Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 99 страниц)

– Тебе есть что возразить мне?

Она отрицательно мотнула головой, и на губах её появилось очертание слова «нет», которое она не произнесла вслух. Он сказал:

– Значит, договорились. Отправляйся теперь в свою комнату с Богом…

С бледным лицом Зейнаб покинула комнату, а отец обернулся к Ясину, который уткнулся глазами в землю, а затем, с большим сожалением тряхнул головой и сказал:

– Это очень серьёзное дело, но я-то что могу сделать?!.. Ты уже не ребёнок, а иначе я бы разбил тебе башку. К сожалению, ты мужчина, к тому же женатый, и имеешь должность. А если ты, не стесняясь, попираешь брачные узы, то что я могу сделать тебе? Неужели таков итог моего воспитания?… – затем с сожалением в голосе… – Что с тобой стряслось?… Где твоё мужское достоинство?… Где честь?… Мне так тяжело, клянусь Аллахом, поверить в то, что случилось.

Ясин не поднимал головы и не говорил, и отец посчитал его молчание признаком страха и признания своей ошибки, ибо он не мог себе представить, что тот просто пьян, но и это не утешало его. Ошибка сына казалась ему слишком омерзительной, чтобы вот так, без решительного воздействия, – а раз больше нельзя было прибегнуть к старинным мерам вроде палки, – то нужно было использовать что-то не менее жёсткое, а не то все семейные узы развалятся, и он сказал:

– Разве ты не знаешь, что я запретил своей жене выходить из дома, даже ради посещения Хусейна? И как же у тебя возникла такая ужасная мысль – взять жену с собой в такой безнравственный театр и вернуться домой уже после полуночи в такой час?!.. Дурак, ты толкаешь и себя и свою жену в пропасть. Какой бес на тебя напал?

Ясин находил в молчании спасительную гавань, чтобы не выдать себя интонацией или не заговорить откровенно, возбуждая лишние подозрения, которые в итоге докажут, что он пьян. И хотя его воображение упорно настаивало на том, чтобы пренебречь всей серьёзностью ситуации и незаметно выскользнуть из этой комнаты, он удалился за дальние горизонты, которые его хмельной голове казались то еле держащимися на ногах, то пританцовывающими. Даже строгий голос отца не смог воскресить в нём былой ужас, который бы заглушил те песенки, что распевали зрители, выходившие из театра, а сейчас невольно то и дело приходившие ему на ум, и словно призраки нашёптывали:

Продам всё, что имею, ради одного поцелуя

В твою щёчку, что подобна сливочной конфете,

И такая сладкая, словно басбуса[45]45
  Басбуса – пирожное, которое в арабских странах является весьма популярным. Его готовят из пшеничной муки, сливочного масла и сахара.


[Закрыть],

Или мухаллабийя[46]46
  Мухаллабийя – сладкое блюдо со сливками наподобие киселя.


[Закрыть], и даже слаще.

Ясин ничего не замечал под действием страха; отцу же надоело его молчание, и в гневе он закричал на него:

– Ну говори же! Расскажи мне, каково твоё мнение. Я настаиваю, что это добром не кончится!..

Ясин испугался ещё больше последствий своего молчания, и прервал его, испытывая тревогу и благоговение перед отцом. Наконец, собрав все свои силы, чтобы взять себя в руки, он произнёс:

– Её отец был с нами снисходителен…, – затем в спешке произнёс, – но я сознаюсь, что совершил ошибку…

Отец в ярости закричал, словно проигнорировав его последнюю фразу:

– Она больше не возвратится в родной дом, и должна уважать обычаи той семьи, членом которой стала. Ты её муж, её господин, и лишь ты один можешь сделать из неё всё, что захочешь. Скажи-ка мне, кто несёт ответственность за то, что она вышла из дома: ты или она?

Ясин, несмотря на опьянение, почувствовал расставленную ему ловушку, но страх подтолкнул его отступить, и он пробормотал только:

– Когда она узнала, что я собираюсь выйти поразвлечься, то стала умолять меня взять её с собой…

Отец ударил ладонью о ладонь и сказал:

– Ну что ты за мужик такой?… Единственным достойным ответом с твоей стороны было дать ей пощёчину! Поистине, женщин портят лишь мужчины, да не все мужчины могут противостоять женщинам…

– И она пошла с тобой в такое место, где танцуют полуголые женщины?…

Перед его глазами появилась картина, которую портили нападки отца, и тут в голове его вновь возникли мелодии, перекликавшиеся эхом: «Продам всё, что имею…». Отец угрожающе предупредил его:

– В этом доме есть свой закон, и тебе он известен, так будь добр уважать его, пока собираешься оставаться в нём…

47

Аиша выполняла обязанность подготовить наряд Хадиджи с неподражаемым усердием, будто это было самым важным делом в её жизни, которое она исполняла в совершенстве. Хадиджа и впрямь стала выглядеть как заправская невеста и уже готовилась переехать в дом жениха, хотя по своей привычке утверждала, недооценивая все те услуги, что ей оказывала сестра, что самым большим её достоинством является прежде всего полнота! Хотя собственная «красота» и не была причиной тревог и смущений с того момента, как он попросил её руки, случайно увидев её собственными глазами, зато все признаки счастья, что охватило её, были налицо. Их не под силу было стереть даже тоске, что начала шевелиться где-то глубоко в сердце накануне очевидного события. Эта тоска больше подходила такой, как она девушке, чьё сердце ещё ни раза не трепетало от любви к чему-то, помимо собственной семьи, дома, обожаемых родителей, вплоть до цыплят, плюща и жасмина на крыше. Даже само замужество, которое она так долго ждала, горя в нетерпении, было пустяком по сравнению с горечью расставания. До того, как попросили её руки, она словно и внимания не обращала на свою любовь к родному дому. Может быть, в этих жизненных треволнениях её охватила досада, и она спрятала свои подлинные глубокие чувства, ведь любовь – как и здоровье: ею пренебрегаешь, когда она есть, и начинаешь дорожить, когда приходится прощаться. Когда Хадиджа уверилась в своём будущем, сердце её наотрез отказывалось покидать старое место для жизни в новом под действием сильнейшего страха, словно она искупала грех.

Камаль молча глядел на неё и больше уже не спрашивал, вернётся ли она, ибо уже узнал, что девушка, выходящая замуж, не возвращается в отчий дом. Он лишь пробормотал, обращаясь к обеим своим сёстрам:

– Я вас буду часто навещать после школы.

Обе они приветствовали его идею, однако он больше не обманывался ложными надеждами. Он часто навещал Аишу, но то больше не была его, прежняя Аиша. Её место заняла другая – наряженная, встречавшая его с повышенным вниманием, казавшимся ему странным. А стоило им остаться наедине в её комнате, как туда входил её муж, не покидавший дома, и довольствовавшийся развлечениями, вроде сигарет, кальяна и лютни, струны которой он перебирал время от времени. Хадиджа была не лучше Аиши, так что в целом доме у Камаля не было иного товарища, кроме Зейнаб. Но и она не высказывала к нему такой симпатии, которой он бы хотел, разве что в присутствии его матери, словно она ластилась к ней самой. А стоило матери отсутствовать, как Зейнаб просто игнорировала существование Камаля, будто его и вовсе не было!

И хотя Зейнаб не ощущала, что с уходом Хадиджи она потеряет близкого человека, ей была неприятна невозмутимая молчаливая атмосфера в доме, что царила здесь и в день свадьбы. Ей пришлось утешаться тем, что она объясняла это гневливым и злобным характером хозяина дома. Как бы в насмешку она заявила:

– Не видели мы ни разу ещё такого дома, где бы то, что дозволено, запрещали, как в вашем доме…

И хотя ей не хотелось прощаться с Хадиджей, не сказав ей даже какой-нибудь любезности для приличия, она много раз намекала на то, какая Хадиджа способная и хорошая хозяйка, достойная того, чтобы осчастливить мужа. После таких слов Аиша произнесла «Аминь», от себя добавив:

– У неё нет недостатков, кроме её язычка!.. Разве ты ещё не испытала это на себе, Зейнаб?

Та не удержалась и рассмеялась:

– Я не испытала его на себе, и хвала Аллаху. Но я слышала о нём; досталось же от него другим!

Все засмеялись, а громче всех – Хадиджа, пока мать неожиданно не призвала их к тишине: «Тшшш…» И девушки на миг умолкли. Откуда-то снаружи до них донёсся голос. Хадиджа тут же в тревоге воскликнула:

– Скончался господин Ридван!

Мариам и её мать ранее уже принесли свои извинения за то, что не будут присутствовать на свадьбе из-за того, что состояние господина Мухаммада Ридвана резко ухудшилось. Не было ничего странного в том, что Хадиджа сделала такое заключение, судя по голосам, доносившимся из дома соседей. Мать вышла из комнаты в спешке и отсутствовала несколько минут, а затем вернулась и с неподдельной грустью произнесла:

– И в самом деле, шейх Мухаммад Ридван умер… Какое горе!..

Зейнаб спросила:

– Наше оправдание так же ясно и очевидно, как солнце. Мы больше не в силах откладывать свадьбу или мешать жениху праздновать её в своём доме, а он, слава Аллаху, отсюда далеко. А вы что, будете вот так красноречиво молчать и дальше?!

Но Хадиджа погрузилась в мысли о другом, от чего сердце её сжалось в страхе. Эту грустную весть она сочла дурным предзнаменованием. Словно обращаясь к самой себе, она пробормотала:

– О Боже Милосердный…

Мать прочла её мысли, и в груди её тоже защемило, но она отказывалась сама сдаться в плен этому внезапному ощущению, и заставить дочь тоже капитулировать перед ним. С деланным безразличием она сказала:

– Мы ничего не можем поделать с предписанием Аллаха, ведь решение жить или умереть – только в Его руках. А пессимизм свойственен только шайтану…

К собравшимся в комнате невесты присоединились Ясин и Фахми, как только переоделись. Они сообщили, что ввиду нехватки времени от имени всей семьи к Ридванам отправился отец, чтобы выполнить свой долг перед покойным и проводить его в последний путь. Затем Ясин пристально посмотрел на Хадиджу и со смехом сказал:

– Господин Ридван не пожелал оставаться в этом мире после того, как ты перестанешь быть его соседкой…

Она ответила ему бледным подобием улыбки, а он, не замечая этого, с пристрастием оглядел её, кивнул головой в знак довольства, а затем с тяжёлым вздохом сказал:

– Правду говорят: «Одень камышинку – станет куколкой»[47]47
  Можно подобрать этой пословице такой аналог: «Одень пенёк – станет паренёк».


[Закрыть]…

Хадиджа нахмурилась, выражая неготовность соревноваться с ним в обмене колкостями, а затем прогнала его с криком:

– Замолчи. По-моему, смерть господина Ридвана в день моей свадьбы – это дурной знак.

Ясин засмеялся и сказал:

– Вот уж не знаю, кто из вас двоих сам виноват в свой беде.

Далее он продолжил, и тоже со смехом:

– Ты не должна бояться смерти этого человека. Не утруждай себя мыслями о нём. Я всего лишь боюсь за тебя из-за твоего язычка – вот он-то и есть самый настоящий дурной знак. Мой тебе совет – и я не устану повторять – прополоскай его в сахарном сиропе, пока он не будет годиться для разговора с женихом…

Тут Фахми угодливо заметил:

– Что бы там ни было с господином Ридваном, но день твоей свадьбы будет благословенным. Ты ведь так долго этого ждала. Разве ты не знаешь, что уже объявили о перемирии?

Ясин воскликнул:

– Я чуть про это не забыл!.. Твоя свадьба – это просто чудо из чудес сегодня. Наконец-то, спустя годы мы получили то, что так хотели: война окончена, и Вильям сдался.

Мать переспросила:

– Значит, дороговизне тоже конец, и австралийцы уйдут?!

Ясин со смехом ответил:

– Ну конечно же. И дороговизне конец, и австралийцам, и язычку госпожи Хадиджи.

В глазах Фахми мелькнула какая-то идея. Словно говоря сам с собой, он сказал:

– Германия повержена!.. Кто бы мог это представить себе?!.. Теперь уж нет надежды, что хедив Аббас или Мухаммад Фарид вернутся. Также утрачены иллюзии насчёт возвращения халифата. Звезда англичан взойдёт, а наша звезда упадёт. Вот такие дела…

Ясин сказал:

– От войны получили пользу только двое: англичане и султан Фуад. Но ни те мечтать не могли о том, чтобы повелевать Германией, ни этот не смел мечтать о троне…

Некоторое время он молчал, а затем со смехом продолжил:

– И ещё есть третий, кому повезло не меньше двух предыдущих: это наша невестушка, которая и помыслить не могла о женихе…

С угрозой в глазах Хадиджа посмотрела на него и огрызнулась:

– Ты не дашь мне покинуть этот дом, если я не ужалю тебя…

Он обернулся к ней и сказал:

– Уж лучше заключим перемирие. Я не такая уж важная птица, как кайзер Вильям или Гинденберг.

Затем он бросил взгляд на Фахми, на лице которого промелькнула задумчивость, никак не увязывающаяся с таким счастливым событием. Он сказал ему:

– Оставь политику и готовься к торжеству, вкусным угощениям и напиткам…

Хотя Хадиджу обуревали различные мысли, одна мечта за другой лезли в голову, а больше всех – недавнее утреннее воспоминание. Оно особенно не давало ей покоя, даже затмив собой остальные её горести. Это было приглашение отца поговорить с ней наедине о том событии, которое должно вот-вот произойти и стать началом её новой жизни. Он встретил её добрыми, нежными словами, что были словно исцеляющий бальзам от душившего её смущения и ужаса, из-за чего она постоянно спотыкалась на ходу. Затем он сказал ей непривычно мягко:

– Да направит Господь наш шаги твои по истинному пути и да уготовит тебе душевный покой и счастье. Самым лучшим советом, что я могу тебе дать, будут слова: и в большом и в малом будь похожей на свою мать…

Он дал ей свою руку, которую она поцеловала и вышла из комнаты, почти не видя ничего перед собой из-за волнения. Всё это время она повторяла про себя:

– До чего же он милосердный, добрый, нежный!

Затем вспомнила то, что наполнило всё её сердце счастьем: «…и в большом и в малом будь похожей на свою мать…» Она передала его слова матери, лицо которой, пока она слушала её, залил румянец, а в глазах задрожала слеза:

– Не значит ли это, что он видит в тебе пример добродетельной жены? – затем засмеялась. – О, до чего же ты счастливая женщина тогда! Но только кто сможет во всё это поверить! Я словно во сне! Где же прятались все эти его нежные чувства?! – Затем она долго-долго молилась за неё, пока глаза её не затуманили слёзы…

Тут пришла Умм Ханафи, объявившая, что свадебный кортеж прибыл.

48

С ежедневных кофейных посиделок исчезла Хадиджа, точно так же, как до того исчезла Аиша, хотя исчезновение Хадиджи не могло заполнить собой образовавшейся пустоты, словно она вырвала из этих семейных посиделок душу, лишив их жизненной энергии и святости, а также шуток, веселья и споров, которые просто так не забывались. Или, как сказал про себя Ясин:

– На наших собраниях она была как соль в пище. Соль сама по себе невкусна, но разве без неё у еды есть вкус?

Однако он не выразил своё мнение при всех в угоду жене, поскольку несмотря на крушение своей надежды на брак, – лекарства от чего не находил в кругу семьи, – он по-прежнему испытывал страх ранить чувства Зейнаб, как бы она не стала подозревать, что ночь за ночью он проводит не в «кофейне», как он сам утверждал, поэтому он так старался казаться несерьёзным. Но зато он утратил собеседника на этих традиционных посиделках, с которым уже давно привык обмениваться остротами, и ему оставалось лишь довольствоваться малым.

Вот он сидит на диване, попивает по глотку свой кофе и глядит на тот диван, что стоит напротив – там сидят мать, жена и Камаль, погружённые в какой-то бесполезный разговор, и наверное, уже в сотый раз удивляется невозмутимости и медлительности Зейнаб, и на ум ему приходит, как Хадиджа обвинила её в неповоротливости; теперь уже и у него складывалось то же мнение… Затем он раскрыл сборник «Хамаса»[48]48
  «Хамаса» – название поэтического сборника Абу Тамама Хабиба ибн Тауса ат-Таи (788–845), арабского стихотворца, крупнейшего поэта придворно-панегирического направления. Часто его называли князем поэтов. Известен не только своими стихами, но и антологией арабской поэзии «Фусул аш-шуара» и «Хамаса». Абу Таммам оставил не только значительное количество стихов, но и антологию арабской поэзии, которая служила образцом для последующих поэтических антологий. Наиболее ценной из его антологий, дошедших до нас, считается знаменитая «Книга доблести» («Китаб аль-хамаса»). В ней собраны лучшие стихотворения нескольких сот арабских поэтов о храбрости и доблести бедуинских героев.


[Закрыть] или «Трагедию в Кербеле»[49]49
  «Трагедия в Кербеле» – произведение Джирджи Зейдана (1861–1914), арабского писателя, публициста и учёного-христианина, родом из Ливана, и эмигрировавшего в Египет. Он стал зачинателем жанра исторического романа в новой арабской литературе. Автор около 20-ти исторических романов, составивших «Серию повествований из истории ислама», действие которых происходит в VII–XIII веках, написал книгу «Трагедия в Кербеле» в том числе «Гассанидка» (1896), «Сестра Харуна ар-Рашида». Ряд романов он посвятил Египту XVIII–XIX веков, в том числе «Произвол мамелюков» (1893), и современным автору историческим событиям, в том числе «Османский переворот» (1911). Книги его написаны языком, близким к разговорному, благодаря чему они стали на Арабском Востоке очень популярны и были переведены на многие восточные и западные языки. Как учёный известен работами «История мусульманской цивилизации» (1906), «История арабского языка» (1904), «История арабской литературы» (1914).


[Закрыть] и начал читать или рассказывать Камалю прочитанные истории. Когда Ясин обернулся направо, в сторону Фахми, то увидел, что тот желает завязать о чём-то разговор. Интересно, о ком или о чём: о Мухаммаде Фариде, Мустафе Камиле…? Он и сам не знал, хотя был уверен, что тот обязательно заговорит. Сегодня, с того самого времени, как он вернулся из института, он выглядел как мрачное небо, предвещающее, что вот-вот пойдёт дождь. Прояснится ли оно?.. Нет… Ему это не нужно. Ну что ж, он готов его выслушать с огромным вниманием. Он вперил в брата говоривший сам за себя заинтересованный взор и спросил:

– У тебя есть новости?…

– И это ты спрашиваешь меня о новостях! У меня их несчётное количество…

– Да… Брак – это самое большое заблуждение. Через несколько месяцев жена превращается в дозу касторки. Так что не горюй, что упустил Мариам. Какой же ты ещё неопытный стратег! Тебе что, нужны другие вести?!.. У меня их полно, однако наверняка тебе вовсе это не интересно. Если смелость меня покинет, и у меня возникнет нехорошая мысль рассказать их жене, то, как говорил благородный поэт – только между нами, конечно:

Есть у меня послания страсти, не помню их я.

И если бы не соперник, то поведал бы я их тебе.

Затем Ясин спросил брата в свою очередь:

– Какие новости ты имеешь в виду?…

Фахми с огромным интересом сказал:

– Среди студентов распространилась удивительная новость. Все наши разговоры сегодня были о том, что партия Вафд[50]50
  Партия Вафд или «Египетская делегация» – в переводе «Аль-Вафд аль-мисри» – название крупнейшей и старейшей египетской партии (1918–1953), которая руководила национально-освободительным движением. Основанная в 1918 году Саадом Заглулом, поначалу партия состояла из комитета из 7 человек, в 1924 году была реорганизована в массовую политическую партию. Она была основной партией национальной буржуазии, помещиков, интеллигенции, так как считала своей целью превращение Египта в независимое буржуазное государство. Иногда партия шла на переговоры с английскими империалистами и сдерживала революционную активность масс. «Аль-Вафд» была у власти в 1924, 1928, 1930, 1936-37, 1942-44, 1950, январе 1952 года. В октябре 1951 года вафдистский парламент принял закон о денонсации англо-египетского договора 1936 года и конвенции 1899 года о Судане; в то же время партия проявила нерешительность в организации отпора английской агрессии в конце 1951 года – начале 1952 года и пошла на переговоры с США, что окончательно подорвало её авторитет в народе. В январе 1953 года партия была распущена правительством генерала Нагиба.


[Закрыть], состоящая из Саада Заглула-паши, Абд Аль-Азиза Фахми Бека и Али Аш-Шаарави, вчера обратилась к властям протектората, и встретилась с вице-королём, которому подала требование об отказе от протектората и объявлении независимости…

Он почти и не придавал значения общественным делам, это имя оказало на него приятное впечатление. А вот два других имени он слышал впервые, и несмотря на то, что необычные имена он не запоминал наряду с действиями их обладателей, если то, что сказал Фахми – правда, то как тогда можно представить, что они потребовали от англичан на следующий же день после их победы над Германией и халифатом независимости Египта?!.. Он спросил брата:

– А что тебе известно о них?

Не без негодования, достойного того, кто хотел бы, чтобы эти люди принадлежали к народной партии, Фахми сказал:

– Саад Заглуль является председателем Законодательной Ассамблеи, а Абд Аль-Азиз Фахми Бек и Али Аш-Шаарави – её члены. На самом деле, я больше ничего не знаю о других, а вот о Сааде у меня есть одна мысль, дошедшая до меня от моих однокурсников-сторонников народной партии, которые и сами путаются во мнениях. Кто-то считает его «хвостом» англичан, не более того; есть и те, кто признаёт его великие заслуги, и считает, что благодаря им он по праву может стоять в одном ряду с ними в народной партии. Что бы там ни было, но шаг, который он и его коллеги сделали – говорят, что на то также была своя причина – славное дело, и сейчас вряд ли найдётся кто-то подобно ему, кто смог бы предпринять такое, тем более после отказа таких выдающихся людей в среде народников, как Мухаммад Фарид…

Ясин казался серьёзно задумавшимся, чтобы брату не пришло в голову, что он на самом деле безразличен к воодушевлению того, и несколько раз повторил вопрос, обращённый к себе самому:

– Требование отказа от протектората и объявление независимости!..

– И мы ещё слышали, что они потребовали поездки в Лондон, чтобы попытаться добиться независимости там, и для этого встретились с сэром Реджинальдом Вингейтом, вице-королём!..

Ясин больше не мог изображать изумление, и громко, с улыбкой на лице спросил его:

– Независимость?!.. Ты и впрямь говоришь о ней?!.. Что ты имеешь в виду?…

Фахми, разнервничавшись, ответил:

– Я имею в виду изгнание англичан из Египта, или их эвакуацию отсюда, как выразился Мустафа Камиль…

– О, какая надежда!

Не в его характере было вести разговоры о политике, однако он принимал приглашение Фахми всякий раз, когда тот приглашал его, опасаясь, как бы не расстроить его, в виде какого-нибудь оригинального утешения. Возможно даже, что иногда брату удавалось привлечь его внимание к разговору, хотя до настоящего воодушевления ему было далеко. А может, он пассивно разделял желания Фахми. Но за всё это время он доказал, что его не особо привлекает эта сторона социальной жизни, будто у него не было иной цели, кроме как жить в роскоши и неге, вот почему он не находил у себя способности относиться к таким речам серьёзно. Он снова спросил брата:

– Неужели это и впрямь может случиться?

Фахми воодушевлённо, но не без упрёка ответил:

– Нельзя отчаиваться, брат!..

Последняя фраза возбудила у Ясина желание подшутить, как и всегда в подобных случаях, однако он притворился, что настроен серьёзно:

– И как же мы прогоним их?

Фахми немного задумался, а затем удручённо сказал:

– Вот поэтому Саад и его коллеги пожелали отправиться в Лондон!

Мать сосредоточенно следила за их разговором, напрягая все свои силы, чтобы понять, о чём они говорили: у неё была такая привычка всякий раз, как речь захотела о социальных проблемах, которые были слишком далеки от её собственных, бытовых дел. Они увлекали её, требовали напрячься, чтобы понять их. И если ей представлялся шанс поучаствовать в такой беседе, она никогда не колебалась, и не обращала внимания на то, что часто свои мнения выражала с пренебрежением, насыщенным эмоциями. Ничто не могло сломить или отвратить её внимание от этих «великих» дел, за которыми она, казалось следила с тем же интересом, с которым комментировала уроки Камаля по религии, или обсуждая с ним материалы по географии и истории в свете собственных религиозных или мифических познаний. Благодаря серьёзности их разговора она теперь была более-менее в курсе о том, что говорилось о Мустафе Камиле, Мухаммаде Фариде и о «нашем ссыльном эфенди»[51]51
  Речь идёт о хедиве Аббасе Втором.


[Закрыть] – всех тех господах, которые нравились ей даже ещё больше благодаря их преданности халифу, – что, по её представлению, давало оценку человеку по степени его религиозности, – приближало к святым угодникам, которых она любила до безумия. И когда Фахми упомянул Саада Заглула, который вместе со своими коллегами требовал отправиться в «Лондон», она внезапно прервала своё молчание и спросила его:

– А где находится эта божья страна такая, «Лондон»?

Камаль своим певучим тоном, которым учеников заставляли отвечать уроки, поспешил ответить ей:

– Лондон – столица Великобритании, а Париж – столица Франции, а Кейптаун – столица Южно-Африканского Союза…

Затем он наклонился к уху матери и прошептал:

– Лондон – столица англичан.

Мать удивилась и, обращаясь к Фахми, сказала:

– Они едут в английские края, чтобы требовать от англичан уйти из Египта?!.. Это совершенно не тактично… Как это ты можешь приходить ко мне в гости, при этом замышляя выгнать меня из своего дома?!

Фахми раздражало то, что она вот так вмешивается в их разговор, и он посмотрел на неё с улыбкой, но в то же время с упрёком, однако мать предположила, что она на верном пути и может его переубедить, и потому добавила:

– И как же они потребуют выгнать их из нашей страны после столь длительного срока?! И мы, и вы, и они родились в этой стране, мы род человеческий, чтобы можно было вот так спокойно взяться за них по истечении всего этого времени и, откровенно выражаясь, приказать им убираться!

Фахми улыбнулся, словно отчаявшись, а Ясин расхохотался. Лишь Зейнаб серьёзно заметила:

– Как же они смелы, чтобы говорить такое англичанам, да ещё и у них дома!.. Англичане набросятся на них и убьют прямо там, кто знает, что у них на уме?.. Разве их войска не маршировали по улицам в далёких городах, не участвовали в опасных авантюрах?… Как могут они такое говорить, зная, что англичане разрушат их же страну?!

Ясину тоже хотелось пуститься в наивные разглагольствования вместе с двумя женщинами, дабы утолить свою жажду позабавиться, однако он уловил раздражение Фахми и испугался его гнева, а потому повернулся к нему, продолжая прерванный разговор:

– В их словах есть доля правды, хотя они и не смогли её хорошо выразить. А скажи-ка мне, брат, что может сделать Саад тому государству, которое сейчас, без преувеличения, считается самым главным в мире?

Мать выразила своё согласие с его словами кивком головы, словно вопрос был обращён к ней, и начала говорить:

– Ораби-паша был самым великим из людей, самым отважным. С ним не сравнится ни Саад, ни кто-либо ещё. Он был бойцом, героем. И что же он получил от англичан, дети мои? Они пленили его, а затем выслали из страны вслед за солнцем…

Фахми не сдержался и полупросящим, полураздражённым тоном сказал ей:

– Мама!.. Неужели вы не дадите нам поговорить?!

Она улыбнулась как-то смущённо, опасаясь вызвать у него гнев, и сменила свой воодушевлённый тон, словно тем самым объявив, что у неё изменилась точка зрения, а затем мягким, извиняющимся тоном произнесла:

– Господин мой, каждый, кто старается, увидит результат своих стараний. Пусть они отправляются туда, да защитит их Аллах, и может быть, они удостоятся милости великой королевы…

Юноша, сам не зная, от чего вдруг, задал странный вопрос:

– Какую королеву вы имеете в виду?

– Королеву Викторию, сынок. Разве не так её зовут?.. Когда-то я слышала от своего отца, как он говорил о ней… Именно она приказала выслать Ораби-пашу, хотя и удивилась его смелости, как говорят…

Ясин, ухмыльнувшись, сказал:

– Ну если она выслала этого героя-Ораби, то вполне вправе выслать и этого старика Саада!..

Мать сказала:

– Как бы там ни было, но она по-прежнему сердобольная женщина, без сомнения. И если они будут с ней любезны и смогут польстить ей, она удовлетворит их требование…

Ясин находил в материнской логике нечто очень забавное: она принялась рассказывать об этой исторической персоне, как будто говорила о матери Мариам или о других своих соседках. Ему больше не хотелось соперничать с Фахми, и он задал тому провокационный вопрос:

– А скажи-ка мне, о чём им лучше всего говорить с ней?

Амина выпрямилась, обрадованная этим вопросом, который был признанием её «политической пригодности», и стала ждать ответа на него с интересом, который был заметен по её вскинутым бровям. Однако Фахми не дал ей времени задуматься, и негодующе и лаконично ответил:

– Королева Виктория уже давным-давно умерла, так что не утруждай себя безо всякой пользы…!

Тут Ясин из щели в окне заметил, что уже стемнело, и понял, что пора ему прощаться с остальными и отправляться на свою привычную пирушку. Когда он убедился в том, что Фахми никак не может утолить свою жажду поговорить, то утратил всяческое желание оправдываться перед ним тем, что ему нужно уходить, и потому встал, и в форме очаровательной констатации факта сказал:

– Эти люди, несомненно, осознают всю серьёзность своих шагов, и всё сделали для того, чтобы добиться успеха, так давай пожелаем им преуспеть в этом.

И покинул комнату, сделав Зейнаб знак присоединиться к нему. Она подала ему верхнюю одежду, а Фахми проводил его гневным взглядом. То был гнев человека, который не удостоился душевного участия, перекликавшегося с его разгорячённым духом.

События, происходившие на родине, очень сильно волновали его, гораздо больше, чем все грёзы в собственном волшебном мире. Теперь перед глазами его представал новый мир, новое отечество, новый дом, и даже новая семья. Все они испытывали трепет энтузиазма и жизненной силы, но гораздо больше было здесь удушающей атмосферы наивности, простоты и равнодушия, и внутри него вспыхнул огонь тоски. Он глубоко вздохнул. В этот самый момент ему изо всех сил хотелось в мгновение ока снова оказаться среди студентов-однокурсников, где он мог бы утолить жажду свободы и вместе с ними в пылу воодушевления добраться до этого мира грёз и славы. Ясин спросил Фахми, что сделает Саад державе, что считалась тогда главенствующей над всем миром. Но тот и сам не знал точно, что же сделает Саад, и что он может сделать, однако всем своим нутром чувствовал, что есть что-то, что тот должен сделать непременно. Может быть, он ещё не узнал, что ему лично предстоит сделать в этом реальном мире, однако это таилось в его плоти и крови, и самым лучшим было явить это на свет божий, иначе вся его жизнь пройдёт напрасно и тщетно…