Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 99 страниц)

43

Коляска, в которой сидели мать, Хадиджа и Камаль, тронулась и пустилась в путь на улицу Суккарийя. Возвещало ли замужество Аиши о новом этапе – этапе свободы? Смогут ли они наконец видеть свет этого мира, хотя бы время от времени и дышать свежим воздухом?!.. Но Амина не сдалась в плен оптимизму и не склонна была торопить события. Тот, кто часто запрещал ей навещать мать, вполне был способен также запретить навещать и дочь. Она не забыла, что прошло уже много дней с момента замужества Аиши, когда её навещали и отец, и Ясин и Фахми и даже Умм Ханафи. Однако ей, матери, не разрешалось навещать дочь. Да и храбрость не была её спутницей, чтобы попросить разрешения для визита. Амина остерегалась упомянуть в присутствии мужа о том, что у неё есть дочь в Суккарийе, и она должна её увидеть. Вместо этого она хранила молчание, но образ дочери не покидал её мыслей, и грудь сжималась от боли в терпении и покорности. Наконец она собрала волю в кулак и спросила его:

– Иншалла, господин мой скоро навестит Аишу, так что мы удостоверимся, что у неё всё хорошо..?

Ахмад понял, какое желание скрывается за её вопросом, и разозлился на неё, так как решил не разрешать ей посещать Аишу. Однако поскольку в подобных случаях он любил давать своё соизволение вне всякой связи с её просьбами, чтобы у неё самой не закралось подозрение, что её просьба могла хоть как-то повлиять на его разрешение, и ненавидел, когда она старалась напомнить ему об этом своими наводящими вопросами, он с досадой подумал над этим и разгневался, ибо понял, что эта потребность неизбежно возникнет у Амины, и закричал на неё:

– Аиша живёт в доме у своего мужа и ей не нужен никто из нас. Я уже сам навещал её, как и её братья. Так что ты за неё переживаешь?!

Сердце сжалось в её груди, и горло пересохло от отчаяния и негодования. Муж же её намеренно хранил теперь молчание, словно теперь разговор на эту тему прекращён ей в наказание за такое непростительную, по его мнению, хитрость, что она придумала. Затем надолго он и вовсе перестал обращать на неё внимание, хотя украдкой следил за её печальным лицом, пока наконец однажды, собираясь идти по своим делам, у него вдруг не вырвалось сухая и лаконичная фраза:

– Иди завтра навестить её..!

От радости кровь прилила к её лицу, которое больше не держало ликование в секрете: Амина радовалась как ребёнок, и потому он тут же в гневе выпалил:

– После этого ты её больше не увидишь, разве что её муж позволит тебе навещать её…!

Он не прибавил больше не слова к тому, что сказал, однако Амина не забыла данное ей обещание и решила посоветоваться с Хадиджей о своём разговоре с ним. После некоторого колебания и опасений она спросила его:

– Господин мой позволит мне взять с собой Хадиджу?

Он кивнул головой, словно говоря: «Машалла…», затем сердито произнёс:

– Ну да…, конечно! Раз уж я согласился выдать замуж свою дочь, то моя семья должна показывать себя всякому уличному сброду!.. Бери её… Да заберёт вас всех Господь наш…

Радость её была беспредельной, так что она даже не обратила внимание на последние его слова, к которым уже привыкла… Более того, когда он действительно был в гневе или только делал вид, что сердится, не важно, – ей было хорошо известно, что всё это только слова, весьма далёкие от того, что на самом деле у него на душе, – её супруг напоминал кошку, которая носит во чреве котят и потом сама же пожирает их. Её мечта сбывалась, и вот они вместе ехали в коляске на улицу Суккарийя.

Камаль, выходя из дома в сопровождении матери и сестры и садясь в экипаж, выглядел самым счастливым из всех – он не мог сдержать своей радости и хотел заявить о ней всему миру, а может, ему хотелось привлечь к собственной персоне взгляды окружающих, чтобы все видели, как он садится в коляску между матерью и сестрой.

Едва коляска проехала мимо лавки дядюшки Хусейна-парикмахера, как вдруг Камаль встал и закричал:

– Эй, дядюшка Хусейн!.. Гляди!

Мужчина уставился на него, но обнаружив, что мальчик не один, быстро опустил глаза и улыбнулся, а Амина покрылась краской стыда и смущения. Она схватила Камаля за край его пиджака, чтобы он больше не высовывался наружу перед каждой лавкой, и сделала ему выговор за подобную «безумную» выходку.

Дом на улице Суккарийя, в котором жила Аиша, выглядел – в отличие от той праздничной ночи – древним и дряхлым, но эта древность, не говоря уже об огромных размерах здания и ценной мебели, указывала на богатство его обитателей – «благородное» семейство Шаукат, у которого не осталось ничего от былого величия и славы. Невестка поселилась на втором этаже, когда вдова покойного Шауката переехала этажом ниже вместе со старшим сыном Ибрахимом, поскольку не могла больше подниматься по высоким ступеням. Третий же этаж оставался незанятым. Его так никто и не занял, и никто не захотел там селиться.

Когда они вошли в апартаменты Аиши, Камалю по обычаю захотелось побегать там, словно он был у себя дома, где рыскал повсюду, чтобы лишний раз натолкнуться на сестру и получить удовольствие от такого «внезапного» столкновения, смущавшего его. Здесь же, пока он поднимался по лестнице, мать не выпускала его руки из своей, как бы он ни сопротивлялся. Служанка провела их в гостиную, а затем оставила там одних.

Камаль чувствовал, что их принимают здесь как чужих, или как обычных гостей. Сердце в груди его сжалось, и что-то в душе надломилось. Он в испуге повторял:

– А где же Аиша?… Почему её нет здесь?

Но единственное, что он слышал в ответ от матери, было «Тшш», а также предупреждение, что в следующий раз они больше не возьмут его с собой в гости к Аише, если он будет так громко разговаривать… Но вскоре страданиям его пришёл конец, когда к ним прибежала Аиша, вся взмыленная и с сияющей улыбкой на губах, в яркой яркой одежде и в блестящих украшениях. Камаль побежал к ней и повис у неё на шее. Она обменялись приветствиями с матерью и сестрой.

Аиша выглядела очень счастливой и довольной как своей новой жизнью, так и визитом матери и сестры, и рассказала о том, как её навещали отец и Ясин с Фахми, о том, как она соскучилась по ним и боялась отца, а затем осмелилась попросить его позволить им навестить её!.. Она сказала:

– Уж и не знаю, как у меня только язык повернулся заговорить с ним!.. Может, его новый образ, который я раньше не видела, приободрил меня. Он показался мне мягким и добрым, а ещё, клянусь Аллахом, он улыбался! И хотя, несмотря на это, я долго колебалась и боялась, что он может внезапно перемениться и обругать меня, положилась на Аллаха и заговорила!

Мать спросила её, что ответил отец, и Аиша сказала:

– Он лаконично ответил мне: «Иншалла», а затем серьёзным тоном предостерёг. – Но не считай, что это игра, всё имеет свой счёт. – У меня затрепетало сердце, и я долго ещё молилась за него!

Затем она немного отошла от этой темы и рассказала о том, что почувствовала, когда ей сказали, что «господин находится в гостиной»:

– Я бросилась в ванную и умылась, чтобы стереть все следы пудры, так что господин Халиль даже спросил, для чего я всё это делаю, но я ответила ему:

– Ну пойми же, я не могу появиться перед ним накрашенной и в летнем платье, открывающем руки!.. В общем, я укуталась в кашемировую шаль.

Затем она продолжила:

– А когда об этом узнала мама, – тут она засмеялась…, – ну, я имею в виду моя новая мама…, когда господин Халиль рассказал ей, что произошло, она засмеялась и сказала мне:

– Я хорошо знаю господина Ахмада…, какой он на самом деле, и даже больше того…, – затем она повернулась ко мне… – А ты, Шушу, должна знать, что ты не вернёшься к своим Абд Аль-Джавадам, ты теперь член семьи Шаукат, и не обращай внимание на других.

Её ликующий вид и рассказ о себе заставил их всех вытаращить глаза, точь-в-точь как и в день свадьбы. Камаль в оправдание спросил:

– А почему ты не была такой, когда жила с нами?!

Аиша немедленно ответила, смеясь:

– Я тогда не была одной из Шаукат.

Даже Хадиджа, и та смотрела на неё с любовью. С замужеством Аиши исчез повод к пререкательствам, что разгорались между ними дома из-за беспорядка. А с другой стороны, Хадиджа больше не испытывала гнева, охватившего её, когда отец дал её сестре разрешение выйти замуж раньше неё. От того гнева остался лишь бледный след, зато в сердце её таилась любовь и нежность к сестре. Как же ей не доставало Аиши всякий раз, когда некому было составить ей компанию, которая ей так нужна была! Затем Аиша начала рассказывать им о своём новом доме, о машрабийе, которая выходила на ворота Аль-Мутавалли и минареты, что были совсем близко, о непрекращающихся потоках прохожих. Всё вокруг напоминало ей об отчем доме, дорогах на подступах к нему, окружающих зданиях. Никаких отличий, разве что некоторые названия и второстепенные моменты.

– Кстати, о величественных воротах: хотя подобных им и не было в нашем квартале, – она произнесла это как-то вяло, – паланкин под ними никогда не проносили, как мне сообщил господин Халиль!

Затем она продолжила говорить о том, что прямо под её машрабийей каждый вечер собирались трое, не расходившиеся до наступления ночи: хромой нищий, продавец обуви и гадальщик на песке.

– Эти трое – мои новые соседи. Гадальщику на песке повезло больше всех: даже и не спрашивайте о целых батальонах женщин и мужчин, что садятся перед ним на корточки и вопрошают его о своей судьбе. Как бы мне хотелось, чтобы моя машрабийя располагалась чуть пониже, чтобы слышать, что он им говорит. А самое очаровательное зрелище – это крытый экипаж из Красных Ворот, когда он едет навстречу коляске, следующей из Аль-Гурийи. Для них обоих ворота слишком тесны, и тогда каждый из водителей выглядывает и вызывающе смотрит на другого, ожидая, что тот отъедет назад и освободит дорогу. Разговор между ними начинается мягко, но затем обостряется, становится всё более шумным, потом уже сверкают кинжалы и сыплются взаимные оскорбления, а следом подъезжают ручные тележки и двуколки, которые загромождают дорогу, и уже никто не знает, как всё вернуть на прежнее место. Я стою за ставнями и пытаюсь подавить смех, разглядывая лица людей и пейзаж.

Двор нового дома был похож на двор прежнего: такая же комната, где пекли хлеб, амбар, а её свекровь и служанка по имени Суидан заведовали всем двором.

– Я не могу найти для себя здесь занятия и даже не вспоминаю про нашу кухню и не ношу поднос с едой.

Тут уже Хадиджа не выдержала и засмеялась:

– Но ты же получила, наконец, то, чего так долго хотела!

Камаль хоть и внимательно прислушивался к их разговору, но не находил в нём ничего интересного, и чувствовал, что общий тон его внушает стабильность и постоянство, и потому вмешался, решив придать ему тревожные нотки. Он спросил Аишу:

– Так ты никогда к нам не вернёшься?!..

Но в этот момент в комнату вошёл Халиль Шаукат. Он смеялся. На нём был одет белый щеголеватый шёлковый джильбаб. У него было круглое полное лицо с белой кожей. Глаза – слегка выпуклые, губы – толстые. Голова тоже была крупной, правда, с узким лбом, на макушке у него росли густые тёмные волосы, стрижкой и оттенком напоминавшие волосы отца Аиши. В глазах его сверкал доброжелательный праздный взгляд, видимо, благодаря покою и удовольствию. Он наклонился над рукой Амины, чтобы поцеловать её, однако она быстро отдёрнула её, засмущавшись и бормоча слова благодарности. Затем он поздоровался с Хадиджей и Камалем и присел, как будто – по выражению Камаля, которое он изобрёл позднее – был одним из них.

Мальчик воспользовался возможностью, и пока его новоиспечённый зять беседовал с остальными, разглядывал лицо того. Он был чужаком, который появился в их жизни, чтобы занять в ней важное место и породниться с ними, стать самым близким из близких, или правильнее, стать самым близким из всех к Аише. Всякий раз, как эта мысль приходила ему на ум, следом за ней тащилась и другая, как белое тянет за собой чёрное. Он долго разглядывал Халиля, повторяя про себя слова, который тот твёрдо произнёс, отвечая на его вопрос:

– Она никогда не вернётся к вам, господин Камаль.

Он обнаружил, что Халиль неприятен ему, даже отвратителен и ненавистен. Эти чувства могли бы прочно засесть в нём, если бы этот человек вдруг не встал со своего места и не вышел, а затем вернулся к ним с серебряным подносом, на котором было полным-полно всяких сладостей, и протянул его Камалю с улыбкой, обнажив зубы – один при этом закрывал другой – самые отборные и лучшие, которые только имелись.

Тут в комнату вошла вдова покойного Шауката, опираясь на руку мужчины, который был похож на Халиля, откуда гости пришли к заключению, что это был его старший брат, а затем вдова подтвердила их предположение, когда представила его:

– Это Ибрахим, мой сын… Разве вы с ним ещё не знакомы?!

Когда же она заметила смущение Амины и Хадиджи в момент приветствия, с улыбкой сказала:

– Мы же с очень давних пор как одна семья. Но некоторые из нас видят сейчас других впервые!.. Ну да ладно…!

Амина сообразила, что старая женщина пытается подбодрить её и облегчить задачу, и потому улыбнулась. Однако смутная тревога напала на неё: её мучил вопрос: «Интересно, а согласится ли господин мой с тем, что мы с Хадиджей встречаемся тут с этим мужчиной – хоть он и считается новым членом нашей семьи, как и Халиль, – без вуали на лице?… Поведать ли ему об этой встрече или лучше воздержаться и не упоминать об этом ради всеобщего благополучия?»

Ибрахим и Халиль были бы похожи друг на друга как братья-близнецы, если бы не разница в возрасте. Их отличие во внешности казалось даже ещё меньшим, чем разница в возрасте. На самом деле, если бы волосы Ибрахима не были короче, а усы не были закрученными – единственное его отличие от Халиля, – то они были бы тогда полностью похожи, словно Ибрахиму не было и сорока, а прожитые года не наложили свой отпечаток на молодость и внешность. Амина потому и вспомнила слова мужа, что он однажды говорил о покойном Шаукате – что он «выглядел моложе своего настоящего возраста лет на двадцать или даже больше того», или что он, «несмотря на своё благородство и добрые дела, был словно скотина, что никогда не позволит ни одной идее расстроить его покой и безмятежность!» Разве не было странным, что Ибрахим в свои тридцать с небольшим уже успел жениться в ранней юности и народить двоих детей, которые потом умерли, как и их мать?.. Однако из этого тяжкого испытания он вышел невредимым, как будто оно и не коснулось его. Затем он привык жить вместе с матерью в праздности и лени – как и всё семейство Шаукат.

Хадиджа украдкой поглядывала на обоих братьев, когда была уверена, что никто не видит этого, смотрела на их удивительно похожие круглые и белые лица, выпуклые глаза, полное сложение, некую праздность, и всё это вызывало у неё скрытую насмешку, так что она про себя даже смеялась над этими мыслями, и откладывала в копилку своей памяти эти образы, как уже привыкла делать на кофейных посиделках дома. Её манера издеваться над людьми сводилась к забавам и насмешке, и потому она задумалась, какие бы дать им оскорбительные прозвища по примеру тех, которыми она обычно награждала всех остальных людей, а ещё лучше, что-нибудь наподобие прозвище, коим она наградила их мать – «Водяной пистолет» – за то, что во время разговора старуха разбрызгивала слюну.

Один раз она украдкой взглянула на Ибрахима и содрогнулась, когда её глаза встретились с его – выпуклыми и большими, что из-под густых бровей внимательно разглядывали её лицо. Она тут же опустила взор от стыда и смущения и спросила себя, испытывая страх, смешанный с подозрением, о чём он, интересно, думал, когда глядел на неё? Она обнаружила, что погрузилась в собственные мысли с ещё большим созерцанием и тревогой в глазах…

Камалю наскучило сидеть, хоть он и был рядом с Аишей: она собрала их всех вместе, словно они были у неё гостями, и не исполнила ни одного его желания, за исключением сладостей. Он переместился под крылышко к молодой женщине и сделал ей жест, давшей ей понять, что ему хочется побыть с ней наедине. Тогда она встала, взяла его за руку и вместе они вышли из комнаты. Посчитав, что гостиная его устроит, она предложила посидеть там; однако он потянул её за руку в спальню и плотно закрыл за ней дверь, так что та даже затряслась. Только тогда мускулы на лице его расслабились и он улыбнулся, а глаза его озорно заблестели. Он долго глядел на неё, затем осмотрел каждый угол комнаты, вдыхая запах новой мебели, к которой примешивался нежный аромат – то, видимо, были остатки духов, которые рассеивали на руки и грудь. Потом он пристально поглядел на мягкую постель, две маленькие розовые подушечки, лежавшие рядом, и спросил?

– А что это?

Она с улыбкой ответила:

– Это две небольшие подушки.

Он снова спросил:

– Ты обе подкладываешь себе под голову?

Она улыбнулась опять и ответила:

– Нет. Они обе служат только для декора.

Он кивнул на постель и спросил:

– А с какой стороны ты спишь?

Она, всё так же улыбаясь, сказала:

– В кровати.

Тут Камаль спросил её таким тоном, будто сам был уверен, что спит с ней вместе:

– А господин Халиль где?

Нежно ущипнув его за щёчку, она ответила:

– В другом месте…

Тут он как-то странно повернулся в сторону шезлонга, и залез в него, позвав её тоже присоединиться к нему. Она села рядом, а он сразу же пустился в воспоминания, опустив глаза, чтобы скрыть напуганный и смущённый взгляд, в котором читалось сомнение, только усилившееся в ту ночь, когда они возвращались домой с её свадьбы, и мать набросилась на него, после того, как он рассказал, что видел через щёлку. Камаля обуревало желание раскрыть Аише свой секрет, и под напором искушения, не лишённого некой грубости, спросить о Халиле, однако стыдливость, исходившая из смутного подозрения, вразумила его не делать этого, и он сдержался. Затем он поднял на неё свои ясные глаза и улыбнулся ей. Она тоже улыбнулась, склонилась к нему и поцеловала. Затем встала, и с нежной улыбкой сказала:

– Дай-ка я насыплю тебе шоколадок в карманы…

44

Мальчишки, толпившиеся перед домом и на всей улице Байн аль-Касрайн, радостно перекликались между собой. Среди них выделялся голос Камаля, который кричал:

– Я видел машину невесты!

Он целых три раза повторил это, пока из дома не вышел Ясин – во всём своём блеске и великолепии – и прошёл на улицу мимо всех людей, что стояли у самого двора их дома. Он встал перед домом и повернулся в сторону улицы Ан-Нахасин, где заметил кортеж невесты, который не спеша и чинно приближался к ним. В этот радостный и торжественный час, несмотря на взгляды людей, что пристально уставились на него со всех сторон – и справа, и слева, и с крыши, – он казался твёрдым и лишённым всякой робости. Ясина переполняла мужественность и энергия, по всей видимости, подкреплённые устремлёнными на него отовсюду взорами. Своей смелостью он старался унять в сердце сильное волнение предстать перед всеми в неприличном виде, не достойным мужчины. А может быть, ему также было известно и то, что его отец притулился где-то в конце всей этой группы, что столпилась около входа в ожидании, чтобы на него не упал взгляд мужчин из семьи невесты. Ясин смог взять себя в руки и поглядел в сторону машины, разукрашенной розами, которая везла ему его невесту, нет, жену.

Он ждал уже больше месяца, и до сих пор ни разу не видел её. Надежда, подпитываемая мечтами, жажда счастья не могла довольствоваться малым так долго. Машина наконец остановилась перед домом во главе длинной вереницы, и Ясин приготовился к радостной встрече. У него вновь возникло желание снять с невесты шёлковую вуаль, чтобы впервые в жизни увидеть её лицо. Затем дверца машины раскрылась, и из неё вылезла чёрная служанка лет сорока, крепкого сложения, с блестящей кожей и большими глазами. Судя по её уверенным и несколько фамильярным жестам, можно было сделать вывод, что её поставили прислуживать невесте в новом доме. Она посторонилась и встала прямо, словно часовой, а затем обратилась к Ясину звучным как медь голосом, при этом улыбаясь и показывая ослепительно белые зубы:

– Пожалуйте, возьмите же свою невесту…

Ясин приблизился к дверце машины и немного наклонился внутрь, где увидел невесту: она сидела между двух девушек-подружек в белом подвенечном платье. В этот момент его околдовал прекрасный аромат, и в атмосфере всей этой красоты сердце его учащённо забилось. Он протянул ей руку, однако почти ничего не увидел, кроме яркого света. Невесту же сковало смущение, и она не сделала ни единого движения. Подружка невесты, что сидела справа от неё, взяла её руку и вложила в его руку, шепнув ей со смехом:

– Ну же, смелее, Зейнаб…

Молодые вместе вошли во двор. От застенчивости она закрылась от него большим веером из страусиного пера, скрывавшего всю её голову и шею. Они пересекли двор меж двух рядов наблюдающих за ними зрителей, а за ними в дом проследовали женщины из семейства невесты, что издавали радостные крики, будто им было наплевать на то, что всего в метре от них стоял сам хозяин дома, господин Ахмад. Вот так молчаливый дом впервые огласили весёлые голоса и крики, которые услышал даже его хозяин-тиран. Возможно, у всех тех, кто их сейчас слышал, они вызвали изумление. Хотя изумление это и смешивалось с радостью, не лишённой, впрочем, невинного злорадства. Всё это дало покой сердцам обитателей этого дома, привыкшим к постоянным суровым запретам, обрёкшим их никогда не слышать ни этих радостных криков, ни весёлого пения, ни шуток, чтобы вечер свадьбы старшего сына проходил точно так же, как и любой другой вечер.

Амина обменялась с Хадиджей и Аишей вопросительным взглядом и улыбкой, и вместе они встали у створки окна, выходившего во двор, чтобы поглядеть на реакцию хозяина дома на эти радостные крики, и увидели, что господин Ахмад беседует с Мухаммадом Иффатом и смеётся. Амина еле внятно произнесла:

– Сегодня вечером он не смог не засмеяться, как бы неприятно ему ни было всё это!

Умм Ханафи воспользовалась представившейся возможностью и незаметно втёрлась между женщин, что издавали радостные крики, словно бочонок, и сама издала звучный вопль, который перекрыл все остальные и возместил ей неполученную радость и удовольствие от свадьбы Аиши и Ясина в сени постоянного террора. Она подошла к трём своим хозяйкам с радостными воплями, и те залились смехом. Затем она сказала им:

– Ну же, хотя бы раз в жизни закричите, как и я… Сегодня вечером он не узнает, кто тут кричал!

Ясин же, проводив невесту до двери женской половины дома, вернулся обратно и обратился к Фахми, на губах которого играла улыбка, вдохновлённая сумятицей и жалостью. Видимо, это было впечатление, оставшееся у него от этих «запретных» радостных криков и шума. Он подглядывал за отцом, затем взглянул на лицо брата и неожиданно тихо засмеялся. Ясин бросил ему с негодованием:

– Что дурного в том, чтобы провести свадебный вечер в атмосфере ликования и веселья?.. И что бы такого случилось с ним, если бы он пригласил певицу или музыкантов?!

Таково было желание всей семьи, и единственным путём исполнить его было подбить Ясина попросить у Мухаммада Иффата ходатайства перед отцом. Но тот отделался отговорками и согласился лишь на то, что этот вечер будет тихим, и всё веселье ограничится роскошным ужином. Ясин вернулся и с сожалением сказал:

– Я не нашёл никого, кто бы мне поиграл и спел сегодня вечером – ведь такое событие больше никогда не повторится!.. И когда я войду в покои невесты, за мной не последуют песни и звуки бубна, словно я танцор, что пляшет без всякой музыки.

Затем в глазах его промелькнула игривая хитрая улыбка, и он сказал:

– В одном нет сомнения – наш отец терпит «певичек» только у них дома!

Камаль провёл целый час на верхнем этаже, отведённом для гостий, а затем спустился в поисках Ясина на первый этаж, приготовленный для гостей-мужчин. Однако брата он обнаружил во дворе – тот обследовал передвижную кухню, установленную там поваром, и с радостным видом подошёл к нему под предлогом задачи, которую брат хотел поручить ему:

– Я сделал так, как ты приказал мне – проследовал за невестой до её комнаты, и внимательно разглядел её лицо, как только она сняла вуаль…

Ясин наклонился в его сторону и с улыбкой спросил:

– Да ну?.. И какая у неё фигура?

– У неё фигура сестрицы Хадиджи…

Тот засмеялся:

– Ну, с этой стороны, неплохо… Она тебя нравится так же, как и Аиша?

– Нет… Сестрица Аиша намного красивее!..

– Да чтоб тебя!.. Ты что же, хочешь сказать, что она – такая же, как Хадиджа?

– Нет, она красивее сестрицы Хадиджи…

– Намного?!

Мальчик в задумчивости покачал головой, и юноша с нетерпением снова спросил его:

– Расскажи мне, что тебе понравилось в ней?

– У неё маленький носик, как у мамы…, и глаза такие же, как у мамы…

– А ещё?

– У неё белая кожа и чёрные волосы, и от неё очень приятно пахнет…

– Слава Господу… Да воздастся тебе добром…

Тут ему показалось, что мальчик борется с желанием продолжить, и с некоторой тревогой спросил его:

– Ну же, выкладывай, что там ещё у тебя, не бойся!

– Я видел, как она вытащила платок и высморкалась!

Губы его скривились от отвращения, будто ему было неприятно, что невеста может заниматься таким делом, а Ясин не удержался и захохотал:

– До сих пор всё было отлично. А всё остальное пусть Господь наш благом сделает!

Удручённым взглядом он окинул пустой двор, в котором были только повар с поварятами, да несколько мальчиков и девочек, и представил себе, что неплохо было бы, если бы здесь были какие-нибудь украшения, шатры для музыкантов и гостей. Кто так решил?… Его отец!.. Человек, который источает аромат бесстыдства, разгула и веселья… Что за странный человек – позволяет себе запрещённые развлечения и запрещает своим домашним дозволенные. Он представил себе те собрания, которые посещал его отец, как и тогда, когда видел его в комнате Зубайды с рюмкой и бубном. В голове его кружилась одна странная мысль, которая почему-то не приходила ему в голову, хотя и была такой очевидной – насколько похожи были по своей натуре его мать и отец! У них было одинаково развито сластолюбие, опрометчивое стремление к удовольствию, не придающее значения традициям. Если бы его мать была мужчиной, то не меньше отца предавалась бы вину и музыке! Вот почему так быстро прервались отношения между ними – его родителями. Он не мог терпеть такую, как она, а она не могла терпеть такого, как он. И жизнь в браке для него не пришла бы в норму, не женись он на другой женщине.

Ясин засмеялся, потрясённой этой «странной мыслью».

– Вот теперь я узнал, кем являюсь. Я всего лишь ребёнок тех двоих сластолюбцев, и мне не суждено быть иным!

В следующее мгновение он спросил себя, а не ошибся ли, что не соизволил пригласить мать на свою свадьбу?! Он задался этим вопросом, несмотря на все попытки убедить себя, что не сошёл с правильного пути. Видимо, отец хотел успокоить его совесть, когда сказал ему за несколько дней до свадьбы:

– Ты можешь сообщить своей матери, и если захочешь, пригласить её на свою свадьбу.

Те слова он произнёс языком, но не сердцем – в этом Ясин был уверен, и не мог себе даже представить, что отцу понравится, если он отправится в дом к тому презренному, за которого его мать вышла замуж после стольких своих браков, и будет перед ней заискивать на глазах у него, чтобы пригласить её на свою свадьбу. И не было ни радости, ни счастья в этом мире, ибо однажды он заставил его связать свои воспоминания, разорванные с этой женщиной…, с этой развратницей… До чего постыдные воспоминания! Единственным ответом, который он тогда дал отцу, было:

– Если бы она была мне настоящей матерью, то я бы позвал её первой на свою свадьбу!

Он вдруг присмотрелся к детям, которые пристально глядели на него и перешёптывались, и звонким смеющимся тоном спросил у нескольких девочек:

– Эй, девочки, вы уже сейчас мечтаете о замужестве?

Он направился в сторону женской половины дома, вспоминая насмешливые слова Хадиджи, что она говорила вчера:

– Смотри у меня, как бы завтра тебе не поддаться смущению среди гостей, чтобы они не узнали всю горькую правду: что твой отец, который женил тебя, также покрыл твои расходы на брачный дар невесте и на всю твою свадьбу. Пройдись по всему дому и не останавливайся, из комнаты в комнату, смейся с одним и говори с другим, походи туда-сюда, осмотри кухню, кричи, вопи – и тогда, может быть, ты сможешь внушить всем гостям, что именно ты – настоящий мужчина и хозяин всего этого торжества!

Он, смеясь, вошёл в дом с намерением подчиниться этому насмешливому совету, изящно протискивая своё крупное тело среди гостей, ходил туда-сюда, поднимался по этажам и спускался снова, и хоть так ничего и не сделал, зато движение развеяло его мысли, освободив место для прелестей этой ночи. Когда же он вспомнил про невесту, то по телу его пробежала смутная дрожь, а затем он вспомнил последнюю ночь, проведённую в доме Занубы-лютнистки месяц тому назад, как он сообщил ей о своей скорой женитьбе и попрощался с ней, и как она кричала на него притворно-яростным тоном:

– Эх ты, сукин сын!.. Скрывал от меня известие, пока не достиг желаемого!.. Чтоб тебя тысячу раз треснули по башке туфлей, сапожников сын!

От Занубы не осталось в памяти его больше и следа, как и от остальных женщин. Эту сторону своей жизни он предал забвению навсегда. Возможно, пить он снова начнёт, однако не думал, что это желание навсегда в нём умрёт. А вот что до женщин, то он и не представлял себе, что даже искоса посмотрит на проходящую мимо красотку, ведь его невеста была для него новым удовольствием, водой для томимого дикой жаждой, что уже давно отравляла его существование. Затем он принялся воображать себе свою будущую жизнь сегодня ночью и все последующие ночи, через месяц, год, и так всю жизнь. По лицу его разлилась радость, говорившая сама за себя, не укрывшаяся от любопытных глаз Фахми, который по-доброму завидовал ему и испытывал страдание. Подошёл к нему и Камаль, внезапно появлявшийся отовсюду, и заговорил с Ясином, светясь от радости:

– Повар сказал мне, что сладостей хватит всем гостям, и ещё много-много останется…