Текст книги ""Фантастика 2025-1". Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Юрий Москаленко

Глава 13
Знамения и пророчества

Одно счастье, если они идут за зерном, то набега надо ждать не прямо сейчас, а осенью, после жатвы. На такой случай порядок действий понятен – дальняя сторожа уходит в степь, засечные линии и крепостицы вдоль Берега готовятся к обороне.

Понемногу к Брянску и Калуге, Серпухову и Коломне, Рязани и Городцу потянулись обозы, поехали группки увешанных оружием жильцов, детей боярских и послужильцев, с заводными конями в поводу.

На кремлевских подворьях толкотня, гонцы снуют десятками, в городе слухи и брожение и в эту круговерть несколько не вовремя приехали Стася с детьми – старшим Васей, девчонками и мелким Димой. Так-то визиты эти я полагал весьма нужными – чтобы Маша не закисала, чтобы дети общались, но, главное, чтобы в атмосферу московского высшего общества врывалась свежая струя.

После первых Стасиных приездов княгини и боярыни уже не считали за немыслимое участие в соколиной охоте наравне с мужьями, затем у нас привились своего рода пикники – весенние и летние «улицы» – и хороводы аристократической молодежи. Под надзором мамок, разумеется, но, тем не менее, возникла некая площадка для общения, кроме совместного стояния на церковных службах. Да и что там в храме увидишь, когда женский пол замотан в дорогие тряпки по самые брови, а поближе подойти нельзя?

В последнее время дело дошло и до осенних капустников, зимних посиделок, совместных колядок и масленичных гуляний с катанием на санях. А на ворчание ревнителей старины отвечали просто – в конце концов, если черному люду можно, то почему боярам нельзя? Чем ближе обычаи народа и элиты, тем лучше, я так думаю.

Вообще, появление переселенцев из Литвы и Новгорода заметно встряхнуло несколько застывшее и слегка отатарившееся высшее общество Великого княжества Московского. Но вносимые ими новации встречали естественный отпор, и Стася тут была незаменима. Одно дело, когда за такие непотребства ратуют лишенцы вроде Гаштольдов и прочие ссыльнопоселенцы, и совсем другое, когда великая княгиня, за спиной которой незримо присутствовал Дима – поди, поспорь с ней!

Митрополия тоже поворчала, но отнеслась как минимум нейтрально – мы же не мусульмане, чтобы женщин укутывать в платки по самые глаза и держать по теремам взаперти.

Ну и я помогал по мере сил, особенно по части фильтрации, нам ведь не нужно перенимать все скопом, мало ли чего они там успели ухватить из польских обычаев. Ручки дамам пусть целуют, против танцев никаких возражений, а вот поединки и прочие шляхетские закидоны нафиг, как-нибудь обойдемся.

Только в этот раз приезд выглядел больше похожим на эвакуацию: Стася привезла письма и отчеты, из которых явственно сквозило новой войной на западе.

Головня-то, который совершил круго-Скандинавское плавание, успел проскочить Ригу и ливонские земли в аккурат до вспышки давно тлевшего конфликта между Орденом и архиепископством. Вот уж точно, «двум медведям в одной берлоге не ужиться», и они там бодались за власть над городом и окрестными владениями. Ландмейстер Финке, из вестфальской партии, которую мы поддерживали, и в которую входили Димины кореша Книпроде и Гейдель, едва успел путем сложнейшей интриги протолкнуть на рижскую кафедру своего человека, и немедленно помер. А «свой человек» Сильвестр, как только почуял, что его больше никто за загривок не держит, мгновенно сцепился с новым ландмейстером фон Менгденом.

В свару тут же влезла примолкшая было партия рейнландцев, а также «Прусский союз» – оппозиция ганзейских городов и духовенства, пытавшаяся ограничить власть тевтонцев и ливонцев. Естественно, что в этом им всячески помогала Польша.

Рейнландцы хотели власти, пруссаки свобод, поляки придушить Орден, Орден придушить архиепископа, архиепископ добиться независимости епархии от Ордена… Дело дошло до натуральных уличных боев в Риге, которые случились недели через две после отъезда Головни в Полоцк.

Но каков Илюха молодец! Быть ему вскорости боярином – брат мой Генрих торговую компанию утвердил, заинтересованные люди нашлись. И пусть король скоро кончится, но компанию уже так просто не сковырнешь.

Откуда знаю, что кончится?

Помимо Ольгиных сериалов, я еще и в театры таскался – жена, пока из России в Прованс не умотала, изображала повышение культурного уровня (хотя прежде всего ей требовалось блеснуть в свете на премьере). А Вильям наш Шекспир накропал десяток пьес-хроник, в том числе вот про этого Генриха VI. Перекладывали их на русский асы первой величины, переводы в театрах ставили часто и обширно, вот некоторые я посмотрел и даже немножко запомнил.

Шекспир, конечно, многое приврал и переврал, но основные вехи не тронул: вроде бы именно сейчас Англия, едва просрав Столетнюю войну, вступает в развеселый период своей истории под названием «Война Алой и Белой розы». Так что пусть режутся, глядишь, наследники мои Ричарду III помогут и малость историю перенаправят.

Кораблей, правда, Головня не сторговал. Но зато девяносто три рубли потратил не зря, образовался у нас канал поставок олова и свинца через Андреевск… Кстати, почему город стал Андреевском, а не Архангельском, который, по моим прикидкам, располагался на том же месте, я так и не понял. Но уж как вышло, я тут совсем ни при чем.

Стаська, приятно округлившаяся с возрастом и щеголявшая в легкой душегрее на беличьем меху поверх платья зеленого аксамита, начала с главного:

– Дима просил передать, что поляки, сразу после «вечного мира» с нами, заключили союз с Кичи-Мухаммедом.

– Та-ак…

Расклад-то очевидный – враг моего врага мой друг. Если мы с Орденом и Крымом, то поляки однозначно с остатками Орды, ушедшими под Кичи. Мы это предполагали, но не ожидали, что паны сработают так быстро. Что-то ученики Никифора Вяземского недоглядели, где-то сумели послы проскочить незаметно…

– Куда поляки пойдут, неведомо, – продолжала Стася, – но вдоль рубежей польские и литовские украинные люди каждую седмицу набеги чинят.

– Братец-то отвечает?

– Отвечает, – поджала губы невестка, – Глинские и Вяземские Овручскую волость пустошили.

Ну да. Налететь, пограбить, скрыться. Сегодня ты, завтра тебя. Прибытка никакого, сплошное разорение, зато движуха! Причем в этом мельтешении проглядеть реальный удар ничего не стоит.

– Воеводишку под Клецком полонили, он Диме баял, что круль сильно против, но кто ж его слушать будет? – она поудобнее устроилась на креслице с мягким кожаным сиденьем.

Тоже верно – Казимиру сейчас Орден костью в горле, вон, даже английскому королю писал, чтобы в обход торговать. Оттого и «Прусский союз» поддерживает, оттого ему и покой на нашей границе нужен, чтобы с тевтонами и ливонцами разобраться.

– Княжата, что земли свои потеряли, сильно злобятся и родню свою польскую подначивают.

– А сами поляки?

– Владислав Равский, из Пястов, помогает, хочет в крулевский замок на Вавели на их спине въехать, – показала мелкие ровные зубки Стася. – А Дубовицкие, Олельковичи пинские, да Иван Кобринский тому рады, все мечтают свои волости вернуть.

– Казимир что?

– Сам прочитай, – Стася открыла нечто, похожее на дамскую сумочку и отдала мне пачку писем, среди которых выделялась парочка с королевскими печатями красного воска.

Казимир, как и предполагалось, клялся в вечной дружбе и намекал, чтобы ему не мешали разобраться с Данцигом. Вот и пойми, что там будет – король смотрит на север, а пограничная вольница на восток. Кстати, ничуть не хуже вариант – у немцев замятня, нам они помочь толком не смогут, а вот мы остаемся против Казимира и Кичи-Мухаммеда, правда, с Гераем… С венграми, что ли, договориться, чтобы поляков понервировали? Да только там тоже бардак, верховодят Хуньяди и Цилли, никак мадьяры с немцами власть в стране не поделят… В Чехии тоже непросто – остатки гуситов до сих пор дают жару, рулит ими пан Иржи из Подебрад, будущий король (если я правильно помню свои экскурсии по Праге).

Черт, как все это некстати!

Да когда война была кстати…

Внизу взревели песню, да так, что Стася вздрогнула. Я прислушался – Волка узнаю, Ремеза узнаю, а еще кто? Но тут мои на секунду замолкли, оставив солировать третьего…

– Господи, это Ипатий, что ли? Его-то ты зачем привезла?

– Вот уж не привозила! – фыркнула Стася. – Сам увязался, да так и протопал всю дорогу пешком.

Ох, едрена корень, только этого прохиндея мне и не хватало!

На следующий день я собрал в кучу младое поколение и потащил на Пушечный двор, где у рындецкой школы нынче занятия. Пусть племянничек вливается, ему все время, что будет в Москве, предстоит в ней заниматься. Ваську, конечно, уму-разуму в Полоцке и Витебске учат, Дима старается, но у нас тут все-таки более системный подход.

Пока ехали по городу, все глазели на воев городового полка, конных детей боярских, поместных, а как выбрались за стены, начали гостя выспрашивать:

– А что ты в Смоленске да Витебске делаешь?

– Девок валяю, – важно зашел с козырей Васька.

– Врешь! – ахнул Юрка.

– Вот те крест!

– А мы зато из пушек стреляли! – попытался перебить впечатление Ванька.

– А у меня вот чо есть! – и племянничек вытащил из седельной кобуры пистоль.

Настоящий пистоль, усохни моя душенька! И не колесцовый, а с ударным замком!

– Так, хватит величаться, дай-ка сюда, – воспользовался я служебным положением и заткнул оружие за пояс.

– Туда с огнестрелом нельзя, – пробурчал Юрка,

– А сам-то, – кивнул на меня Васька.

Я обернулся в седле:

– На Пушечный двор с пищалями нельзя никому. Мне можно.

Пока рындецкую школу таскали по мастерским (впрочем, отроков больше интересовали рассказы Васьки, чем чудеса техники), я с механикусами разглядывал пистоль. Нормальный такой пистоль, уровень XVII века. Штучное изделие, тонкая ручная работа.

Порой я Диму не понимаю – зачем? Вещь, безусловно, статусная, и в острый момент может спасти жизнь… Но мне кажется, что острых моментов нужно попросту избегать, а вместо одного ствола, потратив такое же время, усилия и ресурсы, можно было сделать пять, если не десять, широких ткацких станов. Ей-ей, толку больше выйдет.

Молодежь тем временем продолжала меряться крутизной, понемногу сходя на позиции «А вот у моего бати…», но в какой-то момент рациональные аргументы закончились, и за углом сруба вскипела драчка. Рынды мгновенно разделились на две партии и дрались от чистого сердца – наследнику фингал посадили, племяннику нос расквасили, порваных одежд и затоптанных шапок не считали.

Считали розги – каждому решением Феофана всыпали по десятку, как только я сдал эту шоблу в руки космитораса. Оттого лекцию мою о политэкономии слушали со всем вниманием, хотя и шипели, когда неудачно ерзали на сиденьях.

– Земля сама, без вложенного в нее труда, не родит, – объяснял я вроде бы очевидное.

Княжата и боярчата постарше солидно кивали – знамо дело, надо смердов на землю сажать!

– А труд может принести прибыток без земли.

– Это как же? – вылез глазастый мальчонка, кажется, из Стародубских.

– Так на промыслах же. Там ведь не сеют, не пашут, – улыбнулся я.

– Но промыслы хлебца не дают, а без хлеба никто не труждается! – опять возразил глазастый.

Толковый парень, надо приметить.

– Все так, но прибыток с промыслов вернее, поскольку ни от хлада, ни от дождей, ни от саранчи, – я нахмурился, вспомнив ситуацию в степи, – не зависит. А урожай может и на корню сгнить.

С мальчишками легче – они Зелейный и Пушечный, Хамовный и Соляной дворы живьем видят и с самого юного возраста впитывают понимание, что вотчина, при правильном подходе, может дать много больше, чем просто сколько-то мер зерна с чети. А я их в этом понимании всемерно укреплял – пусть высшее сословие у нас коммерции не чурается. Рассказывал о разделении труда, о концентрации производства, о том, почему это выгодно – буквально на пальцах. Самое горе, что даже терминов еще нет, все приходится самому изобретать. Хочешь рассказать об основном или оборотном капитале – юзай греческие «кефалио», хочешь о промышленности – говори «виомехания».

– Возьмем, для примера, лесопилку.

У большинства тут же загорелись глаза – еще бы, такая штука прикольная! Вода пилы двигает! А доски – дорогущие!

Вот на этом интересе мы, по сути, написали образцовый бизнес-план – сколько стоит поставить лесопилку, какова производительность, с какого количества полотен содержать ее выгоднее, чем терщиков с ручными пилами, ну и так далее. Пусть ребятки учатся бизнес строить.

И задачки в цифирный курс Феофану я такие же подкидывал – типа «Некий купец продает за месяц товар с прибылью в третью долю и всю выручку вкладывает в товар же. Сколько прибыли он получит за три месяца?» Разом сложный процент научатся вычислять, получат понятие об обороте, и запомнят, что деньги должны работать, а не в скрынях лежать. А самые умные сообразят, что у купца еще и накладные расходы учитывать надо.

Может, создать еще и торговую сколию? Подкинуть идею Ховриным, Шиховым, Бибиковым и прочим, пусть скинутся и обучают отроков. Здесь же, в Спас-Андронике.

Когда возвращались, завернули на Кучково поле, посмотреть на маневры пушкарей, а уже у въезда на Торг по Дмитриевской улице, я опять услышал слитный рев Ипатия, Волка и Ремеза – так и есть, загуляли у Козели. Как его Дима в руках держит, ума не приложу, не иначе, животворящими пенделями. К «человеку духовного звания» тут за день целая очередь выстроилась за благословениями, будто к чудотворцу какому, на что весьма косо смотрел Никула. Я подкинул ему идею рукоположить юрода в дьяконы, но сам Ипатий уперся рогом и пошел в отказ. Ну да, в сане он мгновенно попадет в юрисдикцию митрополии, а так вроде как сам по себе, вольная птица…

Список гостей не ограничился Стасей и проезжими на Берег князьями – по Волоцкой дороге примчался Гейдель, главный казначей Ливонского ландмейстерства. Должность он унаследовал от покойного дяди, на мешках с деньгами заматерел, раздался вширь, но сохранил ту же рыжую морду, конопатую и с носом картошкой. Хорошо хоть его Питером крестили, а не Антоном, хотя насчет лопаты и деда ничего не скажу, не знаю.

Заночевал Гейдель на Ливонском дворе, а с утра явился с рабочим визитом.

– Либер фюрст, – начал он после положенных реверансов на вполне приличном русском, – за вами должок.

Я нахмурился и наклонил голову – не помню такого! Все расчеты ведем строго, просрочек нет, какой еще долг?

– Большой, либер фюрст, я бы даже сказал, изрядный. Вместо того, чтобы повесить, вы всего лишь выгнали из города эту сволочь Шельде!

Перед глазами тут же встал кривоногий упитанный ратман.

– Этот поганец, – по лицу казначея пробежала тень, – пролез в рижский рат, а ныне, при поддержке преосвященного Сильвестра, стал одним из четырех бургомистров!

Я только пожал плечами:

– Ваш ратман, вам и судить. И, положа руку на сердце, Питер: разве вы бы первый не заявили протест, вздерни я тогда Шельде на воротах? Так что насчет должка вы, пожалуй, погорячились…

– Знаю, – махнул рукой Гейдель, – считайте это неудачной шуткой.

Ну да, ну да. Не выгорело – шутка, а выгорело – честная предъява, будьте любезны рассчитаться.

– Только дело идет к противостоянию вокруг Риги, и вот что мы подумали…

План «вестфальских» был прост и прям, как кувалда: выпросить у нас взаймы десяток орудий и тем припугнуть «рейнских». Чисто две бригады делят сферы влияния, хорошо хоть меня не зовут разруливать непонятки, на это у них папа римский имеется.

Но в качестве ответного жеста Гейдель предложил учредить совместную компанию, по аналогии с англичанами. То есть нам приоткрывалась калиточка если не в Ганзу, то в обход нее.

Собрались воеводским советом во главе с Палецким, прикинули – вроде хватает сил на отражение татар, да еще Пушечный двор взял повышенные обязательства отлить пять орудий дополнительно…

Гейдель уехал с обозом и увез запрошенный десяток стволов.

Ближе к осени полыхнуло на западе – гонец привез весть, что поляки с наворопа захватили Минск. Дима страшно ругался и грозился перевешать допустивших такое воевод, но война разгоралась, и заваливших службу пришлось ставить в строй.

Ипатий, как только услышал, немедленно засобирался вдохновлять войско, но перед тем вся банда решила устроить отходную.

Ну и устроила…

Утром мне доложили, что вои, которых стянули в Москву, поодиночке расползаются и валят на запад.

– С какого хрена???

– Пророчество было…

– Какое??? Чье???

– Ипатия…

– Где эта сволочь???

Глава 14
Скорая татарщина

Ипатий в бессознательном состоянии дрых в холодных сенях. Будучи разбужен, невнятно мычал, не помогли и два ведра студеной воды на голову, только крякнул и встряхнул космами.

– Что ты там вчера напророчил? – вздернул его за грудки.

С таким же успехом я мог трясти мешок с зерном – у Ипатия только голова болталась, но в разум он не приходил.

– Отливайте, пока не очухается! – бросил я тело, плюнул и вышел.

Город гудел. Точно сказать, что там вчера выдал этот придурок, не мог никто, но общий смысл сводился к тому, что надо срочно и всем миром ввалить люлей полякам, иначе страну постигнет гнев Божий, мор, глад, двенадцать казней египетских и погибель рода человеческого. А кто пойдет, тому отпущение всех грехов.

Поскольку духовный авторитет юрода стоял на небывалой высоте (еще бы, при таком послужном списке и при нашей пиар-помощи), началось натуральное дезертирство: те, кто был назначен оборонять Берег, всеми правдами и неправдами сдергивали к Диме, бить поляков.

Дело, безусловно, нужное и полезное, но не в такой момент!

Вся наша мобилизация пошла к едрене фене, хватаешь такого анику-воина – куда, мать твою? Тебе в Коломне предписано сидеть! А он смотрит остекленелыми глазами и бубнит «Надо построить зиккурат! Надо построить зиккурат» и сам так по шажочку, по шажочку сдвигается в сторону Смоленска.

Свиньи, а не верноподданые!

Ипатий, скотина такая, когда проспался, вообще ничегошеньки не вспомнил! Дескать, пил, гулял, песни орал – это было. Пророчество? Какое пророчество? Знать не знаю, ведать не ведаю! Причем не врал, что характерно.

Людишки тоже хороши, чего уж там. Навешали им лапши на уши, а они и рады, религиозное сознание во всей своей красе и славе. Нет, в целом вещь неплохая, очень повышает единство, стойкость и тому подобное, но сейчас-то что делать?

Буквально за шкирку выпихнул Ипатия на Соборную площадь – пророчествуй, сука! Пророчествуй, что здесь тоже можно отпущение заработать! Юрод от моего вида проникся и гудел во всю мощь, да только, как в детстве говорили, «первое слово дороже второго». И чувствуется, когда человек от всей души вещает, а когда из-под палки.

– Ты-то куда смотрел? – набычился я на похмельного Волка.

Ремез, гулявший с ними третьим, благоразумно предпочел сныкаться где-то в глубинах терема и на глаза мне не показывался.

– Да я… – растопырил ладони молочный братец.

– Головка от торпеды! – рявкнул я в ответ. – Нажрались да начали нести, что в голову взбрело! Короче, тебе от митрополита епитимья, три года хмельного в рот не брать.

– Да как… – у Волка аж глаза-щелочки раскрылись.

– А вот так, – злорадно припечатал я.

Пока там Ипатий по Москве шатался с контр-пророчеством, пока оторванный от своих забот митрополит молебны организовал, пока князья да бояре своих воев встряхнули, пока новость о втором пророчестве, опоздав на два дня против первого, добралась до Берега…

В общем, от трети до половины войска как корова языком слизнула.

Вот так вот – замкнуло в башке у одного раздолбая, и мы теперь с голым задом перед набегом, Орда-то уже стронулась.

Планы все полетели к черту, оставалось только бегом-бегом забивать города в осаду. Надеяться на молодость и неопытность царевичей Махмуда и Ахмата, сыновей Кичи-Мухаммеда, не приходилось – в степи взрослеют рано, да и старших советников у них хватает.

Потекли обозы в крепости и на север, прятать самых ценных специалистов и оборудование, пустели деревни. Люди, не отвыкшие еще от татарских набегов, быстро и привычно собирали и увязывали в тюки лопоть, иконы, ковань и прочий скарб, гнали надрывно мычащую скотину и уходили в леса. Там, в непролазных чащобах, отсекали последние тропки завалами из срубленных вперехлест деревьев с заостренными сучками.

Жгли хлеб.

Жгли там, где не успевали вывезти или закопать, жгли со слезами, лишь бы не достался татарам.

Семью я отправил в Углич и даже перекрестился – после того мятежа, вернее, после той размолвки, что-то у нас с Машей никак отношения не налаживались, спали по-прежнему раздельно. Она только кивнула, резко развернулась, смахнула пару листов ветром от подола, и ушла собираться, а вот Васька уезжать отказался наотрез:

– Мне пятнадцать, я воин!

– Не пятнадцать, а идет пятнадцатый.

– Я буду драться, как все!

– Вот я сейчас кому-то по заднице всыплю…

Но Васька уперся и смотрел так, что я махнул рукой – обидится ведь на всю жизнь, да еще на Юрку перенесет, а нам в семействе одной свары за глаза хватило. Пусть за весь феодализм Йорки с Ланкастерами отдуваются и режут друг друга.

Услышав, что Ваську оставляют (а он немедленно похвастался), загундели мои, но с ними разговор короткий, что у меня, что у Маши не забалуешь. Так что кони борзые увезли княжеский поезд с барахлом, слугами, припасами и прочим по Троицкой дороге.

Мне все время Кремль казался тесным – по сравнению с XXI веком и широко расставленными крупными зданиями Сената, Арсенала, Кремлевского дворца, Дворца съездов, с полностью свободным от строений Тайницким садом. Ныне же это не музей, не парк, а обычный средневековый город внутри крепостных стен. Вот как сохранились в Европе узкие улочки – так сейчас и в Кремле переплетение проходов между монастырями, дворами князей, бояр, митрополита, между конюшнями и подворьями дальних обителей… И в эту тесноту набилось вдесятеро больше народу, да еще со скотиной!

И всех надо напоить, накормить, разместить, обогреть, приставить к делу.

Посадские еще ладно, а люд из окрестных сел и деревень скученной жизни не обучен. Даже если они будут просто справлять малую нужду возле крыльца, как привыкли у себя – так за пару дней весь Кремль зассут!

Воинов не хватает, но ведь надо и внутри за порядком глядеть, чтобы, например, не разожгли костер в простоте душевной – еще не хватало без всякой осады самим все на хрен спалить.

Городовые бояре разбили пришлых на сотни и приписали их к башням и пряслам на помощь обороне. Из нестроевых посадских отобрали людишек потолковее, поверстали в стражники и кое-как наладили внутреннюю жизнь.

Но все равно сумятица и неустроение. Выходишь с парадного крыльца, а тут баба корову доит и только рот раззявливает – гы, князь! И лепешки коровьи валяются неприбранные.

Но ниче, денек-другой и пообтешутся.

А еще по всем клетям и подклетам шебуршение – прятали ценности. Закапывали крынки с московскими копейками, с доставшимися от матерей серьгами, создавали задел для будущей исторической науки. Нетушки, хрен археологам, лишим их такой радости, не сдадим Кремль!

Во всяком случае, на людях я именно такое настроение демонстрировал. А внутри грызли червячки – а вдруг нет? Тем более вои, да прочие, кто мог носить оружие глядели сумрачно – одни потому, что их не пустили избывать пророчество, другие потому, что отлично понимали, чем все это может кончиться.

Только Федька Палецкий-Пестрый с Басенком как заведенные мотались по стенам, носились между Кремлем и Спас-Андрониковским городком, проверяя, правильно ли сложен порох, готовы ли котлы для смолы и кипятка, натасканы ли камни, верно ли расставлены пушки…

Палецкого ратные знали и любили, мало-помалу оборона оживала, десятские застраивали попавших под команду, караулы менялись, дозорные таращили вдаль зрительные трубы, в Кремле складывался хоть и кривенький, но порядок.

На всех поварнях кипели котлы с юшкой, каждый получал ломоть хлеба и миску похлебки. Митрополит велел всякий час держать церкви открытыми, дабы каждый мог помолиться, и храмы отнюдь не пустовали, заполняясь по преимуществу бабами и детьми. А мужики укрепляли оборону – где ров подновляли, где лишний дом на посаде раскатывали по бревнышку, чтоб стрелять не мешал, где наскоро рубили навесы и нары… Даже в казалось бы новом Кремле, которому и десятка лет еще не стукнуло, нашлось куча мест, требующих ремонта, от кровли боевых галерей до переходов в башнях.

За Федькой или Басенком, как привязанный, следовал племянник – я отпустил его под клятву, что как только закроются ворота, он будет безотлучно при мне.

Пока впопыхах готовились, Орда проскочила вдоль Цны, мимо Пронска и Тулы, прямо на окский Сенькин перелаз и устремилась к Москве.

Если считать, что им нужно зерно, то логично – Житный двор именно в Москве, запасы многих князей и бояр тоже, а попутно, если взять город, можно принудить непокорных урусов выплатить выход за последние десять лет, да набрать полона, да пограбить…

Последнее мы, сколько могли, затруднили, вплоть до того, что всем попам Никула настрого приказал увозить, закапывать и прятать все мало-мальски ценное. Потому татары почти сразу, со злости, подпалили Занеглименье, Замоскворечье и Китай. Кремль затягивало черной гарью, в дыму вдоль Неглинки скакали степные всадники в косматых малахаях, жадно глядя на торчащее за краснокирпичной стеной золото – маковки церквей и кованые прапорцы-флюгера на теремах.

Главные силы Ахмат привел к вечеру.

Всю ночь по верхним ходам стен топала стража, вглядываясь сквозь боевые ставни меж зубцами на костры, которых вокруг крепости с каждым часом становилось все больше. Ржали кони, ревели верблюды, стучали топоры, догорал посад.

Время от времени небольшие отряды подскакивали ко рвам и выпускали десяток-другой стрел туда, где на стене виднелся огонь фонарей или факелов. Убитых за ночь случилось всего трое, но в напряжении держали, а с утра татары полезли на приступ.

Лучники подняли в воздух тучу стрел, в ее тени спешенные татары закидывали ров, волочили лестницы. В Кремле ударили в набат, вдоль стен пошли митрополит с попами, распевая псалмы и молитвы.

Я взобрался на угловую Собакину башню, на самую верхотуру, откуда просматривались стороны вдоль Неглинки и вдоль Торга, третья сторона была безопасна – прикрывала река. Со мной влез только Волк, на площадке ниже сгрудились рынды и среди них Васька Шемякин, которому я настрого наказал от меня не отходить.

Татары перли густо, особенно из Китай-города, где им быстро удалось преодолеть ров, самый неглубокий из всех. Стукнули приставленные лестницы, снизу дружно ударили лучники и вверх, сжимая сабли и копья, полезла пахнущая овчиной и бараньим жиром масса.

На прясле, примыкавшем к Глухой башне, приподнялась на жердинах кровля, под нее с дружным хеканьем подсунули здоровенное бревно, ррраз – и отпустили вниз.

С грохотом и треском, под крики полетевших вниз татар, бревно поломало три лестницы. В ответ жахнула одна из немногих ордынских пушек и разнесла в щепки боевой ставень.

Страшный вопль пронесся над торгом – у Никольской башни вниз, пачкая доселе чистый кирпич, через стену плеснули смолу. Несколько фигур в заляпанных черным бронях с воплями катались по земле, и только один догадался броситься прямо в незаваленное место рва, в воду.

От Никольской и Фроловской башен по взмаху прапорца бахнули картечью вдоль стены пушки, следом громыхнули орудия из печур у Троицких и Боровицких ворот. Над всем кремлем стоял неумолчный ор – лили кипяток, швыряли камни, жердинами отпихивали лестницы, кололи копьями визжащих басурман, отбиваясь от самых ловких, забравшихся выше всех, но царевичи гнали и гнали своих людей на приступ.

– Айда к Фроловским, – я двинулся к лестнице вниз, за мной потянулись Волк, Васька и рынды. – Что-то за ними кутерьма нехорошая.

Бегущий князь в мирное время вызывает смех, а в военное – панику, но это если увидят. Так-то все на стенах и под стенами заняты по самое небалуйсь, им недосуг разглядывать, кто это пронесся мимо, позвякивая доспехами.

У Никольской башни мы чуть не оглохли – татарам свезло прорваться по мосту через ров к воротам, но Басенок почуял слабое место и подогнал туда легкие пушечки и пищальников. Вот они разом и пальнули, с верхнего, среднего и подошвенного боя, отчего всю башню, стены окрест, площадку у колодца и половину прилегающих дворов густо затянуло белесым пороховым дымом.

С Глухой и Фроловской башен ордынские пушки снесли кровли, но на этом успехи и закончились – из бойниц огрызались огнем, все осадные лестницы валялись поломанные внизу, вперемешку с телами убитых и раненых. Но снизу, ругаясь и ярясь, били лучники, гудящие стрелы иногда пролетали в бойницы. Вскрикивали раненые, один вой неудачно выглянул между зубцами, зашатался, сделал пару неуверенных шагов и рухнул через невысокий внутренний парапет вниз, на землю. Из глазницы у него торчало древко оперенной стрелы, наполовину вошедшей в череп.

На пряслах между Набатной и Тимофеевой башнями шла сеча – татары закидали ров остатками горелых бревен посада, напористо перелезли и уже рубились на заборолах.

– Вперед! – заорал я, заглушая собственный страх, и рванул саблю из ножен.

Мы взлетели по лестницам к зубцам стены.

Лязгала сталь, под страшными ударами вминались и трескались шишаки и панцыри, но снизу лезли и лезли. Я мельком глянул сквозь зубцы – почти у самого рва верхом на коне орал и размахивал саблей разодетый в дорогие одежды мурза, подгоняя в бой свое воинство.

К Тимофеевой ордынцам пробиться не получалось – там во лбу русского клина шел громадных размеров детина, раскидывая штурмующих, как щенков.

Оттого весь удар пришелся в нашу сторону.

– Алла! Алла! – нас выдавливали к башне.

Ровно до того мгновения, когда ратные разглядели меня.

– Князь! Князь!

– Москва!!! – заорал я что было мочи, и мы неожиданно ломанулись вперед.

Одновременно с Набатной у нас за спиной грянул залп, и того мурзу вместе с половиной свиты снесло с коней.

Звенели сабли, густо матерились ратные, русские и татары сцеплялись насмерть и так, в обнимку, ломая жерди парапетов, рушились вниз. Там уже набегали мужики с дрекольем и забивали татар.

Вонища в схватке стояла первостатейная – пропотевшие поддоспешники, оскаленные пасти с гнилыми зубами, из которых к тому же несло бараньей похлебкой с чесноком, разрубленные тела со всеми кишками и дерьмом…

А мы перли и перли, пока не сбросили вниз последнего чужака и не сошлись с теми, кто наступал от Тимофеевой башни. Только тогда я признал в детине молотобойца Никешу, тоже ощерившегося в радостной улыбке:

– Княже!

Последние татары кинулись от стены в отступ, подгоняемые выстрелами и едва успели утащить тело мурзы, от которого остались в основном сапоги и кровавые шелковые тряпки.

Я скинул шлем, утер пот дрожащей рукой и пересчитал своих – Волк, Петька Ходкевич, Сенька Чарторыйский, сын Палецкого Федька Пеструха…