Текст книги ""Фантастика 2025-1". Книги 1-30 (СИ)"

Автор книги: Юрий Москаленко

Событие тридцать восьмое

Я и сам в детстве в прятки играл профессионально. Меня вон до сих пор некоторые ищут.

Дмитрий Юрьевич Пучков

А начальник сыскного отделения Тульского городского полицейского управления коллежский секретарь Парамонов Иван Никанорович окрысился. Ну, Кох на его месте тоже бы разозлился. Третий раз он прётся из Тулы, от уюта и привычной жизни в эту дыру по холоду или по пылящей дороге, хоть респиратор надевай, или в дождь, как ведь не закрывайся, а капли найдут способ за шиворот забраться. И что? Третий раз нет дурня на месте. Предупредили вороги, и он удрал. На этот раз Иван Никанорович решил обыскать все постройки в имении и все дома в Болоховском и Заводях. И ведь не поленился сам тоже шастал по домам крестьян. Во все четыре избы, построенных для ветеранов в Болоховском, зашёл, и как потом Виктору Германовичу Машка рассказала, лично жён опрашивал, мол, не говорили ли мужья, где скрывается барчук. Машка и про причину такого рвения Парамонова узнала от кучера одной двух кибиток, что привезла полицейских. Оказывается, сам Иван Никанорович выехал из Тулы на тарантасе. Это такая интересная повозка. Для уменьшения тряски там пытливый человеческий ум придумал рессоры деревянные. Получилось так, взяли две длиннющие дубины, метров за шесть длиной и к самым краям приделали колёса. А саму пролётку или кибитку поставили в центр этой конструкции. Дубины эти, которые почему-то называются «тест», чуть прогибаются от веса седоков и самой конструкции и пружинят при езде. Так вот одна из дубин или один из тестов по дороге переломился, при этом крайне удачно. Иван Никанорович, завернувшись в плащ и попону, спал убаюканный мерным покачиванием на тестах, и тут бамс, и вываливается он в глубокую колею полную холодной воды, кучер как раз пытался её объехать. Вытащили этот кокон, булькающий и матерящийся, из лужи полицейские. Спасли душу человечью. Даже сняли с кучера кафтан со вшами и блохами и на коллежского секретаря надели. И до вечера, до станции, сидел злой Парамонов в кибитке вместе с полицейскими и нюхал запах перегара и чеснока. А на станции он, понятно, просушил одежду у печки и рыкнул на комиссара почтового, если по-старому, или на станционного смотрителя, если на новый лад, мол, подавай мне экипаж. А тот его не послал… да. Не послал к экипажу, а послал ждать до следующего утра. Пришлось и второй день трястись полицейскому чину в кибитке с мужичьём сиволапым, вонючим. Кибитка? Кибитка – это телега такая, на половине которой воздвигнута конструкция, защищающая от осадков или от ветра, да и от солнца. Только телегой от этого она быть не перестала. Всё там плохо с рессорами. Всё скрипит и подбрасывает на малейшей ямке. А их этих ямок по дороге из Тулы до Болоховского… много. И все их копчиком господин коллежский секретарь пересчитал. Там, под тентом, обычная деревянная лавка. А чего, простым солдатикам и так сойдёт.

Выслушал этот доклад разведчицы Машки, Кох уверился, что сам лично Иван свет Никанорович больше к нему в гости не поедет.

Обыск домов крестьян ничего не дал. А Машка выкинула фортель. Она, понятно, устроили полицейского чина в доме, но топить на ночь не стала. А для кого? Барина же нет? И бедный Парамонов в холодном доме ночевал, кутаясь в шинель поверх одеяла. А во флигеле, где устроили обычных полицейских, супротив, было тепло и самогонки хоть упейся. Уговорились попробовать служивые по чуть-чуть, и утром коллежский секретарь разбудил их только водой окатив.

Так что, путешествие в Болоховское должно Парамонову запомниться. От рвения или из вредности, а то и от злости Иван Никанорович мобилизовал мужиков, вразумил своих помощников, и под руководством полицейских крестьяне провели в лесу облаву на Сашку. Молодец Иван Никанорович. Вот только лес не тот выбрал, он повёл сыскарей в том редкий берёзовый лес, что у Болоховского в сторону Заводей. А Сашка в это время спокойно учил калмыцкий в дремучем лесу у Басково в тёплой хижине, с тёплой Анькой под боком.

Облава получилась долгой, бесполезной и бестолковой. Крестьяне разбредались, полицейские, получившие от Машки пироги, настряпанные Аксиньей и туески с кальвадосом барским, нажирались. А у самого Парамонова ноги заплетались, так как Анька, вернувшись из хижины, из вредности, ослушавшись Сашку, в пюрешку ему сонного зелья добавила.

Когда все поисковики всё же в середине леса встретились, то время уже далеко за полдень было. О дороге назад в таком состоянии Иван Никанорович и не подумал. Решил ещё раз заночевать, предварительно выписав люлей, пусть и словесных Машке.

– Почему дом не протопила на ночь⁈ Ещё раз такое повторится прикажу выпороть.

– Вот по этой вот попе? – выгнула Мария Петровна в его сторону округлости? – Тогда ладно, тогда, конечно, натоплю.

И натопила. Ванька младший и Сашка рыжий целую ночь в печь подбрасывали полешки березовые, самые жаркие. В результате в комнатах на втором этаже, а Ивану Никаноровичу постелили в бывшем кабинете Сашкиного отца, температура поднялась до 140 градусов по Фаренгейту. Другого термометра не было. Весь мокрый и не выспавшийся из-за жары, утром Парамонов отбыл. И что примечательно, не оставил на этот раз полицейских караулить Сашку. Ну, не конченный же он идиот, понимает, что Сашку предупредят, и он, пока в домах засада, туда не пойдёт.

После отбытия зелёно-красных Сашка провёл совещание с ветеранами и пацанами. Всё плохо. Полицейские подходили и разговаривали и с псарём Никодимом, и с конюхом Фёдором. О чём, понятно, никто не слышал.

Событие тридцать девятое

– Позвольте представиться. Меня зовут…

– Хватит! Я слишком со многими знакомился в этом месяце…

Укрощение строптивого (Il Bisbetico domato)

Богатая купчиха вышла на станции из дормеза поставленного на полозья и махнула рукой, подзывая пацана лет четырнадцати – пятнадцати, что сидел рядом с кучером впереди.

– Ванюша, сходи спроси, есть ли комнаты свободные.

Все станции в России сделаны по одному проекту. Фасад выкрашен в белый цвет и стоит портик с колоннами. Наверное, архитектор итальянцем был, с Парфенона какого срисовал. Правда, потом уже наши чуть подправили проект, колонны превратили в резные столбы и покрасили их в чёрно-белую полоску. Дома тоже не сильно отличаются, пятистенок обычно в полтора этажа. Первый этаж обычно цокольный и сейчас зимой наполовину окошки нижнего этажа только из снега торчат. Как раз мужик в большом, до земли тулупе, ходил сейчас с деревянной лопатой вдоль окон и счищал снег. В городах, точнее в пригородах, где иногда располагались почтовые станции дома были каменные, но тоже с цокольный этажом.

Эта станция была не хуже и не лучше других. На двор, где всякие конюшни, сараи, сеновалы и прочая, и прочая, заезжать не стали пока. Там толкотня невообразимая, прибыло сразу два возка и конюхи и кучера меняли лошадей. Господа спешили дальше. Да и чего заезжать, если комнат переночевать не окажется. Придётся ехать в деревню и проситься на постой.

Парень спрыгнул с облучка, и поправив кроличий треух, смело направился к римско-полосатому крыльцу. А вокруг дормеза меж тем начала собираться толпа зевак. Посмотреть было на что. В дормез была запряжена тройка коней. Обычно четвёрку цугом в такую большую карету запрягают или даже шесть лошадей. А только эти три с гривами, в косички запряженными, тех шести и стоили. Кони были большие, кони были мощные, кони были холёные. Вся тройка словно с картины художника сошла. Саврасова? Это же масть лошадей? Но эти были вороные. Огромные вороные жеребцы с мохнатыми ногами с роскошными заплетёнными в косы гривами и длиннющими, почти до земли, хвостами. Упряжь была под стать тройке. Латунные бляшки, тут и там начищенные до блеска, отражали лучи заходящего солнца.

Купчиха сделала пару шагов от дормеза к крыльцу, но передумала видно, развернулась и прошагала своими алыми сапожками, виднеющимися из-под подола беличьей шубы в обратную сторону.

– К несчастью, Ларина тащилась,

Боясь прогонов дорогих,

Не на почтовых, на своих,

И наша дева насладилась

Дорожной скукою вполне:

Семь суток ехали оне, – один из ожидающих замены лошадей – мужчина в роскошной волчьей шубе подошёл к обладательнице дорогущей тройки и протянув руку к вороным фризам продекламировал кусочек из Евгения Онегина.

– Ужель та самая Татьяна? – вслед за первым к купчихе подошёл и второй господин. Этот был чёрной шинели, а на голове шляпа «Дорсей» – разновидность цилиндра, названная в честь законодателя моды графа д’Орсея.

– Мадам или мадмуазель… – поклонился первый молодой человек.

– Мишель, разрешите мне представить вас этой дивной нимфе, – снял свой цилиндр товарищ в шинели.

Нимфа на секунду стушевалась, но потом мотнула головой отгоняя видимо скромность и испуг, и чуть хрипловатым голосом из-за приличного мороза, произнесла:

– Анна Тимофеевна Серегина.

Дверь дормеза в эту минуту распахнулась и оттуда вылез сначала один азиат в шёлковом синем шитом золото халате, а следом и второй в таком же. У первого были тонкие усики от верхней губы опускающиеся до подбородка, второй был видимо моложе и усов не имел.

– Ого! – оба господина удивлённо выпучились на спутников Серёгиной.

– Твоя туда не ходи. Снег башка попадёт. Совсем мёртвый будешь, – нахмурил брови безусый азиат. Он смотрел в это время на девушку, и не очень было понятно, кому он это сказал. То ли ей, то ли двум кавалерам, пристающим к Анне.

– Гаспажа Анна, нег җиг орв? – второй азиат смотрел на молодых людей.

– Неожиданно, мадмуазель Анна. Это ваши слуги? – тот, что в шинели справился с удивлением первым.

– Это мои телохранители. Они сегодня ещё никого не убили из пристающих ко мне и потому злятся, – жёлтые глаза нимфы в беличьей шубе насмешливо прищурились.

– Ну, пока эти башибузуки не начали нас убивать, разрешите всё же представиться. Это мой друг и по совместительству лучший композитор России – Михаил Иванович Глинка. А ваш покорный слуга мадмуазель, – господин в шинели изобразил куртуазный поклон с маханием своего цилиндра по снегу, – Виельгорский Михаил Юрьевич – действительный статский советник и почётный опекун Санкт-Петербургского опекунского совета, а ещё управляющий воспитательного дома, Мариинской больницы и Училища глухонемых. На днях был пожалован в шталмейстеры. Именно ваши лошади, мадемуазель Анна, и подвигли меня на это знакомство. Лучшей тройки и в императорских конюшнях ещё поискать. (Шталмейстер (лат. agaso, нем. Stallmeister – буквально «начальник конюшни») – главный конюший, придворный конюшенный в чине 3-го класса; собственно для лиц, состоящих при придворной конюшне).

– Мадмуазель Анна, вы в Петербург направляетесь? – Глинка тоже снял меховую шапку и помахал ею, склонившись в шуточном поклоне.

– Угу, – сказал безусый азиат.

– Да, господа, мне мой батюшка велел мир посмотреть и себя показать.

– А давайте проделаем остаток дороги вместе…

– Боюсь, господа, что в наш дормез вы не поместитесь, там много вещей.

Событие сороковое

На дороге всегда так… всякий, кто едет медленнее вас, – слабоумный; всякий, кто едет быстрее, – псих.

(Вы замечали: всякий, кто едет медленнее тебя, – идиот, а всякий, кто быстрее, – дебил.)

Джордж Карлин

В Москву Сашка ездил на почтовых лошадях. Ходил оформлял подорожную денежку платил. Не так и много. Четыре копейки верста. А с другой стороны, от Тулы до Москвы, а потом от Москвы до Питера, получится вся тысяча вёрст. А это уже четыре тысячи копеек. Ну, тоже не бесконечные деньги. А обеды или там ужины на станциях или постоялых дворах. А сам ночлег в этих клоповниках. Все же авторы книг, где путешествие по России описывают, начиная с Радищева, ругают ночевки в сих заведениях. И наше всё в «Станционном смотрителе» отметился. Тут про Радищева Сашка неожиданно вспомнил в дорогу собираясь. Началось с того, что зашёл он в гостиную, а там Машка Аньке книжку вслух читает. И что-то знакомое читает. Сашка подошёл посмотрел обложку и офигел. Это был далеко не рыцарский роман. Это была явно запрещённая, ну раньше так точно, книга «Путешествие из Петербурга в Москву» господина Радищева. Кох уже один раз из-за этой книги пострадал, а потому изъял и сжег. Оказалось, была эта книженция в кабинете отца спрятана в другой обложке, а эти читательницы нашли и решили приобщиться. А пострадал Кох ещё в Харькове в танковом училище. Дал ему комсорг поручение там к какой-то годовщине чего-то подготовить доклад минут на десять по обличению крепостничества в царской России. Понятно, что Виктор вспомнил про Радищева. Сходил библиотеку и взял книгу. Там, он точно помнил из школы, была глава про то, как крестьяне бар убили.

Книга небольшая и Кох её всю за вечер осилил, в том числе и про убийство это. Там такая история, было у… барина три сына, и все трое дебилы. Ходили они по деревне и девок насиловали. Двое, значит, держали, а один пользовался. Ну и нашли очередную, отбившуюся от стада тёлку и начали к ней домогаться. А тут её жених из кустов с колом выскакивает и давай насильников бить. Поймали его потом и решили забить кнутом насмерть, а народ в селе взбунтовался и всех барей убили. Ну, солдаты всех повстанцев повязали и на суд, а судья то ли честный, то ли женой барина купленный. Не захотел всех мужиков в Сибирь отправлять. Скорее всего, всё же женой купленный. Мужа нет, сыновей нет, так ещё и всех крестьян изымут. Вот она и подсунула судье со странной фамилией Крестьянкин денежку. Но там ничего не получалось у бедолаги, и он в отставку ушёл. Понятно, про это правда не написано у Радищева, но следующий судья мужиков кого повесил, а кого в Сибирь отправил, а жена барина и без денег даденых Крестьянкину осталась и без мужиков. А нефиг, нужно было сыновей нормальными воспитывать.

Подготовил тогда Кох доклад и прочитал. Комиссии понравилось. А только пытливый ум курсанта после прочтения книги охренел. Там есть интересная глава про попутчика, который страдает от того, что он в публичном доме подхватил сифилис и заразил им молодую жену, а она сына в утробе, и сын умер и жена, а мужик себя корит. И тут-то и вылез Радищев. Он, оказывается и когда в Лейпциге учился, и потом в Питере, тоже все публичные дома посещал, ни одного не пропуская, и тоже сифилис подхватил и потом жену заразил и детям передалось. И у него жена умерла. И интересный вывод товарищ первый революционер сделал, не он виноват, и не тот мужик, что по борделям ходил, а Екатерина, которая публичные дома не запретила. Так более того, в следующей, кажется, главе понравилась Радищеву девушка, что-то там про лошадей и коров, и он её от полноты чувств в губы поцеловал. Зная, мать его, что у него сифилис. И умер от сифилиса Радищев, точнее от его последствий, мозг совсем размягчился, ничего уже не соображал борец с самодержавием и хлебнул «царской водки», которую сын приготовил, чтобы эполеты почистить. Ну, пламенные борцы с царизмом и должны умирать от царской водки.

Вот, всё это Кох и рассказал пацанам потом в курилке. Так какая-то падла тут же побежала к парторгу и доложила. Коха вызвали и хотели отчислить, перед этим выгнав из комсомола. И чего-то там пошло не так. Может начальник училища не захотел сор из избы выносить, а может и сам он не любил сифилитиков. Но всё кончилось строгим выговором и лишением увольнительных на месяц. Ну и пятью нарядами.

И тут опять эта проклятая книга. Но, прежде чем сжечь, Сашка её внимательно прочёл, обновил воспоминания, и чуть лучше получилось из-за этого подготовиться к путешествию. И в первую очередь он отбросил идею добираться на почтовых. Подорожную купили на Аньку и её четырёх слуг, так на всякий случай. Мало ли на выездах из городов прицепятся всякие товарищи, а сами решили ехать в собственном дормезе и со своими лошадками.

Дормез – это большущая карета, в которой можно спать. (ДОРМЕ’З, фр. dormouse, букв. Соня) Стоит эта карета кучу денег. Простая-то, если на хороших рессорах, то и за тысячу рублей уходит. Сашке же повезло, и он настоящий дормез, правда, в чуть покоцанном состоянии, купил за пятьсот рублей. Дело было так. Командира Тульского оружейного завода попёрли в отставку. Вот генерал-майор Филисофов, собираясь на пенсии сидеть в деревне, часть имущества и продавал. Попёрли его не просто так. В прошлом году Тульский оружейный завод сгорел дотла. Ничего не осталось. Головёшки одни. Только у здания управления каретник удалось пожарным отстоять. Он тоже начал гореть, но погасили, ещё то помогло, что чуть в стороне стоял и кирпичным был. В нём дормез генеральский и стоял. Пожар был летом, а дормез стоял на полозьях, последний раз на нём Философов ещё в марте по снегу в Москву ездил. Колёса и прочие рессоры с осями были рядом в деревянном сарае, и они сгорели, а так только обтянутый кожей верх длинной кареты скукожился. Отремонтировал крышу Сашка за двадцать рублей. Да, экипаж получился только для зимы, так ему для зимы и надо.

Кстати, насчёт пожара, когда Николай Иванович ему эту печальную историю с пожаром поведал, то Сашка колоссальный ущерб напридумывал. Слышал от самого генерала Сашка, что на заводе работает до девятнадцати тысяч человек. Нет, и раньше знал, что многие мастера работают на дому, но общей картины не видел. А тут ему зять и говорит, что оказывается на самом заводе в корпусах и двух с половиной тысяч не наберётся, а основная масса работает дома. Зачем приклады в отдельном цехе делать, если мастер, получив заказ, точает их у себя в гараже на коленке?

Ну, да бог с ним с заводом. Генерал Философов зятю продал дормез за пятьсот рублей и выторговал ещё через Николая Ивановича Сашка, что его оснастят малюсенькой печуркой, изготовленной на заводе по его чертежам. Чертежи нарисовал Виктор Германович сам. Сделали мастера, и в дормезе её поставили. Ничего сложного, просто большой самовар. Только топится не через трубу, а через нормальную топку с дверцей. Главное, что вокруг маленькой печурки кожух с водой. Пожар в карете устроить затруднительно, и остывая вода ещё долго поддерживает внутри дормеза комфортную температуру. Изготовлен этот самовар намертво прикреплённым к массивному листу железа с загнутыми вверх немного краями. То есть, при резком наклоне кареты печка не опрокинется, а если угольки высыпятся, то на железный поддон. И от крыши труба изолирована асбестовой тканью. Кроме этого чуда инженерной мысли Сашка заказал на заводе ещё и бульотку. Это такой сосуд с крышкой, краником и подставкой для спиртовой горелки. В ней можно было подогревать воду и поддерживать ее горячей, чтобы не приходилось просить самовар в гостинице или трактире. С помощью ручки компактную бульотку было легко переносить. Спирта с собой взяли литров десять и на дорогу должно было хватить. Кальвадоса немного тоже прихватили, раз бульотка есть, чего бы и грог иногда не приготовить.

В какой-то книге или передаче, Кох уже вспомнить не мог, но там точно ругали еду на станциях и постоялых дворах, почерпнул он и то, что нужно с собой брать пропитание, а то кроме неприятностей с ожиданием долгим или недосоленным обедом можно и отравление получить. Сиди потом по кустам на морозе с голой попой. Так вот, в той книге, всё же, было написано, что к карете сзади было прицеплено ведро с замороженными щами. Кох сильно сомневался, что это начало девятнадцатого века. Там вроде говорилось, что подвесил ведро над костром и вот теперь свежие горячие щи, а не отрава из трактира. Железных вёдер Сашка не видел. Все вёдра деревянные. Котелки есть из меди и даже железные, но литра на два, от силы на три и ведром это не просто назвать. Есть большие чугунные котлы и даже большие медные, но это тоже не вёдра.

Сашка со щами заморачиваться не стал, но мысль оценил и углубил. Аксинья получила заказ на изготовление различных пирожков. И с малиной сделали, и с земляникой – это сладкие, для чая. Но сделали и нормальные с капустой, с мясом, с луком и яйцом. Пару сотен пирожков испекла кухарка. И заморозили. Потом по мешочкам упаковали и в сундук, сзади к дормезу прикреплённый, уложили. Вынул потом прямо в дороге, на печурку – самовар сверху бросил и вуаля – тёплые свеженькие домашние пирожки.

Подумал потом Сашка, подумал и дальше развил идею со щами. Нет ведра, и не надо. И щей пока не надо. А вот на обед большую котлетку почему не заточить. Впятером выехали, пусть десять дней в дороге, если по максимуму считать. Пятьдесят приличных таких котлет на фунт примерно Аксинья нажарила и тоже заморозила. Дальше гарнир. Тут пришлось изобретать. Пластиковых контейнеров нет. Сделали так. Приготовила кухарка пюрешку. Её в квадратную деревянную коробочку, смазанную маслицем, уложили на человека одного – грамм двести и заморозили. Вынули, ещё раз маслицем смазали и в тряпицы шёлковые завернули. Достал в дороге в миску железную котлетку бросил, пюрешку сверху положил и на печурку. Десять минут и достойный обед горячий у тебя есть и ожидать обеда в трактире не надо, и денег вполне приличных тратить. Кроме пюре картофельного сделали такие же брикеты из гречневой каши и рисовой. И даже несколько штук брикетов плова наморозили, да, при размораживании рис чуть слипнется, но в дороге это не так важно, там главное, что тёплый и вкусный.