Текст книги "Каирская трилогия (ЛП)"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 99 страниц)

Борясь с потоком размышлений, нахлынувших на него, Камаль спросил:

– Кого?

Фуад ответил со смехом:

– Камар и Наргес!

Камар и Наргес были дочерьми Абу Сари, владельца лавки, торгующей жареной закуской у Красных Ворот – в тёмном после захода солнца переулке. Игра, приправленная его и её невинностью в смеси со скверной, лихорадочное созревание. Помнит ли он обо всём этом? Почему тогда его губы морщатся от отвращения? Это уже давняя и забытая история, до того, как на него снизошёл святой дух. Единственное, что он помнил, так это то, что сердце его бурлило от гнева, боли и стыда, как и положено сердцу, до краёв наполненному чистым вином любви:

– А как это ты их встретил?

– В толпе на дне рождения Хусейна. Я без всяких колебаний и смущения подбежал к ним, словно мы были единой семьёй, которая пришла на празднование дня рождения!

– До чего же ты смелый!

– Да, иногда. Я поздоровался с ними, а они – со мной, и мы долго разговаривали. Затем Камар спросила меня о тебе!

Лицо Камаля слегка порозовело. Он спросил:

– А потом?

– Мы в принципе договорились, что я расскажу тебе об этом, а потом мы все вместе встретимся!

Камаль покачал головой в знак отвращения и коротко ответил:

– Ну уж нет…

Фуад удивлённо сказал:

– Нет? Я полагал, что ты будешь рад встретиться с ней под аркой или во дворе заброшенного дома. Их тела созрели, и очень скоро они станут женщинами в полном смысле этого слова. Кстати, Камар была одета в накидку, но не покрыта вуалью, и я засмеялся и сказал ей:

– Если бы у тебя на лице была вуаль, то я не осмелился бы заговорить с тобой!

Камаль настойчиво заявил:

– Нет…

– Почему?

– Я больше не могу терпеть грязь!

Затем с горячностью, выдававшей скрытую боль, он промолвил:

– Я не могу встретиться с Аллахом в молитве, если на мне грязное бельё!

Фуад просто сказал:

– А ты сделай омовение и очистись перед молитвой!

Тряхнув головой от того, что Фуад настолько буквально понял его, он сказал:

– Вода не может очистить скверну…

То была старинная борьба: всякий раз, как он ходил на встречу с Камар, вынуждаемый желанием и волнением, возвращался с угрызениями совести и плачущим сердцем. Затем, после молитвы он долго и горячо просил у Бога прощения. Однако снова и снова безвольно отправлялся к ней, а затем возвращался с тем же мучением, чтобы заново просить прощения… Что за дни! Они были заполнены похотью, горечью и мучением, затем в жизнь его ворвался сноп света, и он смог одновременно и любить, и молиться. Да и как же иначе! Ведь любовь была чистым источником религии, и сочилась из него!.. С какой-то тоской в голосе Фуад сказал:

– Моя связь с Наргес прекратилась с тех пор, как ей запретили играть в квартале!

Камаль с интересом спросил:

– Но ты же верующий, разве ты не страдал из-за этой связи?

Потупив взгляд от смущения, Фуад ответил:

– Есть такие вещи, которые нужны…

Затем, словно скрывая своё смущение, он спросил Камаля:

– Ты и впрямь отказываешься воспользоваться таким удобным случаем?

– Определённо!!

– Только из-за религии?

– А разве этого не достаточно?

Фуад широко улыбнулся и сказал:

– Как ты можешь выносить то, что не могут вынести другие?

Камаль настойчиво произнёс:

– Я такой, и мне не нужно быть иным…

Они обменялись долгим взглядом, и глаза Камаля выражали упрямство и вызов. А в глазах Фуада отражалось лишь желание перемирия и улыбка, похожая на огненные лучи солнца, что отражаются на поверхности воды озорным блеском. Камаль продолжил:

– Я считаю похоть презренным инстинктом и не выношу мысли о том, чтобы капитулировать перед ним. Может быть, он для того и создан в нас, чтобы внушать нам сопротивление и стремление ввысь, пока он не возвысит нас до подлинного человеческого состояния. Или я буду человеком, или же животным…

Фуад немного помедлил, а затем спокойно вымолвил:

– Я полагаю, что это не абсолютное зло, это всего лишь мотив для женитьбы и продолжения рода!!

Сердце Камаля стучало так неистово, а Фуаду это даже не приходило в голову. Неужели в конце концов это всего лишь брак? Но он сознавал эту истину, пусть даже сам того не зная, и недоумевал, как это люди могут примирить любовь и брак? То была проблема, которая не противоречила его любви, так как женитьба всегда казалась ему – и на то была не одна причина – превыше самых высоких его желаний, однако это не мешало ему искать решение этой проблемы. Он не представлял себе, что может быть счастливая связь между ним и его возлюбленной, которая бы не зиждилась на духовной привязанности, с одной стороны, и нетерпеливом ожидании безумной любви, с другой. Этот путь скорее напоминал собой поклонение Богу, и это было самое настоящее поклонение. Какое отношение имел к нему брак?

– Те, кто любят по-настоящему, не женятся.

Фуад с удивлением спросил:

– Что ты сказал?

Камаль догадался, что он спросит об этом ещё до того, как его язык выдал его. Этот миг казался неловким из-за его смущения, и тут он начал вспоминать последние слова Фуада, произнесённые до того, как у него вырвалась эта странная фраза. И хотя ему стоило некоторых усилий вспомнить то, что только что сказал Фуад о женитьбе и потомстве, он решил сохранить в тайне свой промах и исправить его смысл, насколько это было возможно. Поэтому он сказал:

– Те, что любят что-то превыше своей жизни, не женятся. Вот что я имел в виду.

Фуад слегка улыбнулся, или просто пытался побороть свой смех, однако его глубоко посаженные глаза не выдали то, что у него было на душе. Он ограничился тем, что сказал:

– Это серьёзные вещи, и говорить о них сейчас просто преждевременно. Давай отложим это до поры, до времени…

Камаль презрительно, однако убеждённо вздёрнул плечами и ответил:

– Давай отложим это и подождём….

Фуада отделяло от него целое море, однако оба они оставались друзьями. Нельзя было отрицать, что противоречие между ними влекло к нему Фуада, несмотря на то, что это каждый раз мучило его. Не пора ли ему отправляться домой? Побыть в одиночестве и отвести душу – эти два желания одновременно влекли его. Спящий дневник в ящике письменного стола вызывал бурление в его груди. Изнурённому человеку непременно нужно пережить реальность, найти покой, уйдя в себя…

– Пришло время возвращаться…

7

Пролётка продолжала свой путь по берегу Нила, пока не остановилась перед домом на сваях в конце первого треугольника по дороге к Имбабе. Из неё тут же вышел Ахмад Абд Аль-Джавад, и за ним последовал Али Абдуррахим.

Наступила ночь, словно птица, севшая на свою жердь, и темнота покрыла всё вокруг, за исключением удалённых друг от друга огней, струившихся из окон плавучих домов и жилых судов на реке, что выстроились рядом по обоим берегам ниже по течению от моста Замалека. Слабые огоньки сверкали в деревушке, что была в конце дороги, словно облако, отражавшее ослепительный свет солнца на небе и рассеивающиеся бурые тучи.

Господин Ахмад пришёл в этот плавучий дом впервые, несмотря на то, что Мухаммад Иффат снял его ещё четыре года назад, и всё потому, что его владелец предназначил его для любовных встреч, а Ахмад запретил себе приходить сюда после трагической гибели Фахми. Абдуррахим шёл впереди него, чтобы указать ему путь, пока они не подошли к лестнице, и предостерегающе сказал:

– Лестница крутая, а ступеньки высокие. И к тому же здесь нет перил. Положите руку мне на плечо и медленно спускайтесь…

Они стали спускаться с большой осторожностью, а журчащие волны сталкивались друг с другом у берега, рядом с кормой плавучего судна, и их звук ласкал слух. В нос им ударил запах травы, смешанный с благоуханием ила, который в начале сентября щедро приносили наводнения. Али Абдуррахим, который нащупал звонок в дверь на стене у входа, сказал:

– Это исторический вечер в вашей и в нашей жизни. Мы должны дать ему подходящее название, когда будем праздновать. Вечер возвращения шейха… Ну как вам?

Господин Ахмад, крепко сжав его плечо, ответил:

– Но я не шейх. Настоящим шейхом был ваш отец!..

Али Абдуррахим засмеялся:

– Сейчас вы увидите лица, которых не видели уже пять лет…

Господин Ахмад, словно колеблясь, сказал:

– Это не значит, что я изменю своё поведение или отклонюсь от собственной принципиальной линии, – затем он на миг замолчал. – Возможно… возможно…

– Представьте себе собаку, что, будучи на кухне, обещает не приближаться к мясу!

– Настоящей собакой был твой отец, сукин ты сын…

Зазвонил звонок, и через полминуты дверь им открыл пожилой слуга-нубиец, который отошёл в сторону, приложив руки к голове, приветствуя прибывших. Оба мужчины вошли и направились к двери, что располагалась внутри дома справа, ведшей в короткий вестибюль, освещённый электрическим светильником, что свешивался с потолка. На стенах по обе стороны вестибюля висело по два зеркала, а под каждым из них стояло большое, обитое кожей кресло и столик. В конце вестибюля, как раз напротив входа, была ещё одна дверь, из которой доносились голоса ночных посетителей, что заставили содрогнуться грудь Ахмада Абд Аль-Джавада. Али Абдуррахим толкнул дверь и вошёл, а Ахмад – за ним следом. Но едва он переступил порог, как очутился перед присутствующими гостями, и остановился. Они подошли к нему, приветствуя его восторженными возгласами, и радость на их лицах чуть ли не хлынула настоящим потоком. Всех опередил Мухаммад Иффат, который обнял его и сказал:

– Над нами взошла и воссияла луна…

Затем его обнял Ибрахим Аль-Фар со словами:

– Судьба привела меня к тому, чего я жаждал…

Мужчины отступили в сторону, и Ахмад увидел Джалилу и Зубайду, а также третью женщину, которая стояла шага на два позади них. Он сразу же вспомнил, что это Зануба-лютнистка… Ах… Всё прошлое было собрано в одни рамки. Мышцы лица его расслабились и он улыбнулся, хотя и казался ещё немного смущённым. Джалила долго смеялась, а затем раскрыла ему свои объятия, и певучим голосом сказала:

– Где же ты был, где скрывался, милый?…

Когда она выпустила его из своих объятий, он увидел Зубайду, что стояла на расстоянии нескольких шагов, и как будто колебалась, хотя лицо её и светилось радостным гостеприимством. Он протянул ей руку, и она пожала её, и в этот момент она с упрёком нахмурила свои подведённые брови и не без сарказма произнесла:

– После тринадцати лет…

Он не удержался и от всей души расхохотался. Наконец, он увидел и Занубу-лютнистку, которая стояла на месте, не двигаясь. На устах её появилась смущённая улыбка, словно она не находила в прошлом ничего, что бы позволило ей сгладить этот напряжённый момент между ними. Он приветственно протянул ей руку, и любезно приободряя её, произнёс:

– Приветствую вас, принцесса лютнисток…

Они вернулись по местам, и Мухаммад Иффат положил руку на плечо Ахмада и прошёл вместе с ним к дивану, усадив его рядом с собой. Смеясь, он спросил его:

– Вы тут случайно оказались, или вас занесла страсть?

Господин Ахмад пробормотал:

– Страсть меня занесла сюда, и я тут оказался…

Глаза его начали осматривать это место, которое поначалу оставалось для него непонятным из-за тёплого приёма и шуток друзей. Он оказался в среднего размера комнате, стены и потолок которой были окрашены в изумрудный цвет. Два окна её выходили на Нил, и ещё два – на улицу. Ставни были закрыты, хотя сами окна открыты. На потолке висела электрическая люстра с коническим хрустальным плафоном, и свет её падал на поверхность столика посреди комнаты с расставленными на нём рюмками и бутылками виски. Пол был устлан ковром одинаковым по цвету с потолком и стенами. В каждом углу комнаты стоял большой диван, разделённый пополам небольшой подушкой и покрытый узорчатым покрывалом. Углы комнаты была заполнены тюфяками и подушками. Джалила, Зубайда и Зануба сидели на диване, который был ближе к Нилу. А трое мужчин уселись на противоположном от них диване. На тюфяках были разложены музыкальные инструменты: лютня, бубен, тамбурин и цимбалы. Ахмад долго обводил взглядом это место, затем облегчённо вздохнул и с удовольствием сказал:

– Аллах…. Аллах… Всё тут прекрасно. Почему бы вам не открыть окна, выходящие на Нил?

Мухаммад Иффат ответил ему:

– Они откроются, как только прекратится движение парусников. Как говорится, если вас одолевает соблазн, спрячьтесь…

Господин Ахмад, улыбаясь, быстро ответил ему:

– А если вы спрятались, то можете поддаться искушению!

Джалила воскликнула, словно бросая вызов:

– Покажи-ка нам свою былую ловкость!

Ахмад не имел в виду своими словами ничего, кроме шутки, но по правде, его революционный шаг – прийти в этот плавучий дом после длительного воздержания – вызывал у него тревогу и нерешительность. Но было и кое-что другое. С ним произошла перемена в том, как он раскрывал себя. Ему следовало внимательнее глядеть. Что бы он увидел? Вот Джалила и Зубайда, и обе они держатся так, словно сидят в высоком паланкине на верблюде – как он когда-то давно говорил – или, наверное, он сам прибавлял им плотских чар. Их окружало что-то, доступное скорее его эмоциям, нежели органам чувств. И несомненно, это было связано со старостью. Скорее всего, его друзья не догадывались об этом, так как они, в отличие от него, не порывали свои связи с этими двумя женщинами. Интересно, было ли и у них такое же ощущение, что и у него? Сердце его сжалось, и весь пыл остыл. Друг, вернувшийся после долгого отсутствия, был самым показательным зеркалом для любого человека. Но есть ли способ определить эту перемену?… Ни у одной из этих женщин не было ни единого седого волоса на голове… Да разве могла быть седина у певиц?! Не было у них и морщин.

«Ну что, ты себя преодолел?.. Нет. Посмотри в эти глаза, в них отражается твой угасший дух, несмотря на окружающий их блеск; он иногда исчезает под покровом улыбки и шутки, а затем проявляется истина. И в этом взгляде ты читаешь некролог о смерти юности. Это молчаливая скорбь. Разве Зубайде не под пятьдесят? А Джалиле и того больше, и хотя она и непримиримо стоит на своём, всё же гордится этим, как бы её язык не отрицал этот факт».

Была перемена и в его сердце, предвещавшая отвращение и неприятие. Это случилось не тогда, когда он пришёл сюда, ведь он гонялся за тем призрачным образом, который не существовал и в помине. Но будь что будет. И да упаси Бог, чтобы он капитулировал и дать себя победить… Пей… Пой… Смейся. Никто никогда не заставит тебя делать что-то против твоей воли…

Джалила сказала:

– Я не могла поверить своим глазам, думала, что больше не увижу тебя в этом мире!

Он поддался сильному искушению и спросил её:

– И как я тебе?

В их беседу вмешалась Зубайда и сказала:

– Ты такой же, как и всегда, сильный и красивый, как верблюд. Седой волос виднеется под твоей феской, а так больше ничего!

Джалила возразила ей:

– Позволь я отвечу, так как его вопрос предназначался мне. – Затем, повернувшись к Ахмаду. – Я нахожу тебя таким же, как ты и был, и в этом нет ничего странного: мы всего лишь дети недалёкого прошлого!

Господин Ахмад догадался, на что она намекает, и напуская на себя серьёзный и искренний вид, произнёс:

– А вы обе зато только похорошели и формы у вас раздобрели. Я этого и не ожидал.

Зубайда, которая с интересом разглядывала его, спросила:

– А что тебя так долго удерживало в стороне от нас? – тут она рассмеялась. – Ты же мог прийти, и если бы у тебя были хорошие намерения, то у нас была бы вполне невинная встреча. Разве мы не можем встретиться вне постели?

Ибрахим Аль-Фар, тряхнув рукой, чтобы поправить задравшийся край рукава, сказал:

– Ни он, ни мы не знаем, можно ли устроить невинную встречу между нами и вами!

Зубайда с досадой промолвила:

– Прибегаю к помощи Аллаха от вас, мужчины. Вам нравятся лишь порочные женщины!

Джалила захохотала и сказала:

– Дочь своей матери, благодари Господа нашего за это. Смогла бы ты накопить столько жира, если бы не натренировала себя на матрасах и кроватях?

Зубайда с упрёком сказала:

– Не стой между мной и этим обвиняемым, чтобы я могла его допросить…

Ахмад с улыбкой сказал:

– Я приговорил себя к пяти годам невинности без всякого труда…

Зубайда опять набросилась на него с обвинениями:

– Ох, бедный мальчик! Ты лишил себя всего удовольствия! У тебя осталось только чревоугодие и выпивка, музыка, шутки, да посиделки в кофейне до самого рассвета, и так каждую ночь!

Ахмад, как бы в своё оправдание ответил:

– Скорбящему сердцу нужны такие вещи. А вот остальные…

Зубайда, махнув на него рукой, словно говоря: «Да ну тебя уже!», произнесла:

– Сейчас я узнала, что ты считаешь нас самым худшим злом и самым большим из грехов…

Мухаммад Иффат воскликнул, прерывая её, словно вспомнил о чём-то важном, что чуть было не упустил:

– Разве для того мы пришли из такой дали, чтобы болтать, когда на нас глядят рюмки, и не найдётся никого, кто бы обратил на них внимания?! Наполни рюмки, Али! А ты, Зануба, настрой струны! А ты, уважаемый господин, снимай с себя одежду и устраивайся поудобнее: ты что, думаешь, что ты в школе? Скинь кафтан и феску и не считай, что твой допрос окончен. Сначала все судебные заседатели должны напиться допьяна, как и прокурорша, а затем мы вернёмся к допросу. Джалила настаивала на том, чтобы мы не напивались, пока не явится «султан веселья», как сказала эта святая угодница. Она почитает тебя так же, как шайтан – заблудшего грешника. Да благословит тебя Аллах с ней, и да благословит Он её с тобой…

Ахмад поднялся, чтобы снять с себя кафтан. А Али Абдуррахим встал, чтобы как обычно исполнить обязанности виночерпия. Струны настраиваемой лютни зашептались невпопад, Зубайда что-то напевала. Джалила кончиками пальцев поправила пряди волос и воротник на платье между грудей. Глаза жадно следили за руками Али Абдуррахима, наполнявшего рюмки. Ахмад уселся на своё место, подвернув под себя ноги, обводя взглядом место и людей, пока глаза его случайно не столкнулись с глазами Занубы, которые приветливо улыбнулись ему. Али Абдуррахим поднёс первую порцию напитков, а Мухаммад Иффат сказал:

– За ваше прекрасное здоровье и твою любовь!

Джалила подхватила:

– Тост за твоё возвращение, господин Ахмад.

Зубайда добавила:

– Тост за следование по верному пути после блужданий.

Ахмад ответил:

– И тост за любящих меня, с которыми я был разлучён скорбью.

Они выпили, когда Ахмад поднял свою рюмку и поднёс к губам. Сквозь стеклянную поверхность рюмки он разглядел поднятое лицо Занубы: она также поднесла свою рюмку к губам. Свежесть её лица тронула его. Мухаммад Иффат сказал Али Абдуррахиму:

– Наполни по второму кругу.

Ибрахим Аль-Фар обратился к нему:

– И следом за этим по третьей рюмке, пока не будет заложена основа.

Али Абдуррахим, торопясь, заметил:

– Тот, кто прислуживает коллективу – тот им и командует.

Ахмад Абд Аль-Джавад следил за пальцами Занубы, настраивающими струны лютни. Он спрашивал себя, сколько ей может быть лет и прикинул, что ей, наверное, где-то от двадцати пяти до тридцати. Он снова задался вопросом, зачем она пришла сюда?… Поиграть на лютне?!.. Или потому, что её тётка Зубайда готовила ей путь к заработку?.. Тут Ибрахим Аль-Фар сказал, что один только взгляд на воду Нила вызывает у него головокружение. Джалила закричала на него:

– Головокружение – у твоей матери!

Али Абдуррахим спросил:

– А если женщина с такими же формами, как Джалила или Зубайда бросятся в воду, потонет она или всплывёт?

Ахмад ответил ему, что тогда она всплывёт, если только в ней нет дыры. Он спрашивал сам себя, что было бы, если бы он возжелал Занубу, но сам нашёл ответ на этот вопрос: вышел бы скандал, если бы он захотел этого сейчас. Зато после пятой рюмки особых трудностей не будет. После рюмки это будет даже его долгом… Мухаммад Иффат предложил выпить рюмку за здоровье Саада Заглула и Мустафы Ан-Нахаса, которые в конце месяца отправятся из Парижа в Лондон на переговоры. Затем Ибрахим Аль-Фар предложил осушить ещё одну рюмку за здоровье Рамси Макдональда, друга египтян:

– Он может решить египетскую проблему ещё до того, как допьёт чашку кофе, что держит в руках.

Ахмад ответил ему, что имел в виду, что англичане пьют кофе в среднем около полувека; при этом он вспомнил, какой приступ гнева на революцию охватил его сразу после гибели Фахми, и как постепенно к нему вернулись первоначальные патриотические чувства, когда на него как на отца благородного мученика щедро посыпалось почтение и признательность людей. Затем на память ему пришло, как трагедия Фахми превратилась со временем в предмет гордости, чем он стал невольно хвалиться!

Джалила подняла свою рюмку со словами:

– За твоё здоровье, мой верблюд. Я часто задавала себе вопрос, действительно ли мы позабыли господина Ахмада? Но знает Бог, я простила тебя и молила Господа даровать тебе терпение и утешение. Не удивляйся, я твоя сестра, а ты – мой брат…

Мухаммад Иффат коварно спросил её:

– Если ты его сестра, а он – твой брат, как ты утверждаешь, делают ли брат с сестрой то, чем вы в своё время занимались?

Она засмеялась, и этот смех вызвал у всех воспоминания 1918 года и то, что предшествовало тем событиям. Она сказала:

– Спроси об этом своих дядей, братьев твоей матери, дитя любви…

Зубайда, бросив хитрый взгляд на Ахмада Абд Аль-Джавада, сказала:

– У меня другое мнение о том, почему он так долго пропадал…

Многие стали спрашивать, какого же её мнение на этот счёт, а Ахмад умоляющим голосом пробормотал:

– О Защитник, покрой меня…

– Мне кажется, что он, по-видимому, стал импотентом, как это часто случается с мужчинами среднего возраста, вроде него, и он использовал своё горе в качестве оправдания и исчез…

Джалила протестующе мотнув головой в духе многих певиц, возразила:

– Он будет самым последним, кого заберёт старость!

Господин Мухаммад Иффат спросил Ахмада Абд Аль-Джавада:

– Какое из этих двух мнений более правильное?

Ахмад многозначительно ответил:

– Первое мнение выражает страх, а второе – надежду.

Джалила с победным облегчением произнесла:

– Ты не из тех, кто не оправдывает надежды.

Он задумался над тем, что в момент испытания человека ждёт или почёт, или разочарование. Однако он боялся, что его начнут испытывать, или эти слова его воспримут как приглашение для испытания. Тем не менее, всякий раз, как он внимательно приглядывался к ним, на него нападало чувство отвращения и отстранённости, которое охватило его ещё до прихода сюда. Да, была одна перемена в нём, которую нельзя было отрицать: вчерашний день прошёл, и сегодня уже другой день. Ни Зубайда была той же Зубайдой, что и тогда, ни Джалила – Джалилой. Значит, не было ничего, что бы оправдывало эту авантюру. Он должен довольствоваться отношениями брата и сестры, о которых упомянула Джалила, и расширить их ещё и на Зубайду. Поэтому он мягко сказал:

– Разве может старость забрать человека, который находится среди вас!

Зубайда, переведя глаза на остальных троих мужчин, произнесла:

– Кто из вас старше?

Ахмад наивно ответил:

– Я родился вскоре после революции Аль-Ораби… в 1882 году!

Мухаммад Иффат протестующе сказал:

– Скажи-ка ещё что-нибудь!.. До меня дошло, что ты был одним из солдат у Аль-Ораби…!

Господин Ахмад сказал:

– Я был солдатом в их животах, как теперь говорят: ученик, что до школы учится на дому…

Али Абдуррахим словно в изумлении спросил:

– А что же делала твоя покойная мать, когда ты был в животе у солдата, шедшего на бой?!

Зубайда, опустошив свою рюмку, закричала:

– Не уходите от ответа своими шутками. Я спрашиваю вас о вашем возрасте!..

Ибрахим Аль-Фар вызывающе ответил:

– Нам всем троим от пятидесяти от пятидесяти пяти. А вот вы обе раскроете ли нам свой возраст?…

Зубайда презрительно подёрнула плечами и ответила:

– Я родилась…

Затем она сузила свои подведённые глаза, подняв их к потолку, как бы задумавшись. При этом господин Ахмад опередил её, закончив её фразу:

– Сразу после революции Саада Заглула в 1919 году?!

Они долго смеялись, пока она не ткнула в их сторону средний палец. Джалила же, как казалось, не одобряла этот разговор, и закричала на них:

– Ну хватит уже этой клеветнической биографии! Какое вам дело до нашего возраста?!.. Об этом нужно спрашивать Того, Кто управляет всем на небесах, а что касается нас, то мы – молодые женщины до тех пор, как найдём того, кто бы захотел нас. А вы – молодые мужчины, пока не найдёте ту, которая вас захочет…

Внезапно Али Абдуррахим воскликнул:

– Поздравьте меня!

Его спросили, с чем же нужно его поздравить, и он вновь закричал:

– Я пьян…

Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

– Нужно присоединиться к нему, пока он не заблудился в хмельном мире.

Джалила предложила им оставить его одного в виде наказания за спешку, а Али Абдуррахим отошёл в уголок с полной рюмкой в руке и сказал:

– Поищите другого виночерпия, помимо меня.

Зубайда встала и подошла к тому месту, где оставила свою верхнюю одежду, пощупав свою сумочку, чтобы проверить, что коробочка с кокаином ещё там, и убедилась, что та на месте. Ибрахим Аль-Фар воспользовался тем, что место Зубайды освободилось, и уселся на него, положив голову на плечо Джалилы и громко вздыхая. Мухаммад Иффат встал и подошёл к окнам, что выходили на Нил, и отодвинул ставни в сторону. На поверхности воды блестели мелькавшие тени, за исключением неподвижных полос света, которые рисовали на волнах лучи, исходившие от ламп на плавучих домах-дахабийях. Зануба поигрывала струнами лютни, что издавали бесшабашную мелодию. Глаза Ахмада долго рассматривали её, затем он встал, чтобы самому наполнить свою рюмку. Зубайда вернулась и села между Мухаммадом Иффатом и Ахмадом Абд Аль-Джавадом, стукнув последнего в спину. Джалила запела:

«В тот день, когда ты откусил от меня кусочек…»

Тут Ибрахим Аль-Фар в свою очередь закричал:

– Поздравьте меня…

Мухаммад Иффат и Зубайда присоединились к Джалиле на фразе:

«Они принесли мне чашу с молоком».

Зануба тоже стала петь вместе с ними, а Ахмад снова взглянул на неё, невольно присоединившись к остальным исполнителям. Из угла комнаты донёсся голос Али Абдуррахима, подпевающего им. Ибрахим Аль-Фар, чья голова по-прежнему покоилась на плече Джалилы, воскликнул:

– Шестеро поют, а слушает всего один – я!

Ахмад, не прекращая петь, подумал про себя: «Она откликнется, и в конце концов принесёт мне удовольствие и радость». Затем снова спросил себя: «Интересно, сегодняшняя ночь будет просто мимолётным событием или началом долгих близких отношений?» Ибрахим Аль-Фар вдруг вскочил и бросился в пляс, и все как один начали ему аплодировать, а потом вместе запели:

«Положи меня в кармашек свой, промеж пояса и стана».

Ахмад снова спросил себя: «Интересно, а согласится ли Зубайда, чтобы наши встречи с Занубой проходили у неё?»

Пение и танец закончилось, все стали соревноваться друг с другом в безостановочных шутках. Ахмад Абд Аль-Джавад всякий раз, как выдавал какой-нибудь анекдот, украдкой поглядывал на лицо Занубы, чтобы увидеть, какое впечатление он произвёл на неё. Шум и гам тем временем всё возрастал, а время летело…

– Пришло уже время мне возвращаться домой…

Это произнёс Али Абдуррахим, поднимаясь, чтобы взять свою верхнюю одежду. Мухаммад Иффат сердито закричал на него:

– Я же сказал, что заберу тебя с собой, но только когда закончится пирушка!

Зубайда, вскинув брови, спросила:

– О какой такой женщине ты так печёшься?

Ибрахим Аль-Фар ответил:

– Это его новая подруга, мировая мадам. Она владелица заведения в Ваджх Аль-Бирка…

Ахмад с интересом спросил:

– Кто…?

Али Абдуррахим, обняв свою накидку-джуббу, засмеялся и сказал:

– Твоя старинная подруга, дама Сания Аль-Калали…

Голубые глаза Ахмада расширились от удивления и в них показался мечтательный взор, затем с улыбкой на губах он ответил:

– Когда будешь у неё, напомни обо мне и передавай мой привет…

Покручивая усы и готовясь к выходу, Али Абдуррахим сказал:

– Она справлялась о тебе и предложила мне пригласить тебя как-нибудь позже провести вечер в её доме после работы. Я сказал ей, что старший сын семейства Абд Аль-Джавад, да защитит его имя нашего Пророка, уже достиг того возраста, когда в их семье считается долгом посещать заведение в Ваджх Аль-Бирке и тому подобные злачные места. И если его отец приедет туда, то не будет в безопасности, ибо может наткнуться там на собственного сына…

Он засмеялся в полный рот, затем попрощался со всеми и вышел в коридор. Следом за ним вышли Мухаммад Иффат и Ахмад Абд Аль-Джавад, чтобы проводить его до дверей. Они продолжали беседовать и смеяться, пока он не покинул плавучий дом. Тут Мухаммад Иффат положил руку на плечо Ахмада и спросил:

– Зубайда или Джалила?

Ахмад наивно ответил:

– Ни та, ни другая!!

– Почему? Да упаси нас Аллах от зла!!

Ахмад уверенно ответил:

– Каждый раз достаточно делать по одному шагу. Сегодня ночью осталось только пить и слушать лютню..!

Мухаммад Иффат настаивал его сделать ещё один шаг, однако потом извинился и больше не давил на него. Они оба вернулись в комнату, перевёрнутую вверх дном, и вновь заняли свои места. Ибрахим Аль-Фар взял на себя роль виночерпия. Все признаки опьянения были налицо: глаза его горели ярким блеском, речь стала более плавной, а движения разгорячились. Все вместе они пели вслед за Зубайдой:

«Почему же море смеётся надо мной?»

Заметили, что голос Ахмада Абд Аль-Джавада стал звучать более высоко, так что почти перекрывал голос Зубайды. Джалила же рассказывала обрывочные истории из своих приключений.

«С тех пор, как мой взгляд упал на тебя, я почувствовал, что сегодняшняя ночь не пройдёт бесследно. До чего же прелестна эта малышка. Малышка? Она же по крайней мере на четверть века моложе тебя».

Ибрахим Аль-Фар горевал о золотом веке в торговле медью, что был во время войны, и заплетающимся языком произнёс:

– Мне целовали руку всего лишь ради фунта меди.

Ахмад сказал ему:

– Если у тебя будет потребность в собаке, то скажи ей: «О мой господин!»

Зубайда пожаловалась на то, что сильно пьяна, и встала, чтобы пройтись туда-сюда. В этот момент все начали аплодировать в такт её шатающейся походке и выкрикивать:

– Так, так, ещё шажок…. Пересеки порог… Пересеки порог.

Вино парализовало в них тот орган, что выделяет печаль. Джалила пробормотала:

– Ну хватит с нас уже, – поднялась и покинула комнату. Она прошла в одну из двух кают, располагавшихся напротив друг друга, и тут же до них донёсся скрип кровати под её грузным телом. Джалила последовала действиям Зубайды и пошла в другую каюту, заставив скрипеть кровать под собой ещё громче. Ибрахим Аль-Фар заметил:

– Вот уже подала голос постель.

Из первой каюты до них донёсся голос, имитирующий хрипоту известной певицы Муниры, выводивший слова из песни: «Дорогой мой, приди же». Тогда Мухаммад Иффат встал, и также напевая, выдал ответ: «Иду, милая моя». Ибрахим Аль-Фар вопросительно посмотрел на Ахмада Абд Аль-Джавада, и тот сказал ему словами Пророка: