Текст книги ""Фантастика 2025-1". Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Юрий Москаленко

Николай Соболев
Рождение империи 3
Полудержавный властелин

Обстановка на 1438 год

Глава 1
Вдоль да по Казанке…

Шемякину бомбарду разорвало на третьем выстреле.

Грохнуло так, что заблажил не только внутренний Васенька, но и старые, опытные вои с испугом присели и клали крестные знамения, глядя на летящие над шатрами головни и столб огня над бывшей позицией.

Стоило пороховому дыму развеяться, как я вскочил в седло и помчался к месту взрыва – выжил ли кто из пушкарей? Увиденное оправдывало самые мрачные ожидания: разорванные железные обручи и полосы густо усеивали окрестности, в наполовину разметанном частоколе торчало нечто, некогда бывшее дулом, вокруг горела трава и не было людей.

Совсем.

Ни одного человека из тех тридцати двух, что приставлены к бомбарде.

Даже ни кусочка.

Ошеломленно оглядывая воронку и куски разбитого вдребезги дубового основания, на котором покоилась князь-пушка, я пытался сообразить, как вышло, что вокруг нет ни тел, ни оторванной ноги, ничегошеньки? Органика испарилась при взрыве? Но где тогда остатки оружия и прочего железа, коим обвешаны пушкари?

Пока я изображал Джона Траволту и морщился от кислой вони, легкий ветерок сдул дым в сторону, а из щелей и овражков понемногу полезли наружу пришибленные люди и боязливо, по шажочку, двинулись к месту катастрофы.

И тут из земли высунулась рука.

Обычная такая человеческая рука, только предельно грязная.

Она ощупала пространство вокруг себя и уперлась во вроде бы твердое. Супесь вздрогнула и подалась, разваливаясь на комки.

Зомби, простигосподи…

Мои рынды кто вцепился в сабли и бердыши, кто шептал молитвы, кто попятился.

Грунт осыпался и явил нам Збынека из Нимбурка, флагманского артиллериста Московского княжества.

Вытряхая землю из волос и одежды, он поднялся сперва на четвереньки, помотал головой, затем с кряхтеньем уперся в колено и воздел себя на ноги. Оглядел орудийную площадку, заторможенно перекрестился и, бормоча не то молитвы, не то ругательства, попытался отойти в сторону.

Его повело и, кабы не Васька Образец, Збынек рухнул обратно на землю, Добрынский-младший подхватил пушкаря под мышки и со всем бережением усадил на траву. Вернее, на гарь, оставшуюся от травы.

Да, нефиговый порох Дима спроворил. Надо будет срочно объявить, чтобы заряды уменьшили.

Я подал Ваське баклажку с водкой, он приложил ее к губам Збынека. Чех гулко глотнул, закашлялся, но при попытке Васьки убрать руку вцепился в емкость и сделал еще пару глотков.

– Если здесь так, то страшно подумать, что в Казан содеяло, – то ли шутя, то ли серьезно проговорил Улу-Мухаммед, подъехавший со своими нукерами посмотреть на последствия.

Его орда держала южную сторону осады, вправо от главных ворот города.

К моему удивлению, нынешняя Казань стояла вовсе не на берегу Волги, но хотя бы на той речке да на Казанке, только сильно вглубь, примерно в дне пути, от великой и пока еще не очень русской реки. А в ожидаемом месте, там где была столица Татарстана в моем XXI веке, выше слияния с Камой, торчала даже не крепость, а деревянный замок местного бека.

Впрочем, стена и этой Казани тоже деревянная.

Точно такая же, к какой я привык – дубовые городни под крытыми лемехами острыми крышами и набитые землей клети-прясла между ними. И потому безвременно погибшая бомбарда даже двумя выстрелами свою задачу выполнила на отличненько – первое ядро снесло верхушку правой воротной башни, второе ударило в стену и проделало немалую дырищу.

В городе засел местный князь или эмир, хрен поймешь, которого татары звали Али-бей, а русские Лебедий. Несмотря на средненькие стены, взять город оказалось весьма непросто: его поставили на высоком холме над полноводной Казанкой и насыпали немаленькие валы, так что башни и прясла лишь добавляли защиты.

Збынек шумно выдохнул и еще раз огляделся более осмысленным взором. Не иначе, пришел в разум.

– Все целы? – спросил я пушкаря.

– Цо? Неслышим… – потряс он головой, поковырял грязным пальцем в ухе и снова спросил:

– Ась?

– Целы все? – уже громче повторил я.

– А, ныне, глядам…

Он неуклюже поднялся и побрел к собравшимся, сзывая их хриплыми возгласами и движением рук. Из толпенки выбирались и мужики в домотканом и зелейные мастера в сукне, и даже парочка сынов боярских в бронях.

Збынек пересчитал их, сбился, плюнул, начал по новой, но только после третьей попытки просиял и вернулся ко мне:

– Всихни живе! В прикопах се сховавали!

– Добре. А сам-то где был?

– Был где… на указ великого князя пожистку делал фитилем в три сажени, стойно из прикопа, – он показал на ту ямку, из которой и выбрался ранее.

Обалдеть. Техника безопасности в действии – я сразу приказал никаких пальников не юзать, поджигать по шнуру издалека, а расчету перед выстрелом сидеть в отрытых поодаль канавках, ибо опасался именно такого развития событий. Не зря, выходит, опасался, и не зря троих подручных Збынека выпорол, когда они удумали стрелять по старинке.

– В ушах шумит? Голова кружится? Блевать не тянет?

Збынек замер и прислушался к организму.

– Яко не… – чех выдохнул и размашисто перекрестился. – Свят наш Бог!

– Иди, полежи в тенечке, тут без тебя разберутся.

Вокруг уже распоряжался Кассиодор – мужики тащили новые бревна для частокола, а подъехавший Шемяка отозвал Морейца в сторону:

– Строй еще три таких же частокола под бомбарды.

Грек задал естественный вопрос:

– Зачем, княже? У нас нет больше бомбард.

Он говорил гораздо чище Збынека, наверное оттого, что язык ему пришлось учить серьезно, а не полагаться на близость и понятность старорусского и старочешского.

– Бомбард нет, но ты представь, что есть, – улыбнулся Дима.

– Не уразумею…

– Ну вот если у нас есть три бомбарды, ты бы их как поставил?

– Хм… здесь, там и во-он там.

– Вот и ставь, и делай так, чтобы Али-бей это увидел и решил, что к нам бомбарды еще подвезут.

– А-а-а! – расцвел механик. – Стратиотико техназма![35]35
  Военная хитрость (греч.)


[Закрыть]

– Она, родимая.

Такой странный состав осаждающих Казань – русские вперемешку с татарами и вкрапления чехов и греков – стал следствием подписанного докончания между великими князьями московскими и Улу-Мухаммедом с сыновьями. Драматическое стояние под стенами Белева с занесенными над головами саблями закончилось все-таки переговорами и поиском приемлемого компромисса.

Судили, рядили, даром что шапки оземь не бросали, но все-таки придумали. Хану возвращатся в степи – нож острый, его как раз оттуда и выперли, союзников там нет, только враги. А нам он в Белеве нафиг не сдался, особенно после того, как верховские княжества трудами Шемяки пришли под руку Москвы. А вот на Волге есть где порезвиться…

Тогда решили так – один из сыновей Мухаммеда идет на службу великим князьям и получает удел с центром в Городке-Мещерском. Остальные вместе с папой и поддержкой московского войска идут брать Казань и садятся там править. А мы строим крепости в Чебоксаре и у впадения Свияги в Волгу, а также на Каме, сильно выше Казани.

Ну и собственно Казань будем переносить с ее нынешнего места на более мне привычное на берегу Волги, где сейчас крепостица Алтын-бека. И строить там русскую цитадель и татарский город. Мухаммед разумно решил, что лучше такой компромисс, чем с голым задом в степи зимовать и считать, хватит ли овец до весны, или придется подыхать с голоду. В конце концов, мы с татарами в одном государстве уже двести лет живем, и сто лет после того, как они в ислам перешли, так что попритерлись малость. Вон, сколько служивых в Москве от татарского корня – Юшковы, Разгильдеевы, Арсеньевы. Даже совсем русские по имени Ртищевы происходят от Ослана-мурзы, что отъехал к деду, Дмитрию Донскому.

Так что не особо много и поменяется, разве что наверху теперь будет на Сарай, а Москва – так сколько раз такие кульбиты в истории свершались, когда бывшие вассалы становились сеньорами? А уж после наших с Димой кульбитов, когда одного банкира и одного писателя занесло в XV век, так сам бог велел. Междуусобную войну в Великом княжестве Московском мы задушили, а в Литовском, наоборот, подогрели и ухитрились откусить старые русские княжества – Смоленское, Полоцкое, Витебское и еще несколько, на которые пару десятков лет тому назад наложил лапу ныне покойный Витовт.

Ну и по мере сил поднимали экономику, технологии и образование – уж больно низкий базис нам достался. Греков, бежавших от мусульман, привечали, чехов-гуситов тоже зазывали к себе, металлургию реформировали… Вот кое-чего за пять лет добились и теперь штурмуем Казань. Лет на пятьдесят раньше реала – у нас тут покамест 1438 год.

Улу-Мухаммеду поставили походную юрту без украшений, пол застелили плотными войлоками с резным узором, накидали простых подушек. Пришли все – Шемяка, сыновья хана, бояре, воеводы, беки, мурзы… Не было только толмачей, татарскую речь разумели все, да и ордынцы многие понимали по-русски, тем более много ли надо говорить за ужином? Медленно текли слова, время от времени смеялись или замолкали гости, сновали слуги, внося и унося такие же простые, как обстановка, блюда – плов, жареную баранину, сушеные дыни…

Ели засучив рукава, чтобы не заляпать жирным. Кто принесенной за голенищем ложкой, а кто и прямо так, руками. Запивали кто кумысом, а кто и настоечками…

– Правоверным же пить нельзя? – удивился я попервоначалу.

– Пророк (да благословит его Аллах и да приветствует) запретил нам вино из плодов двух деревьев: финиковой пальмы и виноградной лозы. А это, – Улу-Мухаммед поднял склянку, – из зерен травы, которой кормят коней.

– Так ведь опьянение харам? – поддел Шемяка.

– Не так, коназ, не так. Харам пить с целью опьянения.

– А мы для чего пьем? – Дима показал хану пиалу с наливкой.

– Мы для отдыха, новых сил и чтобы запить пищу, – назидательно сказал хан и приложился к вишневке.

Ну да. И вообще мы под крышей, а под крышей Аллах не видит. За шестьсот лет отношение к вину у поволжских мусульман не изменилось – поддать любят и умеют.

Улу-Мухаммед хлопнул в ладоши и я подумал было, что сейчас появятся девушки в прозрачных тканях, увешанные браслетами и монистами и начнут свои змеиные танцы. Но походная обстановка не предполагала таких радостей, явились всего лишь домрачи с зурначами и затянули свои тихие печальные мелодии.

По мере исполнения заповедей пророка хана все больше тянуло на разговоры за жизнь.

– Наурус-бий, змея, предал, – зло щерился союзник, – отъехал к Кичи-Мухаммеду…

Эта размолвка между ханом Золотой Орды и влиятельным степным эмиром, сыном Едигея, стоила первому престола. Как и почему она произошла – участники предпочитали не рассказывать, а я с расспросами не лез.

– Ничего, Кичи старик совсем, – хан помотал перед моим лицом пальцем в бараньем жиру, – недолго осталось.

Ну да. Почти пятьдесят лет, а Улу-Мухаммеду примерно тридцать три, всего на десять старше нас с Димой. По меркам XXI века совсем мальчик, по меркам здешним – зрелый муж на самом пике.

И вроде у нас с ним хороший контакт наладился, тьфу-тьфу-тьфу. Среди прочего моего банковского образования, коучинга и обучения, натаскивали нас и на всякие маленькие переговорные хитрости типа этологических признаков – ну, когда по жестам, поведению и прочей невербалке можно понять, что человек врет или утаивает. И Мухаммед, насколько я могу судить, вполне честно договаривается. Правда, я не знаю, насколько все эти «глаза в сторону, руки шарят» применимы к средневековым Чингизидам, но пока все соблюдается строго. И сыновья его Махмуд, Якуб и Касим, совсем еще мальчишка, тоже прямые, а вот Юсуф, похоже, себе на уме.

– Если я вдруг умру, коназ, позаботься о сыновьях, – будто прочитав мои мысли, шепнул мне хан.

Я посмотрел ему в глаза – взгляд на удивление был трезвым. Интересно, с чего такие мысли?

– Рано тебе умирать, хан. Надо Казань взять, государство вокруг построить, вниз по Итилю спуститься…

– Да кому Сарай нужен…

Это да, некогда блестящая столица Золотой Орды понемногу приходила в запустение и от ее прежнего величия осталась лишь символическая тень. Вон, епископ Иона уже предлагал епархию оттуда передать в какой город покрупнее или вообще на Москву вывести.

– А зачем нам Сарай? Не, нам Сарай не нужен. Что мы дрова, что ли? – плеснул я в пиалы еще зверобойной настоечки.

– Верно, коназ. Нам Хаджи-Тархан нужен.

– Верно, хан. А потом пойдем встречь солнцу, за наследством Тохтамыша.

Мухаммед слегка отстранился и сощурил и без того узкий глаз, пытаясь оценить масштаб замыслов. Еще вчера соперники играли им в пятый угол, а сегодня он может вписаться в грандиозный проект…

– Весь Итиль забрать, Уралтау забрать, не слишком ли далеко смотришь, коназ? – мудро усмехнулся хан. – Нашей жизни не хватит.

– Не мы, так наши дети закончат, – резонно заметил Шемяка.

– Дети… – дернул себя за ус Мухаммед и вдруг резко сменил тему. – А дети у тебя будут красивые. Ты хорош, твоя ханум красавица, повезло тебе.

– Ну, будем здоровы! – поднял я узорчатую поливную пиалку, дабы съехать со скользкой темы.

Мужики, кто с закатанными рукавами, а кто и голый по пояс, рыли канаву под заостренные бревна частокола, выбрасывая землю вперед, в сторону крепости. Оттуда для порядку выпустили несколько стрел, убедились, что не добить и прекратили.

Работа спорилась – набранные мужики весело махали лопатами с железной оковкой, быстро углубляя ровик, и балагуря по ходу дела.

– Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! – гаркнул я присказку, проезжаючи мимо.

– Га-га-га-га! – взорвалась хохотом артель, но быстро поскидала шапки и поклонилась, увидав меня.

– Бог в помощь, – улыбнулся я трудягам.

– Спаси Бог, княже, за лопаты! – ответил за всех косматый детина. – Любота такой работать!

– Ага, ты вон одну уже сломал! – подъелдыкнул его жилистый парень лет двадцати.

– И ничо! – возразил детина. – Я новую вырезал, а кузнец оковку переставил, всех делов!

– Вот да, хороша лопата, – серьезно заметил седой землекоп, наверное, самый тут старший. – Такой бы серебришко грести!

Общество снова взорвалось смехом:

– От ты хватил, Онисим, стока во всем свете нету!

Кассиодор разметил площадки, раздал указания и по всему выходило, что к вечеру частоколы будут готовы. Древодели обтесывали и заостряли бревна, мужики тащили их и ставили рядком в ямки, с волокуши сгружали камни для забутовки. Рядом, где работали двое терщиков, стоял крепкий сосновый дух, белела земля от стружки и опилок – тут «терли пилами» бревна под орудийный станок. Инструментом пила покамест была ценным и редким, и потому за двумя квалифицированными специалистами наблюдал специально поставленный десятник. Упаси бог пилу загубят – это вам не оковку с деревяшки на деревяшку переставить, это новую с самого начала выделывать.

В лагере сыграли сигнал к обеду, ратники и мужики подходили к водовозным бочкам ополоснуться и шли дальше к кострам, над которыми исходили паром котлы с варевом.

В этом затишье из-за горушки показалась грандиозная упряжка из полутора десятков лошадей. Кассиодор воспринял военную хитрость весьма серьезно и назначенное «бомбардой» бревно не прикатили на позицию, а тащили ровно так, как тащили бы настоящую пушку.

Судя по всему, это шоу вызвало интерес не только у меня, но и на стенах осажденной Иске-Казани. Людишки на заборолах забегали, засуетились, тыкая пальцами в сторону новой угрозы, а вслед первой показалась и вторая «бомбарда».

Я доехал до упряжек, соображая, сразу ли послать парламентеров с предложением сдаться или повременить до окончательной установки всей бревенчатой «батареи». Но пока я думал, меня опередили – в крепости заревели трубы, распахнулись ворота и на поле за валами потекла конная лава.

Все верно просчитал Али-бей – пока войско расслабленно жует, есть шанс наскочить и пожечь частоколы, хоть немного, да отсрочить начало пальбы, которую деревянная Казань точно не выдержит. И двумя-то выстрелами вон сколько своротили, а уж коли три пушки начнут…

Слева проорали команды Дима и Федька Пестрый-Палецкий, запели рога и трубы. Ратники, ругая Лебедия на чем свет стоит, побросали недоеденное, похватали оружие и бегом кинулись строится. Справа, от татарского лагеря, впереймы вылазке помчался отряд, над которым вился бунчук царевича Якуба. Часть казанских отвернула в его сторону, не давая сбить главный удар, но якубовы молодцы ударили всей силой. Супостаты вспятили, отчего потеряли напор и все больше сбивались в кучу, теряя и пространство для маневра. Якуб давил и рубил, не видя в горячке, как заходил ему в бок новый конный отряд из ворот.

Почти неслышимые в лязге и скрежете железа звонко пропели тетивы арбалетов, слегка тормозя натиск на «батерею», а потом с боков по казанцам плюнули огнем и картечью легкие пушки, прорубив без малого просеки в атакующем строе. Перед пушками сбивались в плотные ряды копейщики, склонив отточенные острия.

Бунчук Якуба качнулся и упал, справа, перекрывая шум битвы страшно закричал Мухаммед, понукая своих воинов. Но вдруг раздался его отчаянный горловой вопль, тут же сменившийся злобным, а из свалки выбрались и поскакали к ханскому шатру несколько человек, увозя тело.

Доскакавшие до батареи казанцы были встречены в пики, из-за спин еще раз тренькнули арбалеты и городские, убедившись, что нахрапом взять не удалось, спешно заворачивали коней.

В татарском лагере забили барабаны и взревели зурны и вся орда, сколько я их видел, ломанулась в свалку. Связанные боем казанцы медленно пятились к воротам. Туда же погнал наших и Дима – он понял замысел хана не дать противнику ускользнуть в крепость, а при удаче вломиться в нее на плечах отступающих.

Легкие пушки на руках, под прикрытием щитов подкатили еще ближе и дали залп картечью прямо по стенам, откуда рухнуло несколько человек. Арбалетчики стреляли не переставая, в замятню у ворот влилось еще несколько ханских и наших отрядов…

Йес! Ворота захлопнуть не успели, бой закипел уже в городе.

Тут уж воеводы двинули вперед все силы – такой шанс упускать нельзя. Пользуясь тем, что защитники сбегались к воротам, дабы отстоять их, хан послал на стены своих спешенных воинов с заранее заготовленными лестницами.

Казанские рубились отчаянно, понимая, что сдаваться тут некому и пытаясь спасти свои семьи. Орали люди, ржали и бились кони, звенела сталь и текла рекой кровь. Наконец малый отряд прорвался сквозь замятню у ворот и ринулся вглубь города, сея смерть и панику. И в тот же момент пешие преодолели пролом, несмотря на торчащие в разные стороны разбитые бревна, посекли немногих защитников и тоже хлынули в город.

Последних добили часа через два. Али-беевские понесли большие потери на вылазке, да и пушки выкосили изрядно стоявших на стенах, а остервенелый от гибели сына Мухаммед не дал казанским ни секунды передышки.

Уже гнали полон, повязанный ременными веревками, тащили добычу, в трех местах поднимался дым от пожаров, голосили бабы, ревела скотина.

Брови Улу-Мухаммеда сошлись над носом, сквозь сжатые зубы вылетало скорее шипение, чем слова:

– Почему ты не пришел на помощь брату?

Красный как девица Юсуф прятал глаза.

– Посмотри, – шипел хан, указывая плеткой на тело Якуба, уложенное возле юрты и накрытое пологом, – это твой брат! И он мертв потому, что ты медлил!

Юсуф неразборчиво бормотал оправдания себе под нос.

Рядом, исподлобья глядя на него и баюкая перевязанную свежей тряпицей руку, стоял слегка бледный от раны Махмуд, опираясь здоровой рукой на саблю в тяжелых ножнах.

Хан со злостью сплюнул в сторону, развернулся и ушел, оставив сыновей разбираться самим. Уж не знаю, чего там наговорил герой дня Махмуд струсившему брату, но Юсуф зыркал на него уж больно злобно, причем эта обида не прошла ни на следующий день, ни через неделю.

А за это время мы успели пометить все уцелевшие бревна стен и башен Иске-Казан и разобрать их до основания. Затем на плотах сплавили вниз, к Волге, где стояла брошенная при подходе объединенного войска крепостица Алтын-Бека.

До конца лета там стучали топоры, мелькали лопаты, и вставала Новая Казань.

Глава 2
История с географией

Дожди зарядили еще в мае, да так и шли почти все лето, отчего царевич Касим и его татары, посаженные в Мещере, крутили носами. Приходилось ездить, заниматься обустройством, объяснять, что год худой – места там низменные, и если на Москве дороги просто раскисали, то вокруг Городца превращались в топкое грязевое болото.

Вот такой вот скверный климат. Мало того, что зимой лютая холодрыга, так еще и каждое второе лето – натуральная осень. Вот зачем Господь поселил нас на этой равнине? Чем было бы хуже, если бы мы жили в теплом Таиланде или, на худой конец, во Франции? Я так иногда ныл про себя, но внутри твердо знал – поселись мы где в другом месте, вышел бы из нас какой другой народ, а не русские. Превозмогание есть наша национальная основа, так что нечего нюнится, у печки просушимся.

А вот рожь терпеть не будет, плохо она созревала и мокла на полях, да и на огородах воды набиралось преизлиха. От изобилия влаги овощи гнили прямо на корню или перли в болезненный рост, закручивая веера листьев и рассыпая плоды водянистые вместо крепких и тугих. Соберешь – так тут же прорастет или сгниет. Даже яблони, давшие в прошлый год невиданный урожай, ныне стояли почти без плодов. Маша жаловалась, что мало капусты, репы, редьки, репчатого лука, зато зеленого – хоть завались.

Она с головой нырнула в хозяйственные заботы, стараясь создать надежный запас на зиму вовсе не потому, что не доверяла своим помощникам и помощницам, порядок у не был ого-го, не забалуешь, а от тоски по преставившейся бабушке, жене Владимира Храброго Елене Ольгердовне.

Вот тоже судьба – родилась в Вильне одной из двадцати с лишним детей великого Ольгерда, замуж отдали в Серпухов, родня осталась в Литве и Твери, прожила немалые по здешним меркам восемьдесят лет, похоронила всех своих детей, большую часть коих унес чумной мор десять с лишним лет назад… Успела многое передать Маше, а в последние дни, почуяв приближение смерти, постриглась в монахини и умерла, как инокиня Евпраксия.

А я мотался в Мещеру, Владимир, Муром, Городец и прочие места, и там мелькнуло название речки Выксы. Ну я и вспомнил, как к нам в банк приезжали представители из одноименного города, вернее, от тамошнего металлургического завода за кредитом, как они гордились древностью завода, основанного аж в середине XVIII века. И что-то я не думаю, что в те годы им руду возили из Курска или там с Урала. А раз так, то вокруг должно хватать местного сырья и его надо бы поискать.

Расположение покамест не ахти, южный берег Оки, совсем рядом, по Мокше, живет не всегда мирная мордва, но если руды много, нужно будет браться. Коли не упустим Казань, мордва никуда не денется. Надо только наших попов накрутить, чтобы крещением занимались не слишком истово, без фанатизма. То есть чтобы не принуждали, а соблазняли в православие любовью и лаской. Добрым, так сказать, словом, а на крайний случай у нас и пистолетик имеется.

В один из редких дней оказавшись в Москве (блин, да я все княжение куда-то скачу или еду!) озадачил моих книжников Никулу и Феофана написать обширную справку по всем известным странам. А то отроков Андрониковой школы пора истории с географией учить, а мы только ближайших соседей знаем. Пермяков, чудь, свеев, ливонцев, ливтинов с поляками да татар. Ну еще греков с фрягами, то есть только тех, с кем напрямую контачили. А что дальше – мрак и неизвестность, аримаспы, псоглавцы и прочие немцы с хоббитами.

Вот под это дело мое министерство науки и образования сообщило мне, что некий инок владеет незнамо как доставшейся ему картой обитаемого мира. Я немедля велел монаха сыскать, а сыскав – представить. Что и было исполнено под новый, 6947-й, год, то есть к сентябрю 1438-го.

Двери распахнулись, и вошел черный тул размером с хороший бочонок. Он шатко и валко прошлепал ногами в кожаных поршнях на самую середку палаты, вздохнул и опустился на пол, открыв нашим взглядам истинного владельца ног, сухопарого монашка в домотканой рясе.

Инок еще раз облегченно выдохнул, а затем освободившейся от ноши рукой немедля перекрестился на образа, буквально вминая щепоть в лоб и тело. Затем застенчиво улыбнулся и заправил редкие седые пряди под скуфейку.

– Вот, – сообщил он нам проникновенно, – чертеж всего Мира Господня, священным откровением даденный!

Я отложил вощаную табличку с записями и сделал приглашающий жест рукой. Монашек засуетился, с с трудом скрутил туго сидевшую крышку футляра и бережно вынул сверток.

Через минуту, ползая на четвереньках, он раскатал полотнище пергамента невероятных размеров – примерно два на два метра. Я обалдело прикинул, с какого же слона содрали эдакую шкуру, прежде чем понял, что она сшита из отдельных листов.

Это была карта.

Очень странная и сильно средневековая – ее очертания никак не желали совпадать с моими представлениями о географии материков. Мало-помалу я сообразил, что север на карте внизу, что странные выступы это береговая линия, на которой я с трудом опознал квадратную Малую Азию, треугольную Испанию, круглую Англию… Изображенное старательной рукой неизвестного картографа Черное море щеголяло полным отсутствием Крыма, а вдвое большее Каспийское, наоборот, обзавелось четырьмя безымянными островами немалого размера.

Да, полна чудес могучая природа… Никогда не слышал о том, что карты такого размера и качества водились на Руси. Впрочем, у нас за века войн да и просто пожаров столько сгорело, сгнило или погибло – не сосчитать. Может, в некоем монастыре просто порезали этот циклопический пергамент на страницы, соскоблили чертеж, и написали поверх новую книгу, вот и не дожил до моего времени уникальный артефакт.

– Аще прочие страны у Океана лежат, откуда до края света рукой подать! – возгласил монашек с полу, расправляя края карты. – Господь же Бог Вседержитель Русь Святую в средоточие мироздания поместил!

Я с любопытством рассматривал творение, скорее всего, араба – уж больно подробно карта показывала Ближний Восток и вообще страны ислама. Но надписи сделаны кириллицей, правда, поверх затертых латинских, кое где забытых или проглядывавших сквозь новый текст. Я нашел Киев, Новгород, Колывань на берегу Балтики и даже Самарху, но решить, Самара это или Самарканд, не смог, уж слишком вольно располагал объекты автор. Вильно же, Москва и Владимир отсутствовали.

Монашек тем временем воздел себя на ноги и продолжал:

– То знамение есть, что из Руси, между немцы и татары сущей, свет христианства на иные языцы изольется!

– Это как же? – не удержался я.

– Созиждить киновию[36]36
  Киновия – монастырь.


[Закрыть] великую в Нижнем Новгороде и подвижниками истовыми населить! – глаза монашка загорелись, седые пряди снова полезли наружу. – Числом не менее тьмы, сиречь десяти тысяч! Оной обители льготу дать, дабы завела корабли дюжие в числе великом!

– Зачем? – с веселым любопытством спросил Никула.

– До моря Хвалынского спуститься и дале в Океан! – монашка, судя по всему, не смущало, что карта не показывала никаких выходов из Каспия в другие моря. – Монасям татар крестом и мечом в истинную веру обращать!

Однако, размах. Тут и войско в три тыщи замучаешься собирать, а ему сразу духовно-воинский орден в десять тысяч подавай!

– Что, всех обращать? – иронию Феофана можно было хлебать ложками.

– Всех! – решительно ответил монашек и поскакал вокруг карты, тыкая пальцем в нарисованное. – Обители вниз по Волге и по брегам моря ставить, до Персии и индийской страны, и святой крест водружать!

Речь его все убыстрялась:

– Тамошних татар, мунгалов и парсов обратить! – он сигал от края к краю карты и решительно разворачивал картину вселенского православия.

– Через Тферь и Плесков на немцы ливонские обратится! Новгород в корысти погрязший минуя! И тамо же новые обители ставить!

– Гм. А ты уверен, что ливонцы примут православие? – спросил я, еле сдерживая смех.

Монашек словно взорвался, патлы его вздыбились и, кажется, слегка приподняли скуфейку:

– Коли мы турцев и парсов к свету истинной веры с Божьей помощью направим, во всем христианском мире воссияем! Всякой за честь к нам на поклон прийти почтет! Для чего новообращенных христиан из индейской и персидской земли с собой в земли немцы и чуди и свеев привезть!

Остапа, что называется, несло, Никула уже давно исполнял фейспалм, давясь от смеха, Феофан же прикрылся аналоем с разложенной на нем книгой и оттуда подвывал – тихо, но явственно. Бьюсь об заклад, оба наверняка проклинали момент, когда им пришла в голову мысль представить монашка князю.

– Тамо, когда осильнеем, на юг и вдоль моря Черного путем святого апостола Андрея в древнюю Таврику, откуда помощь василевсам подать и над Святой Софией крест укрепить! И безбожных агарян, Царьград утесняющих, под омофор вселенского патриарха вернуть, купно с Болгарией и Сербией! Православный крест над Святым Иерусалимом вознести! Гроб Господень освободить и тем еретических латинян и папежников попрать!

У меня уже темнело в глазах и горчило во рту, а монашек тараторил, как заведенный, словно заранее написал и отрепетировал речь и теперь выдавал ее, перескакивая с одного на другое и разворачивая перед слушателями эмоциональную картину торжества православия. Иоанн Златоуст, прости, Господи…

– Идти за Камень! – вещал проклятый инок, – Тохтамышев улус крестить, до царства пресвитера Иоанна досягнуть и дале нести слово Божие в Чинскую страну и Китай! Силян-остров[37]37
  Силян – Цейлон.


[Закрыть]…

Но тут, пошатываясь, я шагнул в сторону и плюхнулся на лавку:

– Как звать-то тебя, отче?

Монашек, перебитый на середине тирады вздрогнул, обвел палату ошалевшим взглядом, словно возвращаясь из транса, и с поклоном сообщил:

– В постриге брат Амфилохий.

А Никула добавил:

– Глуздырь Окаянный, во святом крещении Кондрат, с нижегородского посада…

Сил хватило только на то, чтобы махнуть в сторону двери:

– Ступай…

Монашек дернулся было собрать карту, но рынды, угадав мое состояние, уже подхватили его под локотки и вынесли в передние сени.

Часы Лазаря дважды отбили четверти, прежде чем мы проржались.

– Юрод, – тонко стонал в углу Феофан.

– Уморил, краснобай языкастый, – вытирал слезы Никула.

– Чертеж сберечь, – вот хрен я кому такое сокровище отдам, – монашка в Пермскую епархию, на покаяние, пусть там язычников крестит, узнает, каково на деле. Ох, Чинская страна, Силян-остров…

Книжники хрюкнули, но таки нашли в себе силы продолжить наши высокоученые занятия, хоть и не сразу. Пришлось затребовать умывальные кувшин, таз и полотенце, дабы привести себя в порядок.

– О прошлом годе, как кесарь Жигмонт[38]38
  Кесарь Жигмонт – император Священной Римской империи Сигизмунд Люксембургский.


[Закрыть] помер, – размеренно заговорил Феофан, – корону Венгрии, Германии и Чехии унаследовал Альбрехт из рода Габсбургов….