Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"
Автор книги: Нагиб Махфуз
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 99 (всего у книги 99 страниц)
53
На рассвете среди полной тишины раздался азан на утреннюю молитву, когда начальник полицейского участка в Гамалийе вызвал к себе в кабинет Абдуль Мунима и Ахмада. Вооружённый полицейский привёл их, и начальник приказал ему выйти. Он внимательно поглядел на обоих, затем отдельно на Абдуль Мунима, и наконец спросил его:
– Ваше имя, возраст и профессия?
Абдуль Муним уверенно и спокойно ответил:
– Абдуль Муним ибн Ибрахим Шаукат, двадцать пять лет, следователь отдела расследований Министерства образования.
– Как же вы можете нарушать государственные законы, когда сами представляете закон?!
– Я не нарушал закон. Мы работаем открыто, пишем в газеты и выступаем с проповедями в мечетях. Тем, кто призывает к религии Аллаха, нечего бояться.
– Разве в вашем доме не устраиваются подозрительные собрания?
– Нет, это были обычные собрания друзей, на которых мы обмениваемся мнениями, советами и религиозными наставлениями…
– А входит ли сюда ещё и агитация против союзнических держав?
– Вы имеете в виду Англию, господин? Она же наш вероломный враг. Государство, которое попирает своими танками нашу честь, не может зваться союзническим…
– Вы образованный человек и должны были понимать, что у военного времени свои условия, накладывающие ограничения!
– Я понимаю то, что Британия наш первейший враг в этом мире!
Офицер повернулся к Ахмаду с вопросом:
– А вы?
С полуулыбкой на губах Ахмад ответил:
– Ахмад ибн Ибрахим Шаукат, двадцать четыре года, редактор в журнале «Новый человек»…
– У меня имеются серьёзные сообщения о ваших экстремистских статьях. И кроме того, ваш журнал, как известно, пользуется дурной репутацией…
– Мои статьи не выходят за границы защиты принципов социальной справедливости…
– Так вы коммунист?
– Я социалист. А большинство депутатов парламента призывают к социализму, да и сам закон не осуждает коммунизм за его идеи, пока он не прибегает к насильственным методам…
– Так значит, мы должны подождать, пока собрания, что вы устраиваете у себя в квартире, не превратятся в насилие?
Ахмад задался вопросом, неужели им стала известна тайна их листовок и ночных выступлений?! И ответил:
– Я собираю у себя дома только близких друзей, и у меня бывает в день не более четырёх-пяти человек. Наши идеи весьма далеки от насилия…
Офицер перевёл взгляд с одного на другого, и немного поколебавшись, сказал:
– Вы оба образованные и… воспитанные. И к тому же женатые, не так ли? Ладно. Не лучше ли будет вам заняться своими личными делами и избегать неприятностей?..
Абдуль Муним ответил ему своим зычным голосом:
– Благодарю вас за совет, которому я никогда не последую…
Офицер не удержался от короткого смешка, вырвавшегося у него как будто помимо его воли, и сказал:
– Во время обыска мне стало известно, что вы внуки покойного Ахмада Абд Аль-Джавада, и ваш покойный дядя Фахми был моим близким другом. Полагаю, вы знаете, что он погиб… на заре своей юности, когда его товарищи выжили, чтобы потом занять высокие посты…
Ахмад, раскусивший секрет такой странной мягкости офицера, поразившей его, сказал:
– Позвольте мне спросить вас, господин, каким бы стал Египет, если бы не жертвы, принесённые моим дядей и другими, подобными ему?!
Офицер покачал головой и промолвил:
– Рассудительно подумайте над моим советом вам, и избавьтесь от этой губительной философии!..
Тут он встал:
– Вы останетесь гостями в нашей тюрьме до тех пор, пока не будет закончено расследование. Желаю вам приятного пребывания…
Они покинули комнату, где их взяли под стражу ефрейтор и два вооружённых полицейских, и все вместе спустились на первый этаж, затем свернули в тёмный и очень влажный зал и немного прошли вперёд, где их встретил тюремщик со своим электрическим фонарём, словно для того, чтобы показать им дверь камеры. Он открыл дверь и провёл их в камеру, направив фонарь на циновки, приготовленные для них. Фонарь осветил место, которое оказалось камерой средних размеров с высоким потолком и маленьким зарешёченным окошком в самом верху стены. Камера оказалась заселена постояльцами: двумя молодыми людьми по виду похожими на студентов, и тремя босыми мужчинами отталкивающей безобразной наружности.
Как только дверь за ними закрылась и опустилась темнота, проникший в камеру свет и движение шагов вновь прибывших разбудил спящих. Ахмад шёпотом сказал брату:
– Я не буду садиться сюда, иначе меня убьёт эта сырость, лучше давай дождёмся утра стоя!
– Мы вынуждены будем присесть рано или поздно. Ты знаешь, когда нас освободят из этой тюрьмы?
Тут послышался голос – они отчётливо осознали, что он принадлежал одному из юношей:
– Всё равно придётся вам сесть. Это неприятно, конечно, но это легче, чем простоять так несколько дней…
– Вы здесь давно?
– Уже три дня!
Наступила пауза, пока голос не спросил снова:
– Почему вас арестовали?
Абдуль Муним лаконично ответил:
– Очевидно, по политическим причинам…
Голос засмеялся:
– В последнее время большинство тех, кто сидит в этой тюрьме, попадали сюда по политическим причинам. До вашего прихода нас было меньшинство…
Ахмад спросил его:
– В чём вас обвиняют?
– Сначала скажите вы, вы ведь новички! Хотя нет смысла задавать вопросы, после того, как мы заметили у одного из вас такую же бороду, как у «Братьев»!
Улыбаясь в темноте, Ахмад спросил его:
– А вы?
– Мы оба – студенты-юристы, обвиняемые в распространении подпольных листовок, как они говорят…
Ахмад рассвирепел и спросил:
– Они поймали вас с поличным?
– Да…
– А что было в листовках?
– Отчёт о том, как перераспределяют сельскохозяйственные ресурсы в Египте…
– Газеты публикуют это даже на фоне законов военного времени!
– Плюс к этому немного восторженных увещеваний!
Ахмад снова улыбнулся в темноте и впервые почувствовал облечение от того, что он не один. Голос заговорил снова:
– Мы не столько боимся закона, сколько боимся ареста…
– Имеются радостные предвестники перемен…
– Но мы останемся мишенью, кто бы ни пришёл к власти…
Тут раздался грубый громкий голос:
– Хватит уже вам болтать, дайте нам поспать…
От его слов проснулся его товарищ, который спросил, позёвывая:
– Уже утро?
Первый с насмешкой ответил:
– Нет. Но наши приятели считают, что они в курильне опиума…
Абдуль Муним глубоко вздохнул и тихо шепнул Ахмаду:
– Меня бросают в такое место только потому, что я поклоняюсь Аллаху?!
Ахмад, улыбаясь, прошептал ему на ухо:
– А в чём моя вина, если я не поклоняюсь Ему?!
Никто больше не имел желания говорить. Ахмад же задавался вопросом: что послужило причиной для ареста остальных? Кража? Драка? Пьянство и дебош? Он давно уже писал о народе, закутавшись в халат в своём красивом кабинете, и вот он – этот народ, сыпящий проклятия или храпящий во сне. Это были угрюмые жалкие лица, которые он успел заметить в свете фонарей на какой-то миг; вон тот человек почесал голову и подмышки – наверно, у него вши, которые постоянно по нему ползали.
«Он и есть тот самый народ, ради которого ты живёшь. Тогда почему тебя так беспокоит мысль о контакте с ним?! Вон тот человек, на которого возложена миссия спасти всё человечество, должен перестать храпеть и осознать свою историческую роль – подняться ради спасения всего мира!»
Он сказал себе: «Нас объединяет то, что все мы – люди, несмотря на то, что находимся в этом тёмном сыром месте. „Брат-мусульманин“, коммунист, пьяница – все едины, все мы – как один, несмотря на то, что кому-то повезло в жизни, а кому-то – нет». Снова начав разговор сам с собой, он подумал: «Почему ты не занимаешься своими личными делами, как и сказал офицер полиции? У тебя есть любящая жена, солидный доход. Человек счастлив, когда он является мужем или отцом, сыном, служащим, но он всё же обречён на невзгоды или даже смерть, так как он всего-только человек. Неважно, приговорят ли его на этот раз к тюремному заключению или освободят, в глазах его будут стоять эти огромные и мрачные ворота тюрьмы на горизонте всей жизни. Он снова спросил себя: „Что толкает меня на этот опасный, ослепительно яркий путь?.. Не то ли человеческое существо, что скрывается глубоко во мне, сознающее свою суть и понимающее своё общечеловеческое, историческое положение. Отличие человека от всех остальных созданий – в том, что он сам может приговорить себя к смерти по собственной воле и осознанному выбору“…»
Он почувствовал, как сырость пронизывает его ноги и слабость, проникающую в мышцы. Храп соседа проникал во все углы камеры в регулярном ритме. Сквозь решётки маленького окошка Ахмад заметил слабые признаки утреннего света…
54
Врач покинул комнату, а за ним в подавленном настроении Камаль. Догнав врача в гостиной, он поглядел на него с вопросом в глазах, и тот спокойно сказал:
– Мне жаль расстраивать вас, но это полный паралич…
У Камаля сжалось сердце от его слов. Он спросил:
– Она в тяжёлом положении?
– Конечно!.. Одновременно с этим её поразило воспаление лёгких, поэтому я выписал инъекции, чтобы она отдохнула…
– Нет ли надежды на выздоровление?
Врач немного помолчал и сказал:
– Любая жизнь в руках Аллаха. Как врач я могу лишь сделать оценку, что такое состояние не продлится больше трёх дней…
Камаль стойко вынес встречу с этим предвестником смерти и проводил врача до дверей дома, затем вернулся в комнату. Мать спала или казалось, что спит: из-под толстого одеяла не было видно ничего, кроме её бледного лица и косо закрытого рта. У кровати стояла Аиша, которая подошла к нему и спросила:
– Что с ней, брат?.. Что сказал врач?
Стоящая в изголовье кровати Умм Ханафи сказала:
– Она не разговаривает, господин мой. Не произнесла ни слова…
Он про себя сказал: «И отныне не произнесёт», и ответил сестре:
– У неё высокое давление, сопровождаемое лёгкой простудой. Инъекция поможет ей расслабиться!
Вероятно, обращаясь больше к себе, чем к остальным, Аиша прокомментировала:
– Я боюсь. Если она надолго останется прикована к постели, как сейчас, то жизнь в этом доме станет невыносимой…
Камаль отвернулся от неё и спросил Умм Ханафи:
– Ты всем сообщила?
– Да, господин мой. Сейчас придут госпожа Хадиджа и господин Ясин. Что с ней, господин мой?.. Утром она была в прекрасном состоянии и здорова…
Была!.. Он и сам был тому свидетелем! Он прошёл через гостиную, как делал по своему обыкновению каждое утро перед тем, как уйти в школу Силахдар, выпил чашку кофе, которую мать подала ему, и сказал:
– Не выходи сегодня из дома, на улице очень холодно…
Она мягко улыбнулась и сказала:
– Разве день будет хорошим для меня, если я не посещу гробницу нашего господина Хусейна?
Он протестующе заметил:
– Делай, как хочешь. Ты ведь такая упрямая, мама!
Она пробормотала в ответ:
– Да хранит тебя Господь твой…
Затем, когда он уже уходил, произнесла:
– Да осчастливит тебя сегодня Господь наш…
Это был последний раз, когда он застал её в сознании. Весть о том, что ей плохо, застала его в полдень в школе, и он вернулся, приведя с собой врача, который предсказал её смерть всего несколько минут назад. Да, осталось всего-то три дня! Интересно, сколько дней отведено ему самому? Он подошёл к Аише и спросил её:
– Когда и как это произошло с ней?
Вместо неё ему ответила Умм Ханафи:
– Мы вдвоём сидели в гостиной, затем она встала и направилась в свою комнату, чтобы надеть пальто и выйти на улицу, и сказала: «Когда я совершу паломничество к гробнице Хусейна, я зайду в гости к Хадидже», и удалилась в комнату. Сразу после того, как она вошла туда, до моих ушей донёсся звук падения чего-то, и я бросилась туда, найдя её распростёртой на полу между кроватью и шкафом. Я подбежала к ней и позвала госпожу Аишу…
Аиша сказала:
– Я быстро пришла и обнаружила её в том самом месте, и мы вдвоём перенесли её на кровать. Я стала спрашивать, что с ней, но она не ответила мне, и не говорила вообще. Когда она заговорит, брат?
Он беспокойно ответил:
– Когда того захочет Господь!
Он отошёл к дивану и сел, поглядев на грустное и бледное молчаливое лицо. Да уж, лучше ему подольше на него смотреть вот так, ведь в скором времени он уже не сможет это сделать. Сама эта комната изменится, как и обстановка во всём доме в целом. Никто больше в этом доме не позовёт «Мама!» Он и не представлял себе, что её смерть принесёт его сердцу такую боль. Разве он ещё не знаком со смертью?.. Почему же?.. Он достаточно пожил на этом свете и имел большой опыт, чтобы не испугаться смерти. Вот только колющее чувство из-за вечной разлуки с ней причиняет боль. Возможно, в том следует порицать своё сердце – несмотря на все пережитые им страдания, оно вновь испытывало боль, как в юности. Как же она любила его, всех и вся в этом мире!
«Однако душа обращает внимание на эти прекрасные качества только в момент разлуки, и в этот важный момент твою память переполняют образы различных мест, дат и событий, потрясших её до самых глубин. Свет сливается со мраком, и синева раннего утра смешивается с зеленью сада на крыше, а жаровня для кофе – с мифами и сказками, воркование голубей – с нежными песнями. Это была замечательная любовь, о неблагодарное сердце! Возможно, завтра ты скажешь, что и впрямь смерть забрала самого любимого для тебя человека. Возможно, из слёз твоих будут течь слёзы, пока сама старость не упрекнёт тебя. Трагическое видение жизни не лишено наивной ребяческой романтики, и самым достойным для тебя будет отважно смотреть на неё как на драму со счастливым концом – смертью. Спроси себя – до каких пор ты будешь напрасно тратить свою жизнь?.. Мать умрёт, проживя полную жизнь, но что сделал в жизни ты сам?»
* * *
Он проснулся от шума шагов: это потрясённая Хадиджа стремительно влетела в комнату и направилась прямо к кровати матери, зовя её и спрашивая, что с ней. Боль Камаля усилилась вдвойне из-за этого, так что он даже испугался, что выдержка может подвести его в какой-то момент, и вышел из комнаты матери в гостиную. Почти сразу прибыли Ясин, Зануба и Ридван, которые пожали руку Камалю. Не вдаваясь в подробности, он рассказал им о её болезни, и они вошли в её спальню. Камаль же остался один в гостиной, пока к нему не вернулся Ясин, который спросил:
– Что тебе сказал врач?
Камаль мрачно ответил:
– У неё паралич и воспаление лёгких. Всему придёт конец в течение трёх дней…
Закусив губу, Ясин грустно сказал:
– Нет власти и могущества, кроме как у Аллаха…
Присев, он пробормотал:
– Несчастная, всё произошло так внезапно! Она не жаловалась в последние дни на плохое состояние?
– Нет, как ты знаешь, она не привыкла жаловаться, но иногда выглядела уставшей…
– Не стоило ли тебе позвать к ней врача раньше?
– Для неё не было ничего более ненавистного, чем советоваться с врачами!
Через некоторое время к их разговору присоединился Ридван, который сказал Камалю:
– Считаю, что её следует поместить в больницу, дядя!
Грустно покачав головой, Камаль заметил:
– В этом нет нужды. Фармацевт пришлёт сюда знакомую медсестру, чтобы сделать инъекцию…
С мрачными лицами они замолчали. Тут Камаль вспомнил одну вещь, которой не стоило пренебрегать по правилам вежливости, и спросил Ясина:
– Как состояние Каримы?
– Должна родить на этой неделе. Так, во всяком случае, утверждает акушерка..
Камаль пробормотал:
– Да поможет ей Аллах…
Ясин сказал:
– Новорожденный появится на свет, пока его отец пребывает в местах заключения…
Тут раздался звонок в дверь: то был Рияд Калдас, которого Камаль встретил и проводил в свой кабинет. По дороге туда Рияд сказал:
– Я спросил о тебе в школе, и секретарь передал мне новость. Как её состояние?
– У неё паралич. Врач сказал мне, что всё закончится через три дня…
Рияд нахмурился и спросил:
– Нет ли возможности что-то сделать?
Камаль в отчаянии покачал головой:
– Видимо, даже лучше, что она без сознания и не знает, что её ждёт…
Когда они оба присели, он саркастическим тоном заметил:
– Да и знаем ли мы вообще о том, что нас самих ожидает?
Рияд улыбнулся и промолчал, и Камаль продолжил:
– Многие считают, что мудрее всего использовать смерть как предлог, чтобы задуматься о ней. Но на самом деле смерть следует рассматривать как предлог задуматься о жизни…
Рияд улыбнулся в ответ:
– Это лучше всего, по-моему. Когда кто-то умирает, давайте спросим самих себя: а что мы сделали в своей жизни?
– Ну, если говорить обо мне, то я не сделал ничего в жизни. Вот о чём я думал…
– При том, что ты, Камаль, пока на середине пути!..
«Может быть да, а может и нет. Однако человеку всегда лучше задумываться над обуревающими его мечтами. Суфизм и мистицизм же – это бегство, так же как и пассивная вера в науку – бегство. А значит, убеждения необходимы для того, чтобы трудиться. Вопрос лишь в том, как нам создать себе убеждения, которые будут достойны жизни?»
Он сказал:
– Ты считаешь, что я искренне выполнил свой долг по отношению к жизни благодаря тому, что выбрал профессию учителя и писал философские статьи?
Рияд мягко заметил:
– Ты, без сомнения, выполнил свой долг!
– Но я жил с нечистой совестью, как и любой предатель!
– Предатель?!
Камаль глубоко вздохнул:
– Дай-ка я поведаю тебе, что сказал мне мой племянник Ахмад, когда я посетил его в тюрьме в полицейском участке, прежде чем его перевели в лагерь…
– Кстати, о них нет никаких свежих известий?
– Они вместе со многими другими направлены в лагерь Ат-Тур на Синае…
Рияд улыбнулся и спросил:
– Того, кто поклоняется Аллаху и того, кто не поклоняется Ему?
– Первым делом следует поклоняться правительству, чтобы жить спокойно…
– В любом случае, интернирование, на мой взгляд, легче осуждения по приговору суда!
– Это и моё мнение. Но вот только когда закончится всё это тревожное время? Когда будет снято военное положение? Когда будет восстановлена Конституция и вернутся нормальные законы? Когда с египтянами будут обращаться как с людьми?!
Рияд принялся поиграть своим обручальным кольцом на левой руке, затем печальным тоном заметил:
– Да, когда? Ну ладно. А что сказал Ахмад, когда находился в тюрьме при полицейском участке?
– Он сказал мне, что жизнь состоит из труда, брака и всеобщей человеческой обязанности. Конечно, это не подходящий случай, чтобы обсуждать долг индивидуума перед его профессией или женой. Общечеловеческая обязанность это вечная революция, что, в свою очередь, является постоянным трудом для воплощения воли к жизни в виде продвижения к идеалу…
Рияд немного задумался и сказал:
– Да, это прекрасная идея, хотя и здесь возможны различные противоречия…
– Да, и потому Абдуль Муним – его брат и полная противоположность – согласен в этом с ним. Я понял это, несмотря на то, что его идея – это призыв к ряду убеждений, независимо от того, какая у него политическая ориентация и цель. Поэтому я объясняю свои несчастья угрызениями совести предателя. Может показаться лёгким жить в футляре собственного эгоизма, зато трудно при этом быть счастливым, если ты на самом деле человек…
Лицо Рияда, несмотря на удручённость, соответствующую случаю, просияло:
– Это предвестник серьёзной революции, которая вот-вот грянет!
Камаль предостерёг его:
– Не издевайся надо мной. Проблема моего вероубеждения по-прежнему не решена, и самое большее, чем я могу утешиться – тем, что эта битва ещё не закончена, и не закончится, даже если мне осталось жить не более трёх дней, как и моей матери…
Тут он тяжело вздохнул:
– Знаешь, что он мне сказал ещё? Он сказал: «Я верю в жизнь и в людей, и считаю себя обязанным следовать высоким идеалам, пока убеждён, что в этом и заключается правда, а отступление от этого является малодушием и бегством. Я также считаю своим долгом восстать против тех идеалов, что считаю ложными, и отступление от этого будет предательством. В этом заключается смысл вечной революции!»
Пока Рияд слушал, он кивал головой в знак согласия. Поскольку Камаль казался утомлённым и напряжённым, он предложил ему:
– Я вынужден уйти. Как ты смотришь на то, чтобы проводить меня до трамвайной остановки? Возможно, прогулка пешком расслабит твои нервы!
Они вместе встали и вышли из комнаты. У входа на первый этаж встретили Ясина – тот поверхностно был знаком с Риядом, – и Камаль позвал его вместе с ними. Но прежде Камаль попросил у них несколько минут, чтобы бросить взгляд на мать, и прошёл в её спальню, где и застал в том же бессознательном состоянии, в котором и оставил. Хадиджа сидела на постели в её ногах с красными от слёз глазами. Лицо её выражало отчаяние, не покидавшее её с того момента, как правительство прибрало к рукам её сыновей. Зануба, Аиша и Умм Ханафи сидели молча на диване. Аиша торопливо и беспокойно курила сигарету. Глаза её нервно блуждали по комнате. Он спросила их:
– Как её состояние?
Аиша громко ответила, что свидетельствовало о её взволнованном протесте:
– Она не хочет поправляться!
Камаль посмотрел на Хадиджу, и они обменялись долгим взглядом, говорившем о грустном взаимопонимании и разделяемом обоими отчаянии. Он не выдержал и покинул комнату, чтобы присоединиться к своим спутникам…
Они не спеша прошли по дороге, пересекли базар ювелиров в направлении к Гурийе, почти не перекинувшись ни словом. Когда они достигли улицы Санадикийа, неожиданно столкнулись с шейхом Мутавалли Абдуссамадом, который, покачиваясь на каждом шагу, сворачивал в сторону Гурийи, опираясь на свою палку. Он был слеп, и руки его дрожали. Обращаясь к людям вокруг, он громко спросил:
– Какая дорога ведёт в рай?
Какой-то прохожий, засмеявшись, ответил ему:
– Первый поворот направо…
Ясин сказал, обращаясь к Рияду Калдасу:
– Верите, что этому человеку уже перевалило за сто ещё лет этак десять назад?..
Рияд засмеялся:
– В любом случае, это уже не человек…
Камаль с нежностью смотрел на шейха Мутавалли: тот напомнил ему отца. Он считал его одной из достопримечательностей этого квартала, как и старую дорогу, мечеть Калауна, Красные Ворота. Он встречал многих людей, которые сочувствовали шейху, хотя старик не смирился с озорством мальчишек, которые свистели ему в лицо или ходили за ним по пятам, подражая его жестам.
Камаль с Ясином проводили Рияда до остановки и подождали, пока он сядет в трамвай. Затем они оба вернулись в Гурийю, и внезапно Камаль остановился и сказал Ясину:
– Тебе пора отправляться в кофейню…
Ясин резко возразил:
– Ну нет, я останусь с тобой…
Камалю лучше всех остальных был знаком темперамент брата, и потому он сказал:
– В этом нет никакой необходимости…
Ясин подтолкнул перед собой Камаля и сказал:
– Она моя мать столько же, как и твоя!
Камаля внезапно охватил страх за Ясина! Правда, жизнь в нём била ключом словно в огромном верблюде, но до каких пор он будет терпеть жизнь, переполненную страстями?.. Сердце его наводнила скорбь, но вдруг мысли вернули его в лагерь Ат-Тур.
«Я верю в жизнь и в людей», так он сказал. «И считаю себя обязанным следовать высоким идеалам, пока верю, что в этом и заключается правда, а отступление от этого является малодушием и бегством. Я также считаю своим долгом восстать против тех идеалов, что считаю ложными, и отступление от этого будет предательством!
Ты давно спрашиваешь себя – что есть правда, а что – ложь? Возможно, сомнение есть своего рода бегство, как и суфизм, и пассивная вера в науку. Можешь ли ты быть идеальным учителем, идеальным супругом и вечным революционером?!»
Когда они поравнялись с магазином Аш-Шаркави, Ясин остановился и сказал Камалю:
– Карима попросила меня купить некоторые принадлежности для будущего новорожденного… С твоего позволения…
Они вошли в маленький магазинчик, и Ясин принялся выбирать вещи для будущего ребёнка: пелёнки, чепчик, сорочку… И тут Камаль вспомнил, что его чёрный галстук, который он не снимал почти год в знак траура по отцу, износился, и ему нужен новый, чтобы предстать в нём в ещё один скорбный день. Когда продавец закончил дела с Ясином, он обратился к нему:
– Пожалуйста, дайте мне чёрный галстук…
Каждый из них взял свой свёрток, и вместе они покинули магазин.
Закат тихо источал по капле бронзу, пока они вместе бок о бок шли домой…
