Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 99 страниц)

Камаль вздохнул с облегчением. Если в любви его надежда погасла, то у него ещё оставалась дружба. Ох, но как же ему попасть в дом Шаддадов после сегодняшней ночи?!

Исмаил серьёзным тоном ответил, словно тем самым одобряя друга мужественно реагировать на ситуацию:

– Аида была помолвлена с Хасаном за много лет до того, как об этом объявили. Да и к тому же она старше тебя. Ты забудешь это чувство, как только хорошенько выспишься. Так что не тревожься и не грусти.

«Ты забудешь это чувство!..»

Затем Камаль спросил с нескрываемым интересом:

– Она смеялась надо мной, когда упоминала об этой предполагаемой любви?

– Нет. Я же говорил тебе, что она обожает говорить о своих поклонниках!

Его возлюбленная была жестоким насмешливым богом, которого забавляла насмешка над теми, кто ему поклоняется. «Помнишь ли ты тот день, когда она пошутила над твоей головой и носом? До чего же это похоже на закон природы в своей силе и жестокости! И как после этого она спешила, ликуя, на свою брачную ночь, словно самая обычная девушка?! Скромность, присущая твоей матери, указывает на то, что она хотя бы чувствует тот грех, что лежит на том, кто состоит в браке!..»

Они прошли вглубь улицы и молча развернулись обратно, словно устав от разговора и его печалей. Тут вдруг Исмаил запел дурным голосом: «Благослови Боже торговку этими сокровищами». Но Камаль не нарушил молчания и даже не обратил внимания на пение друга. До чего он был смущён! Он был предметом разговоров членов её семьи, друзей и слуг; они подмигивали друг другу у него за спиной, а он был в полном неведении. Это очень грубое обращение, и он не заслуживал такого. Неужели таково воздаяние за его любовь и преклонение?! До чего жестока его любимая, и до чего ужасна его боль! Возможно Нерон пел, сжигая Рим, мстя за подобное обращение с ним.

«Будь вождём-завоевателем, что скачет верхом на коне, или лидером, которого несёт на руках толпа, или стальной статуей на колонне, или волшебником, который может воплотиться в любой образ, какой захочет, или ангелом, что летит над облаками, или монахом, уединившимся в пустыне, или опасным преступником, вызывающим дрожь у порядочных людей, или клоуном, завораживающим смеющуюся публику, или самоубийцей, расстраивающим очевидцев. Если бы Фуад Аль-Хамзави узнал о его истории, то сказал бы ему, маскируя сарказм своей обычной любезностью: „Ты сам виноват, ты покинул нас ради тех людей. Ты презирал таких девушек, как Камар и Наргес. И теперь вот насладись тем, что твоя богиня тебя покинула“. Небеса или ничего – вот мой ответ. Пусть она выходит замуж, как ей вздумается и едет в Брюссель или Париж. Пусть она постареет, пока не увянет её пышная красота. Она никогда не найдёт такой любви, как моя. Не забывай эту дорогу, так как здесь ты был опьянён чарующими надеждами, а потом испил отчаяние. Я больше не житель этой планеты, я чужак и должен жить на ней, как изгнанник».

Когда они поравнялись с особняком Шаддадов, обнаружили рабочих, снимавших украшения и электрические гирлянды со стен и деревьев. Дом снял свой свадебный наряд и погрузился во тьму, за исключением нескольких комнат, из окон и балконов которых по-прежнему лился свет. Праздник окончился, и публика разошлась. Зрелище это словно возвещало о том, что у всего есть конец. Так и Камаль возвращался домой, неся шкатулку со сладостями, словно ребёнок, которого отвлекли от плача, задобрив несколькими шоколадками. Они неспеша продолжили свой путь, пока не дошли до начала улицы Хусейнийя. Там они пожали друг другу руки и расстались…

Но не успел Камаль пройти нескольких метров по улице Хусейнийя, как остановился, затем повернул обратно в Аббасийю, которая выглядела пустынной и погружённой в сон. Он ускорил шаги в направлении дома Шаддадов, и когда тот попал в поле его зрения, он повернул направо в окружавшую его пустыню, и прошёл по ней, пока не достиг того места, откуда был виден забор за стеной сада, и откуда он мог наблюдать за домом с расстояния. Стоял густой мрак, а тёмные занавески не давали шанса ни одному соглядатаю. Впервые за ночь он почувствовал холод в этом пустынном голом месте, и застегнул своё пальто на длинном худом теле… Ему были видны очертания дома, похожего на огромную цитадель за высоким забором. Глаза его принялись искать свою заветную цель, пока не остановились на закрытом окне второго этажа в самом дальнем правом флигеле, сквозь ставни которого пробивался свет. То была комната новобрачных, единственная в этой части дома, в которой не спали. Ещё вчера это была спальня Аиды и Будур; сегодня же ночью её украсили для того, чтобы она вместила самое удивительное зрелище, уготованное ей судьбой. Он долго смотрел на неё, поначалу с тревогой, как будто птица с подрезанными крыльями, что глядит на своё гнездо в ветвях дерева, затем с глубокой печалью, словно видел собственными глазами смерть за пологом неведомого. Что происходит за этим окном?.. Если бы он мог только забраться на это дерево в саду и посмотреть!.. Оставшаяся часть его жизни будет лишь незначительной ценой, что он охотно заплатит за взгляд сквозь это окно. Неужели этого мало, чтобы увидеть возлюбленную в брачных покоях?.. Как они сидят там вдвоём и как встречаются глазами? О чём беседуют? В какой части мира сейчас скрывается гордость Аиды?! Он горит от желания увидеть это и записать каждое слово, жест или намёк в выражении её лица, и даже воображаемые впечатления, фантазии, чувства и инстинктивные порывы… За всё это, хотя оно и было отвратительно и вселяло ужас и мучительную грусть, после он отдаст свою жизнь без сожаления. Время шло, а он всё оставался на своём месте; его воображение продолжало задавать вопросы, а свет в комнате так и не тушили. Что бы он делал, окажись на месте Хасана Салима? Он испытывал головокружение и озадаченность, чтобы ответить на этот вопрос. От его преданности этой ночью не было никакого толка, она была лишена корысти. Он не стремился обладать Аидой, а Хасан Салим был из той породы людей, для которых преданность необязательна.

Так он страдал в пустыне, а они там обменивались поцелуями, как делают обычно все люди, затем последуют стоны двоих, что обливаются потом, забытьё, вибрация крови, и ночная рубашка соскользнёт с тленного тела, как и весь этот бренный мир с его пустыми надеждами и легкомысленными мечтами…

«Так плачь над унижением богов, и пусть сердце твоё наполнится горем. Но куда же ушло то яркое чудесное чувство, которое освещало его сердце все эти четыре года? Оно не было иллюзией или отголоском иллюзии. То была сама жизнь. Даже если обстоятельства овладеют телом, какая сила сможет простираться до духа?»

Таким образом, возлюбленная останется его возлюбленной, а любовь – его мучением и прибежищем, замешательство – развлечением, пока однажды он не предстанет перед Творцом и не спросит о сложных вопросах, что озадачивали его. Ох, если бы он только взглянул на то, что происходит за окном! Если бы только раскрыл один из секретов своего существования!.. Иногда его жалил холод, и тогда он вспоминал о том, сколько он так провёл времени в рассеянности, и где. Но к чему спешить обратно?… Неужели он и впрямь стремится, чтобы в такую ночь веки его сомкнулись под тяжестью сна?!

32

Экипаж остановился перед лавкой Ахмада Абд Аль-Джавада; колёса его были забрызганы грязью, скопившейся на улице Ан-Нахасин, и водой с выбоин. Из неё вышел господин Мухаммад Иффат в своём шерстяном плаще, и войдя в лавку, с улыбкой сказал:

– Мы приехали к тебе на извозчике. Но было бы безопаснее приехать сюда на лодке…

Сильные ливни шли полтора дня, пока не потекла земля, и не затопило улочки и переулки. И хотя дожди перестали наконец, небеса по-прежнему были хмурыми и никак не хотели проясниться. Небо скрывалось за тёмными тучами, закрывшими землю, словно чёрный зонт, и вызвавшими мутный осадок в атмосфере, предвещая кромешную ночь.

Ахмад Абд Аль-Джавад тепло встретил друга и предложил ему есть. И как только Мухаммад Иффат устроился поудобнее в углу у письменного стола, он сразу же сказал, словно раскрывая секрет своего неожиданного прихода:

– Не удивляйся, что я пришёл в такую погоду, несмотря на то, что мы и так увидимся на нашей обычной посиделке через несколько часов, но мне так захотелось поговорить с тобой наедине!

Мухаммад Иффат засмеялся, как будто оправдываясь за столь странные слова, и Ахмад тогда тоже рассмеялся в свою очередь. Но его смех больше напоминал вопрос. Джамиль Аль-Хамзави, который обернул голову до самого подбородка в шейный платок-куфию, подошёл к двери и позвал мальчишку-официанта из кофейни Калауна, чтобы тот принёс кофе, затем снова сел на свой стул, ибо дождь и пронизывающий холод освобождали его от дел. Ахмаду сердце подсказывало, что за этим неожиданным визитом что-то скрывается: лишь особая надобность могла подтолкнуть его друга прийти сюда в такое время. Из-за психологического кризиса, от которого он страдал в последние дни, а также из-за плохого состояния он испытывал необычную для себя тревогу, хотя и маскировал её милым смехом. Он сказал:

– До твоего прихода я вспоминал вчерашнюю посиделку в кофейне, и как выглядел Аль-Фар, когда танцевал! Да разразит его Аллах!

Мухаммад Иффат улыбнулся:

– Все мы твои ученики! И по такому случаю позволь мне поведать тебе, какие сведения распускает о тебе Али Абдуррахим! Он говорит, что мучившая тебя в течение последних недель головная боль стала причиной отсутствия в твоей жизни женщин за эти дни!..

– Отсутствие женщин в моей жизни!.. А разве у головной боли нет других причин, помимо женщин?!

Тут мальчик принёс кофе вместе с чашечками и водой на жёлтом подносе, поставил его на край стола, за которым сидели оба друга, и ушёл. Мухаммад Иффат отпил глоток воды и сказал:

– Приятно пить зимой холодную воду. А ты что думаешь об этом?.. Однако зачем я спрашиваю, ведь ты один из поклонников зимы, кто каждое утро купается в холодной воде, даже в эти февральские дни… А сейчас расскажи-ка мне: тебе по душе новости о патриотической конференции, что собралась в доме Мухаммада Махмуда? Мы дожили до того, чтобы ещё раз лицезреть Саада Заглула и Саравата-пашу в едином фронте!..

Ахмад пробормотал:

– Господь наш в Своей милости принимает наше раскаяние…

– А я вот не доверяю этим псам…

– Я тоже. Но что поделать?… Король Фуад всё сделал ещё хуже, и к несчастью, это больше не наша борьба с англичанами.

Они выпили кофе молча, что указывало на то, что разговор ни о чём больше не уместен, и пришло время Мухаммаду Иффату признаться, о чём он хотел поговорить. Он выпрямился и серьёзным тоном спросил:

– У тебя есть новости о Ясине?

Вопрос этот вызвал в больших глазах Ахмада интерес, смешанный с тревогой. В то же время его сердце застучало в ужасном темпе. Он сказал:

– У него всё хорошо. Он навещает меня иногда. В последний раз он нанёс мне визит в прошлый понедельник. Есть что-то новое?.. Что-то касающееся Мариам?.. Она исчезла в неизвестном направлении. Недавно я узнал, что Байуми-продавец шербетов выкупил её долю материнского дома.

Мухаммад Иффат изобразил на лице натянутую улыбку:

– Это не касается Мариам. Кто знает, может он её забыл. Речь идёт о новом браке.

Сердце Ахмада опять пугающе затрепетало:

– Новый брак?!.. Но он никак это не упоминал в разговорах со мной!

Мухаммад Иффат с сожалением покачал головой:

– Он действительно женился около месяца тому назад или больше. Мне рассказал об этом Ганим Хамиду примерно час назад. И он полагает, что тебе всё известно об этом!

Левая рука Ахмада принялась нервно теребить усы. Словно обращаясь сам к себе, он сказал:

– Он так далеко зашёл!.. Как мне в такое поверить?!.. Как он мог скрывать от меня такое?!

– Ситуация требует сохранять всё в тайне! Слушай меня. Я предпочитаю раскрыть тебе правду прежде, чем ты наткнёшься на этот неприятный сюрприз. Негоже упрекать его больше, чем оно того заслуживает. Прежде всего тебе не следует поддаваться гневу. Твоё состояние не сможет выдержать ещё и гнева. Вспомни, как ты устал за последнее время и пожалей сам себя.

Ахмад в отчаянии заявил:

– Это что-то скандальное?! Мне подсказывает это сердце. Выкладывай же, что там у тебя, господин Мухаммад…

Мухаммад Иффат с сожалением покачал головой и тихо произнёс:

– Будь всегда тем Ахмадом Абд Аль-Джавадом, которого мы знали. Он женился на Занубе-лютнистке!..

– На Занубе?..

Они обменялись многозначительными взглядами, и на лице Ахмада тут же проявилось замешательство, а на лице его друга – страх. Но новость о свадьбе уже не казалась самой главной. Ахмад, затаив дыхание, спросил:

– А знает ли Зануба, что он мой сын?!

– У меня нет на этот счёт сомнений. Хотя я с трудом верю, что она не стала раскрывать ему твоего секрета, чтобы завлечь его в свою ловушку. Она добилась успеха, заслуживающего поздравлений!

Но Ахмад всё тем же задыхающимся голосом продолжал спрашивать:

– А ты не считаешь, что он скрыл это от меня потому, что знает о том, что произошло?

– Нет, я в это не верю. Если бы он узнал о тебе и о ней, то никогда бы не женился на ней. Он легкомысленный молодой человек, в том нечего сомневаться, но он не подлец. И если он и скрыл свой брак от тебя, то только потому, что не нашёл в себе смелости откровенно признаться тебе, что женился на лютнистке! Горе отцам из-за их легкомысленных детей! По правде говоря, меня это очень расстроило, но повторю, что прошу тебя не поддаваться гневу. Это его вина; ты же непричастен к тому, что он совершил, и тебе винить себя тут не в чем.

Ахмад Абд Аль-Джавад глубоко вздохнул, а затем спросил друга:

– Скажи-ка мне лучше, как это прокомментировал Ганим Хамиду?

Мухаммад Иффат пренебрежительно махнул рукой и ответил:

– Он спросил меня, как это понравится господину Ахмаду. И я сказал ему: «Этот человек ничего не знает». Тогда он выразил сожаление и произнёс: «Погляди, какой огромный разрыв существует между отцом и сыном!.. Да поможет ему Аллах».

Скорбным голосом Ахмад ответил:

– И это результат того, как я их воспитывал?.. Я в глубоком замешательстве, господин Мухаммад. Наше несчастье в том, что мы утрачиваем реальный контроль над ними именно тогда, когда ради их же интересов требуется наше руководство. Они уже достаточно взрослые, чтобы взять ответственность за свою жизнь в собственные руки, но не могут сделать этого правильно; мы же не можем исправить их поступки. Мы мужчины, но стали ими не с пелёнок. И откуда появился этот недостаток, интересно? Этот бычок, всё дело в нём!.. Вокруг него полно женщин, стоит только руку протянуть, но что его потянуло жениться на этой?! Лучше уж поплачем над собой. Нет власти и могущества ни у кого, кроме как у Аллаха.

Мухаммад Иффат с нежностью положил руку на плечо друга и сказал:

– Мы уже выполнили свой долг, теперь ответственности на нас нет. И вряд ли кто-то сочтёт, что ты заслуживаешь упрёка.

Тут послышался голос Аль-Хамзави, который с сожалением произнёс:

– Не один справедливый человек вас не посмеет упрекнуть в таком деле, господин Ахмад. Но мне кажется, что не пропала ещё надежда всё исправить. Дайте ему совет, господин Ахмад…

– Когда он стоит перед тобой, то кажется послушным ребёнком, и разведётся с ней хоть завтра или послезавтра. Лучше поторопить с хорошим поступком…

Ахмад жалобным тоном спросил:

– А если она уже беременна?

Аль-Хамзави вновь подал голос и с опасением сказал:

– Да не допустит такого Аллах…

Мухаммад Иффат, казалось, хотел что-то добавить. Он тревожно поглядел на своего друга и заметил:

– Огорчает также и то, что он продал свою лавку в квартале Аль-Хамзави, чтобы по-новому обставить квартиру!

Ахмад скользнул глазами по его лицу, затем недовольно нахмурился и воскликнул:

– Словно меня вообще не существует!.. Он даже в этом со мной не посоветовался!..

Ударив рукой об руку, он сказал:

– Над ним посмеялись, несомненно. Обнаружили такую ценную находку: мула без хозяина, только в одежде почтенного господина…

Мухаммад Иффат выразил сочувствие:

– Это ребячество!.. Он забыл и про своего отца, и про сына!.. Но что толку сейчас гневаться на него?!

Ахмад Абд Аль-Джавад закричал:

– Мне кажется, что я должен действовать решительно, независимо от последствий…

Мухаммад Иффат вытянул руку, словно отводя рукой беду, и умоляюще произнёс:

– Когда твой сын вырос, стань ему братом. Не ошибись, ведь ты умнейший человек. Всё, что требуется от тебя – дай ему совет, а в остальном пусть всё будет так, как Бог положит…

Мухаммад Иффат опустил глаза в задумчивости, и некоторое время колебался, затем сказал:

– Есть ещё кое-что, что волнует меня так же, как и тебя – это Ридван!

Оба мужчины обменялись долгим взглядом. Затем Мухаммад Иффат продолжил:

– Через несколько месяцев мальчику исполнится семь, и я боюсь, что его отец потребует его себе, и тогда он будет расти в объятиях Занубы. Такое зло нужно предотвратить. Не думаю, что ты согласишься на это. Так убеди его оставить мальчика в нашем доме, пока Аллах не исправит ситуацию…

Не по нутру Ахмада Абд Аль-Джавада было добровольно соглашаться на то, чтобы его внук оставался в семье матери после прошествия срока, когда его воспитание и содержание по закону должен был взять на себя отец, но с другой стороны, ему не хотелось также предлагать взять его к себе в дом, чтобы не добавлять Амине ещё больше хлопот. Она вряд ли одобрила бы то, что никак не подходило ей по возрасту. С сожалением он признал:

– Признаю, что воспитывать Ридвана в доме Занубы было бы неправильно…

Мухаммад Иффат сделал вздох облегчения:

– Его бабка любит его от всего сердца. И если бы неизбежные обстоятельства заставили его в будущем переехать в дом матери, то там его ждала бы благоприятная атмосфера, поскольку мужу его матери сорок или около того, и Аллах лишил его благословенного потомства…

Ахмад Абд Аль-Джавад тоном просьбы сказал:

– Но я бы предпочёл, чтобы он остался в вашем доме…

– Конечно… конечно… Я ведь говорю только о возможностях отдалённого будущего и молюсь, чтобы Господь спас нас от них. Теперь мне осталось только попросить тебя говорить с Ясином мягко, чтобы было легче его убедить оставить Ридвана со мной…

Тут раздался примирительный голос Аль-Хамзави:

– Господин Ахмад мудрейший человек. Разве он не знает, что Ясин уже мужчина? И что он, как и все остальные мужчины, свободен в своих действиях и в распоряжении имуществом?.. Это нельзя отрицать, и господин Ахмад просто должен дать ему совет, а остальное уже за Аллахом…

Весь остаток дня Ахмад Абд Аль-Джавад провёл в печали и размышлениях. Он сказал себе: «Ясин, одним словом, это потерянная надежда. Нет ничего ужаснее, чем иметь сына, надежда на которого потеряна. К сожалению, направление, в котором он движется, слишком ясно! И не надо обладать дальнозоркостью, чтобы распознать это. Да, он идёт от плохого к худшему, и помилует его Аллах». Джамиль Аль-Хамзави просил его отложить разговор с Ясином до следующего дня, и он уступил его просьбе больше из отчаяния, чем потому, что ценил важность советов.

Вечером следующего дня он позвал к себе Ясина, и тот откликнулся и пришёл рано утром, как и следует поступать послушного сыну. На самом деле Ясин не разорвал связей с семьёй. Старый дом был единственным местом, куда он не осмеливался вернуться, несмотря на сильную тоску по нему. Не раз уже, когда он встречался с отцом, Хадиджей или Аишей, он просил их передать привет мачехе. Сердце его не забыло её гнева на него, или, как он называл это – её упрямства, но также отказывалось забыть старые времена, когда считал её своей единственной матерью. Он не перестал посещать своих сестёр, иногда встречал Камаля в кофейне Ахмада Абдо или звал его к себе домой, поскольку юноша изначально был знаком с Мариам, а позже также познакомился и с Занубой. Лавку своего отца он посещал по крайней мере раз в неделю. Там Ясин имел возможность узнать другую личность отца – ту, которая очаровывала людей. Между ними обоими возникла крепкая дружба и глубокая любовь, подпитываемая узами кровного родства с одной стороны, и радостью сына узнать истинного отца – с другой.

Но в тот день, пристально вглядываясь в лицо отца, Ясин заметил на нём выражение, напомнившее ему о его прежнем облике, которого он когда-то так боялся. Он не стал расспрашивать отца, что с ним стряслось, так как был уверен, что рано или поздно всё равно узнает эту тайну. Он также не сомневался, что его уже давно ожидает настоящая буря гнева с тех пор, как он так необдуманно поступил.

Отец заговорил первым:

– Мне грустно от того, что меня так унизили. Почему я узнаю новости о своём сыне от других людей?

Ясин склонил голову и не проронил ни слова. Отец возмутился этой притворной личине смирения, которую тот набросил на себя, и закричал:

– Сними эту маску. Прекрати лицемерить и дай мне услышать твой голос. Естественно, ты знаешь, о чём я!

Едва слышным голосом Ясин произнёс:

– Я не находил смелости, чтобы сообщить вам…

– Это происходит тогда, когда скрывают грех или скандал!

Инстинкт предупреждал Ясина, что он должен хоть как-то сопротивляться. Он с покорностью ответил:

– Да…

Ошеломлённый отец спросил:

– Если ты так на самом деле считаешь, то почему так поступил?!

Ясин снова прибег к молчанию, и отцу показалось, что этим своим молчанием он говорит ему: «Я знал, что это будет скандал, но я повиновался своей любви!», и ему вспомнилась собственная позорная сцена с той женщиной. «Какой позор! Ты смыл своё унижение в порыве сильнейшего гнева, но потом ты снова начал преследовать её! Но до чего же потерян этот бычок!»

– Ты принял этот позор, не оценив последствий, чтобы помучить всех нас?!..

Ясин наивно воскликнул:

– Всех вас?!.. Упаси Боже…

Гнев снова вернулся к отцу, и он закричал:

– Не притворяйся невинным агнцем. Ты знаешь, что ради своей похоти не обращаешь внимание на ущерб, что несёшь репутации собственного отца, брата и сестёр. Ты ввёл в нашу семью лютнистку, и потом она и её дети станут одними из нас. И не думаю, что ты этого не знал раньше. Однако ты игнорируешь всё и всех, и ради своей похоти опозорил честь семьи. Ты сам рушишь всё камень за камнем, и в конце концов обнаружишь, что низко пал…

Ясин молча опустил глаза; и вид его говорил о вине и признании её.

«Этот скандал будет стоить тебе лишь небольшого спектакля, насколько я вижу. Но с тебя довольно и того. Завтра я получу благословение в виде внука, матерью которого будет Зануба, а двоюродной бабкой – Зубайда. Оригинальные родственные узы между господином Ахмадом, известным купцом, и знаменитой Зубайдой-лютнисткой. Возможно, мы искупим свои грехи, сами того не зная?!»

– Я содрогаюсь всякий раз, как думаю о твоём будущем. Я говорил тебе, что ты низко падаешь, и ты будешь падать всё больше и больше. Скажи мне, что ты сделал с лавкой в Аль-Хамзави?

Ясин поднял на него удручённые глаза и на мгновение заколебался. Наконец он сказал:

– У меня была неотложная потребность в деньгах…

Снова потупив глаза, он сказал:

– Если бы то были обычные обстоятельства, я бы попросил у вас взаймы, но было неловко…

Отец разозлился:

– Какой же ты лицемер!.. Ты не стыдно за себя? Бьюсь об заклад, что ты не обнаружил ничего странного или предосудительного в том, что сделал. Я тебя знаю и понимаю тебя, но не пытайся меня обмануть. Я прикажу сказать тебе только одно слово, хотя заранее знаю, что это бесполезно: ты губишь себя сам, и конец твой будет мрачным…

Ясин снова молчал, притворяясь опечаленным.

«Бычок! Она, конечно, привлекательная чертовка, но что заставило тебя на ней жениться?.. Я полагал, что она просила тебя жениться на себе из-за твоего возраста, однако она заарканила бычка, несмотря на его молодость».

От этой мысли Ахмад почувствовал некое облегчение и утешение.

«Её преднамеренный план состоял в том, чтобы выйти замуж любой ценой, но она предпочла мне другого, и ей попался этот дурак».

– Разведись с ней!.. Разведись прежде, чем она станет матерью, а мы опозоримся на веки вечные!..

Ясин некоторое время колебался, но потом произнёс:

– Грешно мне разводиться с ней без всякой причины!..

«Что за сукин сын!.. Ты мне подарил замечательный анекдот, который можно рассказать на сегодняшней посиделке в кофейне!. Но ты разведёшься с ней рано или поздно, но до того, как она родит тебе ребёнка, который станет проблемой для тебя и для нас»…

Ясин звучно вздохнул, обходясь тем самым без слов. А отец тем временем принялся внимательно изучать его взглядом с каким-то замешательством. Фахми умер, Камаль дурак или сумасшедший, а на этого Ясина никакой надежды. Самое грустное в том, что он ему дороже всех. Но предоставим всё Аллаху, Господу нашему! Но как бы обстояли дела, если бы я сам поскользнулся и совершил ошибку – женился?…

– За сколько ты продал лавку?

– За двести гиней…

– Она стоит трёхсот. Это было отличнейшее место, олух! Кому ты продал её?

– Али Тулуну, продавцу галантерейных товаров.

– Поздравляю, поздравляю. И вся сумма ушла на новую мебель?

– У меня осталась сотня…

Отец язвительно заметил:

– Отлично сделано! Новобрачному не нужны деньги…

Затем уже серьёзным и грустным тоном:

– Ясин, послушай, что я скажу. Я твой отец. Берегись, измени своё поведение. Ты сам отец. Разве ты не думаешь о своём сыне и его будущем?!

Ясин воодушевлённо принялся защищать себя:

– Его ежемесячное содержание выплачивается до последнего миллима!..

– Это разве вопрос торговли? Я говорю о его будущем, даже о будущем других, которые ещё не родились!

Ясин уверенно произнёс:

– Господь наш создаёт и даёт пропитание…

Отец неодобрительно воскликнул:

– Господь наш создаёт и даёт пропитание, а ваше сиятельство расточает! Скажи мне…

Он выпрямился, и изо всех сил сосредоточил взгляд на Ясине:

– Ридвану почти семь лет. Что ты будешь с ним делать? Возьмёшь его к себе, чтобы он рос под опекой твоей жены?

На полном лице Ясина показалось смущение. Он в свою очередь спросил:

– А что мне делать?.. Я ещё не думал над этим…

Отец с саркастическим сожалением покачал головой и сказал:

– Да сохранит тебя Аллах от такого зла – раздумий!.. Да и есть ли у тебя время, чтобы тратить его на такое занятие?! Позволь тогда мне подумать вместо тебя и сказать, что Ридван должен остаться на попечении деда…

Ясин задумался на некоторое время, затем кивнул головой в знак согласия и примирительно ответил:

– Ваше мнение и моё мнение, отец. Без сомнения, это будет в его же интересах…

Отец насмешливо заметил:

– Мне кажется, что и в твоих тоже, чтобы ты не занимал себя такими мелочами!

Ясин улыбнулся, но комментировать не стал, будто говоря: «Я уверен, ты подтруниваешь надо мной, ну да ладно».

– Я полагал, что тебя будет трудно уговорить отказаться от него!

– Моя уверенность в правоте вашего мнения заставила меня поскорее согласиться на это!

Отец с ироничным удивлением спросил:

– Ты и впрямь доверяешь моему мнению?.. Почему тогда не положишься на него в других делах?!

Тут он горестно вздохнул:

– Намерение! Да наставит тебя Господь наш на правильный путь. Ты сам виноват. Сегодня же ночью я поговорю с Мухаммадом Иффатом по поводу опеки над Ридваном, но с тем, чтобы все расходы на его содержание нёс ты. Может быть, он и согласится…

В этот момент Ясин встал и попрощался с отцом, направляясь к двери лавки. Едва он прошёл пару шагов, как услышал голос отца, что спросил его:

– Разве ты не любишь своего сына, как всякий отец?

Ясин остановился и обернулся к нему, и укоризненно сказал:

– Отец, разве в том есть сомнения?.. Он самое дорогое, что у меня есть в жизни..

Отец вскинул брови, и загадочно покачав головой, произнёс:

– До свидания..