника умчаться в бой.

– Сорвешься – не посмотрю, что княжич и наследник, выпорю прилюдно.

– Но… – неосторожно вякнул Юрка.

Дима сгреб его за отвороты кафтана, надетого поверх начищенной байданы, и подтянул к себе. Юрка почувствовал, что его ноги в щегольских красных сапожках едва касаются земли.

– Мне Васьки хватило, – прорычал ему в лицо Шемяка. – Сиди здесь, не зли меня. Будет можно, сам скажу.

Окружающая свита сделала вид, что крайне интересуется течением реки или завязавшейся вдали схваткой польского авангарда и сторожевого полка.

– Вон надворная хоругвь круля, – Басенок передал Юрке подзорную трубу, – а вон великая краковская хоругвь.

Юрка оглядывал знамена с орлом, с «погоней», разноцветицу прапорцов посполитого рушения и кусал губы – сторожевой полк пятился!

И побежал!!!

Вслед ему выпалили польские бомбарды, коронные хоругви строились в линию, переходили на рысь и склоняли пики…

Остатки сторожевого полка проскочили между невысокими срубами, едва-едва закиданными землей. Из деревянных бойниц встречь атакующей коннице часто ударили пушки. Залп, другой!

– Ишь, как скоро бьют! – подивился Басенок. – Не иначе, каморы с зарядом меняют.

Шемяка услышал и ухмыльнулся краешком рта.

Встречь полякам помчались новогородские сотни, по всей линии завязалась сеча. На дальнем от реки фланге литвины потеснили боярскую конницу и уже втягивались между срубами.

Шемяка махом взлетел на коня и умчался, не забыв показать Юрке кулак. Ему оставалось только смотреть, как за линией срубов дядя, размахивая саблей, выводит под барабанный бой прямоугольники пикинеров, рекомые «баталиями».

Но тут со всей дури в речной фланг ударило посполитое рушение.

Юрка прямо приплясывал на месте, изнывая от желания броситься в бой, но с холма к воям скатился Ипатий с громадным крестом в руках и ринулся вперед, размахивая им, как дубиной.

Четверть часа битва колебалась в равновесии, стороны топтались на месте, но вдруг Юрку как кольнуло – поляки замешкались! И с каждым мгновением это становилось очевиднее – из боя выскочила кучка посполитых, за ней другая, справа Шемяка выдавил противника обратно за линию срубов…

– В сабли, в сабли их! – прямо затрясся Юрка и обернулся к Басенку: – Чего стоишь? Давай, бей их!

– Шемяка сказал тут быть.

– Мне!!! Мне сказал! – закричал Юрка. – Тебе не прещали! Их добить надо!

Басенок еще малость помедлил, внимательно оглядел поле, над которым густо поднималась пыль и крики «Бей!», «Руби!», а потом свистнул стремянного, вскочил в седло и ускакал вниз.

Уставшие ждать московские пищальники подхватили свой снаряд и рванули бегом, да так, что за ними едва поспевали десять конных упряжек с многоствольными «сороками». Они вкатились в линию, когда рушение уже пыталось оторваться от наседающих русских и по взмаху Басенка дали внезапный сокрушительный залп.

Посполитые бросились бежать, следом дрогнул центр и вскоре Юрка с восторгом увидел, как рухнули красные полотнища – сперва со скачущим рыцарем, а за ним и с белым орлом, как вскипела суматоха у королевского шатра по дороге на Гродню…

Уже когда вернулись посланные в сугон полки, когда почерневший от усталости Шемяка указывал, где ставить орудия для осады Витовтова замка в Гродно, стала ясна причина сумятицы в королевском лагере.

Немцы.

Орденские баннеры уже прошли Сейны и были в одном дне пути от Гродно. Поскольку сломить Шемяку не удавалось, перед королевским войском ясно встала возможность попасть между молотом и наковальней, вот паны и предпочли поберечь себя для будущих свершений.

Только каштелян замка уперся и в ответ на довольно миролюбивое предложение свалить куда подальше, причем сохранив оружие и знамена, ответил в духе «Скорее небо упадет на землю и Неман потечет вспять».

Так-то его понять можно – последняя ниточка, соединяющая коронные земли с Вильно, Крево, Троками и Ковно. Пока держатся, есть надежда, что Казимир соберет новое войско и пробьется, а коли сдать крепость, то Литве как княжеству конец.

С утра на Коложе, в тени Борисоглебской церкви, застучали топоры – шемякины чехи ставили площадки для орудий и строили нечто, похожее на колодезный журавль.

– Пороки ставят, – объяснил Басенок, – греческий огонь метать.

Днем к замку еще раз съездили переговорщики, просили каштеляна одуматься и не губить христианские души зазря, но безуспешно. Вечером, как стемнело, Юрка, раскрыв рот, наблюдал за тем, как с порока взмыла и медленно полетела через Гродничанку бочка с горящим фитилем. Она стукнулась о стену, обдав ее кипением пламени, а возле порока забегали мастера, подбивая клинья и закатывая новую бочку.

Вторая бухнулась куда надо, третья и четвертая тоже. Замок запылал.

Каштелян предпринял отчаянную попытку вырваться, но его ждали и встретили вылазку залпом. Пленных вязали, пока догорал пожар.

– Вот же уродец упрямый, – сплюнул Шемяка, – трон, небось, сгорел!

– А на что нам трон? – удивился Юрка. – Он что, драгоценный?

– Нет, деревянный резной. Просто я корону Ягайлову поимал, хотел и трон Витовтов, – потрепал Шемяка племянника по голове.

Через неделю под угрозой греческого огня сдался неприступный Трокский замок, а еще через два дня сияющий Юрка въезжал следом за Шемякой в Вильно. Сиял он от Диминой похвалы – очень своевременно погнал Басенка в бой под Гродно, добрым воеводой растешь!

А в Вильно уже мчались целые сонмы знати бывшего княжества, присягать новому властителю – князья дубровицкие, несвицкие, заславские, лукомские, бояре и дети боярские. Но точно такой же процесс шел и в Ломже, где зависла ставка Казимира – аристократия окончательно выбирала сторону. Разве что Киев заменжевался, да так и остался в подвешенном состоянии

Радовались все – присягнула почти целиком Черниговская земля, княжество Корибутовича, Рогачевское староство и много других. Только я в Москве сидел и обозревал разорение от победных усилий, подсчитывая убытки. Еще пару лет таких побед, и мы с голой задницей по миру пойдем.

Причем это еще у турок до нас руки не дошли.