Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 99 страниц)

21

Дом семейства Шаукат на улице Суккарийя был не из тех, что наслаждаются благом тишины и спокойствия, но не потому, что все три его этажа были населены жильцами-членами этой семьи, – а прежде всего из-за Хадиджи. Престарелая мать семейства проживала на нижнем этаже, а Халиль, Аиша и их дети: Наима, Усман и Мухаммад на верхнем. Но шум всех этих людей не шёл ни в какое сравнение с шумом, создаваемым одной только Хадиджей, не важно, шёл он от неё напрямую или её провоцировали остальные. В распорядке жизни дома произошли разные изменения, ограничивающие причины для шума в очень узкие рамки: Хадиджа добилась независимости в своём доме и на собственной кухне и присвоила себе крышу, чтобы разводить там кур и выращивать скромный садик вроде того, что был в отчем доме, изгнав оттуда свекровь и её живность. Всё это должно было в значительной степени уменьшить шум, но не сделало этого, или уменьшило так мало, что это было совсем незаметно. В тот день духом Хадиджи овладела какая-то вялость, но никакого секрета в том не было, – как оказалось, Аиша и Халиль пришли к ней, чтобы помочь ей ликвидировать кризис – да, да, кризис, который сама же Хадиджа и вызвала. Братья и сёстры уселись в гостиной на два противоположных дивана; лица их были серьёзны, а Хадиджа даже нахмурилась. Они обменивались красноречивыми взглядами, но ни один из них не желал говорить о том, что свело их вместе, пока Хадиджа наконец не промолвила жалобно-обиженным тоном:

– Такие ссоры случаются в любом доме. Таким был мир с тех пор, как Господь наш сотворил его, и это не значит, что мы распространим свои проблемы и неприятности на всех, особенно на тех, которых следует избавить от досужих слухов. Однако её это не устраивало, ей захотелось раздуть наши личные дела до публичного скандала. Мне достаточно Аллаха, ибо Он – наилучший благодетель…

Ибрахим, на котором было пальто, заёрзал, словно хотел усесться поудобнее, затем коротко засмеялся, так что никто не знал наверняка, что же означает его смех. Хадиджа поглядела на него с подозрением и спросила:

– Что значит это твоё «ха-ха»?… Ничто в этом мире тебя не волнует?

Она отвернулась от него, словно в отчаянии, затем продолжила, обращаясь на этот раз к Халилю и Аише:

– Вас устроит, если она отправится в лавку к моему отцу, чтобы жаловаться на меня?.. Разве можно вообще втягивать мужчин – и особенно подобных моему отцу – в женские ссоры? Ему не следовало знать ничего об этом, и без сомнения, его вывел из себя её визит и жалобы, и если бы он не соблюдал правила вежливости, то откровенно сказал бы ей об этом… Но она продолжала настаивать на своём, пока он не пообещал прийти. До чего же отвратительно её поведение. Мой отец просто не создан для подобных мелочей. Вас устраивает такое поведение, а, господин Халиль?

Халиль неодобрительно нахмурился и сказал:

– Моя мать сделала ошибку, и я сам прямо сказал ей об этом, но она выплеснула на меня весь свой гнев. Однако она пожилая дама, а вы знаете, что в таком возрасте человеку нужно льстить и быть с ним мягким, как с ребёнком. Замечательно…

Ибрахим с раздражением оборвал его:

– Замечательно… замечательно!.. Сколько раз ты уже повторил это «замечательно»? Оно уже надоело. Как ты и сказал, наша мать пожилая дама, но её жребий пал на того, к кому она не испытывает никакой жалости..!

Хадиджа резко повернулась к нему. Лицо её было мрачным, а ноздри раздулись. Она воскликнула:

– О Боже… Боже… Осталось лишь повторить эти несправедливые слова перед отцом..!

Ибрахим с сожалением махнул рукой и сказал:

– Отец сейчас не с нами. Если он и придёт, то не для того, чтобы выслушивать меня. Я же лишь констатирую истину, с которой все и так смирились, и которую ты не можешь отрицать – ты терпеть не можешь мою мать и не выносишь её деспотизма. Да простит меня Аллах, к чему всё это, мадам? При небольшой доле кротости и проницательности ты могла бы пленить её. Но проще получить луну с неба, чем от тебя добиться кротости. Можешь ли ты отрицать хоть одно слово из того, что я сказал?!

Хадиджа перевела глаза на Аишу и Халиля, призывая их в свидетели такой «вопиющей и откровенной несправедливости». Они же, казалось, были в тупике, не решаясь что выбрать: истину или благополучие, пока Аиша, которая, хотя и боялась за окончательный результат, не промямлила:

– Господин Ибрахим имеет в виду, что тебе следует быть хоть немного снисходительнее к её слабостям…

Халиль кивнул головой с облегчением, как человек, что нашёл наконец спасительную лестницу, и сказал:

– Это так. Моя мать вспыльчива, но она вам как мать, и потому при некоторой кротости вы избавите свои нервы от напряжённой вражды с ней…

Хадиджа фыркнула и сказала:

– Лучше было бы сказать, что это она не выносит меня и действует мне на нервы. Она испортила мне все нервы. Ни одна наша встреча с ней не проходит без того, чтобы она не заставила меня – прямо или косвенно – выслушать что-то, от чего у меня закипает кровь и трясётся всё тело. И после этого от меня требуют кротости! Словно я создана изо льда. Разве не достаточно с меня Абдуль Мунима и Ахмада, которые и так испытывают моё терпение до предела?! О Господи, где мне найти того, кто будет ко мне справедлив?!

Ибрахим улыбнулся и насмешливо сказал:

– Может быть, таким справедливым человеком окажется твой отец?!

Она закричала:

– Ты злорадствуешь надо мной. Я всё понимаю, но Господь наш всё же существует!

Сдавленным голосом, что указывало на смирение и одновременно вызов, Ибрахим произнёс:

– Господь существует!

Халиль мягко сказал:

– Успокойтесь, ибо когда вы будете спокойны, то и встретитесь с отцом!

Откуда ей взять спокойствие? Старуха отомстила ей самым ужасным образом, и вскоре её призовут встретиться с отцом. При одной мысли об этом у неё замирает сердце и стынет кровь. Но тут из-за двери её комнаты до них донеслись крики Абдуль Мунима и Ахмада, а после того плач последнего. Она быстро встала, несмотря на свою тучность, и направилась в комнату. Толкнула дверь и вошла, закричав в свою очередь:

– Что всё это значит?!.. Разве я тысячу раз не запрещала вам ссориться? Мой враг – этот тот из вас, кто набросился первым на другого…

После того, как она скрылась за дверью, Ибрахим сказал:

– Бедняжка, кажется, что между ней и спокойствием глубоко укоренилась вражда. С раннего утра она начинает длительную борьбу, которая длится потом целый день, и не знает покоя, пока не ляжет спать. Всё и вся должны подчиняться ей: служанка, еда, напитки, мебель, куры, Абдуль Муним, Ахмад, я. Все должны приспосабливаться к её дисциплине. Я боюсь за неё, и заверяю вас, что наш дом мог бы наслаждаться лучшим порядком без этой одержимости…

Халиль с улыбкой сказал:

– Да поможет ей Господь мой!

– И да поможет Он мне с ней!

Это сказал Ибрахим и улыбнулся, кивнув головой, затем вытащил из кармана своего чёрного пальто портсигар и встал. Направившись к брату, он протянул ему сигарету, и Халиль взял себе. Он предложил взять одну также Аише, но она со смехом отказалась, и кивнув на дверь, за которой скрылась Хадиджа, сказала:

– Пусть этот час пройдёт спокойно…

Ибрахим вернулся на своё место и зажёг сигарету, и указав на дверь, сказал:

– Суд. Там сейчас идёт суд, но она обращается с обоими обвиняемыми милостиво, пусть даже против воли…

Тут Хадиджа вернулась, ворча:

– Как я могу наслаждаться покоем в этом доме?! Как и когда?!

Глубоко вздохнув, она села и обратилась к Аише:

– Я выглянула наружу из машрабийи и увидела, что грязь, оставшаяся после вчерашнего дождя, по-прежнему покрывает дорогу в нашем квартале. Скажи мне, заклинаю тебя Господом Богом, как тут пройдёт наш отец?!.. И к чему ему весь этот труд?!

Аиша спросила её:

– А как небо? Какое оно сейчас?

– Как жидкая смола! Все переулки будут до наступления ночи настоящими озёрами. Но разве этого будет достаточно, чтобы заставить твою свекровь отложить свой злой замысел даже на день? Нет. Она пошла в лавку, несмотря на все тяготы ходьбы пешком, и пристала к человеку, пока он не пообещал ей прийти. Если бы её слышали в лавке, когда она жаловалась на меня и на тяжкие условия, я бы стала похожей на тех двух хладнокровных женщин-убийц из Александрии: Райю и Сакину!

Все рассмеялись, улучив возможность, что предоставилась им для передышки. Ибрахим спросил:

– А ты считаешь себя менее опасной, чем эти сёстры, Райя и Сакина[69]69
  Райя и Сакина – Вместе со своими супругами сёстры Райя и Сакина заведовали наркосиндикатом и публичным домом в Александрии. Будучи деловыми женщинами, они увидели возможность большой наживы в убийстве и ограблении женщин. Их жертвами становились женщины, носившие золотые украшения и имевшие при себе большие суммы денег. Сёстры заманивали жертву в арендованный дом, где один из мужей душил их. Затем они снимали с трупа все драгоценности и хоронили его под домом. Исчезновения людей не остались незамеченными и в конечном итоге следователи вышли на них. Обе пары получили смертные приговоры. Райя и Сакина были первыми женщинами, которых казнили в современном Египте в 1921 году. Они начали убивать женщин в Лаббане, окрестностях Александрии, в самом начале 20-го века. Полиция пребывала в растерянности от роста заявлений о пропаже женщин. При детальном исследовании было установлено, что при каждой исчезнувшей женщине были золотые украшения и большая сумма денег. Также при сборе информации выяснили, что почти каждую пропавшую в последний раз видели вместе с женщиной по имени Сакина. Сакину неоднократно вызывали на допрос, но каждый раз она уходила от каких-либо подозрений на её счёт. Четыре дома, где были совершены убийства, расположены рядом с площадью Маншея. Большинство жертв были выслежены как раз на этой территории. На основе истории Райи и Сакины было написано много книг и снято множество фильмов.


[Закрыть]?!

Тут послышался стук в дверь, и когда служанка открыла её, показалось лицо горничной Сувайдан. Она в страхе посмотрела на Хадиджу и произнесла:

– Пришёл господин…

Затем она быстро исчезла. Хадиджа побледнела и тихим голосом сказала:

– Не оставляйте нас наедине…

Халиль со смехом сказал:

– С вами до конца, госпожа Хадиджа!..

Тоном, в котором смешались мольба и надежда, она произнесла:

– Будьте рядом со мной…

И вышла из апартаментов, после того, как Аиша окинула изучающим взглядом в зеркале своё лицо, чтобы убедиться, что на нём нет ни следа косметики.

Господин Ахмад Абд Аль-Джавад уселся на диван в центре старинной комнаты под портретом покойного Шауката, а мать семейства села в кресло близ него в толстом пальто, которое несмотря на всю свою толщину, не скрывало тщедушности её тела и сгорбленной спины. Лицо её было измождённым, и глубокие морщины покрывали сухую кожу. На нём не осталось ничего прежнего, кроме золотых зубов. Эта комната была знакома уже господину Ахмаду, её возраст ничуть не умалял роскоши обстановки, и хотя занавески полиняли, а бархат на некоторых креслах и диванах облез или порвался на их спинках и ручках, персидский ковёр сохранил своё великолепие и приобрёл даже большую ценность. В воздухе стоял аромат благовоний, приятных сердцу старухи. Женщина склонилась на свой зонт от солнца и сказала:

– Я говорила себе, что если господин Ахмад не придёт, как обещал мне, то он мне не сын, а я ему не мать…

Он улыбнулся и заметил:

– Упаси Господь. Я весь к вашим услугам, я ваш сын, как и Хадиджа – ваша дочь!

Она нахмурилась:

– Все вы мои дети! Госпожа Амина моя добрая дочь, ты – прекраснейший из людей, но Хадиджа, – тут она пристально поглядела на него и глаза её расширились, – не унаследовала ни одной черты от своих замечательных родителей…, – она покачала головой. – Милосерднейших из милосердных…!

Оправдываясь, Ахмад произнёс:

– Меня удивляет, как она могла настолько разгневать вас. Для меня всё это было огромной неожиданностью, я абсолютно не приемлю такого. Но могли бы вы рассказать мне, что же она сделала?

Женщина нахмурилась и сказала:

– Это тянется уже давно. Мы от тебя скрывали это из уважения к мольбам её матери, которая уже устала от попыток исправить её. Но я не скажу ни слова за её спиной, господин Ахмад, как уже говорила тебе в лавке…

В этот момент в комнату вошли все остальные: впереди Ибрахим, за ним Халиль, Аиша, и наконец Хадиджа. Они поздоровались с господином Ахмадом по одному, пока очередь не дошла до Хадиджи. Она склонилась с образцовой вежливостью, целуя руку отца, и старуха не удержалась и с удивлением заметила:

– Бог мой, что за манеры! Это на самом деле ты, Хадиджа?! А ты, господин Ахмад, не позволяй обмануть себя всеми этими внешними проявлениями…

Халиль с упрёком обратился к матери:

– Ты не дашь её отцу даже передохнуть?! Совершенно нет никакой нужды в суде!

Мать на повышенных тонах ответила ему:

– Что это тебя принесло сюда? И что принесло сюда вас всех? Пусть она останется с нами, а вы все идите с миром…

Ибрахим мягко сказал:

– Произнеси «Нет Бога, кроме Аллаха»…

Она закричала на него:

– Я более набожна, чем ты, мул! Если бы ты был настоящим мужчиной, то мне не было бы нужды звать сюда этого доброго господина. Что тебе здесь нужно? Ты разве не должен храпеть в глубоком сне, как обычно?!

Хадиджа испытала облегчение от подобного вступления. Она хотела бы, чтобы эта ссора стала настолько интенсивной, что затмила бы её собственную проблему, но отец громко спросил её, отрезав путь ожидаемой ею борьбе:

– Что это я слышал о тебе, Хадиджа?! Это правда, что ты не была вежливой и послушной дочерью своей матери? – да простит меня Аллах – нет, нашей общей матери?!

Надежда Хадиджи не оправдалась. Она опустила глаза и зашевелила губами, но шёпот её нельзя было разобрать, и лишь отрицательно покачала головой. Но мать махнула рукой всем, чтобы её выслушали, и начала:

– Это старая история. Я не смогу перечислить тебе всё за один раз. С первого же дня, как она вошла в этот дом, она беспричинно ссорится со мной и разговаривает со мной самым грубейшим образом, что я только слышала в своей жизни. Я не хочу повторять тебе всё, что слышала от неё за эти пять с лишним лет. Многое, очень многое, и плохие, очень плохие вещи!! Она порицала то, как я веду хозяйство и критиковала мою стряпню. Ты можешь представить такое себе, господин Ахмад? – и продолжает это до сих пор, пока не отделила свои апартаменты от моих, и дом разделился на две половины, и даже горничной Сувайдан она запретила входить в её покои, так как это моя горничная. Она привела свою личную горничную. А крыша! Крыша очень просторная, господин Ахмад, но она считала её тесной для нас обеих, и я даже была вынуждена перенести своих кур оттуда во двор!! Что мне ещё сказать, сын мой?.. Это лишь малая толика из великого множества, но мы не виноваты. Я сказала себе, что то, что прошло, то быльём поросло. Я терпела это, терпела и считала, что после того, как она отделится от меня, то причин для раздора больше не будет. Но так ли я была права в своих предположениях?.. Нет, клянусь жизнью…

Она прервала монолог, закашлявшись. Она столько кашляла, что у неё раздулись вены, а Хадиджа следила за ней, в тайне моля Бога забрать её до того, как она закончит говорить. Однако её кашель успокоился. Старуха проглотила слюну и произнесла: «Нет Бога, кроме Аллаха», затем подняла слезящиеся глаза на господина Ахмада и спросила его несколько хриплым голосом:

– Ты не считаешь зазорным, господин Ахмад, называть меня матерью?

Несмотря на то, что Ибрахим и Халиль улыбнулись, мужчина, приняв угрюмый вид, ответил:

– Упаси Господь, мама…

– Да помилует тебя Господь, господин Ахмад. Но вот твоя дочь считает это зазорным для себя. Она зовёт меня «тётей». Я столько раз уже ей говорила, чтобы она называла меня «мамой», но она отвечала: «А как мне называть ту, что живёт на Байн аль-Касрайн?» Я ей говорю: «Я мама, и твоя мать тоже мама», а она мне: «У меня всего одна мама, да сохранит её Господь для меня». Погляди-ка, господин Ахмад, я ведь та, кто собственными руками принял её, когда она появилась на свет из невидимого мира!

Господин Ахмад бросил на Хадиджу гневный взгляд и сердито спросил её:

– Это так, Хадиджа?.. Ты должна сказать…

Хадиджа словно утратила способность говорить, настолько сильны были её злоба и страх. Ко всему этому она отчаялась по поводу исхода этого спора. Инстинкт самозащиты заставил её прибегнуть к мольбе. Она тихо произнесла:

– Меня несправедливо обвинили. Каждый здесь знает, что меня несправедливо обвиняют. Несправедливо, клянусь Аллахом, папа…

Господин Ахмад был в неподдельном удивлении от услышанного, и хотя с самого начала понял, какой маразм господствовал над старой женщиной, всё же от его внимания не укрылось окружавшая его весёлая атмосфера, следы которой можно было заметить на лицах Ибрахима и Халиля, потому он решил принять серьёзный и суровый вид для потворства старухи и запугивания Хадиджи. Он удивился, открыв для себя, насколько же упряма и вспыльчива Хадиджа: это никогда раньше не приходило ему в голову. Была ли она такой, ещё когда жила в его доме? Знает ли Амина о том, что ему неизвестно? Неужели он наконец обнаружил истинное лицо своей дочери, идущее вразрез с его представлением о ней, как уже получилось в случае с Ясином?!

– Я хочу знать правду! Я хочу знать правду о тебе. То, как описывает тебя наша мать – это совершенно другая женщина, которую я не знаю. Какой же из этих двух образов настоящий?!

Старуха сложила вместе кончики пальцев и махнула рукой, призывая его потерпеть ещё немного, пока она не закончит говорить, а затем продолжила:

– Я сказала ей: «Я собственными руками приняла тебя, когда ты появилась на свет из невидимого мира», а она зловредным тоном, чего я никогда до тех пор не слышала, ответила: «Значит, я чудом спаслась от смерти»!

Ибрахим и Халиль засмеялись, а Аиша опустила голову, чтобы скрыть улыбку. Старуха обратилась к сыновьям: «Смейтесь, смейтесь над своей матерью!» Но господин Ахмад был мрачен, хотя внутри ему тоже было смешно. Интересно, неужели его дочери тоже созданы по его подобию? Разве это не заслуживает того, чтобы рассказать Ибрахиму Аль-Фару, Али Абдуррахиму и Мухаммаду Иффату?! Он сердито сказал Хадидже:

– Нет… Нет. Я обязательно найду, каким образом призвать тебя к строгому ответу за это…

Старуха с облегчением продолжила говорить:

– А что касается вчерашней склоки, то это из-за того, что Ибрахим позвал нескольких своих друзей на обед, и она подала им курицу по-черкесски среди прочих блюд, а вечером Ибрахим, Халиль, Аиша и Хадиджа собрались у меня. Когда упомянули об обеде, Ибрахим рассказал о том, что гости хвалили курицу по-черкесски, и госпожа Хадиджа пришла в восторг, но её это не удовлетворило, и она принялась утверждать, что курица по-черкесски была любимым блюдом в её отчем доме. Я с самыми добрыми намерениями напомнила: «Зейнаб, первая жена Ясина, познакомила ваш дом с цыплёнком по-черкесски, и Хадиджа, должно быть, научилась готовить это у неё». Клянусь вам, что я сказала это в самых добрых намерениях, не желая никого обидеть. Да защитит вас Аллах, дорогой мой. Она разгневалась и закричала мне в лицо: «А вы что, знаете о нашем доме больше нас самих?» Я ответила ей: «Я знала вашу семью издавна, за много лет до тебя». Она воскликнула: «Вы не желаете нам добра и не можете вынести, когда кто-то хвалит нас, пусть даже за курицу по-черкесски. Курицу по-черкесски ели у нас дома ещё до того, как на свет появилась Зейнаб. Как вам не стыдно врать в вашем возрасте». Клянусь Аллахом, господин Ахмад, что же это такое? Она бросила это мне на глазах у всех. Но которая из нас лжёт, клянусь твоим Господом и собственным здоровьем?!

Господин Ахмад пришёл в яростное возмущение:

– Она вам в лицо заявила, что вы лжёте? О Господь небес и земли! Это не моя дочь..

Халиль неодобрительно заметил матери:

– Так ты ради этого привела сюда нашего отца?! Разве можно его так расстраивать и отнимать у него время из-за ребяческого спора вокруг курицы по-черкесски?! Это уж слишком, мама…

Старуха, нахмурившись, поглядела ему в глаза и закричала:

– Замолкни и убирайся с глаз моих. Я не лгунья и нельзя бросать мне обвинение во лжи. Я знаю, что говорю, и мне не стыдно за правду. Курица по-черкесски была неизвестна в доме господина Ахмада до того, как её стала готовить Зейнаб, и в этом нет ничего постыдного или унизительного ни для кого. Это правда. Вот перед вами сам господин Ахмад, и он удостоверит, лгу я или нет. Блюда в его доме настолько известны, что стали притчей во языцех, вроде риса с фаршированной курятиной, но цыплёнка по-черкесски там не подавали на стол до появления в доме Зейнаб. Скажи, господин Ахмад, ты один тут судья…

Господин Ахмад подавлял в себе желание рассмеяться всё то время, как старуха говорила, но затем он сурово произнёс:

– Если бы грех ограничивался только ложью и вымышленными утверждениями без всяких плохих манер! Неужели тебя сподвигло на этакое дурное поведение то, что я теперь далеко и мои руки до тебя не достанут?! Мои руки дотянутся куда угодно без колебаний. И правда, грустно, когда отец обнаруживает, что его дочь заслуживает наказания и выговора, когда она уже выросла и заняла своё место среди женщин как жена и мать…

Махнув рукой, он продолжил:

– Я сержусь на тебя. Клянусь Аллахом, мне больно видеть твоё лицо перед собой…

Хадиджа внезапно разразилась рыданиями под действием одновременно и эмоций, и заранее обдуманного решения, ведь больше не было никаких средств для самозащиты, и дрожащим, сдавленным от слёз голосом сказала:

– Меня несправедливо обвиняют, клянусь Богом. Она не взглянет мне в лицо, пока не швырнёт в меня эти жестокие обвинения, и не прекращает напоминать мне: «Если бы не я, то ты бы так и осталась на всю жизнь старой девой». А я никогда не причиняла ей вреда, вы все тому свидетели…

Её театральный жест – где-то искренний, где-то фальшивый, не был лишён эффекта на присутствующих. Халиль Шаукат сердито нахмурился, а Ибрахим Шаукат опустил голову. Сам же господин Ахмад, хотя внешне не изменился, сердце его сжалось при упоминании про «старую деву», как прежде. А старуха-мать кинула на Хадиджу пронизывающий взгляд из-под седых бровей, словно говоря ей: «Играй свою роль, хитрюга, со мной это не пройдёт». Когда же она почувствовала симпатию к актрисе, нарастающую в этой атмосфере, то с вызовом бросила:

– Вот её сестра Аиша. Заклинаю тебя твоими глазами и благородным Кораном, разве ты не была свидетельницей того, что я говорила, разве не слышала и не видела всего? Разве твоя сестра не бросила мне в лицо обвинение во лжи?.. Разве я не описала всю эту историю с курицей по-черкесски, не прибавив и не убавив ничего? Говори же, доченька, говори. Твоя сестра обвиняет сейчас меня в том, что я её несправедливо виню, после того, как сама же вчера обвиняла меня во лжи. Говори, чтобы господин знал, кто несправедливо обвинён и кто истинный виновник…

Аиша была в ужасе от того, что её неожиданно втянули в самый водоворот этого дела, в котором, как она полагала, ей останется только роль свидетельницы до самого конца. Она почувствовала опасность, грозящую ей со всех сторон, и перевела глаза с мужа на сестру, словно взывая о помощи. Тут Ибрахим решил вмешаться, но господин Ахмад опередил его и заговорил, обращаясь к Аише:

– Наша матушка просит тебя быть свидетельницей, Аиша, и ты должна сказать…

Аиша настолько разволновалась, что побледнела, но её губы так и не зашевелились, разве что для того, чтобы проглотить слюну. Она опустила взор, избегая смотреть в глаза отцу, и молчала. Халиль сказал:

– Я раньше не слышал, чтобы одна сестра призывала в свидетельницы другую…!

Мать закричала на него:

– А я раньше не слышала, что сыновья сплачиваются против своей матери, как вы оба, – тут она повернулась к Ахмаду. – Но мне достаточно молчания Аиши, так как её молчание это доказательство моей правоты, господин…

Аиша подумала, что её мучения на этом закончились, но тут вдруг Хадиджа обратилась к ней с просьбой, вытирая слёзы:

– Скажи же, Аиша. Ты слышала, как я поносила её?

Аиша прокляла её в глубине души, и её золотистая головка принялась нервно подёргиваться. Старуха воскликнула:

– Вот и нам выпало утешение. Она сама требует от тебя признаться. У тебя больше нет никаких оправданий, Шушу. Боже мой, если я и впрямь поступила с Хадиджей несправедливо, как она утверждает, то почему я не поступила так же несправедливо с Аишей? Почему мы с ней так хорошо ладим, почему, Боже?

Ибрахим Шаукат поднялся со своего места, затем сел рядом с Ахмадом и сказал ему:

– Отец мой, мне жаль, что мы так утомили вас и отняли впустую ваше драгоценное время. Давайте оставим в стороне все эти жалобы и свидетельства, как и всё то, что было в прошлом, и обратим внимание на дела поважнее и посерьёзнее. Ваше присутствие здесь для нас благословение и добро, давайте же установим перемирие между моей матерью и жёной, и пусть они в вашем присутствии обязуются соблюдать его всегда…

Господин Ахмад испытал облегчение от такого предложения, но тактично возразил, помотав головой:

– Нет. Я не соглашусь на заключение перемирия, оно будет только между ими обеими. Тут с одной стороны – наша матушка, а с другой – наша дочь, и дочь не такая, как мать. Сначала нужно, чтобы Хадиджа принесла свои извинения матери за всё былое, чтобы та её простила, если захочет. А уж потом поговорим о перемирии…

Старуха улыбнулась при этих словах так, что все морщины на её лице сжались воедино, но на Хадиджу она взглянула с опаской, затем перевела взгляд на Ахмада и не сказала ни слова. Тот продолжил:

– Кажется, моё предложение не встретило одобрения…

Старуха с признательностью сказала:

– Всё, что бы ты ни говорил, соответствует здравому смыслу. Да будет благословенным рот твой и да благословит Аллах твою жизнь…

Господин Ахмад сделал знак Хадидже, и та безропотно поднялась и направилась к нему с таким смирением и унижением, которого никогда прежде не испытывала. Когда она очутилась перед ним, он решительно сказал ей:

– Поцелуй руку матери и скажи ей: «Простите меня, мама…»

Ох, она себе не представляла – даже в самом страшном сне – что может когда-нибудь оказаться в подобной ситуации, но её отец – её обожаемый отец – сам потребовал этого. Да, его требование она никогда не сможет отклонить. Так пусть на то будет воля Всевышнего. Хадиджа повернулась к старухе и наклонилась к ней, затем взяла её руку, которую та подняла ей – то есть подала ей без всякого сопротивления, скорее для видимости – и облобызала её. Она чувствовала отвращение и тошноту как от мучительного поражения, и еле слышно пробормотала:

– Простите меня, мама…

Старуха смотрела на неё некоторое время, и радость покрыла её лицо. Затем она сказала:

– Я прощаю тебя, Хадиджа, прощаю в знак уважения к твоему отцу и признания твоего покаяния…

Она по-ребячески рассмеялась, а затем предостерегающе заметила:

– После этого не будет никаких споров из-за курицы по-черкесски. Разве вам не достаточно того, что вы и так превзошли весь мир в искусстве приготовления рагу и риса с фаршированным цыплёнком…?

Господин Ахмад весело сказал:

– Хвала Аллаху за мир? – тут он поднял голову и посмотрел на Хадиджу… – Это всегда мама, а не тётя. Она тебе такая же мама, как и другая, без всякой разницы…

Затем более тихим и грустным голосом:

– Откуда у тебя такой нрав, Хадиджа?… Никому из тех, кто вырос в нашем доме, не следовало усваивать это. Разве ты забыла, какая у тебя мать? Она от природы отличается вежливостью и кротостью. Разве ты забыла, что любое зло, что ты совершаешь, порочит мою честь?… Клянусь Аллахом, я был поражён, когда услышал рассказ твоей матери, и ещё долго буду дивиться тому…