Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 99 страниц)

5

Вид дома Мухаммада Иффата в квартале Гамалийя был привычным и любимым глазу Ахмада Абд Аль-Джавада: и эта массивная деревянная дверь, что снаружи выглядела так, как будто вела в древний караван-сарай, и тот высокий забор, скрывавший за собой всё, кроме верхушек деревьев. А этот тенистый сад с шелковицами и смоковницами, засаженный кустиками хны, арабского и индийского жасмина, лимонными деревцами, был просто удивительным. Изумляли также и прудик с водой, расположенный посередине, и деревянная веранда, что тянулась вдоль всего сада.

Мухаммад Иффат стоял на ступенях веранды и ждал гостя, завернувшись в домашнюю шерстяную накидку. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар уже сидели на стульях рядом друг с другом.

Ахмад Абд Аль Джавад поприветствовал друзей и последовал за Мухаммадом Иффатом к дивану в центре веранды, где они оба и уселись. Их полнота постепенно сошла на нет, за исключением разве что Мухаммада Иффата, тело которого казалось дряблым, а лицо сильно покрасневшим. Али Абдуррахим облысел; другие же поседели. Лица друзей покрылись морщинами. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар выглядели даже старше своих лет. Краснота лица Мухаммада Иффата была вызвана застоем крови. Внешность же Ахмада Абд Аль-Джавада, несмотря на худобу и седину, оставалась привлекательной. Он очень любил эти их собрания, как и сад, что возвышался над стеной ограды, выходившей на Гамалийю. Он откинул голову немного назад, как будто для того, чтобы напитать свой крупный нос ароматами жасмина и хны. Он иногда закрывал глаза, чтобы послушать щебет птиц, порхавших над ветвями тута и смоковниц. Но тем не менее, самое благородное чувство, что проникло в его сердце в тот момент – чувство братства и дружбы к этим троим. Он глядел своими большими голубыми глазами на столь любимые им лица, ставшие неузнаваемыми из-за старости, и сердце его переполнялось скорбью и жалостью к ним и к себе. Он даже больше их ностальгировал по прошлому и воспоминаниям о нём. Его очаровывало всё, что напоминало о красоте молодости, её бурных эмоциях и авантюрной удали.

Ибрахим Аль-Фар поднялся и подошёл к ближайшему столику, на котором стояла коробка с нардами, принёс её им и спросил:

– Ну, кто сыграет со мной?

Ахмад, который редко участвовал в их играх, неодобрительно произнёс:

– Отложи ненадолго игру. Нельзя же занимать этим себя в начале нашей встречи.

Аль-Фар вернул коробку с нардами на место. Затем к ним подошёл слуга-нубиец с подносом, на котором были три стакана чая и рюмка виски с содовой. Мухаммад Иффат с улыбкой взял себе рюмку, а трое друзей взяли по чаше чая. Эта церемония с раздачей чая повторялась каждый вечер и весьма смешила их. Вертя рюмку в руке, Мухаммад Иффат сказал, указывая на чашки чая, что держали друзья:

– Да смилостивится Аллах над теми временами, которые научили вас приличиям!

Глубоко вздохнув, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Эти времена научили всех нас, и в первую очередь тебя, ведь ты был весьма грубым…

Примерно в одно и то же время в течение года врачи наказали им отказаться от спиртного, только вот врач Мухаммада Иффата разрешил своему пациенту принимать по рюмочке в день. Тогда Ахмад Абд Аль-Джавад полагал, что врач его друга был более снисходительным, чем его собственный. Он пришёл к нему, однако врач серьёзно и решительно предостерёг его: «Ваше состояние отличается от состояния вашего друга». Когда просочился слух о его визите ко врачу Мухаммада Иффата, это стал объектом долгих обсуждений и шуток. Ахмад Абд Аль-Джавад со смехом сказал:

– Ты, без сомнения, дал своему врачу большую взятку, чтобы он позволил тебе выпивать по рюмочке!

Аль-Фар, глядя на виски в руке Мухаммада Иффата, прямо-таки застонал:

– Ей-Богу, я практически забыл что такое опьянение!

Ахмад Абд Аль-Джавад шутливо заметил:

– Эх ты, буян, испортил себе всё покаяние этими словами.

Аль-Фар взмолился о прощении перед Господом, затем безропотно пробормотал:

– Слава Аллаху…

– Мы стали завидовать даже одной рюмке!.. И где?.. Где же наше опьянение?!

Ахмад Абд Аль-Джавад засмеялся:

– Если вы раскаетесь, то раскайтесь из-за зла, а не из-за добра, сукины вы дети!

– У тебя, как и у прочих проповедников, язык в одном мире, а сердце в другом…

Тут Али Абдуррахим повысил голос, как бы возвещая о смене темы разговора, и заявил:

– Господа! А что вы думаете о Мустафе Ан-Наххасе?! На него не подействовали слёзы престарелого и больного короля. Он отказался забыть даже на секунду свою великую цель – «Конституцию 1923 года»…

Мухаммад Иффат щёлкнул пальцами и весело ответил:

– Браво… Браво! Он ещё более твёрд, чем сам Саад Заглул. Он видел больным и плачущим короля-тирана и с редкостным мужеством выдержал это, непоколебимо повторив слова целой нации, вручившей ему бразды правления над собой: «Сначала Конституция 1923 года». Так и вернулась к нам наша конституция. Кто бы

мог себе представить такое?

C восхищением кивнув головой, Ибрахим Аль-Фар сказал:

– Представьте себе это зрелище: король Фуад, разбитый старостью и болезнью, кладёт руку на плечо Мустафы Ан-Наххаса с подчёркнутым дружелюбием и призывает его к формированию коалиционного правительства. Но Ан-Наххас не поддался этому и не забыл о своей обязанности как надёжного лидера нации. Он ни на миг не забыл о конституции, которая чуть было не утонула в королевских слезах. Его ничто не тронуло, и он смело и твёрдо заявил: «Сначала Конституция 1923 года, Ваше Величество».

Подражая его тону, Али Абдуррахим заметил:

– Или сначала посадите всех на кол, Ваше Величество!..

Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:

– Клянусь Тем, Кто управляет судьбами, и виски, что рядом с нами, которое нам запретили, что это великолепная позиция!

Мухаммад Иффат допил остаток своего напитка и сказал:

– Сейчас у нас 1935 год, прошло уже восемь лет после смерти Саада и пятнадцать лет с момента революции, а англичане по-прежнему повсюду в нашей стране: и в казармах, и в полиции, и в армии, и в министерствах. Иностранные концессии, что делают из любого сукиного сына уважаемого господина, по-прежнему на месте. Такое печальное положение дел должно наконец закончиться…

– И не забывай ещё о палачах вроде Исмаила Сидки и Мухаммада Махмуда или Аль-Ибраши!

– Если англичане уйдут, ни один из них не будет больше ничего значить, и все перевороты закончатся, как будто их и не было…

– Да, если король думает сыграть в игру с собственным хвостом, то не найдёт никого, кто бы стал помогать ему!

Мухаммад Иффат сказал:

– Король окажется меж двух огней: либо он проявит уважение к конституции, либо ему самому скажут до свидания!

Ибрахим Аль-Фар с явным сомнением спросил:

– Но покинут ли его англичане, если он попросит их защитить его?

– Если англичане согласятся уйти, зачем им защищать короля?

Аль-Фар снова спросил:

– Но согласятся ли англичане уйти на самом деле?!

С уверенностью человека, гордящегося своей политической осведомлённостью, Мухаммад Иффат ответил:

– Они застали нас врасплох с этой декларацией Хора. Были демонстрации, мученики, да смилуется над ними Аллах, а затем призыв к коалиции. Затем нам вернули Конституцию 1923 года. Уверяю вас, что англичане сами сейчас желают переговоров. На самом деле никто не знает, как и чем закончится это тревожное время, как англичане уйдут, и как прекратится влияние всех этих иностранцев. Но мы безгранично уверены в Мустафе Ан-Наххасе…

– Пятьдесят три года оккупации страны закончатся вот так, с помощью нескольких слов за столом?!

– Слова предшествовали пролитию невинной крови…

– Ну а если?!

Подмигнув глазом, Мухаммад Иффат заметил:

– Тогда они окажутся в очень неприятной позиции, учитывая трудное международное положение!

– Они всегда могут найти кого-то, кто станет защищать их интересы. Да и Исмаил Сидки пока что жив, не помер!..

Тоном знатока Мухаммад Иффат продолжил:

– Я говорил со многими осведомлёнными в этом деле, и обнаружил, что они настроены оптимистично. Они говорят, что всему миру угрожает жестокая война, и Египет – это потенциальная жертва, а потому достижение почётного согласия в интересах обеих сторон…

Их разговор продолжился после того, как Али Абдуррахим самоуверенно погладил свой живот:

– У меня есть для вас важные новости: мне обещали, что выставят мою кандидатуру от округа Гамалийя на следующих парламентских выборах, в этом меня заверил сам Ан-Нукраши.

Лица друзей засияли от радости. Когда пришла очередь внести свой комментарий, Али Абдуррахим с деланной серьёзностью произнёс:

– Есть у «Вафда» один недостаток: иногда он выставляет своими кандидатами сущих животных в качестве депутатов!

Ахмад Абд Аль-Джавад, словно в защиту «Вафда» сказал:

– Но что может тут поделать «Вафд»? Он же хочет представлять всю нацию, как благородных, так и подлецов. И кто же будет представлять подлецов, если не животные?!

Мухаммад Иффат толкнул его в бок и сказал:

– Старый хитрец. Вы с Джалилой два сапога пара. Оба старые хитрецы!

– Мне было бы приятно, если бы кандидатом выдвинули Джалилу. При необходимости она могла бы утереть нос самому королю!

Али Абдуррахим с улыбкой сказал:

– Я её встретил позавчера перед нашим переулком. Она по-прежнему величественная, словно паланкин на верблюде, однако возраст источил её!

Аль-Фар сказал:

– Она стала знаменитой; дом её и днём и ночью усердно работает. Даже после того, как умирает флейтист, пальцы её продолжают играть.

Али Абдуррахим долго смеялся, и наконец сказал:

– Я проходил мимо дверей её дома и увидел как один мужчина проскользнул внутрь, полагая, что его никто не видит. И кто, вы думаете, это был?.. – он ответил, подмигнув Ахмаду Абд Аль-Джаваду… – тихоня Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад, учитель из школы Силахдар!..

Мухаммад Иффат и Аль-Фар громко захохотали. Глаза же Ахмада Абд Аль-Джавада расширились от удивления и тревоги. Он в замешательстве спросил:

– Мой сын Камаль?!

– Ну да. Он был закутан в своё пальто, в очах в золотой оправе, и кичливыми густыми усами. Он шёл туда так невозмутимо и величественно, как будто он вовсе и не сын «нашего затейника», и завернул в дом с той же степенностью, как будто направлялся к Запретной Мечети в Мекке. И я сказал про себя: «Повороти-ка ты назад, грешник!».

Хохот усилился. Ахмад Абд Аль-Джавад ещё не отошёл от замешательства, но счёл, что лучше ему будет разрядить обстановку, присоединившись к всеобщему смеху. Мухаммад Иффат, пристально глядя ему в лицо, многозначительным тоном произнёс:

– Ну что тут такого удивительного. Разве он не твой сын?!

Покачав в изумлении головой, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Я всегда знал его как воспитанного, тихого и вежливого по натуре. Его и увидеть-то можно было лишь в библиотеке, когда он читал или писал, так что я даже стал беспокоиться из-за его изоляции и слишком больших усилий ради бесполезных вещей…

Ибрахим Аль-Фар пошутил:

– Ну кто знает, а может в доме у Джалилы есть свой филиал Национальной библиотеки?!

Али Абдуррахим заметил:

– Или может, он уединяется в своей библиотеке для чтения таких непристойных книг, вроде «Возвращение шейха»? Что ещё ожидать от человека, который начал свою карьеру с эссе о том, что человек произошёл от обезьяны?!

Они засмеялись, и вместе с ними Ахмад Абд Аль-Джавад, ибо по опыту своему знал, что если бы он сохранял серьёзность в подобных ситуациях, то стал бы мишенью для шуток и розыгрышей. Затем он сказал:

– Вот почему этот проклятый негодяй не задумывается о браке, так что я даже начал сомневаться в нём!..

– И сколько же лет твоему сыну?

– Двадцать девять!

– Бог ты мой!.. Ты должен его женить. Почему он не желает вступить в брак?

Мухаммад Иффат срыгнул, погладил живот и заметил:

– Такова мода. Сегодняшние девушки толпами ходят по улицам, и доверие к ним ослабло. Вы разве не слышали, что пел шейх Хасанайн: «То, что видим мы, просто сводит с ума: и господин, и дама вместе у парикмахера»?!

– И не забывай ещё об экономическом кризисе и неопределённом будущем для молодёжи. Выпускники университетов находят себе должности с жалованьем в десять фунтов в месяц, и то, если повезёт!

Ахмад Абд Аль-Джавад с явной тревогой сказал:

– Я боюсь, что ему станет известно о том, что Джалила была когда-то моей любовницей, или она узнает, что он мой сын!

Али Абдуррахим засмеялся:

– Ты что, считаешь, что она допрашивает своих клиентов?!

Подмигнув Ахмаду, Мухаммад Иффат сказал:

– Если эта распутница узнает об этом, она расскажет ему историю его отца от а до я!

Ахмад Абд Аль-Джавад фыркнул и воскликнул:

– Да не приведи Господь!..

Ибрахим Аль-Фар спросил:

– Ты полагаешь, что тот, кто обнаружил, что его далёкий предок был обезьяной, не может выяснить, что собственный отец прелюбодей и развратник?!

Мухаммад Иффат так громко захохотал, что даже закашлял. Помолчав некорое время, продолжил:

– На самом деле внешность Камаля обманчива: спокойный, уравновешенный, педантичный, учитель во всех смыслах этого слова…

Али Абдуррахим удовлетворённым тоном сказал:

– Господин мой, пусть наш Господь сохранит его и дарует ему долгую жизнь. Тот, кто пошёл в своего отца, не может быть несправедливым…

Мухаммад Иффат снова сказал:

– Важно то, является ли он таким же Дон Жуаном, как и его отец?.. Я имею в виду, умеет ли он приударять за женщинами и соблазнять их?

Али Абдуррахим ответил:

– Ну насчёт этого – не думаю! Полагаю, что он останется таким же сдержанным и степенным, пока за ним и за той, кто станет его избранницей, не закроется дверь, а там уж он будет снимать с себя одежду с прежним спокойствием и достоинством, пока не бросится наконец на неё, делая всё с предельной серьёзностью и выдержкой, словно он читает важный урок своим ученикам!

– Из чресел Дон Жуана появился болван!

Почти что с негодованием Ахмад Абд Аль-Джавад спрашивал себя: «Почему всё это дело кажется мне таким странным?!» Он решил забыть об этом. Когда он увидел, как Аль-Фар снова подошёл к коробке с нардами и несёт её, он без колебаний сказал, что пришло уже время сыграть партию. Но мысли его всё ещё витали вокруг только что услышанной им новости. Он утешался тем, что всё же дал ему лучшее воспитание, так что тот смог получить диплом о высшем образовании и стать уважаемым учителем, а значит, он может делать всё, что захочет. И возможно даже, это к счастью, что он сам научился развлекаться, несмотря на свою тщедушность и огромные голову и нос! Если бы судьба была справедлива, Камаль женился бы много лет назад, а Ясин и вовсе бы не женился. Но кто же может заявить, что постиг эти секреты?..

Тут Аль-Фар спросил:

– Когда ты видел в последний раз Зубайду?

Поразмыслив немного над его вопросом, Ахмад сказал:

– В январе прошлого года, то есть почти год назад. В тот день она пришла ко мне в лавку, чтобы найти покупателя на её дом…

Ибрахим Аль-Фар сказал:

– Его купила Джалила, а та безумная влюбилась в кучера экипажа, и он оставил её без гроша в кармане. Сейчас она обитает в комнатушке под самой крышей дома певицы Саусан в таком ужасающем состоянии, что вызывает жалость!

Ахмад Абд Аль-Джавад с сожалением покачал головой и пробормотал:

– Султанша ютится в комнатушке под крышей!.. Пресвят Вечноживущий.

Али Абдуррахим заметил:

– Удручающий конец, но вполне предсказуемый…

У Мухаммада Иффата вырвался горестный смех:

– Да помилует Аллах тех, кто ещё верит в этот мир!

Затем Аль-Фар позвал их играть, и Мухаммад Иффат бросил ему вызов. Вскоре все они собрались вокруг коробки с нардами, и Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Интересно, кому повезёт, как Джалиле, а кому – как Зубайде?!

6

Камаль сидел вместе с Исмаилом Латифом в одной из комнат кофейни Ахмада Абдо. Это была та же самая комната, в которой Камаль сидел когда-то на заре своей юности с Фуадом Аль-Хамзави. И несмотря на декабрьский холод, в кофейне было тепло, поскольку двери были закрыты, что препятствовало проникновению холодного воздуха, этого единственного источника мороза, в это подземное заведение. Вполне естественно, что было тепло, и влага ощутимо распространялась вокруг. Исмаилу Латифу не нравилось сидеть в этой кофейне, если бы не желание подражать Камалю. Он был его старинным другом, дружеские связи с которым не прервались для Камаля, хотя ради куска хлеба он перебрался в Танту, где был бухгалтером после окончания торгового колледжа. Когда он возвращался в Каир, будучи в отпуске, то звонил Камалю в школу Силахдар и назначал встречу в каком-нибудь историческом уголке города.

Камаль принялся разглядывать своего старого друга. Телосложение его казалось плотным, а черты лица острыми и заострёнными. Он дивился тому, что тот стал вежливым, степенным и честным. Тот, что когда-то служил исключительным примером наглости, безрассудства и вульгарности, теперь был лучшим примером мужа и отца.

Камаль налил другу в стакан зелёного чая, затем налил себе и с улыбкой произнёс:

– Кажется, тебе не по душе кофейня Ахмада Абдо!

По привычке вытянув шею, Исмаил Латиф сказал:

– Она и впрямь странная. Почему бы нам не выбрать местечко на поверхности земли?!

– В любом случае, это самое подходящее место для таких достойных людей, как ты.

Исмаил засмеялся и снисходительно кивнул головой, словно подтверждая, что он стал и правда достойным признания своей респектабельностью.

Камаль ради соблюдения норм этикета спросил:

– Как дела в Танте?

– Отлично. Днём я работаю в конторе без перерыва, а вечер провожу с женой и детьми.

– А как там твои потомки?

– Слава Богу. Их покой – всегда за счёт наших забот. Но мы благодарны Господу в любом случае…

Подталкиваемый любопытством, которое возбуждало у него любое упоминание в целом о семье, Камаль спросил:

– А ты и впрямь нашёл в них своё истинное счастье, как говорят знающие люди?

– Да, всё так и есть.

– Несмотря на усталость?

– Несмотря ни на что!

Камаль поглядел на друга с ещё большим интересом. Это был совершенно новый человек, связь которого с прежним Исмаилом Латифом, которого он знал с 1921 по 1927 год, практически была утеряна. Это было в те исключительные моменты, прожитые им всеми фибрами души, когда не проходило ни минуты без ощущения глубокой радости или сильной боли. То время истинной дружбы, которую воплотил собой Хусейн Шаддад, и искренней любви в лице Аиды, неукротимого энтузиазма, подпитываемого пламенем великолепной египетской революции, суровых экспериментов, вызывавших сомнение, цинизм и страсти. Исмаил Латиф был символом той последней эпохи, её достойным показателем. Вот только насколько он далёк сегодня от того, кем был тогда?!.. Исмаил посетовал:

– Всегда найдётся что-то, что нас беспокоит, вроде новых кадров и задержки в повышении по службе, а тебе известно, что я привык к безбедной жизни под крылышком у отца. Но мой отец не оставил наследства, а мать, в свою очередь, тратит на себя всю свою пенсию. Поэтому я согласился работать в Танте, чтобы свести концы с концами. Разве такой человек, как я, согласился бы на это?!

Камаль засмеялся:

– Такой, как ты, не согласился бы ни на что!

Исмаил улыбнулся с некоторым тщеславием и гордостью за своё славное прошлое, которое он оставил по собственному желанию. Камаль спросил:

– И ты не боролся с собой, чтобы вернуть хоть кое-что из прошлого?

– Ну нет, я сыт им по горло. И могу сказать, что новая жизнь совсем не вызывает у меня раздражения. Всё, что мне требуется, так это использовать свою смекалку время от времени, чтобы выцыганить у матери немного наличности. Моей жене приходится играть ту же роль со своим отцом, поскольку я по-прежнему люблю жить на широкую ногу…

Камаль не удержался и засмеялся:

– Ты нас научил, а затем кинул одних на дороге…

Исмаил громко расхохотался, от чего на серьёзном лице его появилось хитрющее выражение, напомнившее о прошлом. Он заметил:

– Ты об этом сожалеешь?.. Нет. Ты с удивительной искренностью любишь эту жизнь, хотя ты и умеренный человек. За те несколько лет забав я сделал столько, сколько тебе не сделать за всю жизнь…, – затем прибавил уже серьёзным тоном… – Женись и измени свою жизнь!

Камаль шутливо сказал:

– Эта тема достойна размышлений!

«Новый Исмаил Латиф появился в период между 1924 и 1935 годами, что достойно внимания любопытного. В любом случае, он был старым верным другом. Что касается Хусейна Шаддада, то Франция отняла его у родины, как и Хасана Салима, для которого заграница стала местом обитания и жизни. С ними у меня не было никаких связей, к сожалению. А Исмаил Латиф никогда не был моим духовным другом, зато был живым напоминанием об удивительном прошлом, и потому я горжусь дружбой с ним, а ещё верностью друга, хотя я и не был в восторге от товарищеских отношений с ним именно потому, что Исмаил – живое доказательство того, что прошлое не было плодом моих фантазий: то прошлое, реальность которого я стремлюсь доказать так же страстно, как и стремлюсь жить. Интересно, что делает Аида в этот момент?.. И в какой части мира она сейчас?.. Как моему сердцу вообще удалось оправиться от этой болезни – любви к ней?!.. Всё это так странно…»

– Я в восхищении, господин Исмаил: ты – личность, достойная всяческого успеха.

Исмаил бросил вокруг себя взгляд, рассматривая потолок, фонари, комнаты, мечтательные лица людей, занятых играми и беседами, затем спросил Камаля:

– И что тебе нравится в этой кофейне?

Камаль не стал отвечать ему, а лишь с сожалением промолвил:

– Ты разве не знаешь?!.. В скором времени её снесут, чтобы возвести на развалинах новое здание. И этот артефакт исчезнет навсегда!

– Скатертью дорожка. Пусть это кладбище исчезнет, чтобы на его месте возникла новая цивилизация.

«Прав ли он?.. Возможно. Но у сердца свои муки. Любимая моя кофейня, ты кусочек меня. Я часто видел тебя во сне и думал о тебе. Тут годами любил сидеть Ясин, а Фахми собирался вместе с революционерами, чтобы подумать о лучшем мире. Я люблю тебя, потому что ты создана из того же вещества, что и мечты. Вот только к чему всё это? Бесполезно… Чего стоит ностальгия по прошлому?.. Наверное, прошлое это опиум для романтиков, и тяжелейшее горе для тех, у кого сердце сентиментально, а ум – скептичен. Так что говори что хочешь, я всё равно не верю ни во что».

– В этом ты прав. Я предлагаю разрушить пирамиды, если для будущего будет хоть какая-то польза от этих камней!

– Пирамиды?!.. Что общего между пирамидами и кофейней Ахмада Абдо?!

– Я имею в виду исторические памятники, что нужно разрушить всё ради сегодняшнего и завтрашнего дня.

Исмаил Латиф засмеялся и вытянул шею – как делал когда-то прежде, когда хотел бросить вызов, затем сказал:

– Иногда ты пишешь нечто такое, что противоречит этим словам. Как ты знаешь, я почитываю иногда журнал «Аль-Фикр» из уважения к тебе. Как-то раз я откровенно заявил тебе своё мнение: да, твои статьи сложны для понимания, да и журнал весь какой-то сухой, Боже упаси! Я не смог и дальше упорно покупать его, потому что жена не нашла в нём ничего интересного для чтения. Ты уж прости меня, но это её собственные слова!.. Я говорю, что иногда замечал, что ты писал то, что противоречит тому, что ты говоришь сейчас. Но я не утверждаю, что хорошо в этом разбираюсь – между нами – я не понимаю даже немногого из того, что ты пишешь. А потому не лучше ли тебе писать так, как пишут прославленные писатели? Если бы ты сделал так, то у тебя бы появилась большая аудитория и ты заработал бы кучу денег…

В прошлые годы Камаль стал бы упорно и бурно презирать это мнение, да он и сейчас презирал подобное, но уже не так бурно. Он даже сомневался в том, что испытывал презрение, но не из-за сомнений о том, что презрение неуместно, а потому, что иногда на него накатывало волнение: а ценно ли вообще то, что он пишет? А возможно, ему было неловко из-за самого этого сомнения. Вскоре он сознался себе, что сыт всем по горло, а мир кажется иногда устаревшим выражением, утратившим смысл.

– Тебе никогда не нравился мой ум!

Исмаил захохотал:

– Ты это помнишь?.. О, те деньки!

Да, те дни миновали, и пламя их перегорело. Но они оберегались его памятью, словно мощи покойной возлюбленной или коробка конфет со свадьбы Аиды, которую он хранил с той самой праздничной ночи…

– Ты не слышал ничего о Хусейне Шаддаде или Хасане Салиме?!

Исмаил вскинул свои густые брови и сказал:

– О, ты напомнил мне! Всё это случилось ещё в прошлом году, который я провёл вдали от Каира..

Затем он с возросшим интересом продолжил:

– По возвращении из Танты я узнал, что семье Шаддад пришёл конец.

В сердце Камаля вспыхнул мятежный гнетущий интерес. Он пытался скрыть внешнее проявление своих мук, и наконец спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Матушка сообщила мне, что Шаддад-бек обанкротился и биржа поглотила всё его состояние вплоть до последних грошей. Пришёл конец Шаддаду, и он не смог этого выдержать и покончил с собой!

– Что за ужас!.. И когда же это случилось?

– Несколько месяцев назад. Их большой особняк был потерян вместе с остальным имуществом. Тот самый дом, в саду которого мы провели незабываемое время…

Какое было время и какой дом! Какой сад, какие воспоминания! Какая забытая боль, какое мучительное забвение! Утончённая семья, великий человек, величественный сон. Разве его волнение не было слишком уж выраженным, даже больше, чем того требует ситуация?!

Камаль грустным голосом заметил:

– Бек покончил с собой, дом утрачен. Но что стало с его семьёй?

Исмаил раздражённо ответил:

– Мать нашего друга получает в месяц не более пятнадцати фунтов ренты от оставшейся собственности и переехала в скромную квартиру в Аббасийе. Когда моя мать навещала её, то вернулась и рассказала, насколько та в плачевном состоянии: эта дама, которая жила в невообразимой роскоши. Помнишь?

Конечно, он помнил это. Или Исмаил думает, что он забыл? Он помнит всё: и сад, и беседку, и счастье, что пело свои трели в воздухе. Он помнит и радость, и печаль. Да, тогда это была настоящая печаль. Слёзы стояли в его глазах. После этого он не имеет права оплакивать кофейню Ахмада Абдо, которая находится под угрозой исчезновения. Всё перевернулось с ног на голову.

– Это печально. Ещё более печально то, что мы не выполнили долг и не выразили свои соболезнования. Интересно, Хусейн ещё не вернулся из Франции?

– Он, несомненно, вернулся сразу после этой трагедии, как и Хасан Салим и Аида. Но никого из них нет сейчас в Египте.

– И как же Хусейн мог вернуться обратно во Францию, оставив свою семью в таком положении? И на что он живёт после банкротства отца?

– Я слышал, что он там женился. И вполне вероятно, что он также нашёл работу в течение столь долгого пребывания во Франции. Я ничего об этом не знаю. Я же не виделся с ним с тех пор, как мы попрощались с ним. Сколько с тех пор прошло?… Десять лет примерно. Не так ли?.. Это же так давно было. Но насколько это меня расстроило!

«Да, насколько… насколько». Слёзы всё ещё были заперты в глубине души Камаля. Глаза его словно с тех пор и не раскрывались, покрывшись ржавчиной. Сердце его истекало слезами скорби. Он вспомнил, что это самое сердце выбрало своей эмблемой скорбь. Теперь эта новость так его потрясла, что настоящее полностью отошло для него на задний план, обнаружив прежнего человека, который питал истинную любовь, как и истинную скорбь. Неужели таков конец той старой мечты? Банкротство и самоубийство?!.. Как будто было предопределено заранее, что это семейство даст ему пример того, что даже боги могут пасть!.. Банкротство и самоубийство. А если Аида всё ещё живёт в довольстве благодаря положению её мужа? Что стало с её королевским высокомерием?.. Затронули ли эти события её младшую сестру?..

– У Хусейна была младшая сестра. Как её звали?.. Я иногда вспоминаю её имя, но чаще оно выскальзывает у меня из головы.

– Будур. Она живёт вместе с матерью и делит с ней все трудности новой жизни…

«Представь себе жизнь семейства Аиды в скромных условиях!.. Жизнь, которую они ведут, похожа на жизнь прочих людей вокруг них. Есть ли у Будур залатанные носки?.. Ездит ли она на трамвае?.. Ох… Не обманывай себя. Сегодня ты скорбишь, но независимо от твоего мнения о классовой системе и её различиях, ты ощущаешь, что ввиду всех этих перемен с этой семьёй происходит страшных крах, и тебе нелегко знать, что твои идеалы валяются в пыли. Ты можешь испытывать удовлетворение, что от твоей любви в итоге ничего не осталось. Да… Что осталось от прежней любви?.. Если сказать, что ничего, то сердце станет биться со странной нежностью, когда по радио повторяют одну из песен тех времён, несмотря на банальность слов, смысла и мелодии. Что же это означает? Но не так быстро. То была память о любви, а не сама любовь. Мы влюбляемся в любовь в любом состоянии, особенно когда лишены её. В этот самый момент я чувствую, что погружаюсь в море страсти, ибо потаённый недуг выделяет свой яд во время непредвиденной слабости. Что с этим делать? Пока сомнение, ставящее под вопрос все истины, осторожно останавливается перед любовью, и не потому, что она выше всяких сомнений, а из уважения к печали и в стремлении сделать прошлое истиной».

Исмаил вновь вернулся к этой трагедии, приведя её во всех деталях, пока, казалось, сам не устал от неё. И тоном человека, утомлённого всей историей и желающего как можно скорее её закончить, он произнёс:

– Постоянным является один Аллах. Но всё это и впрямь грустно. Но хватит уже с нас несчастий…

Камаль не пытался просить его продолжать. Сказанного и так было достаточно, и он испытывал потребность в тишине и созерцании. Он плакал молча, невидимыми слезами, которые лились из сердца. Давно страдающий от любовного недуга, он был поражён тем, что излечился наконец от него. Он с удивлением сказал себе: «Девять или десять лет прошло с тех пор?.. Как много и в то же время как мало. Интересно, как сейчас выглядит Аида?».. Как бы ему хотелось долго-долго смотреть на неё, чтобы узнать секрет волшебного прошлого, даже более того – свой собственный секрет. Теперь она виделась ему скорее только как мимолётный образ, что нет-нет да и пронесётся в памяти вместе с повторяемой старинной песней, или на картинке в рекламе мыла, или во сне, когда он в страхе шепчет: «Вот же она!» Но на самом деле она была не больше, чем блик кинозвезды или незаметно просочившегося воспоминания. Он просыпается, и что видит вокруг себя?! Он не чувствовал, что сидит здесь более, ибо душа его страстно желала предпринять путешествие по духовному неизведанному миру. Камаль сказал Исмаилу:

– Ты примешь моё приглашение отведать по паре рюмок в каком-нибудь приятном и надёжном месте?

Исмаил расхохотался и ответил:

– Меня ждёт жена, чтобы мы с ней вместе сходили навестить её тётку…

Камаль не обратил особого внимания на его отказ. Уже давно он был сам себе собутыльником. Обмениваясь фразами о том, о сём, оба они покинули заведение. Вдруг посреди беседы Камаль сказал сам себе: «Если есть любовь, мы можем быть ею недовольны, но когда она уходит, нам так её не достаёт».